Текст книги "13 маньяков"

Чтобы заполучить Оксану, я рассказала ему о подозрительном мужике, якобы следившем за детьми. Он ужасно мнительный – тут же нашел маячок, мною подброшенный. Помогла ему с детектором: фирма, на которую я батрачу, всеядная, они там продают все, что продается, в том числе электронику специального назначения. Посоветовала Сане убедить Борьку подержать дочь дома… Вышло как задумано.

У меня – только так.

Хороший ты парень, Тамарище, говорил мне Боб когда-то в прошлой жизни. Все точно. Я – хороший парень, ни в чем не уступающий другим парням. С мальчишечьей спортивной фигурой, тщательно сберегаемой для дела – чтобы удобнее было менять внешность, превращаясь в кого угодно. Даже машина у нас с Саней общая, водим по очереди: я часто работаю на ней, разъезжая по городу и заключая договора с торговыми точками. Речь о «девятке», естественно. Потому что минивэн, вместительный домик на колесах, хранящий все необходимое, – мой и только мой. В нем проходит тайная и главная часть моей жизни. Всегда в гриме – на случай, если кто-то из знакомых увидит меня за рулем.

О существовании второй машины Санька не знает. В пьесе, в которой он играет мужа и отца, многого нет из того, что есть в реальной жизни.

Люблю его.

Зажигаю во времянке свет. Печку я натопила, здесь тепло и уютно. Мясорубка и газовая плита наготове. Все – наготове.

– Устроим маленький салют в честь каникул, – шепчу заговорщически. – Пока папа спит, а то не разрешит, скажет, спалим кухню.

Сева с радостью верит. Салют – это круто.

Высыпаю на клеенку порох из спичечного коробка. Беру несколько крупинок и бросаю на раскаленную «буржуйку». Красивые искорки с шипением разлетаются по времянке – какая на метр, какая чуть не до потолка.

– Теперь ты. Глаза прикрывай.

Севка повторяет мои действия и завороженно следит за результатом. Он счастлив. Он забывает, пусть и ненадолго, о том, что осталось за спиной – там, в городе. «Ты кидай, кидай, не стесняйся». Мы привезли его на дачу совершенно подавленным, апатичным, отстраненным от жизни. Оно и понятно: со смертью Оксаны мир перевернулся. Возможно, это была его первая, еще детская любовь, ставшая первой потерей. Возможно, они и впрямь поженились бы, если б выросли.

Крохотное помещение наполняется специфическим сладковатым запахом. Для Севки все это нежданный аттракцион, повод встряхнуться, но для меня – строки рецепта. «Лепешка из воинственного мальчика». Пункт первый: дать юному полководцу понюхать пороху… Нюхай, Севыч. Порох вкусно пахнет.

Что же я делаю?

– Почему ты хочешь стать военным, а не учителем, как папа? – спрашиваю.

– Военных любят, – отвечает смущенно он.

– Может, боятся?

– Тоже годится.

– Зато учителей уважают. Причем смолоду. К молодым девчонкам обращаются по имени-отчеству сразу, как они покидают педагогическое училище, совсем еще зелеными. В отличие от болтунов-писателей, которые всю жизнь обходятся без отчества, как дети.

Он вымученно улыбается. Видно, что опять задумался о своем. Искры погасли, малыш вспомнил.

– Мама, а почему Читатило выбрал Оксану?

– Она романтичная. Если обильно попудрить сладкой пыльцой, обсыпать конфетти, мишурой, золотыми монетами, то получится принцесса. Наверное, он так рассуждал. Он ведь готовил принцессу.

Сева странно смотрит на меня.

– А убивать зачем?

Вот это вопрос! Зачем Читатиле убивать принцессу, зачем вообще убивать? Много лет я мучаюсь в поисках ответа – и не нахожу. Что заставляет нормального человека материализовывать чужой бред? Ведь ее тошнит от насилия, эту верную ученицу безумца, она яснее всех прочих видит бессмысленность того, что совершает!

Зачем я убиваю?

Что за сила скрыта в проклятой книге? Или книга ни при чем?

– Если б знать, Севыч, если б знать, жизнь была бы иной.

– Как он мог украсть Оксану из запертой квартиры?

– Скорее всего, она его знала, потому и впустила. А все потому, что родители бросили ее одну.

