Текст книги "Записки из клизменной"

Алые паруса и Дальние страны

Выборг отстоит от Санкт-Петербурга километров на сто тридцать. Эта цифра, конечно, обвалилась мне на голову с потолка вместе с больничным тараканом.

– Алексей Константинович, я вчера был в Выборге, – возбужденно рассказывал мне наш физиотерапевт. – Вы себе не представляете, как там замечательно! Все очень дешевое – и водка, и вино, бляди так и стоят, совершенно дешевые. Вообще бесплатные! Им там работы нет. Поедемте, Алексей Константинович! А что?

То же самое он, не в состоянии самостоятельно пережить Выборга, рассказал урологу.

– В Выборг, что ли, прокатиться? – задумчиво спросил уролог.

– Да он все врет, – сказал я.

Но червячок сомнения остался. Я никак не мог взять в толк, что же там такого хорошего в Выборге, чтобы там сумел отдохнуть даже маленький, хроменький, тихий физиотерапевт.

Оказалось, что это маска. Физиотерапевт почти не пил. Но как-то раз урологу удалось это дело подкорректировать, и тот не вернулся ночевать в свой Зеленогорск, где жил с женой.

– Да он буйный зверь просто! – изумлялся уролог, живописуя мне физиотерапевта. – Надо же!

Физиотерапевт пришел на работу зеленый, с бегающими глазами, слабо отдуваясь. Взор не фиксировал. Вышло, что он и вправду зверь:

– Прихожу я домой утром. Жена посмотрела и говорит: Козел!

И я загорелся тихой, спиртовочного огня мечтой прокатиться в Выборг, где я не буду никогда в его тертых джинсах; в это волшебное место, где последний бумажный пароход с блядями отходит в круиз через каждые пять минут. Где все дешевле на пятьдесят копеек, где финские башенки, и местность вся помещается в табакерку, оборачиваясь не то городком, не то чертиком.

Но только денег на билет у меня никогда не было. Туда стал ходить комфортабельный поезд, портить роскошью неприхотливых блядей, и билет получался очень дорогой. И Выборг остался мечтой из сказки про Царское Село, где Максим и Федор, со всеми своими петушиными кремлями и курскими вокзалами.

А теперь выяснил, что мне – по секретной причине – можно поехать туда вообще бесплатно, на сколько захочу. Но я уже не хочу. Должна оставаться недосказанность. К тому же я уверен, что поезд по фамилии, по-моему, «Репин» там всех избаловал. Останусь один на перроне, с чемоданом. И в тихом сумраке присвистну.

«Товарищ, ты вахту не в силах стоять», – сказал санитар кочегару

Казалось, что все динозавры и мамонты вымерли. Кого раздавило льдом, кого разорвали на хобот и бивни. Не тут-то было.

Давным-давно в моей больнице была одна такая главная врач. Потом ее выпихали, но эту песню не задушишь, не убьешь. Престарелая леди, инвалид первой группы, продолжала трудиться в отделении физиотерапии. Я застал ее. И даже в десятый, по-моему, раз уложил в неврологию: картинный обморок с угрозой незамедлительного умирания. Это у нее было обычным делом.

В приемном покое она до недавних пор, поступая, оповещая давнюю работницу, которую знала лет сорок:

– Я бывшая главный врач!

Чтобы наверняка. А то молодые сестры ее на хер посылали.

Вопрос о выживании встал остро. Не в смысле, чтобы она выжила, а в смысле, чтобы ее выжить. Начмед-академик не смел на это пойти. Он пристроил ее в отборочную комиссию. Там она, руководя процессом, ухитрялась испортить жизнь шести человекам одновременно: трем докторам и трем просителям. Пока заведующая не потеряла терпение и не пошла к руководству с требованием прекратить.

Пока дело решалось, бывшая первая леди творила всякие ужасы.

Положила своего 80-летнего мужа. Тот, страдая диабетом и склерозом, давно превратился в овощную культуру с умеренной биологической активностью. Лежал себе тихо, да только заботливая жена вдруг подумала, что у него рак прямой кишки.

