Текст книги "Адмирал Де Рибас"

Ежели будут неприятельские разъезды или немирные эдисанцы, служащие турецкому султану, те разъезды, как и немирных эдисанцев, немедля побивать саблями и пиками, в крайности ружьем, буде случитца под рукой. Турецким разъездам и немирным эдисанцам в степь уйти не давать, поскольку в таком разе они могут принести весьма полезные известия в гарнизоны неприятельских замков. Коль те всадники запросят аману, то есть пожелают отдаться на вашу милость, таковой принимать, отобрав у них оружие или лошадей. Иных обид не чинить, жизни не лишать, более того – брать на войсковое довольствие, но крепко держать под караулом.

Ежели встретятся на пути в Хаджибей пешие казацкие или армейские деташементы[11]11
  Деташемент – по военной терминологии конца XVIII века – отряд


[Закрыть], тех казаков и солдат брать на заводных лошадей, а при отсутствии оных – вторыми всадниками. В таком разе господам сотникам определять, какие лошади покрепче. Чем больше казаков и солдат придет под Хаджибей – тем успешнее будет повержена сия неприятельская крепость к стопам ее императорского величества государыни-матушки нашей.

За сим вашего высокоблагородия покорнейший слуга генерал-майор и кавалер Осип де-Рибас сын Михайлов.

Дано в лето 1789 сентября, 10 дня»

Внимательно выслушав ординацию, оглашенную ему зычным голосом полкового писаря, кошевой Захар Андреевич Чепига стал теребить длинный ус.

Завершив это достойное занятие, его высокородие приказал генеральскую ординацию зачитать в сотнях. Еще несколько поразмыслив, полковник велел передать казакам, что кто из них будет замечен в ослушании генеральской воли, того непременно сажать на цепь. Которые в ослушании будут упорствовать – бить палицами по мягкому месту, пока не предадутся покаянию.

Генерал-поручик Гудович с главными силами корпуса из-за артиллерии и обоза принужден был значительно замедлить движение. Колонны шли по бездорожью, преодолевая холмы и размывы. В колдобинах ломались колесные оси. На крутом спуске у одного орудийного передка сломалось дышло – солдаты не успели подложить под колеса башмаки. Оно бы небольшая беда, коли б передок не набежал на заднюю упряжку. Увечных лошадей орудийной прислуге пришлось пристрелить, а пушку далее тащить, почитай, на руках.

Де-Рибас с донским казаком Микешкой Гвоздевым ехали на серых в яблоках лошадях перед авангардом вслед за колонновожатым офицером и проводниками из здешних раскольников.

Микешка был замечен де-Рибасом под Очаковым и взят в ординарцы за храбрость и сметливость. Осип Михайлович не знал, конечно что именно по этой причине станичники считали Микешку ежели не самим дьяволом, то в крайности его побратимом. Где иного ждала верная гибель, Микешка выходил из воды сухим и, того гляди, с прибылью. С де-Рибасом Микешка был накоротке, величал Михайлычем. Но в начальственном присутствии он держался осторонь и снисходил до «вашего превосходительства».

У Куяльницкого лимана де-Рибаса нагнал конный связник и вручил ему вложенную в конверт с императорскими вензелями цидулу. По округлым буковкам Осип Михайлович признал почерк жены.

Настенька писала, что она, слава богу, здорова и весела, а после, что получила от супруга весточку, как муха ожила. Нынче-де ей остается быть в надежде, что и он в его ратном деле благополучен. Во все время отсутствия от него писем ее мучила нервическая колика. «В Петербурхе по-прежнему, государыня встает о шестом часу утра, пьет крепкий кофей и слушает депеши, по ним сказывает волю – кому что делать и в какой поспешности. Опосля имеет беседы с министрами и с другими важными с государстве персонами, при министрах дает аудиенции иноземным послам. У государыни неотлучно состоит камер-юнгфера Марья Савишна Перекусихина. Она неусыпно радеет о здоровье благодетельницы нашей, потому велит депеши из мест неблагополучных на моровые поветрия читать государыне токмо из соседних покоев, через стенку.