– Вы меня не бросите?

Он дрожит. Прижимаю его к себе:

– Что ты, что ты…

Вдыхаю вкусный запах живого ребенка.

Два дня промелькнули, как платформа за окном разогнавшегося поезда. Закрываю глаза и вижу… Другой ребенок, внучка знаменитого дедушки – связанная, описавшаяся со страху, – кричит… как же она кричит… как кричит…

Убить взрослого я, наверное, не смогу. Особенно если тот понимает, что сейчас произойдет. В понимании все дело. Ужас, который испытывает перед смертью разумное существо, поистине вселенского размера. Легко представить себя на месте этого несчастного.

Вернее, совершенно невозможно представить…

Дети – другое дело. Им гораздо легче, их испуг мимолетен, как порыв зимнего ветра: обжег морозом, и все кончилось. Лишь бы не было больно, для них ведь самое главное, чтоб не больно.

Жаль, сегодня без мучений не обойтись, рецепт не оставляет места для маневра.

Девочке семь лет. Она в первом классе. Зовут Юлей.

– Замерзла? – спрашиваю.

Она крутит головой: дескать, нет, хотя всю колотит. Храбрится, маленькая… непонимание спасает детский рассудок.

– Сейчас согреешься, – обещаю ей.

Бульон, налитый в ванну, уже закипает. Я сунула туда три мощных кипятильника, хороших, еще советских. А до того, утром, варила курятину в пятнадцатилитровом баке, поставленном на все конфорки сразу, и баков таких понадобилось аж четыре, чтобы наполнить ванну до нужного уровня.

– Ну что, растяпа, – улыбаюсь я юной подружке, – ты всегда такая увлекающаяся?

Оставила ранец на пустыре. Играла-играла, потом все куда-то побежали, она со всеми. Я подняла забытую ею сумку и окликнула, она вернулась – так и познакомились. Тут и дедушка ее подошел… и вскоре отошел, вымученно подмигнув.

– Я больше не буду, – выдавливает она. Вслед за этим пустым обещанием находят дорогу и слезы. – Развяжите меня, пожалуйста!

Слезы – это правильно, слезы облегчают страдание.

– Попозже, деточка.

– Вы меня отпустите?

– Вечером за тобой приедут родители, – говорю ей чистую правду.

– У них денег всегда нет. Мама ругается, когда я чего-то прошу купить.

Ага! Думает, дело в выкупе.

– Ничего, мы договоримся. А теперь – знаешь что? Снарядим тебя в дорогу.

Раскладываю ей по карманам чеснок и зелень, листики розмарина, зеленый горошек, нарезанные кубиками картофель и кабачок, насыпаю кардамона. Страх ее сменяется веселым удивлением: зачем? Для вкуса, объясняю. «Ты будешь меня кушать?» – восторгается она, совершенно уже успокоившись. Нет, говорю, Юлечка, я тебя кушать не буду…

Варево в ванне бурно кипит, наполняя квартиру густым запахом; это значит – пора. Подтаскиваю бак и вываливаю куриные тушки. Заклеиваю моей гостье рот, сама надеваю фартук, рукавицы и защитную маску. Затем, не развязывая веревок, беру девочку на руки.

Она, вдруг поняв, извивается, как червяк на крючке. Трусы мокрые.

И тут замечает собственного дедушку, который прятался в комнате и наблюдал, держась побелевшими пальцами за дверной косяк.

– Деда! – вопит она. – Деда!

С писателем мы договорились на удивление просто. Он хотел, чтобы маньяком считали его. Это пожалуйста, мне слава не нужна, уйду безвестной. Единственное условие, что я поставила мэтру: он должен, как и Читатило, быть последовательным. И я с радостью помогу ему стать последовательным, если он решится… Он решился на следующее утро. Он думал всего лишь ночь.

Опускаю девочку в кипящий бульон – лицом вниз.

– Деда!!!

Она рвется, бьется, жгучие брызги летят мне на брезент. Двумя швабрами прижимаю будущий деликатес ко дну ванны. Еще минута… тело застывает, на поверхность всплывают зелень и специи…

Глаза писателя горят красным, а может, это мне чудится? Он впитывает происходящее, набирается вдохновения, справляясь с многолетним творческим кризисом. Радикальный способ, что ни говори. Я покидаю квартиру молча, понимая, как пожилому человеку больно… хотя тогда еще не понимая. Да и сейчас… а что – сейчас? Нет, не думать! Отключить думалку… Один пошутил, второй посмеялся – вот и весь сказ.

