Текст книги "Издранное, или Книга для тех, кто не любит читать (сборник)"

Как от Емельянова жена ушла

А теперь, господа спонсоры и инвесторы, пора рассказать, почему от Емельянова Ивана Емельяновича, хорошего человека и потомственного интеллигента, ушла жена.

Не исключено, правда, что она к нему еще вернется, но это зависит от многих факторов, не зависящих при этом оттого, от чего они зависят у других людей в аналогичных обстоятельствах.

Причин было несколько, а одна из них в том, что Емельянов не любит общепринятых праздников.

У этой причины в свою очередь есть своя причина, она коренится в советском времени, на которое пришлась значительная часть жизни Емельянова.

Его унижали эти парады и демонстрации, это хождение с флагами и плакатами, это лицемерное или искреннее (у тех, кто пьян или глуп) веселье. Хочешь, не хочешь – а демонстрируй. Празднуй. Ликуй.

Противно – особенно тому, кто привык быть не таким, как все, кто не хочет сливаться с безликой массой и подчиняться ее диктату.

Общественное сказалось на личном, Емельянов стал все хуже относиться к праздникам вообще. Даже к собственным дням рождения. Что это такое, в самом деле, наступает этот день и хочешь, а не хочешь, а веселись. Празднуй. Ликуй. Собирай гостей, накрывай на стол, пей, ешь на ночь соленое и жирное, выслушивай поздравления, даже если настроения нет, получай подарки, половина из которых не нужна и будет вскоре выброшена с невольным чувством стыда: люди хотели как лучше… Емельянов любил экспромты, неожиданности и фантазии (см. рассказ «Как Емельянов всех осчастливил»). Ему нравилось, когда праздник не назначается бездушной цифрой календаря, а возникает сам по себе. Первый солнечный и теплый день весной – вот и праздник, вот и повод. Ребенок тебе улыбнулся – праздник вдвойне, можно собрать гостей и объявить им, что сегодня будем отмечать день улыбки ребенка. Женщина ответила тебе взаимностью – тем более праздник, гораздо важнее, чем день рождения, ибо тут, быть может, у тебя душа заново родилась.

Поэтому на первое свидание с будущей женой он явился не с цветами, ибо все так делают, следовательно, ему так делать не пристало. (Если бы он жил не только своей насыщенной внутренней жизнью, а более внимательно по отношению к окружающему миру, то заметил бы, что юноши в ту пору тоже не очень-то баловали своих девушек и невест цветами, но он часто путал воображаемое с действительным – и путает до сих пор).

Он пришел с книгой, которую и вручил.

Виктория, его невеста, девушка умная и жизнерадостная, надо отдать ей должное, рассмеялась, оценив оригинальность поступка Емельянова. Возможно, именно этим поступком он ее и покорил. И многими другими поступками. Например, принципиально не платил за Викторию в общественном транспорте: дешевый шик, все так делают, а женщины и мужчины, между прочим, равноправны, так зачем унижать девушку копейками? Сейчас передовые женщины оценили бы его поступок с точки зрения феминизма и гендерной борьбы за женские права, но замечено, во-первых, что нынешние передовые женщины в общественном транспорте не ездят, а во-вторых, они, еще вчера очень активные, сегодня сообразили (имеются в виду российские женщины, которые умней прочих): мужчины-то не борются за свои права, следовательно женщины, борясь за них, признают свое неравенство уже самим фактом борьбы – и прекратили ее, едва начав. Они в наше время спокойно принимают от мужчин цветы, духи, ожерелья, машины, квартиры и яхты, найдя выход, как оставаться при этом независимыми: если советская женщина, принимая подарок, чувствовала себя обязанной отдарить мужчину тем или иным способом, то сегодняшняя считает, что не обязана ему ничем. Хочет – дарит, вольному воля! Я прав, господа спонсоры и инвесторы? Комментарии и возражения допускаются.

Емельянов настолько был оригинален, что хотел вместо свадебного костюма надеть фиолетовые треники с пузырями на коленях и мятую рубаху. Дескать, знаем мы эти штучки: на свадьбе жених в костюме, в белой рубашке, в галстуке, а на другой день влезает в эти самые треники и в эту самую рубаху – и ходит так до конца жизни. Он наметил поступить иначе: на свадьбе быть в демонстративно домашнем, а вот дома зато – только в костюме, только в рубашке и галстуке.