Кити Маклакова в знак особого благоволения государыней произведена в статс-дамы, несмотря что девица. Такого при дворе от роду не слыхано. Граф Мамонов, сказывают, без ума втрескался в княжну Щербатову – бессовестный и неблагодарный.

Еще велел тебе кланятца тятенька Иван Иванович. У него в воспитательном доме успехи отменные. При перевозе сиротских капиталов в дом князя Грузинского кассирский помощник Андрюшка Гренгаген выломал из перстня и уворовал три бриллианта, в чем чистосердечно признался, ссылаясь на свое легкомыслие. Тятенька за такое воровство велел гнать его со службы взашей.

Хотелось бы знать, когда турецкий двор после столь знатных викторий наших признает себя побежденным и запросит у государыни нашей мир, потому что от разлуки с тобою мое сердце едва не лопнет. От камер-фрейлинских занятий я имею великую радость, но что мне от того, коли рядом нет милого дружка? Дети, слава богу, здоровы. Денно и нощно молюсь о благополучии твоем. Пиши мне, радость очей моих, при всякой оказии. До смерти верная тебе Настасья».

Спешившись, Осип Михайлович велел Микешке отстегнуть от седла заветный кожаный подсумок, где было все необходимое для полевых писем: бумага, очинённые гусиные перья, чернила, мелко истолченный песок для пересыпки между листами.

«Душа моя, Настасенька! – буквы ложились на бумагу ровно, в словах он был весь. – Спешу сообщить, любовь и радость моей жизни, что я, благодарение Всевышнему, жив и цел. Нынче мы идем на турецкую крепость Хаджибей, и уже на половине пути. Того и гляди, пойдем в дело, а когда будет конец войне – один бог ведает. Но отец, наш небесный, милостив и сохранит меня для нашей любви и счастья. Навеки твой Хозе!»

Гвоздев был не из тех ординарцев, которые имели обыкновение стоять у стремени. Пока его превосходительство был занят письмами, он поставил треногу, подвесил котелок, высек кресалом искру, раздул огонь. К тому времени, когда Осип Михайлович склеил конверт, в котелке уже кипел селезень. Микешка намедни подстрелил его из карабина и густо пересыпал солью, чтоб не провонялся.

У треноги с казанком Микешка разделся до пояса. Весь он был в сплетении мышц. Пониже ребер – багровый след затянувшейся раны.

– Когда это? – спросил де-Рибас.

– В нынешнюю очаковскую зиму.

– Кинжалом?

– Так точно, твое превосходительство.

– Отбивал разведочный поиск турецкого гарнизона?

– Какой черт… – махнул Микешка рукой и криво улыбнулся. – Свой гад проткнул.

– Странно, голубчик. Подрались, что ли?

– Если бы, твое превосходительство. Обиды бы не было. Я и еще два казака из нашей станицы были в разъезде в направлении возможного появления немирных эдисанцев. Сам ведь знаешь, какой урон от них был в войсках. Отъехали быть может верст восемь от наших землянок, глядим – пароконные сани, в санях барин с головой в медвежьей шубе, кучер, как водится, в овчинном кожухе, за санями четыре всадника, должно быть, конвой: пики, мушкетоны. Они от нас за версту, а может, более приближаются к роще, а там уже ждут – эти самые эдисаны. Началась свалка. Мы на подмогу. Как-никак своих бьют. Эдисаны постромки обрубили, кучера насмерть, конвой от барина оттесняют, а его норовят живым взять. Я барина из шубы вытряхнул и к себе на круп коня. Эдисанов-то было поболее. Стали уходить. Лошадь у меня была наших донских кровей – крепкая, выносливая, но отощала заметно. Тяжела была зима очаковская, с фуражом скверно. Я отстреливаюсь, одного, двух, эдисанов срезал. Погоня, однако, продолжается. Видать им крепко велено было барина схватить и доставить куда указано. Конь наш стал заметно слабеть. До своих, правда, уже рукой подать. Тут-то он меня кинжальчиком под ребра, барин-то… С коня скинул и сам был таков. Что эдисаны? Хоть и нехристи, а добивать меня не стали. Эдисан тоже с понятием – мне на морозе все равно каюк. Стянули сапоги. Армяк, порты и прочее на мне закровянило. Ну, думаю, Микешка, настал смертный час. Но жизнь, твое превосходительство, такая штука, что расставаться с ней тяжело. Порвал я портянку, кое-как расстегнул армячок, затянул рану как мог и стал где идти, опираясь на сабельные ножны, где ползти, боль адова, но жить хочется. Долго ли, мало ли полз – пришел в себя в землянке. Заметили и подобрали меня черноморские казачки. И на ноги поставили. Один из них, что постарше, в лекарском деле был довольно смышлен. Рану мне он водкой отмывал. Все приговаривал: терпи, казак, атаманом будешь. И терпел, а куда денешься? Рана-то что… – затянулась, а вот с ногами маюсь, подморозил малость ноги-то. Барин? Что ему станется? Живехонек, должно быть… Коня жаль. Угнал барин коня. Это ведь хорошо, что ты мне дал аргамака. Казак без коня – не казак. Так-то, твое превосходительство. Ты с крестом – к тебе с мечом.