Я ухожу, оставляя Мастера один на один с блюдом, изготовленным по его заветам.

Сервировать стол он должен сам.

В руке у меня трехгранный штык начала прошлого века, очищенный от ржавчины. Давно выменяла, как знала, что понадобится. «У штыка нос остер…» Да уж, остер так остер. Сама наточила. Держать железяку страшно неудобно – длиннющая, тяжеленная. Я обмотала ее посередине изолентой, и все равно неудобно.

Руку с оружием прячу за спиной – Сева не видит, он ничего больше не боится, потому что мама рядом… Укладываю его к себе на колени, глажу по голове.

Теперь гораздо удобнее.

Один миг – и…

Остатки складываю в мешки и бросаю во времянке. Перекапываю и утаптываю рабочую площадку, сверху присыпаю песком.

В памяти – провал. Совсем не помню, как сделала это… что – это? Ну – ЭТО. Не знаю, слова отказывают. Действую автоматически: работает программа. Я робот. Помню, как разделывала тушу в свете автомобильной «переноски», как крутила потом рукоятку, как ожесточенно крутила эту чертову рукоятку, повторяя вслух:

– Пропустить через мясорубку…

Я пропускала. Воинственного мальчика – через мясорубку. Красиво придумал Мастер. Я добавляла в фарш осколки пластмассового пистолета, жарила на большой сковороде здоровенную лепешку, вплавляя в нее оловянных солдатиков…

Цельной картины нет.

Зато сознание мое внезапно пробивают совсем другие кадры! Блок снят, шторы подняты. Наконец я вспоминаю, что ж такое на самом деле произошло во время давнишнего похода в лес, во время того пикника, пропахшего горелой человечиной. Ужас, вытесненный сознанием в самый дальний тупик и запертый там на десятилетия, освободился…

Вспоминаю, зачем пацаны взяли меня, маленькую дурочку, с собой, подговорив Кентыча! И что они со мной делали, пока были сравнительно трезвыми.

Вспоминаю, как меня раз за разом уничтожали. Я умирала, воскресала – и снова меня убивали…

Прошлое вернулось. От стыда выворачивает. Блюю, как девчонка. Хочу выблевать эту кинохронику, но – невозможно. Прошлое теперь со мной.

Так вот что заставляло Читатило убивать?! Вот почему я так часто думала о себе в мужском роде?!

Севка!!! Севочка мой!!!

Жертва принесена. Мы воссоединились – я и Тамара.

Плачу.

Смысла больше нет – ни в чем.

Я все плачу, не могу успокоиться, я вою по-бабски: Севка, Севочка мой…

Возвращаюсь в дом, расставляю на веранде ТРИ прибора. Второй, как обычно, для автора рецептов. Лепешка красуется в центре стола на деревянном круге для пиццы. Вот теперь и только теперь, когда никто меня не посмеет упрекнуть в непоследовательности, я могу принять у себя в доме моего учителя. Творца, посеявшего добро. Семена были разбросаны давно, пришло время жать.

Он пунктуален: в ночи слышно урчание мотора. Автомобиль подъезжает к воротам – точно когда назначено.

Третий прибор – для мужа.

Я уверена в нем. Осознав, что произошло, мой муж поступит как надо, это вам не Бобик, неспособный на мужские поступки. Санькино безумие – именно то, чем я смогу гордиться.

Зажигаю керосиновую лампу и в придачу – толстые декоративные свечи. По стенам пляшут бесовские тени. Я бы сплясала с вами, но сил больше нет.

Рассвет уже скоро.

Мэтр сидит на табурете, сутулясь, молча глядит в пол. Он хотел быть Читатило? Он умрет как Читатило. Догадывается ли, что так скоро?

Достаю из хламовки, как мы называем кладовку, старую свою коробку, нахожу там рваную книгу без обложки и кладу ее рядом с центральным блюдом.

Что дальше? Садиться за стол и ждать, когда муж проснется?