Кстати, оказавшись в одинокой теперешней квартирке, он вспомнил об этой своей юношеской идее и заново ее одобрил. Купил недорогой хороший костюм, несколько белых рубашек с галстуками и стал так ходить дома. И быстро заметил, что настроение его стало лучше, как-то даже торжественней, и при этом повысилось самоуважение. И даже образ жизни изменился. Если раньше он мог позволить себе поваляться и посмотреть всякую глупость по телевизору, то в костюме валяться не станешь, а сидя смотреть телевизор глупо, поневоле сядешь к столу и возьмешь соответствующую костюму умную книгу. Читаешь ее и наполняешься чувством собственного достоинства.

Соседка Ольга Константиновна, работница жилищной конторы, стукнувшись к нему за солью или, кажется, луковицей и увидев его в таком виде, спросила:

– У вас, что ли, праздник?

– Да, – ответил Емельянов, – праздник. Жизнь! Он у меня каждый день!

Ольга Константиновна рассказала об этом другой соседке, Вале, одинокой тридцатилетней женщине с ребенком, и та заинтересовалась. Да и трудно себе представить одинокую тридцатилетнюю женщину с ребенком, которую не заинтересовал бы свободный мужчина, разгуливающий по квартире не в трусах и с бутылкой пива в руке, а в костюме и без бутылки. Валя, найдя повод, пришла знакомиться с Емельяновым. Он ей понравился. Она пришла еще раз. Являясь женщиной симпатичной, господа спонсоры и инвесторы, у вас бы не было сомнений как с нею поступить: никто ж не требует любви навек и брачных отношений, просто же общения хочется! Но Емельянову, потомственному интеллигенту, привыкшему поступать не как все, эти игры ни к чему. Не сказав ни слова (впрочем, это было невозможно из-за отсутствия зазора в потоке ее речи), он три часа слушал рассказ Вали о негодяе бывшем муже и о тонкостях работы на оптово-розничной базе мелкого ширпотреба, а потом, улучив-таки паузу, произнес со свойственной ему иногда прямотой:

– Знаете, Валентина, я не уверен, что круги наших интересов сходятся, к тому же, я человек довольно аутичный и предпочитаю проводить вечера в одиночестве.

Валя хоть и не всё поняла, но смысл уловила прекрасно. И ответила соответственно:

– А я и не навязываюсь! Очень мне нужен придурок, который дома в костюме ходит! Извините!

И гордо ушла, и вскоре весь подъезд узнал, что в пятьдесят первой квартире поселился человек мягко говоря странный. Непредсказуемый.

– Опять меня прольют! – фаталистично вздохнула Дарья Сергеевна из квартиры сорок семь, что под квартирой пятьдесят один.

Но вернемся к свадьбе.

Виктория все-таки не допустила безобразия: Емельянов был во время церемонии в костюме, как положено.

Но потом он отыгрался, особенно по части всяких дат и юбилеев. В первую годовщину свадьбы не только не преподнес Виктории цветов и подарка, а вообще не явился домой, допоздна засидевшись на работе и предоставив Вике оправдываться перед нагрянувшими (и, между прочим, незваными) гостями. Зато через неделю он вручил ей букет из 55 (пятидесяти пяти) роз, купленных на бог весть каким образом сэкономленные деньги, сказав при этом, что праздник совместной жизни он чувствует каждый день, а не в пошлую дату, означающую, что миновало, видите ли, 365 дней – да и по календарю-то пошлому, солнечному, а есть ведь еще и лунные, и звездные, и многие другие! Виктория, конечно, некоторое время сердилась, но потом оттаяла, тем более что Емельянов радовал ее сюрпризами постоянно – по круглым дням календарей лунных, звездных и многих других, не считая тех дней, когда просто пришла охота.

Не признавал он и дня рождения Виктории, и дней рождения сына, а потом дочери, и уж конечно дня Восьмое марта, который вообще презирал.

Восьмого марта и вышла у них окончательная размолвка.

Трения и разлады начались и раньше, но мне, господа спонсоры и инвесторы, не хочется утомлять вас житейскими подробностями, которые вопреки Л.Н. Толстому одинаковы не только в счастливых семьях, но и в несчастливых тоже. Впрочем, где-то я об этом уже говорил. Или даже не я. В воздухе витает.

Викторию с утра поздравили лично, по телефону и по интернету дети, папа, мама, сотрудники, одноклассник, безответно любящий ее всю жизнь, поздравили все, кроме Емельянова. Он же ее поздравил еще в конце февраля, когда была первая оттепель, когда солнце выглянуло вдруг по-весеннему и легкий пар поднимался ввысь от подоконника, на котором подтаивал снег.