После знатной трапезы Микешка расседлал и стреножил лошадей и с расположившейся на ночной привал сотней приготовился отойти ко сну.

Осип Михайлович спал, завернувшись в плащ, положив голову на седельный подсумок вместо подушки. Казаки, исключая караульных, как будет сказано в реляции о переходе к Хаджибею и взятии его, спали сном богатырским, чтобы поболее набраться сил. Из российской науки побеждать было известно: когда солдат или казак изнеможет, то всяк его переможет.

Полагалось дать отдохнуть и лошадям. В сражении лошадь для казака – первая надежда. Лошадь способствует и неприятеля одолеть, и уйти от погони. Не дай Бог идти в бой на загнанных лошадях.

Падение Хаджибея

В Хаджибее не замечалось переполоха. Ахмет-паша уже в который раз велел перечитать султанский фирман, который начинался словами: «Высочайшая грамота его султанского величества знаменитейшего на свете повелителя Султана Селима I Мустафы, всегда и всюду побеждающего своих супротивников во славу аллаха и его пророка.

Повелеваю тебе, Ахмет – паша, крепко Хаджибей наш держать и неверных не пускать, а когда бы те собаки вознамерились подступить к нашему замку – побить их примерно. Неверных, схваченных живыми, посылай сюда в Истанбул ко мне, светочу справедливости, для суда и примерной казни».

Чтение фирмана было прервано появлением аги. С летучим конным отрядом он был послан дозорным в сторону возможного появления неприятеля.

Гордый османлис[12]12
  Турок-осман, подданный Османской империи в отличие от турка-сельджука (туркмена)


[Закрыть] с окладистой черной бородой и проницательными глазами, к тому же в зеленой чалме, что свидетельствовало о принадлежности его к избранному аллахом племени пророка, в знак почтения к Ахмет-паше склонил голову и приложил руку к устам и сердцу. Это говорило о том, что османлис станет свидетельствовать от чистого сердца.

– О всемогущий владыка Хаджибея – твердыни Порты Оттоманской в здешнем крае! – сказал он. – Русские собаки приближаются к крепости с той стороны, откуда восходит для правоверных дневное светило – источник жизни. Изменники и бездельники татары, эти подлые и низкие трусы, подпустили их к пескам, отделяющим лиманы от моря. Вместо того, чтобы побить русских собак и принудить их к отступлению, татары со своими кибитками ушли в степь. От перехваченного мною татарского гонца стало известно также, что многие эдисанские мурзы, да сократит дни их аллах, написали русским генералам и даже самой царице неверных пространные письма о своей покорности. В тех письмах изменниками, да испепелит их гневом всемогущий аллах, сказано, будто они служили царю и повелителю вселенной, источнику разума и великому палачу – султану Блистательной Порты Оттоманской едино по принуждению.

Бородатый османлис вновь почтительно поклонился паше, приложил руку к сердцу в знак его искренней преданности и отступил на шаг.