Ничего не чувствую, совсем ничего. Режу левую руку кухонным ножом, распарываю кожу от запястья до локтя, чтобы ощутить хоть что-то. Боли нет. Абсолютно ничего нет. Кровь течет на пол веранды, привнося в картину недостающие штрихи.

Когда я выхожу на крыльцо, мэтр вскидывается:

– Ты куда?

– Аптечка во времянке, – вру.

Защелкиваю дверь. Обхожу дом и кидаю камень в окно спальни. Слышу невнятный Санькин возглас, после чего перемахиваю через забор и шагаю прочь от участка.

Полицию вызвал сосед, живший через несколько домов. Собрался рано утром в город, выкатил свое авто на узкую дачную улочку, но проехать не смог: уперся в джип, брошенный посреди улицы и загородивший проезд. Он посигналил – никто не явился. Тогда он вошел в чужой двор, выкликая хозяев, поднялся на крыльцо… Так и было обнаружено место очередной бойни, учиненной маньяком.

Джип принадлежал известному детскому писателю, объявленному в розыск как раз в связи с делом Читатило. Труп самого писателя нашли на веранде: кто-то напихал ему в рот страниц из его же книги, буквально вбил в горло бумажные комья. Умер он от удушья. Стол, как обычно, украшала людоедская инсталляция.

Пол на веранде был залит кровью.

Хозяин дачи, пьяный в лоскуты, спал на земле в огороде, сжимая в одной руке старинный штык, в другой – окровавленную детскую майку. Вокруг спящего были разбросаны человеческие останки, которые, как выяснят позже судмедэксперты, принадлежали его сыну. Экспертиза также покажет, что кровь на веранде осталась от его жены, однако труп несчастной женщины так и не будет обнаружен.

Когда пьяного привели в чувство, выяснилось, что тот невменяем. Не знает, где он и кто он. Не может дать никаких вразумительных ответов. Его госпитализировали в одну из городских психиатрических больниц на отделение судебно-психиатрической экспертизы. Впрочем, картина произошедшего в целом была ясна. Этот человек на пару с писателем убил собственного сына, тело они распотрошили, приготовили блюдо, следуя рецепту из книжки. Потом что-то не поделили, в результате хозяин дачи прикончил заодно и гостя. Оставалось неясным, кто же из них все-таки был настоящим Читатило, а кто – помощником. А также – какая судьба постигла жену хозяина…

В любом случае, следствие ожидала интересная работа, в конце которой светили новые звания и разнообразные поощрения.

Некто в потертом спортивном костюме и с перевязанной рукой шел вдоль шоссе, удаляясь и удаляясь от города. Мимо проносились фуры и легковушки, однако путник не рисковал пока голосовать.

Половую принадлежность этого человека определить – вот так, с ходу, – было затруднительно. По виду – крепкая молодая женщина с мужским типом фигуры и мужской манерой двигаться… но, может, и красавчик-юноша, стройный, женственный, изящный.

Хотя так ли важен его (ее) пол? Куда важнее другое. Столько прекрасных детских книг ждало своего Читателя и нуждалось в нем! Вдобавок рецепты из «Поваренной книги людоеда» были реализованы далеко не все. Мало того, в огромном числе городов люди вообще не видели ни одного реализованного рецепта…

Шоссе вело к этим городам, счастливым в своем неведении.

Маньяк № 4
Александр Подольский
Трюк с фонарем

У всех нас есть сила в руках, чтобы убить. Но большинство боится ее использовать.

Ричард Рамирес

Выступали азиаты-карлики в пестрых пижамах блевотного цвета. Эта парочка недомерков показывала карточные фокусы, дурачилась, дралась, но публика никак не реагировала. Жалкое зрелище.

– А что полиция? – спросил я, выдыхая дым.

– Да срать им, – сказал Боров. – Оформили самоубийство, мол, никаких вопросов, чего, мол, тут голову ломать? Разбираться не стали. Им висяки не нужны. Как и мне – проблемы.

Десять минут истекли, и платформа поползла вниз, забирая карликов под сцену. Народ лениво похлопал – скорее скрипящим механизмам, чем циркачам. Сегодня людей было мало, сотни три. Но вечерний куш никто не отменял.