– Будем считать сегодняшний день днем женщины и весны, что одно и то же! – красиво сказал он, вручив Вике банку маринованных грибов. Вика обожала маринованные грибы, а Емельянов считал, что дарить надо не то, что якобы красиво, а на самом деле часто бесполезно, а то, что человек любит, пусть это и не кажется эстетичным: чем плохи те же маринованные грибы? Одному другу он вообще подарил на сорокалетие десять банок кильки в томате, так как тот постоянно твердил о своем пристрастии к этим неприхотливым консервам. И тот оценил, не обиделся, даже хохотал. А Виктории Емельянов однажды торжественно преподнес батон хлеба, восторгаясь и сказав, что в булочную только что привезли горячий хлеб, он поднес его к лицу, ощутил несказанный запах, подумал, что этот запах лучше всяких духов или экзотических фруктов, это запах самой жизни, вот он и поспешил подарить любимой жене дух жизни; Виктория приняла, кивнув и отвернувшись – тогда она еще не готова была открыто объявить Емельянову, что он достал ее своей оригинальностью и своими восторгами.

А в этот день оказалась готова.

И сказала Емельянову:

– Вот что, Емельянов. За весенние слова и грибы в феврале тебе, конечно, спасибо. И за то, что ты меня с Восьмым марта, как обычно, поздравишь еще пару раз в июле и в сентябре. Но. Но послушай меня, Емельянов. Женщине иногда хочется, чтобы у нее было все, как у людей. Ей хочется получать подарки и поздравления не тогда, когда это взбредет в голову мужчине, а тогда, когда подарки и поздравления получают все женщины! Вот такая я банальная натура! Я хочу цветов в свой день рождения и в день Восьмое марта, я хочу шампанского на Новый год, а не пятнадцатого декабря, как в прошлый раз, когда ты решил устроить нам сюрприз и поволок нас в двадцатиградусный мороз в парк, где ты нарядил елку, чтобы сделать нам сюрприз, и прыгал вокруг нее, как идиот, считая, что мы тоже должны радоваться. Ты хвастаешься тем, что любишь делать из обычных дней праздники – не надо! Обойдусь! Мне не надо поздравлений с днем женщины и весны, что по твоим словам одно и то же, двадцать третьего февраля, четвертого июля и еще десять раз в году, я хочу этого один раз – Восьмого марта. Как все. Ты понял?

– Понял, – сказал Емельянов.

– Поздно, – сказала Вика. – Я не могу больше с тобой жить. Прости.

Конечно, господа спонсоры и инвесторы, вы бы сразу начали выяснять, как, что и почему. Нет ли любовника? Что не устраивает? Почему, видите ли, не могу жить? Кто дал право говорить такие глупости? Чего тебе вообще, дуре, еще надо? И т. п.

Но Емельянов, как и всякий потомственный интеллигент, да еще и умный человек, знал: нельзя мучить женщину, выясняя причины, почему разлюбила. Во-первых, этих причин может оказаться слишком много. Во-вторых, их может вообще не оказаться, а разлюбила – и все. В-третьих, еще неизвестно, разлюбила ли. Наивно считать, что женщина хочет сказать именно то, что говорит. Однако, если начать допытываться, если попытаешься уличить женщину в нелогичности, она, объясняя и доказывая тебе, что все продуманно, сама в это поверит – и тогда бесповоротно. Никакой надежды.

Поэтому Емельянов молча ушел. В начале было сказано, что жена ушла, но это всего лишь выражение, речевой оборот, обозначающий, кто был инициатором.

Он ушел, хотя и навещает семью.

И надеется.

И напряженно думает.

С одной стороны, ему очень дорога Вика.

С другой, он сам себе тоже дорог. Вы представьте: всю жизнь выстраивать по определенным принципам – и вдруг в одночасье отказаться от них? Стать таким, как все, смириться?

Тяжело.

Он думает, он страдает – впереди очередной Новый год и надо решить, поздравить ли с ним детей и жену тридцать первого декабря, в полночь, или все-таки тогда, когда душа почувствует, что Новый год действительно настал. (Обычно это чувство запаздывает и появляется где-то в феврале, марте, даже в октябре. Однажды появилось лишь через год, ровнехонько в двенадцать ночи тридцать первого декабря – и это был единственный раз, когда, когда Емельянов, уподобляясь всем, живущим в одном с ним часовом поясе, воскликнул: «С Новым годом!» Тут же пояснив, правда, что он имеет в виду прошлый год, после чего дети как-то странно засмеялись, а жена вдруг заплакала. Емельянов тогда решил, что от счастья).

