Текст книги "Аэлита"

Алексей Толстой
Аэлита

СТРАННОЕ ОБЪЯВЛЕНИЕ

В четыре часа дня, в Петербурге, на проспекте Красных Зорь, появилось странное объявление, – небольшой, серой бумаги листок, прибитый гвоздиками к облупленной стене пустынного дома.

Корреспондент американской газеты, Арчибальд Скайльс, проходя мимо, увидел стоявшую пред объявлением босую, молодую женщину, в ситцевом, опрятном платье, – она читала, шевеля губами. Усталое и милое лицо женщины не выражало удивления, – глаза были равнодушные, ясные, с сумасшедшинкой. Она завела прядь волнистых волос за ухо, подняла с тротуара корзинку с зеленью и пошла через улицу.

Объявление заслуживало большого внимания. Скайльс, любопытствуя, прочел его, придвинулся ближе, провел рукой по глазам, перечел еще раз:

– Twenty three, – проговорил он, наконец, что должно было означать: “Чорт возьми меня с моими костями”.

В объявлении стояло:

“Инженер, М. С. Лось, приглашает, желающих лететь с ним 18 августа на планету Марс, явиться для личных переговоров от 6 до 8 вечера. Ждановская набережная, дом 11, во дворе”.

Это было написано – обыкновенно и просто, обыкновенным чернильным карандашом. Невольно Скайльс взялся за пульс, – обычный. Взглянул на хронометр: было десять минут пятого, стрелка красненького циферблата показывала 14 августа.

Со спокойным мужеством Скайльс ожидал всего в этом безумном городе. Но объявление, приколоченное гвоздиками к облупленной стене, подействовало на него в высшей степени болезненно. Дул ветер по пустынному проспекту Красных Зорь. Окна многоэтажных домов, иные разбитые, иные заколоченные досками, казались нежилыми, – ни одна голова не выглядывала на улицу. Молодая женщина, поставив корзинку на тротуар, стояла на той стороне улицы и глядела на Скайльса. Милое лицо ее было спокойное и усталое.

У Скайльса задвигались на скулах желваки. Он достал старый конверт и записал адрес Лося. В это время перед объявлением остановился рослый, широкоплечий человек, без шапки, по одежде – солдат, в рубахе без пояса, в обмотках. Руки у него от безделья были засунуты в карманы. Крепкий затылок напрягся, когда он стал читать объявление:

– Вот этот, вот так, замахнулся, – на Марс! – проговорил он с удовольствием и обернул к Скайльсу загорелое, беззаботное лицо. На виске у него, наискосок, белел шрам. Глаза – ленивые, серо-карие, и так же, как у той женщины, – с искоркой. (Скайльс давно уже подметил эту искорку в русских глазах, и даже поминал о ней в статье: …”Отсутствие в их глазах определенности, неустойчивость, тонасмешливость, тобезумная решительность, и, наконец, непонятное выражение превосходства – крайне болезненно действуют на свежего человека”.)

– А вот взять и полететь с ним, очень просто, – опять сказал солдат и усмехнулся простодушно, и в то же время быстро, с головы до ног, оглядел Скайльса. Вдруг он прищурился, улыбка сошла с лица. Он внимательно глядел через улицу на босую женщину, все так же неподвижно стоявшую около корзинки. Кивнув подбородком, он сказал ей:

– Маша, ты что стоишь? (Она быстро мигнула.) Ну, и шла бы домой. (Она переступила пыльными, небольшими ногами, и видно было, как вздохнула, нагнула голову.) Иди, иди, я скоро приду.

Женщина подняла корзину и пошла. Солдат сказал:

– В запас я уволился вследствие контузии и ранения. Хожу – вывески читаю, – скука страшная.

– Вы думаете пойти по этому объявлению? – спросил Скайльс…

– Обязательно пойду.

– Но ведь это – вздор, – лететь в безвоздушном пространстве пятьдесят миллионов километров…

– Что говорить – далеко.

– Это шарлатанство, или – бред.

– Все может быть.

Скайльс, тоже теперь прищурясь, оглянул солдата, вспыхнул гневно и пошел по направлению к Неве, – шагал уверенно и широко. В сквере он сел на скамью, засунул руки в карман, где прямо в кармане, как у старого курильщика и делового человека, лежал табак, одним движением большого пальца набил трубку, закурил и вытянул ноги.

Шумели старые липы в сквере. Воздух был влажен и тепел. На куче песку, один во всем сквере, видимо уже давно, – сидел маленький мальчик в грязной рубашке – горошком, и без штанов. Ветер поднимал, время от времени, его светлые и мягкие волосы. В руке он держал конец веревочки, к другому концу веревочки была привязана за ногу старая, взлохмаченная ворона. Она сидела недовольная и сердитая, и, так же, как и мальчик, глядела на Скайльса.