«Платформу» придумал Боров. Я никогда не понимал прелести этого местечка, но оно понравилось очень многим. Идея была в том, чтобы собрать в одном заведении кучу разномастной творческой живности, выделить каждому время для выступления, а лучших потом наградить. Сцена тут располагалась в здоровенной раковине, выглядывая в зал, будто глаз из дырки в черепе. Пола не было – его заменяли многочисленные платформы, которые тащил наверх подъемник. Пока выступали одни умельцы доставать кролика из шляпы, готовились следующие, и так три часа подряд семь вечеров в неделю. Безостановочное шоу на потеху зрителю. У каждой команды была своя платформа, которую она разрабатывала, обставляла и готовила к номеру. Отсюда и пошло название. Взнос участника, конечно, кусался, но шанс тем же вечером получить в десятки раз больше привлекал куда сильнее. Плюс к тому здесь частенько практиковалось поощрение отдельных удачных номеров неплохой денежкой. Победителя выбирали зрители, и он заграбастывал половину банка. Посетителей тянула сюда иллюзия власти, возможность решить чью-то судьбу. Ну а вскоре «Платформа», укрывшаяся от больного города в промзоне, стала любимым местом для представителей мира криминального. Полиция сюда не заваливалась, Боров платил исправно, так что публика собиралась соответствующая. Хотите снять бабу на ночь, заказать соседа или прикупить таблеток? В «Платформе» всегда отыщется нужный человек. Главное – знать, к кому подойти.

– Тогда зачем тебе копать?

Боров с трудом перекинул ногу на ногу и отхлебнул пива, расплескав его по второму подбородку. Кличку он оправдывал на все сто.

– Мне и не надо, Дым. А вот эти паскудники, – он ткнул жирным пальцем в сегодняшнюю афишу, – такое устроили, мол, это знак, это убийство, мол, пора валить из «Платформы», пока целы. Слыхал, да? Идиотов куски. Мистика им, мол, мерещится. Призраки гребаные.

Подъемник явил зрителям платформу с парнем в красном костюме и двумя полуголыми девушками. Всяко интересней карликов. Рядом с парнем стоял куб – полтора на полтора метра, – оформленный под газовый фонарь. Из деревянных ребер росли золотые перья, боковые грани казались бумажными. Сверху виднелась дыра, точно сливная щель в сортире. Зазвучала музыка, и на табло пошел отсчет новой десятиминутки.

– Вот они, – показал Боров на сцену. – Гляди внимательно.

Девушки задвигались. Они были действительно хороши: длинноногие, подтянутые, фигуристые. Короткие топики подчеркивали груди, а обтягивающие шорты не мешали по достоинству оценить задницы. Волосы – брюнетка и блондинка, как и положено, – до плеч, чулки в крупную сетку, каблуки, по-кошачьи плавные движения… Их танец не только завораживал, но и отвлекал. Это и была основная задача помощниц.

Фонарь оказался на колесиках. Девушки стали его вращать, показывая, что за ним никто не спрятался. Фокусник с умным видом наблюдал за этим, сжимая в руке полуметровый жезл с лампой на конце. Куб остановился ровно посередине сцены, и техники приглушили освещение. Брюнетка откинула переднюю панель, обнажая пустые внутренности фонаря. Девушки взялись за руки и отошли от куба, жестами приглашая к нему фокусника. Тот ухмыльнулся, поправил галстук и двинулся вокруг фонаря, насквозь просвечивая каждую грань своей странноватой лампой. Бумажные стенки вспыхивали электрическим огнем, не находя теней сообщников или других подставных. Сделав круг, фокусник запихнул лампу внутрь куба и поковырял там, точно смахивал паутину в углах. Фонарь был пуст. Подоспели помощницы. Сексапильная брюнетка захлопнула стенку, а блондинка волнующими движениями приняла у фокусника жезл и уместила штуковину в отверстие на верхней панели фонаря. Лампой вниз. Теперь фонарь светился изнутри, раскрашивая каждую бумажную грань.

– Лишь бы не опять, – шепнул Боров, вытирая пот салфеткой.