Собственно говоря, будь оно так, это ничего не меняло бы. Ан нет, извольте засунуть трубу по самые миндалины. И посмотреть, что там и как. Интересно же.

Лечащая докторша затряслась. Наконец она набила карманы халата преднизолоном и прочей гадостью на случай шока, перекрестилась и повезла деда в проктологию. Потом рассказывала:

«Как вставили трубу, он замер. Ну, думаю, все».

Спрашивает: «Как себя чувствуете? Иван, например, Иваныч».

А он ей жалобно: «Очень какать хочется».

Тем все и кончилось.

К тому времени административное решение созрело и тоже оформилось в привычную каловую массу. Почтенную леди попросили выметаться.

«Я не уйду», – твердо сказала та.

И тогда, впервые за всю отечественную историю, главный врач елейным голосом молвил:

«Мы просто будем возить вам зарплату на дом».

Все раньше думали, что он идиот, а вон как гениально придумал.

Нет, люди все-таки меняются. Пусть очень медленно, пусть со скрипом, но что-то разумное и вечное одолевает их.

Вилка

У нас в больнице бывало всякое. Случалось и не очень веселое. А бывало, что черт его знает, как поступить. Вот история, с которой за давностью лет можно сорвать секретный гриф.

Лежала у меня одна тетка. Хорошая. Радикулит у нее был.

Прихожу однажды в палату и вижу, что она вся хмурая. «Что, – спрашиваю, – такое?» «Да так, – отвечает, – сон плохой приснился». И соседки ее кивают, соглашаются. Видимо, в курсе.

Ну ладно – сон так сон.

На другой день приходит ее муж. Мы с хирургом-урологом К. сидели в ординаторской и резались в «Цивилизацию».

Муж этот весь трясся и содрогался, лицо белее белого. Вынул из-за пазухи пачку зеленых, тысяч десять там было, наверное.

– Ничего не пожалею.

Оказалось, что он, гуляя по командировкам, обзавелся сифилисом. И успел перепихнуться с супругой. А потом кое-что обнаружил у себя. И вот теперь ему нужно, чтобы мы профилактически прокололи его дорогую жену, ни слова ей не говоря. Дескать, обычное лечение радикулита по мудрому плану.

Как быть?

Просьба немыслимая. Я ведь лично никаких уколов не делал, только сестры, которые каждый день новые. Значит, надо договариваться, брать в долю. Просто так, с дуба, не назначишь же бициллин или что другое. Даже если бы я колол ее под видом новокаиновой блокады – все равно бы не вышло, сестра всегда ассистирует.

Ну, допустим, что сумел бы. Не это главное. Во-первых, неизвестно, заразилась ли она. Можно ведь и не заразиться. А во-вторых – и это уже главное – как узнать, вылечилась она или нет? Тут же специальные анализы нужны, их просто так вообще никто не делает. Без них этот чертов сифилис запросто получится приглушенным и тайным. Потом, через несколько лет, нос провалится – и привет, да еще уйма людей пострадает.

В общем, надо отказывать.

С другой стороны, заполучив такую информацию, я не имею права не отреагировать на сифилис в отделении. Это чревато. И тетке сказать нельзя. То есть можно, но свиньей быть не хочется.

«Безвыходная ситуация», – говорит уролог-хирург.

Я выбрал самый безопасный вариант. Велел мужику идти к заведующей отделением. Я буду чист, если поставлю в известность формальное руководство. Я надеялся на ее слабоумие. И не напрасно, как оказалось.

О чем они беседовали, не знаю. Видел только, как они прощались. Заведующая с ответственным, тупым и серьезным видом пожимала ему руку.

«Лечитесь! – сказала она тоном взволнованной княгини Марьи Алексевны. – Я никому не скажу».

И он ушел. А она назначила тетке кровь на RW. И результат никак еще не мог быть положительным, даже если та заразилась. Он и не был положительным. И заведующая успокоилась.