Такая вот история.

А мораль, господа спонсоры и инвесторы, следующая. В России всегда очень высоко ценилась оригинальность, учитывая, что государством она традиционно не только не приветствовалось, но и была гонима. И мы, любящие оригинальность, считаем, что быть не такими, как все, хорошо. Так вот слушайте: не всегда. Быть не такими, как все, хорошо лишь в хорошем смысле слова, а в плохом смысле слова – плохо.

Нет, это туманно, давайте проще.

Проще: выпендривайтесь, оригинальничайте, дарите своим любимым цветы и маринованные грибы когда попало, удивляйте их сюрпризами и подарками, будите их в четыре утра, чтобы прочесть только что сочиненные стихи, будьте неожиданными, парадоксальными, непредсказуемыми…

Но в день Восьмого марта, в день рождения любимых, в день юбилея – будьте как все. Все пьют поют и кушают – не выламывайтесь, пейте, пойте и кушайте. Даже если трудно. Даже если нет настроения. Даже если не очень любите своих любимых. Скрепив сердце и стиснув зубы – радуйтесь. Быть не как все, знаю по себе, трудно. Но быть как все, когда это надо не вам, а любимому человеку, еще труднее.

Но этим-то и проверяется, говоря высокопарно, любовь.

Как Емельянов всех осчастливил

Емельянов приехал в город своей молодости, потому что давно там не был.

Все мы, господа лакеры и лузеры или, говоря по-русски, инсайдеры и аутсайдеры, или, если совсем правильно, успешники и неуспешники, время от времени любим посещать места, где нас помнят такими, какими мы были, чтобы показать, какими мы стали, и узнать, видны ли в нас перемены к лучшему.

Емельянов обычно в первый день никому не звонит. Он приезжает утром, радует собой заждавшихся папу и маму, а к вечеру идет гулять по центральным улицам и обязательно встречает кого-то из знакомых – это всегда неожиданно и радостно. Предупрежденный человек уже готов увидеть твои изменения, он их ожидает, он припасает добрые речи по поводу того, как ты выглядишь, надеясь на ответную доброту. А тот, кто не ожидал тебя увидеть и застигнут врасплох, он выражает свои эмоции непосредственно. Лет восемь назад, когда Емельянов был бодр и свеж, выспался в поезде, оставил дома жену и детей в добром здоровье, бывшая его сокурсница, наткнувшаяся на него в толпе, невольно ахнула:

– Ваня, как ты… возмужал…

И Емельянов понял, что она имела в виду другое: постарел. Отметив в душе, что и она постарела (мы ведь часто только тогда и понимаем свой возраст, когда встречаем своих давно не виденных ровесников и видим, что с ними произошло).

Был и другой случай: два года назад, когда он приехал не выспавшимся, агрессивно печальным из-за недавнего фактического развода с женой. Точно так же он шел по улице, точно так же на него наткнулась знакомая из близких подруг юности. Изумилась, всплеснула руками и ахнула:

– Ванька! Зараза, ты будто даже помолодел!

Смутившись, Емельянов ответил странной фразой (ибо приготовился к противоположной реакции):

– Так ведь и лет сколько прошло!

Вы, господа лакеры и лузеры, наверняка заметили нескладицу в соотнесенности обстоятельств жизни Емельянова и его внешнего вида, но никакой нескладицы нет, он относится к той породе людей, которых покой и здоровье расслабляют, у них словно дрябнет душа, а заодно и кожа, глаза тускнеют, плечи опускаются, выглядят они плохо. И напротив, когда им действительно плохо, выглядят они хорошо и даже прекрасно: плечи расправлены, на щеках румянец, пусть отчасти и лихорадочный, глаза сверкают. Это потому, что неудачи мобилизуют их душу или, научно говоря, нервную и иммунную системы.

Итак, Емельянов шел по улице и встретил старого друга Никитина, весельчака, в прошлом блестящего студента, подававшего надежды, и любимца девушек, который давно уже сидит где-то ночным сторожем, не подавая надежд, и девушки его давно уже не любят. Никитин меланхолически обрадовался и вяло пожал руку Емельянову:

– Давно тут?

– Сегодня приехал.

– Ясно. Как дела?

– Нормально.