Фокусник с закрытыми глазами замер в пяти шагах от фонаря и погрузился в транс. Девушки кружили рядом, а когда музыка стала громче, упали на колени. Фокусник взял блондинку за руку, поднял, а потом ее словно током ударило. Девушка вытянула вторую руку, и дрожащее движение выросло внутри фонаря-переростка. Тень тряслась в такт с рукой блондинки, а потом исчезла. Фокусник поднял брюнетку и проделал с ней ту же процедуру. Каждый раз в фонаре появлялась тень и в точности копировала движения девушек. Шагнув к залу, фокусник резко протянул руки вперед, и тень прорвала бумажную стенку фонаря. Из куба вылезла рыженькая красотка. Полный комплект. Роды прошли удачно.

– Слава богу, – выдохнул Боров. – А то несут хрень всякую мне тут, сказки, мол, страшные! Идиотов куски.

– Но у тебя ведь и вправду пропадают люди, так?

– Так и раньше пропадали! Кто у нас тут на это смотрит? Один запил, другая искололась, третий прыгнул на корабль – и привет. Баб вообще считать не стоит. Выступила один, ты понял, один раз! Приглянулась какому-то богатому извращенцу и теперь сидит на поводке, мол, яйца ему чешет. Думаешь, откуда все мои бабы? Это же смотры!

Официантка поменяла пепельницы, улыбнулась и свалила. Боров проводил ее голодным взглядом и достал из кармана диск с блокнотом.

– Здесь запись вчерашнего фокуса с фонарем. В бумажках – всякие там данные, ну, мол, адреса, имена и остальная чепуха. Я не верю, что это убийство, да ты сам только что видел номер! Как можно, мать их, в этом кубике кого-то зарезать, когда там даже третьей бабы быть не должно?!

Боров был прав. Показуха, ритуальное самоубийство – да что угодно. Съехала у девчонки крыша. Или довел кто-то. Никакой мистики. Я знал, о чем шепчутся в «Платформе», но в сказки верить перестал лет тридцать назад.

– Но если вдруг это на самом деле убийство… Кто, куда, зачем, какого хера? В общем, никто, кроме тебя, не разберется. Разузнай все, ты сможешь. Нужно дать народу отмашку, что тут, мол, безопасно. Нет никакого, мать его, черного мага.

Деньги он мне вручил сразу, знал, что не откажусь. Странная работка, но почему бы не навариться на людском суеверии? Убийство в гигантском фонаре… Даже звучит смешно. Но копнуть будет занятно. Тем более за такие бабки.

На улице шел снег. Ночное небо вываливало белое крошево на грязную дорогу, ветер свистел в развалинах складов. Я укутался в пальто и двинулся в сторону набережной, обходя примерзшего к тротуару забулдыгу.

– Ну чего тебе? – По сонному голосу Шмеля было ясно, что он не особо рад моему звонку.

– Спишь, что ли?

– Поспишь с тобой. Чего надо-то опять? Только давай скорей.

– К вам вчера привезли бабенку одну. – Я достал блокнот и сверился. – Оксана Счастливая. Из «Платформы». И ножик вместе с ней. Как бы на нем пальчики посмотреть?

– Ты опять проблемы себе ищешь? Самоубийца это, угомонись. Никто с ней не возился.

– Я понимаю. Но очень интересно, заснуть не могу. Посодействуй, будь человеком. Я же не обижу, ты знаешь.

Шмель вздохнул.

– Все завтра. Отбой.

Я терпеть не мог полицейских, но без своих людей в этой конторе не обойтись. Шмель, хоть и тот еще засранец, все сделает. Поворчит-поворчит, но шелест заветных бумажек ни на что не променяет.

Ближе к центру города пошли работающие фонари. Машины дымили на тротуар и развозили выхлопное зловоние по кишкам каменного муравейника. Над горбами многоэтажек в черном небе проклевывались пятна салюта. Пир во время чумы. Половина забегаловок здесь после одиннадцати обрастала металлическими решетками на окнах. Гулять в темноте было опасно. Но не для меня.

Я шагал через парк к дому и размышлял. Черный маг. О нем стали болтать пару недель назад, причем не только обитатели «Платформы». Якобы в городе появилось подпольное шоу, где некий отморозок в маске разоблачает фокусы, новые и не очень, используя в своих представлениях других фокусников. Последние, как правило, не выживают. То девушку распилит по-настоящему, то утопит неудачливого колдуна в стеклянном гробу. Сказки все это, конечно, зато девкам в «Платформе» есть о чем потрепаться. У каждого города должна быть городская легенда, тем более у такого. Хотя извращенцев здесь хватает, так что желающие заглянуть к черному магу нашлись бы наверняка.