Я-то, конечно, не успокоился.

Нарисовал на истории болезни черный треугольничек, знак гепатита. На свой страх и риск. Чтобы ей все отдельно делали. И хватит.

А дальше пусть облонские разбираются сами.

Ангелы и демоны

В больнице, где завершился мой медицинский путь, случались тягостные утренние недомогания. У многих. И я, конечно, не был исключением.

Для поправки здоровья можно было посетить либо демонов, либо ангелов.

Ярким представителем первых был заведующий лечебной физкультурой. Он всегда был готов удружить, но, поправив здоровье, всегда стремился погубить его снова с причинением ущерба окружающим. Вел себя вызывающе и всех подавлял своим неугомонным характером.

У него довольно долго хранился коньяк, литров десять. Кто-то поблагодарил за лечение аппаратом, который у физкультурника считался ноу-хау. Аппарат представлял собой фрагмент самоходной дорожки, на который надо было лечь животом и приготовиться к массажу. Физкультурник наступал на какую-то педаль, и дорожка начинала отчаянно вибрировать.

– Попробуй, – приглашал физкультурник. – Через десять минут – изумительный стул, непрерывный.

И вот я стучался в дверь, а физкультурник приотворял ее и коротко говорил: «Погоди». В щелочку я видел клиента, сотрясаемого аппаратом. Потом дверь отворялась со словами: «Заходи».

Коньяк был приличный, но физкультурника я побаивался. Совсем другое дело – доктор С., заведующий содружественным нервным отделением. Добрый, миролюбивый, переполненный философией благожелательного цинизма. Он относился к ангелам. У него хранились напитки, отобранные у больных накануне вечером, перед сном.

Утром, когда больные извинялись, доктор С. морщился и отмахивался:

– Только не говорите мне, что полоскали рот настойкой овса.

Однажды я пришел к нему, чувствуя себя исключительно плохо.

– У меня есть, – нерешительно признался доктор С. – Но я вам не советую.

И показал трофей. Это была густоватая жидкость с зеленоватым отливом, в початой водочной бутылке. Было так страшно, что я пересилил себя и отказался.

Но через полчаса вернулся.

Оказалось, опоздал. Жидкость уже выпил физкультурник, у которого кончился коньяк.

Скафандр

Однажды наша больница послала делегацию на медицинскую выставку в Гавани.

В числе прочего там показывали чудо-скафандр. Это было устройство для виртуализации реальности. Внутри можно сколько угодно воображать себя стоячим, ходячим, веселючим и вообще сверхчеловеком.

Наш начмед, академик реабилитации, аж задохнулся возле этого скафандра. Его сразу перестало интересовать все прочее, нужное больнице позарез: термошкаф, утятница, градусники. Он хотел только одного: скафандр.

– Нам бы такой, – шептал он, ходя кругами.

Скафандр стоил сорок тысяч долларов. Или двадцать. Неважно.

Академика тронули за рукав.

– Пойдемте, – сказали ему соболезнующе.

– Пойдемте-пойдемте, – повторили ему еще раз, уводя от греха подальше, под руку.

Потому как ясно, что если бы он даже выбил грант под скафандр, больше одной штуки ему бы никто не разрешил купить.

И на скафандр образовалась бы очередь.

Все доктора поседели бы вмиг и полысели, потому что в скафандр захотели бы решительно все – особенно те, кому он ни к чему. Женщины с неустроенным личным климаксом, ветераны партии, родственники вспомогательного персонала и сам вспомогательный персонал.

Посыпались бы жалобы, начались бы обиды.

Направление в скафандр выдавал бы главврач, за тремя печатями от заместителей.

Фантазии в скафандре приводили бы к дальнейшей инвалидизации по возвращении в реальность.

Наконец, в скафандр залез бы с пьяных глаз наш лечебный физкультурник и уехал в нем на родную планету.