– О миралай Зулейн, известный храбростью, умом и преданностью падишаху, всемогущий и милосердный аллах, не истощит свое покровительство нам – его верным слугам. Пускай русские собаки подходят к Хаджибею, а мы тем временем приготовим орудия, сколько их есть, и позволим нашим победоносным войскам уничтожить русских, как нечистых свиней. Прикажи пушки подкатить к амбразурам, зарядить ружья и всем встать на стены крепости как следует. Пошли верного и расторопного агу к капудан-паше[13]13
  Капудан-паша – адмирал


[Закрыть], пусть он приготовит орудия к бою с неверными. Вели также зажечь факелы и держать их наготове, чтоб уничтожить строения у крепости. Их могут использовать русские собаки, когда пойдут на приступ. Пожары озарят все вокруг, отчего будет видно каждого гяура.

– Слушаюсь и повинуюсь, владыка Хаджибея. Будет исполнено, как ты велишь.

Миралай Зулейн задом попятился в дверь. Ахмет-паша на некоторое время впал в раздумье, но тревога не омрачила его высокое и мудрое чело. Словно очнувшись, он дважды хлопнул в ладони. Вошел толстый евнух.

– Пусть гурии гарема пением и танцами наполнят сердце мое усладой, – сказал Ахмет-паша, всемогущий владыка Хаджибея.

До начала баталии за Хаджибей отсюда в сторону Аккермана выехали шесть всадников. Среди них были граф де Фонтон и герцогиня Валдомирская.

В ночь с 12 на 13 сентября дивизия де-Рибаса через песчаный перешеек, отделивший Куяльницкий и Хаджибейский лиманы от морского залива, растянутой от длительного и напряженного марша колонной вышла в балку, хуторянами из осевших здесь запорожцев названную Кривой.

По донесениям лазутчиков де-Рибас знал, что гарнизон Хаджибея состоит из трехсот янычар с двенадцатью пушками и довольным запасом всего, чтобы выдержать осаду. Двухбунчужный паша Ахмет был известен в Порте Оттоманской воинскими доблестями. В заливе у подножия Хаджибея стояла большая неприятельская флотилия с мощным артиллерийским вооружением.

Последний переход к Хаджибею был самым трудным и опасным. Войскам предстояло преодолеть значительное и открытое с моря пространство. Турецкая корабельная артиллерия могла их легко уничтожить. Но внезапность появления и стремительность движения дивизии, несмотря на вязкие пески и встречные порывы сильного юго-западного ветра, позволили де-Рибасу пройти это расстояние без потерь.

Для полной безопасности от турецкой флотилии следовало обойти лиманы по верховью, как то и было задумано генералом Гудовичем. Но подход к Хаджибею оттого был бы не столь скорым, что позволило бы неприятелю лучше подготовиться к обороне.

Осип Михайлович действовал на суворовский манер, используя внезапность и штурмовой натиск. Этим был оправдан риск перехода его дивизии к Хаджибею через перешейки. Этим будет оправдан и штурм Хаджибея, не дожидаясь главных сил корпуса, к тому времени стоявшего у верховьев Кульяницкого лимана. Это вызовет и недовольство Гудовича, поскольку вступит в противоречие с его диспозицией и лишит его славы завоевателя Хаджибея. Но у Ивана Васильевича хватит ума не создавать историю. Как ведомо, победителей не судят.

– Господа офицеры, старшина, вверенная мне дивизия выходит на исходные перед штурмом позиции, где надлежит иметь особое бдение и прилежание. Офицеры и старшины в боевых порядках идут во главе колонн. Малодушие – предательству подобно. Нижним чинам – офицеры примерность, – Осип Михайлович говорил в своей манере, не повышая голос, но твердо и решительно. – Полковнику Хвостову с батальоном пехоты и двумя полками спешенных казаков атаковать неприятеля с глубокой балки у моря, овладеть стенами левой стороны крепости и отсель биться на ее подворье беспрестанно в рукопашном бою, поражая и сбивая янычар с позиций. Секунд-майору Воейкову с батальоном пехоты и казачьим полком взять форштадт и препятствовать возможному намерению неприятеля десантировать с лансонов войска в поддержку гарнизона крепости. Артиллерии майору Меркелю сосредоточить огонь полевых орудий на лансонах, уничтожить их или по крайности вынудить уйти в море. Осадным орудиям встать на позиции справа и через головы атакующих ядрами и фанатами разбить ворота замка и накрыть амбразуры крепостной артиллерии. При невозможности полковнику Хвостову овладеть стенами слева осадным орудиям открыть навесный огонь на поражаемость неприятеля в замке. Гаубицам бить скорострельно. Калеными ядрами и шрапнелью вызвать пожары и опустошения. Господам артиллерийским офицерам неусыпно радеть лично и через связных, чтобы гранатами и шрапнелью не поразить свои войска. При таковой опасности орудийную пальбу по неприятелю вести холостыми единственно для устрашения. Прикрытие нас от неприятельской флотилии, по утвержденной Светлейшим диспозиции, возложено на адмирала Войновича. Он вступает в дело по знаку с берега. В условленном месте казаки разложат костры.