Обогнув безголовый памятник неизвестного поэта, я уткнулся в стайку местной черни у лавок. Четверо парней, две девки, куча бутылок, никаких мозгов.

– Слышь, лысый, дай закурить, – завел знакомую песню сопляк с красным носом.

Я улыбнулся. Сунул руку в карман пальто, нашел выемку со вшитыми ножнами. Здесь хранился подарочный кинжал в две ладони, почти невесомый и невероятно острый. Приятная на ощупь ручка всегда успокаивала, как и пистолет за поясом. На всякий случай. Обычно доставать их не приходилось.

– Мал ты еще. Года через три подходи.

Компашка загоготала.

– Дядя, ты похож на член, – пришла на подмогу усатая девка с синяком, глядя на мою бритую голову. – Да еще и обрезанный!

Она хотела дотронуться до шрама на лбу, но я перехватил руку. Сжал и вывернул запястье в сторону. Девка взвизгнула. Дернувшийся было красноносый курильщик уткнулся в кулак и спрятался в снегу.

– А ты похожа на трансвестита, но твоим дружкам, похоже, так больше нравится.

Девчонка улетела к собутыльникам, цветасто матерясь.

– Ладно-ладно, мужик, – вскочил с лавки патлатый блондин, пока остальные скрипели извилинами, – че ты такой злой? Обознались просто, бывает, не серчай. Приносим, так сказать, глубокие, ну ты понял. Мир, все дела.

Город окончательно испаскудился. Таких ублюдков можно было встретить в каждом районе, иногда даже днем. Молокососы, едва от сиськи отлипшие, а все туда же. Я сплюнул и зашагал дальше. Родная пятнадцатиэтажка подслеповато щурилась горящими окнами.

Лампа гудела так, словно напоминала о счетах за электроэнергию. Я закрыл дверь, повесил пальто и прошел к компьютеру. Закурил. Призрачный дым окутал экран, где на платформу поднялась знакомая команда с фонарем. Я просмотрел запись дюжину раз. Номер был точной копией того, что сегодня показывали живьем, только вот в финале «тень» не воссоединялась с остальными, а вываливалась из фонаря с перерезанным горлом, рассыпая какие-то бумажки. Далее – немая сцена, и платформа с трупом исчезала в недрах конструкций здания. Когда тень внутри фонаря дублировала движения помощниц, в радиусе пяти метров никого рядом не было. Получается, убийцами не могли быть ни блондинка с брюнеткой, ни сам фокусник. Хотя… кто их знает. Волшебники гребаные.

Я поймал себя на мысли, что отношусь к делу именно как к убийству. Не изучаю фактуру, чтобы выяснить, почему девочка решила покончить с собой на людях, а пытаюсь впихнуть в стартовый расклад еще одного человека. Убийцу. Черного мага, тьфу ты…

Когда пепельница превратилась в холм из окурков, я допил кофе и выключил компьютер. Запись ничего не проясняла. Обычный номер, который наверняка банально решался, только вот фокус с трупом кто-то провернул без согласия организаторов. Часы показывали половину второго ночи. Снежная пыль через форточку забиралась в квартиру. Мороз оплетал стекла ветвистыми узорами.

Имена, фамилии, адреса, даты – в блокноте собралось неплохое досье. Счастливая снимала однушку в старой общаге, что в получасе ходьбы отсюда. Все равно не спалось, и я решил прогуляться. Но сперва позвонил Борову и сквозь его недовольное хрюканье сообщил, что мне обязательно нужно посмотреть фокус изнутри. С самого утра.

Стены были покрыты граффити, будто на здании испытывали краску все уличные художники города. Странные, смешные и страшные рисунки опутывали общагу разноцветными сюжетами. В углу дома старик и собака смотрели на воздушный шар, чуть дальше по стене сквозь метель в виде снежной пасти полз «уазик», а подъездные двери прикрывал совсем уж наркоманский банан в башмаках и с тесаком. Коридор был пуст, поэтому громыхание отмычки никто не услышал. А даже если и услышал – всем было плевать.