Вообще, сломали бы сразу. Чего я тут разоряюсь.

Солнцеворот

Я очень люблю магнитные бури, я благодарен им.

Мне приятны разнообразные возмущения на Солнце и выброс протуберанцев.

В работе я бывал близок к тому, чтобы поклоняться Солнцу – с оттенком уважительной благодарности, в отличие от моих пациентов, которые больше склонялись к смиренному трепету.

Я ни разу в жизни не ощутил на себе ни одной солнечной бури.

Зато многие люди, которых я пользовал – почему-то преимущественно женщины зрелого возраста, – ощущали их все до последней. Мужчин беспокоили другие, внутренние бури, рядом с которыми любой электромагнитный импульс покажется далеким бибиканьем.

Когда население оповещали о солнечной угрозе – по радио, телевизору, разве что не воем сирен, – я знал, что вся палата будет сетовать на магнитную бурю. И что особенно приятно, не искать от нее спасения, потому что она же солнечная, а на Солнце анальгин не пошлешь. Просто мимоходом извещать:

– Я сегодня себя ужасно чувствую. Передавали, что будет сильнейшая магнитная буря.

И я сочувственно кивал, разводя руками. Ничего не поделаешь.

Иногда самочувствие бывало хреновое, а бури не было. Тогда приходилось вызывать ее самостоятельно:

– Доктор, у меня тяжелая голова.

Я начинал беспокоиться:

– Наверное, это магнитная буря. Вы разве не слышали?

Нет, не слышала. Но непременно услышит – не по радио, так на лавочке.

Летуны и ползуны

Рожденный ползать летать не только не может, но и не должен.

Ехали мы как-то на работу, в больницу. Электричкой. Унылая и постылая дорога. Мы с урологом сидели напротив добрейшего невропатолога С. и его жены.

Уролог порхал, уролог плескал руками. Он подпрыгивал демоническим бесом – обольщал жену товарища уже без желания, без надежды, понарошку, по причине глубоко въевшегося порока. Жена С. смотрела на него с брезгливой жалостью. Но тот не унимался и не умолкал ни на секунду.

С., сдержанно улыбаясь в бороду, помалкивал. Ему было не угнаться за урологом.

Так продолжалось довольно долго. Но вдруг С. ожил, он надумал ввернуть словцо. Как маленький мальчик из интеллигентной семьи, который впервые в жизни, набравшись храбрости и умирая от страха, называет соседа по песочнице жопой.

Ему хотелось что-нибудь этакое отчебучить. Повисла недолгая пауза, и С. ей воспользовался. Он расплылся в улыбке и выпалил:

– Наши жены – ружья заряжёны!

И замолчал.

А до этого уролог рассказывал о чем-то крайне непристойном.

Жена посмотрела на С. с отвращением. Уролог восхищенно захохотал, колотя себя ладонями по коленям.

Вот и правильно говорят: не садись не в свои сани. С. так и молчал, а уролог никак не мог успокоиться.

Он и на работе продолжал в том же духе: ухватил нашу медсестру за задницу и вкрадчиво спросил:

– Галина Николаевна, вы ведь возьмете у меня минет?

Та смеялась и кокетливо уворачивалась:

– Перестаньте, перестаньте!

Эпидемиологический прецедент

Однажды наш уролог загремел из-за беляшей в инфекционную больницу. Его угостил верный товарищ, хирург Кумаринсон, с которым они изображали специальных мусульмано-иудейских врачей и промышляли обрезанием.

Тумаринсон купил беляши и подарил урологу.

У того разразился понос длиною в жизнь. Выйдя из больницы, он не переставал восхищаться персональным ночным горшком, который ему выдали – с личным номером и даже, по-моему, с фамилией.

Но до того все недоумевали, куда вдруг подевался уролог.

Я рассказал сестрам, и они захохотали:

– В носках своих, что ли, Кумаринсон ему беляши принес?

Трость

Попадаются люди, которые с болезнью ничего для себя не теряют и не приобретают.