За скудостью боезапаса, господин майор Меркель, вести только прицельную стрельбу, соединяя преимущество российских орудий перед турецкими в наводке, равно в понимании превосходства перед турками в выучке офицеров и нижних чинов, состоящих в обслуге орудий. Господин полковник Чепига, вам держать казаков готовыми к конной атаке, к ее исполнению приступить как только гарнизон крепости побежит и тем отвратить его посадку на неприятельские корабли во избежание неволи. Неприятеля поражать в меру нужды. Кто запросит амману – брать под караул и обид не чинить. Российский воин всему миру известен храбростью и великодушием. Грабительствам не предаваться. Обывателя брать под защиту, впредь яко в подданстве милостивой государыни нашей состоящего.

Виктория у Хаджибея, господа офицеры и старшины, будет знаменита не численным поражением турок, а тем, что в среде неприятеля посеет уныние и еще раз утвердит Порту Оттоманскую в невозможности противиться росийскому оружию. За этим должно последовать замирение с приумножением владений нашей всемилостивейшей государыни.

За христианскую веру, за любезное отечество, за всемилостивейшую государыню нашу, господа офицеры и старшины, с Богом!

В полночь батальоны вышли к балке, где был объявлен привал, но ружье каждому велено держать наготове. Здесь было множество родничков. Солдаты загребали ключевую воду руками и пили из пригоршней.

От долгого стояния и тревожной истомы в ожидании боя гренадер Логинов стал говорить сказку:

– Служивый живот свой на поле брани за Бога, царя и отечество положил и приходит в рай, а Бог его к ответу: Что надобно, солдатик?». «Явилась ко мне смерть, Господи, – отвечает служивый, – и спрашивает: „Каких ты людей на следующий год велишь морить?“ „Пусть морит самых старых“, – отвечает Бог. – Только солдат рассудил иначе. Был в его деревне барин дюже важный. Барин тот, однако, весьма Даже над мужиками измывался, работами неволил, на скотном дворе за ослушание до смерти сек. Приходит солдат к вратам рая и так, мол, и так: „Господь велел тебе, смерть, уморить тайного советника в отставке Евлампия Ахромейского, мать его курица…“ Взял солдат ружье и стал у райских дверей службу несть по всей уставной науке, какая она ни есть.

– Ишь ты, солдат-то выходит башковитый был, коль смерть на барина наслал, – сказал ефрейтор Бровкин. – Барин ведь нашему брату-мужику тот же басурман.

– Баре у нас на Руси больше немецких кровей, – с достоинством заметил Логинов, – бывают, однако, и русские, но они тож обасурманились, по-немецки калякают.

– Валяй, Ондрюха, сказку-то дальше, – предложил Бровкин.

– Прошел на белом свете год, смерть опять к солдату. Тот тем же манером сказывает: Пойди старая, да умори купчину толстобрюхова-целовальника, что в нашей деревне кабак держит». Смерть рада стараться…

На этом сказке Логинова вышел конец. Было приказано строиться поротно.

Ветер гнал с моря отяжелевшие, низко нависающие над землей тучи. Глухо стонал морской прибой. Темной громадой над обрывом к морю возвышался замок, мерцали огоньки судов на якорях.

Осип Михайлович вынул из кармана зеленой офицерской шинели, наброшенной на него Микешкой, массивные золотые часы с монограммой – подарок тестя ко дню свадьбы. Стоявший рядом офицер услужливо высек огонек. Стрелки часов сошлись на цифре четыре. Ветер усилился, в разрывах между тучами показался серп молодой луны.