– Ясно. У меня тоже.

И такой у Никитина был безрадостный вид, и такая, вдобавок, вокруг была сырь и слякоть, что Емельянову захотелось его хоть чем-то развеселить.

– А давай сюда заглянем! – предложил он, кивая на вход в полуподвальный ресторанчик со стильной вывеской «Приют патриота» – с русской традиционной, надо полагать, кухней.

– Дорого тут, да и не при финансах я, – сказал Никитин с откровенностью человека, привыкшего к бедности и готового уже ею хвалиться.

– Ерунда! Я гость, я угощаю! – заявил Емельянов.

Никитин пожал плечами и с таким видом, будто делал одолжение, пошел с Емельяновым.

Они сели за столик, сделали заказ: щи, котлеты, салат из помидор и огурцов; меню оказалось действительно патриотичным, но не в русском духе, а в советском.

Взяли и водки.

Выпили, Никитин оттаял, пошли задушевные разговоры, воспоминания о юности.

Тут в ресторан вошел Гречиков. Тоже старый друг, когда-то были в одной компании, а потом пути разошлись, Гречиков стал богат и успешен. Он, в отличие от Никитина, не подавал надежд и не был любимцем девушек, но вовремя учуял суть момента, подсуетился и добился многого, в том числе и любви девушек – не вполне, возможно, бескорыстной.

При виде его Никитин отвернулся и тихо сказал:

– Приперся…

А Гречиков заметил Емельянова, бросился к нему, обнимал, бил по плечам. Кивнул и Никитину:

– Привет.

– Привет, – ответил Никитин.

Было неожиданно и чудесно вот так вот сойтись, а всякие совпадения радуют человека. Быть может, потому, что он начинает думать: если это удачно сошлось, то сойдется и другое в жизни, что кажется иногда маловероятным.

Никитин и Гречиков, как выяснилось, проживая в одном городе и даже на соседних улицах, не видели друг друга лет пять, то есть больше, чем Емельянова. Они поершились друг перед другом, но выпили, закусили – и заблагодушествовали, Гречиков вспомнил, как он всегда уважал ум Никитина, а Никитин сказал, что знает о меценатстве Гречикова и весьма оценивает.

Это очень понравилось Емельянову, и ему пришла в голову идея. Сказав, что идет в туалет, он действительно пошел в туалет, но не для того, для чего туда ходят, а достал мобильный телефон, где у него были записаны все, кого он хотел увидеть в этом городе, и начал названивать им. И всем говорил одно и то же:

– Привет, извини, что беспокою, но я приехал на пару дней, хочу увидеться, есть срочный разговор, приходи в «Приют патриота» в семь часов. Только ровно в семь, хорошо?

Другому он назначил на семь десять, третьей на семь двадцать, четвертой на семь тридцать. И так далее. Всего он вызвал таким образом четырнадцать человек.

И началось. Не успеет один войти, удивиться и обрадоваться, входит другая, за нею третья, за нею четвертый, и вот уже два стола сдвинули вместе, потом три, потом четыре, потом Гречиков распорядился закрыть ресторан, что и сделали, повесив на дверь табличку «Банкет», и помещение стало выглядеть окончательно советским.

Собрались люди, знавшие друг друга, но давно не видавшиеся – от года до, был такой рекорд, пятнадцати лет. Они сначала думали, что какой-то повод, выяснялось, что никакого повода нет, а Емельянов так придумал, его хвалили, он был счастлив.

Выпивали, разговаривали, весело кричали, безобидно ссорились и мирились, подкалывали друг друга, вспоминали, кто за кем ухлестывал, и тут же раскрывались страшные тайны юности, и почти пятидесятилетняя какая-нибудь Танька, раскрасневшись, вопила какому-нибудь аналогично пятидесятилетнему Витьке:

– Так это ты Валерке про меня наклепал, урод?!