Им вроде и посочувствуешь, а потом пожимаешь плечами. И вроде бы они не такие уж равнодушные, и не самые тупые, и беспокоятся в меру – а все как-то оно не так, без огня.

Лежала у меня одна. Тетка такая, рыхлая, лет пятидесяти. У нее болела и слабела нога. Ну, не очень сильно болела и не шибко слабела. Из всех бумаг у нее была только маловразумительная грамота из 3-й больницы, прославившейся своим творческим подходом к действительности. Там, судя по скупым фразам, с теткой не особенно церемонились: разрезали спину на предмет неизлечимого радикулита, отпилили зачем-то маленький, ни на что не влияющий кусок хребта и зашили снова, без объяснений.

А сама тетка не очень-то внятно рассказывала про свои беды. Заболела она то ли пять лет назад, то ли пятнадцать. После операции стало не то лучше, не то хуже.

Вот так она лежала-лежала, без сдвигов и перспектив. Общалась с соседками по палате в обычной для себя, ровной тональности – как в булочной, в собесе, в сберкассе. Потом раздобыла себе палочку, лечебную трость, и бодро ковыляла с ней: мол, да, с палочкой, но мы и с палочкой, как утка, дойдем и сядем на свой душ Шарко.

Увидев трость, я забеспокоился. Диагноза как не было, так и нет. Тут-то я и вспомнил, что у нас как раз на такие случаи есть профессор, позвал его.

Тот сел напротив тетки, потер руки, выслушал мой озабоченный отчет и приступил к допросу. Пока она отвечала, лицо его делалось все более недовольным.

Тетка покорно, без лишних эмоций, вела бесконечное повествование обо всем на свете.

Профессор нетерпеливо заерзал и стал ее грубо осматривать. Я наблюдал и дивился резкости его движений. Не сказав ни слова, он вышел из палаты, мы пошли в кабинет. Я спросил, нет ли у тетки рассеянного склероза – поганая такая болезнь, безнадежная.

– Что? – презрительно протянул профессор. – Неее-ееет…. Посмотрите, как у нее все медленно развивается… даже после этих дураков-хирургов хуже не стало… и все как бы ей ничего, все ладно… слабеет нога – ну, слабеет… полежала в больнице, выписалась…

Профессор помолчал, думая о чем-то своем.

– Палка подвернулась кстати – она и подхватила, пошла! – сказал он с неожиданной ненавистью.

Махнул рукой, поставил наследственную болезнь Шарко-Мари – диагноз из тех, что только профессор имеет право ставить, и с омерзением на лице ушел. Не оглядываясь и не прощаясь.

Я так и не знаю, что это было. Не с теткой, черт с ней, с теткой – с профессором.

Циркуляр Мойдодыра

Когда разразилась атипичная пневмония, я уже давно расстался с больницей. Озаботившись ее настойчивым шествием, я позвонил бывшим коллегам. Какие, дескать, принимаются меры.

Первым ответом было удивленное:

– Никаких.

Я не поверил, и те сознались: меры все-таки приняты.

По отделениям распространили приказ-инструкцию: «Как Мыть Руки».

1. Открыть кран.

2. Правая рука моет левую, а левая – правую, другие варианты не допускаются.

3. Нужно много обмылков, чтобы они были разовыми.

И что-то еще, уже лишнее. Я успокоился.

Циркуляр Диониса

Я где-то или у кого-то прочел, что на Тайване уже выставили в общественные туалеты бутыли со спиртом, для обработки рук. Боятся, несчастные, этой ужасной новой болезни.

А ничего другого и не нужно. У нас, если спирт в общественном туалете заканчивается, его даже с собой приносят.

В нашей больнице как было?

Привезли однажды дифтерию, на ночь глядя. Ну, пошел звон. Вернее, старческий скрип: с приемным покоем немедленно связалась Мария Батьковна, которая работала местным эпидемиологом лет уже пятьдесят. Была она маленькая, беленькая, любила проводить занятия по холере, всюду ходила.