Взвились и рассыпались сигнальные ракеты. Почти в одно время турецкие суда опоясались огнем бортовых орудий. Несмотря на скрытость маневра дивизии, неприятель был в боевой готовности. Но Ахмет-паша недооценил опасность замку со стороны крутого обрыва, который казался ему неприступным. Поэтому огонь корабельной и крепостной артиллерии был сосредоточен по форштадту на подходе к замку с юга. Тем временем полковник Хвостов с гренадерами Николаевского батальона, двумя ротами Троицкого пехотного полка и пешими казаками пошел на крутую, почти отвесную стремнину.

Перед началом штурма Хвостов велел майору Гриневскому составить отряд охотников, который бы ударил по неприятелю первым.

Не производя шум, почти незаметно охотники сосредоточились у отвесной стремнины. Предстояло незаметно взобраться к подножию стены, втащить наверх лестницу и без шума стеной овладеть.

– Туг'рок по глупости считает, что мы намег'рены взять замок чег'рез фог'рштадт, поэтому сосг'редоточился с той стог'роны. Непг'ри-ятеля бьют, бг'ратцы, не числом, а умением. Солдатская жизнь имеет свою цену. Охотники бег'рут замок с этой стог'роны без потег'рь, а затем на пг'риступ под пг'рикрытием охотников идут главные силы. Ну, бг'ратцы, с нами Бог и Никола Чудотвог'рец. Казуг'рский, подставляй плечо, бг'рат, – сказал Гриневский.

Упираясь ногой на каменный выступ, левой рукой ухватившись за куст правой Гриневский помогал Казурскому встать на тот же выступ.

– Тебя как звать, бг'ратец? – Гриневский обратился к коренастому казаку.

– Порохня, ваше благородие.

– Смотг'ри, бг'ратец, не взог'рвись пг'режде вг'ремени. Давай, голубчик, навег'рх. Стрег'релять только в кг'райности. Г'руку, Федоскин. Каждый охотник десяти туг'рок стоит. Не мешкай, бг'ратец. Сообг'ражай. Подтягивайся. Тяжеловат ты, бг'ратец. Никак каши объелся.

– Так точно, ваш родь. Вчерась вечером после как сменили перед боем исподнее. В чистом, да наемшись, ваш родь, сподручнее помирать.

– Давай, казачек, давай, бг'ратец, повог'рачивайся. Мгновение в бою головы стоит. Как тебя?

– Орлик, пан майор.

– Не ползти бы тебе, а ог'рлом на стену непг'риятельского замка взлететь. Давай, бг'ратец, давай.

Батальон и казаки майора Воейкова ворвались в махалу[14]14
  Махала – часть города где живет мусульманское население.


[Закрыть], но продвижение их остановилось. Слишком плотный был орудийный и ружейный огонь гарнизона. Продолжался обстрел корабельной артиллерии. Орудийные зарницы опоясали гавань. Не взирая на штормовую погоду, турецкая эскадра вступала в дело орудиями то правого, то левого борта, суда шли вдоль берега переменным галсом [15]15
  Галс – постановка парусного судна так, что ветер будет то слева, то справа и в зависимости от этого меняется направление хода судна.


[Закрыть]. Огонь с моря вели более пятисот орудий разного калибра. Неприятель палил, однако, малоприцельно, будучи озабочен не столько мишенью, сколько направлением огня.

На Пересыпи горели костры, но гребная флотилия о себе знать не давала. Де-Рибас понял, что от флотилии по всегдашней нерешительности адмирала Войновича помощи ждать нечего.

После падения Хаджибея об этом в рапорте командиру корпуса Гудовичу он напишет: «Весь день 13 числа ветер был благополучен, и я по уверению господина контр-адмирала Войновича, что флот выступит, зажег в тех местах на берегу костры и со всем войском ожидал его прибытия. Полагая, что наш флот уже близко и считая невозможным скрыть от неприятеля свои намерения, я пошел с войсками на приступ».