Свет не включился – оно и к лучшему. Я прикурил очередную сигарету, чуть осветив комнату. По квартире точно смерч прогулялся. Одежда черным ковром липла к полу, все шкафы были открыты, сумки свалены у кровати. Ни в кухне, ни в ванной свет не зажегся, но холодильник по-стариковски кряхтел, а внутренности его сияли не хуже газового цветка на плите.

Кто-то выкрутил все лампочки.

Достав пистолет, я еще раз обошел квартиру и приземлился в кресло. Подступала паранойя. Дым растворялся в темноте, впитывался в обшарпанные стены и переползал к соседям. Зачем девушке, которая собиралась перерезать себе горло, переворачивать квартиру вверх дном? И даже если не собиралась – зачем? Что-то тут нечисто. Замки на двери были целыми, но это ни о чем не говорило. В районе хватало умельцев. Другое дело – кому понадобилось лезть в нищенскую квартиру? Еще один вопрос. Они начинали наслаиваться друг на друга, как горки пепла у кресла. Будь в квартире детекторы дыма, меня бы уже окатило струей с потолка.

Я решил вернуться к раскладу с убийством. Бардак говорил о том, что либо жертва собиралась валить из города, либо тут еще кто-то похозяйничал. Если бы Боров соображал быстрее, то позвонил бы мне вчера. А теперь целые сутки потеряны, погром могли устроить и пару часов назад, и неделю. Не говоря уже о том, что место убийства придется осматривать после плясок табуна циркачей. Все равно что искать пятна крови на рубахе из химчистки.

От табака приятно кружилась голова. Я сидел тут третий час, решив дождаться утра. Сон потихоньку завладевал телом, расслаблял мышцы и рисовал в голове полуголых девушек и чулки в крупную сетку. Я парил над сценой, точно какой-нибудь долбанутый супергерой, а воришка-ветер трепал складки пальто, пытаясь вытряхнуть карманы… Когда перед глазами всплыл сияющий фонарь с трупом, в дверном замке повернулся ключ. Затем еще разок. Дверь приоткрылась, пуская внутрь кусок света и чужое дыхание. А потом по длинному коридору затопали шаги. Я бросился к двери, но незнакомец оказался спринтером и уже успел добраться до лестницы. Перед тем как исчезнуть в черноте подъездного провала, он обернулся, и в болезненном моргании лампы мелькнула короткостриженая голова с россыпью колец в ухе.

Догнать его я бы не сумел, поэтому вернулся в квартиру. Кто это был? Воришка, убийца, местный наркоман? Чем открывал дверь? Снова вопросы… Зажевывая новую сигарету, я поморщился. Этот тип наверняка учуял дым, потому и сбежал. Но с куревом бороться я не мог, да и не хотел. Пускай даже оно иногда вредило делу. За этими мыслями в свете зажигалки я не сразу заметил фигуру у окна. Широкоплечая тень в секунду оказалась с той стороны стекла. Сквозь черную маску с рисунком паука на меня смотрел человек, который все это время находился в квартире. Я поднял пистолет, но образ здоровяка уже смело пургой. Оконное стекло дребезжало от укусов ветра, в щель валил снег. Я подошел и взглянул на спящий город. Десятый, мать его, этаж. Никаких лестниц. Это становилось интересно.

Утро влезло через окно, распихивая темноту по углам. Ночь не дала ответов, а только все запутала. Похоже, самоубийством здесь не пахло, раз к рыженькой такое внимание со стороны. Словосочетание «черный маг» просилось на язык, но я не собирался о нем говорить. А вот не думать не получалось.

Я выпотрошил все: каждый ящик, каждую полку, каждый гребаный карман в груде одежды. И кое-что нашел. Сложенный вчетверо листок, размерами похожий на презерватив, оказался в заднем кармане дырявых джинсов. Это была фотография. На ней хозяйка квартиры обнималась с еще одной стройняшкой. Лица подруги рассмотреть было нельзя, кусок фотографии кто-то оторвал, но изображение меня и не интересовало. На обороте красовался номер телефона. Его пытались замалевать карандашом, но цифры читались. Я достал мобильник и набрал номер. Абонент не абонент. Что ж, у Шмеля появилась еще одна халтурка.