И все были именно Таньки, Витьки, Валерки и Любки, и забылось на время, что Петька беден и болен инфарктом, а Нинка потеряла мужа, а у Кольки диабет, а у Машки муж вице-губернатор, а Толька сам без пяти минут мэр, что кто-то успешен, а кто-то отстал, а кто-то и вовсе умер и его нет за столом, хотя мог быть, ах, как жаль, как жаль, какой был человек, выпьем молча…

Официантки бегали с подносами, запарившись, кухня работала с тройной нагрузкой, прибыл сам хозяин «Приюта», друг то ли Кольки, то ли Тольки, неизвестный прочим, но милостиво принятый в компанию, прохожие с завистью слышали взрывы хохота, доносящиеся из полуподвала, а потом и песню – не новомодную, естественно, которую хором не спеть, да и отдельно тоже, с души своротит, ибо деланы они для слушанья со стороны, а не для пенья нормальному человеку в радости или печали, пели что-то вроде «Огней так много золотых» или «Вот кто-то с горочки спустился», и уже Танька рыдала на плече у предателя Витьки, а Люська запоздало признавалась в любви инфарктному Петьке и тот, глотнув водки вместо нитроглицерина, шептал ей в ухо: «А вот мы сейчас узнаем тут насчет подсобных помещений!», уже казалось всем, что не прошло бог знает сколько лет и вся жизнь еще впереди…

…а перед Емельяновым сквозь веселье и гомон и собственную радость от того, что он так удачно и легко всех осчастливил, всё неотвратимее вставал вопрос, который наверняка давно уже стоит перед вами, практичные господа лакеры и лузеры, а именно: как расплатиться. Вас, наверное, удивляет, почему такой умный и тонкий человек не подумал об этом сразу. Объясняю: нам редко приходят в голову все вопросы одновременно. Они, как правило, приходят поочередно. У вас, не в обиду вам будь сказано, в первую очередь появляются вопросы простые, существенные, Емельянов же начинает сразу с самых сложных – о смысле бытия и цели людей в смысле этого смысла и относительно общения друг с другом, потом более простые: как здорово, что люди иногда имеют возможность быть лучше самих себя, и напоследок угрюмо и нехотя вползают самые простые вопросы: как, действительно, платить?

Емельянова настолько окрылила собственная идея, что он, вызывая друзей, об этом даже не подумал. И потом довольно долго не думал. Но постепенно обилие людей, блюд и напитков заставляло мысленно перемножить это количество на цифры в меню и сопоставить с содержимым бумажника Емельянова. А содержимое было ограниченным. За двух-трех человек он смог бы заплатить, даже за четырех, но за такую ораву – увы. Что делать?

Не портить же людям праздник, не объявлять, что теперь, дескать, каждый платит сам за себя. Многие, конечно, заплатят, но у кого-то элементарно может не оказаться денег… Да и обидятся. А если и не обидятся, у счастья появится нехороший привкус…

Попросить взаймы у Гречикова? Но тот, скорее всего, возьмет да и расплатится за всех. А в каком свете будет выглядеть тогда он, Емельянов? Сам пригласил, а сам…

Нехорошо…

Может, шепнуть официанту или хозяину, чтобы тот все записал, а Емельянов завтра принести деньги? Но завтра их тоже где-то надо взять!

Нехорошо…

Конец рассказа

Вы не ошиблись, господа лакеры и лузеры, это именно конец рассказа. И я даже не хочу вас утешать, говоря, что все разрешилось отлично и без урона для чести и совести Емельянова – не хочу облегчать вам и без того трудную вашу жизнь (которая становится только труднее от облегчений, которые приходят со стороны). Расскажи я вам все до конца, тут же вынырнет мораль о деньгах, о том, что сперва надо думать, а потом делать, и т. п. А у нас мораль другая.

Она такая. Она практическая. Мораль ведь обычно бывает теоретической: то хорошо, это плохо, так надо, так не надо. В общих чертах. Прочтешь, согласишься мысленно: ладно, учтем. И тут же забудешь. Я же предлагаю мораль именно сугубо практическую, которой можно воспользоваться сразу же после прочтения данного текста.

Итак.

В ближайший день, хотя бы вот в эту вот пятницу, засядьте в каком-нибудь месте, не обязательно шикарном и дорогом, и начните обзванивать друзей молодости (а если вы еще молоды, то детства). И приглашайте их в это место с интервалом в десять-пятнадцать минут (если в Москве, то с интервалом в полчаса – из-за пробок слишком велика вероятность неточностей и опозданий). И вы увидите, как счастливы, как благодарны будут вам ваши друзья. И это будет один из лучших дней в вашей жизни. Даже если кто-то из бывших друзей стал врагом и дойдет дело до мордобоя – не страшно. Надо же когда-то набить друг другу морду и все расставить по местам.

Вот и вся практическая мораль.

А чем там кончилось с Емельяновым – придумайте сами, исходя из вашего собственного опыта, знания людей, ваших возможностей и желаний.

Правда, почему-то мне кажется, что финал будет у всех одинаковым.

Я не против.