Артиллерия обратила огонь не на крепость, а на неприятельские суда. Наблюдатели по разным приметам насчитали семьсот три турецких вымпела. Сорок из них были подняты на крупных линейных кораблях, каждый по сорок и более орудий на борту. Двенадцать пушек Меркеля имели и некоторое над неприятелем преимущество. В отличие от турецких пушек без прицелов на них были установлены приборы наводки. Зажигательные и разрывные снаряды ложились на турецкие суда, вызывая палубные пожары и разрушения. Не выдержав силу губительного огня, турецкая эскадра изменила галс и скрылась из поля, доступного для батареи Меркеля. Орудия прекратили огонь.

Прискакал связной с приказом менять огневые позиции. Для поражения неприятельского флота, вынудившего войска Воейкова, во избежание больших потерь, укрыться среди строений махалы, орудия следовало установить в точке наибольшего возвышения.

Упряжные лошади, одолев крутой подъем, одним духом вынесли пушки на новую огневую позицию и лихо развернули их на виду у неприятеля. Все вокруг озарили сполохи пожаров. Но несмотря на прорыв Хвостова со стороны крутой балки, гарнизон продолжал удерживать крепость.

Распорядительность артиллерии майора Меркеля, поручиков Давлекеева и Эртмана была похвальна: пушки вмиг сняты с передков, их станины раздвинуты, стволы ползут в поисках цели. Выучка прислуги, диоптрические прицелы на орудиях, позволили после короткой пристрелки перейти на поражение.

На турецких кораблях последовали один за другим взрывы. Окутавшись дымом, эскадра поспешно удалилась в море. Два судна потеряли управляемость и легли в дрейф. Гонимые южным ветром, они медленно приближались к берегу, подавая знаки о намерении отдаться на милость победителя.

Воейков поднял гренадер и казаков на приступ правой стороны замка. Во главе колонн, двигавшихся скорым шагом, показывая примерность в мужестве, шли офицеры: в правой руке сабли наголо, в левой пистолеты на боевом взводе, мундиры расстегнуты. Артиллеристы развернули пушки в сторону замка. Следуя принятой тогда лишь в русской артиллерии тактике, они открыли, согласно диспозиции, огонь по воротам крепости через головы пехоты. Первыми снарядами осаждающих были поражены амбразуры крепостных орудий.

Над замком взвился белый флаг, но ружейная стрельба, хоть и беспорядочная, продолжалась. Она захлебнулась, когда на крыше дома паши был укреплен русский флаг Лифляндского егерского полка секунд-майором Сандерсом. Этот огромного роста белокурый латыш в чине штаб-офицера сражался еще под командой фельдмаршала Румянцева. На полях битв у Ларги и Кагула он был в самом пекле во весь богатырский рост с полковым знаменем и совершенным презрением к смерти.

Спустя четверть века после взятия Хаджибея седой полковник Сандерс – комендант крепости Измаил – будет гостеприимным хозяином Пушкина как восторженный почитатель его поэзии.

Пушкин станет восхищаться ухоженным розарием у комендантского домика, грядками капусты, янтарными гроздьями винограда, кулебякой, приготовленной собственноручно женой коменданта Марьей Ивановной, чистенькой горницей, пахнущей корицей и полевыми травами: зверобоем, которым Марья Ивановна набивала матрацы, чтобы гостям снились сладкие сны, душистым подмаренником, чистотелом, медуницей.

Осматривая крепость, содержимую Сандерсом в таком же порядке и ухоженности, как и домик с розарием, Пушкин будет поражен неприступностью ее в той стороне, которую штурмовала колонна де-Рибаса, но об этом разговор позже.

Русский флаг привел гарнизон Хаджибея в смятение. Янычары, преступив воинский долг, побежали вниз, к морю.

– Исчерпав все возможности к поражению неверных, – сказал двухбунчужный Ахмет-паша, обращаясь к воинам, – согласно воле аллаха должно спасать жизнь свою для поражения неверных в других битвах.

Из крепости Ахмет-паша вышел первым. За ним горделиво ступал чернобородый миралай Зулейн. В его глазах было презрение к неверным. Прочие османлисы в растерянности озирались вокруг.

В трех шагах от де-Рибаса Ахмет-паша остановился.