И вот она позвонила и прочитала подробную инструкцию: что делать и как обрабатываться после приема дифтерии.

– Щас, – сказал приемный покой.

И слили спирт.

– Начнем, пожалуй?

Мужские руки

Не знаю, с какого-такого женского счастья, но мне вдруг вспомнилось одно восьмое марта – история про мужские руки. Не ко времени, да и случай довольно бесхитростный, ну и ладно.

В последнюю больничную весну мне взбрела в голову дурная идея, которая состояла в совокупном гастрономическом поздравлении женского коллектива. На меня уже посматривали косо, так как годы общения с друзьями – урологом и физкультурником – не прошли даром, и я все глубже завинчивался в хмельной водоворот. Поэтому я прислушался к царившей в голове пустоте и пообещал доставить к столу мясное блюдо собственного приготовления, на всех.

– Мужскими руками, мужскими руками, – восторженно перешептывался средний медицинский персонал.

Мне выделили деньги из банно-прачечного ресурса. Я, конечно, не упустил попользоваться и накануне праздника отпросился с самого утра: готовить. Меня подозрительно благословили и отпустили. Я купил сырье, водочки, поехал домой. Возле Старой Деревни, на выходе из маршрутки, был ненадолго остановлен милицией.

А дома, неоднократно ужаленный змием, я обнаружил, что сырья набралось слишком много, а я уже в полудреме. Поэтому я мучительно покрошил все на сковороду, не очень пожарил, высыпал в трехлитровую банку и залил всякой всячиной: уксусом, кетчупом, горчицей; настриг туда травки разной, добавил черных горошков, какие нашел. Банка получилась вроде той, в которую Митьки закатывали зельц с маргарином, чтобы кормиться в течение месяца.

Утром все это было зеленоватого, глинистого цвета. Стерпится – слюбится! Принес я банку, персонал все это вывалил на тарелки, ковыряется с любопытством, не без гадливости. Но восхищение моим подвигом взяло верх. Опять зашептали, толкая друг дружку слоеными локтями: мужские руки! главное, что мужские руки!

А мужские руки с бодуна тряслись так, что рюмку расплескали.

Один и без оружия

Работая в больнице, я не только пакостничал, но и проявлял принципиальный героизм. Я, можно сказать, под самые пули шел.

Однажды в приемный покой забрела одна особа, о которой не могу сказать решительно ничего определенного – разве что физиономия у нее была сильно побитая, а так не запомнилась.

Вполне нормальная была, нельзя не признать. Но – может быть, именно за это – ее кто-то побил, из близкого и нестерпимого окружения. Поэтому я выставил ей диагноз: сотрясение. И забыл. А особа не забыла. Она, видно, поставила на своей жизни крест: пошла и написала заявление в милицию. И бумажку мою показала.

Через пару дней, ночью, в очередное дежурство, мне позвонили.

– Але, – сказал я.

В трубке пошуршали, а потом заговорили излишне зловещим голосом:

– Ну, что? Сколько ты хочешь, чтобы снять диагноз?

Как будто у них что-то было. Ну, рублей двадцать, может, и было.

Спросонок я заволновался: что-что?

– Диагноз, – тихо сказала трубка, но так и не уточнила, чей именно.

Однако я уже разобрался в ситуации и направил собеседницу на хутор для ловли лепидоптер.

С тех пор мне звонили в каждое дежурство.

– Козззел, – шипела трубка. – Сука такая, блядь.

Я нервничал и гордился собой. Я проверил себя на прочность и знал, что не продамся ни за какие посулы. Выходя из больничного корпуса, я оглядывался и пригибался. Я прикрывался воротником от вероятной гранаты.

А мог бы обратиться к своему клиническому опыту и понять, что все будет хорошо! Через месяц все закончилось. На том конце трубки в силу безудержной нетрезвости все чаще и чаще отвлекались на более важные дела.

И наконец, отвлеклись совсем.