– Мы разбиты, – сказал паша. – Наша крепость разрушена. Аллах всемогущ. Такова его воля, и мы принимаем свою судьбу, какую бы казнь вы не измыслили нам.

В это время кошевой Чепига дал команду казакам: «В лаву!»

С пиками наперевес казачья конница врезалась в толпу тех, кто пытался бежать, отсекая замок от стоявших на приколе турецких баркасов. Пленив бегущих, казаки вздыбили и закружили лошадей у морского прибоя.

Готовые к бою, они ждали те два турецких судна, которые медленно приближались к берегу.

Турки прыгали в воду и выходили навстречу казакам с поднятыми Руками, что свидетельствовало об их миролюбивых намерениях. Последними вышли совершенные оборванцы, изможденные голодом и непосильными трудами. Бедолахи эти заговорили все сразу и притом на чистейшем украинском языке. Федир Черненко был, однако, более Удивлен тем, что один из оборванцев подошел напрямик к нему и спросил, не доводилось ли ему, Федиру, бывать в Миргороде? А уж коли в том городе он был, то не знает ли он Ганку, которая была за Павлом Навроцким – приятелем Федота Мирошниченко, державшего в женах Катерину.

Так как Федир Черненко знал Федота Мирошниченко и его приятеля Павла Навроцкого, то он подтвердил это и в том забожился. Более того, он сказал, что и Павло и Федот были славными казаками и добрыми гречкосеями.

После таких слов бедолаха спросил Федира:

– Не узнает ли он в нем Федота Мирошниченка?

Присмотревшись, Федир и в самом деле обнаружил некоторое его сходство с Федотом. Но Федот был ладным хлопцем, а тот бедолаха старым дедом, что и было сказано Федиром с откровенностью, достойной похвалы.

– Тож я был в неволе еще с первой турецкой войны, и продали меня на галеры.

Услышав такое, Федир Черненко обнял Федота Мирошниченко и стал потчевать его из подсумка чем Бог послал, но больше салом. Федот съел изрядный шмат того сала и спросил Федира, нету ли у него чего еще, что прилично было бы отведать православному человеку, не впадая в грех.

– Так что – пристанешь до сотни или как? – спросил Федота Федир.

– Нет, не пристану, – вздохнул Федот. – Навоевался я и в неволе беду познал. Пойду искать жену свою Катерину в Миргород. Жива она или нет, то не знаю.

– Возможно, что и жива. Только от тебя шестнадцать годов ни слуху, ни духу. Не мудрено ей и за кого другого пойти. Когда еще хлопцем я казаковал за порогами, Соломия обещала меня ждать, а вернулся через три года, то она уже была за Пилипенком. Он в Киеве торговал квашеной капустой. Что ж ты, говорю, натворила, матери твоей под хвост. Знала бы я, Федю, что ты живой, говорит, не пошла бы за Пилипенка. Когда Пилипенко вскоре от трясучей хвори помер, то Соломия говорит, пускай бы я пошел к ней и вместо Пилипенка торговал капустой, она бы мне в помощь. Это было после первой турецкой войны, после того, как я наказаковался. К тому времени для очищения грехов я решил пойти в монастырь послушником. Когда случилась эта война, то опять же я пошел в казаки, а Соломия одна в Киеве продает капусту.

– То добре, – сказал Федот.

– Однако пойду искать Катерину и детей своих, должно быть, они довольно повырастали.

Излишне говорить, что Федир дал Федоту коня, отбитого казаками у турок и все прочее для дальней и не лишенной опасности дороги.

Турецкая крепость Хаджибей пала. Это знаменательное событие произошло 14 сентября 1789 года в день Воздвижения Христа Спасителя.

Над морем восходило солнце, ветер утих, волна угомонилась, только накат с шумом пенился и растекался на мокром песке вдоль берега. Солнце уже поднялось весьма изрядно когда со стороны Усатова хутора показался конный разъезд. Высланное вперед боевое охранение главных сил корпуса медленно приближалось к месту победы, только что одержанной над неприятелем его авангардной дивизией. Де-Рибас в окружении офицеров и старшин стоял там, где дымился замок. Он глядел через зрительную трубу в сторону моря. Залив был чист. В это утро море было не голубым, а белесым и холодным.