Вдруг, – это было на мгновение, – будто облачко скользнуло по его сознанию, стало странно, закружилась голова: не во сне ли он все это видит?.. Мальчик, ворона, пустые дома, пустынные улицы, странные взгляды прохожих и приколоченное гвоздиками объявление, – кто-то зовет лететь из этого города в звездную пустыню.

Скайльс глубоко затянулся крепким табаком. Усмехнулся. Развернул план Петербурга, и, водя по нему концом трубки, отыскал Ждановскую набережную.

В МАСТЕРСКОЙ ЛОСЯ

Скайльс вошел на плохо мощеный двор, заваленный ржавым железом и боченкам от цемента. Чахлая трава расла на грудах мусора, между спутанными клубками проволок, поломанными частямистанков.Вглубинедвора отсвечивали закатом пыльные окна высокого сарая. Небольшая дверца в нем была приотворена, на пороге сидел на корточках рабочий и размешивал в ведерке кирпично-красный сурик. На вопрос Скайльса – здесь ли можно видеть инженера Лося, рабочий кивнул во внутрь сарая. Скайльс вошел.

Сарай едва был освещен, – над столом, заваленном чертежами и книгами, горела электрическая лампочка в жестяном конусе. Вглубинесарая возвышались до потолка леса. Здесь же пылал горн, раздуваемый рабочим. Сквозь балки лесов поблескивала металлическая, счастойклепкой, поверхность сферического тела. Сквозь раскрытые половинки ворот были видны багровые полосы заката и клубы туч, поднявшихся с моря.

Рабочий, раздувавший горн, проговорил вполголоса:

– К вам, Мстислав Сергеевич.

Из-за лесов появился среднего роста, крепко сложенный человек. Густые, шапкой, волосы его были снежно-белые. Лицо – молодое, бритое, с красивым, большим ртом, с пристальными, светлыми, казалось, летящими впереди лица немигающими глазами. Он был в холщевой, грязной, раскрытой на груди, рубахе, в заплатанных штанах, перетянутых веревкой. В руке он держал запачканный, порванный чертеж. Подходя – он попытался застегнуть на груди рубашку, на несуществующую пуговицу.

– Вы по объявлению? Хотите лететь? – спросил он глуховатым голосом, и указал Скайльсу на стул под конусом лампочки, сел напротив у стола, швырнул чертеж и стал набивать трубку. Это и был инженер, М. С. Лось.

Опустив глаза, он раскуривал трубку, – спичка осветила снизу его крепкое лицо, две морщины у рта, – горькие складки, широкий вырез ноздрей, длинные, темные ресницы. Скайльс остался доволен осмотром. Он объяснил, что лететь не собирается, но что прочел объявление на проспекте Красных Зорь и считает долгом познакомить своих читателей со столь чрезвычайным и сенсационным проектом междупланетного сообщения. Лось слушал, не отрывая от него немигающих, светлых глаз.

– Жалко, что вы не хотите со мной лететь, жалко, – он качнул головой, – люди шарахаются от меня, как от бешеного. Через четыре дня я покидаю землю, и до сих пор не могу найти спутника. – Он опять зажег спичку, пустил клуб дыма. – Какие вам нужны данные?

– Наиболее выпуклые черты вашей биографии.

– Это никому не нужно, – сказал Лось, – ничего замечательного. Учился на медные деньги, с двенадцати лет сам их зарабатываю. Молодость, годы учения, нищета, работа, служба, за тридцать пять лет – ни одной черты, любопытной для ваших читателей, ничего замечательного, кроме… – Лось вытянул нижнюю губу, вдруг насупился, резко обозначились морщины у рта. – Ну, так – вот… Над этой машиной, – он ткнул трубкой в сторону лесов, – работаю давно. Постройку начал год тому назад. Все?

– Во сколько, приблизительно, месяцев вы думаете покрыть расстояние между землей и Марсом? – спросил Скайльс, глядя на кончик карандаша.

– В девять, или десять часов, я думаю, не больше.

Скайльс сказал на это, – ага, – затем покраснел, зашевелились желваки у него на скулах: – я бы очень был вам признателен, – проговорил он с вкрадчивой вежливостью, – если бы у вас было доверие ко мне и серьезное отношение к нашему интервью.

Лось положил локти на стол, закутался дымом, сквозь табачный дым блеснули его глаза:

– Восемнадцатого августа Марс приблизится к земле на сорок миллионов километров, – сказал он, – это расстояние я должен пролететь. Из чего оно складывается? Первое, – высота земной атмосферы – 75 километров. Второе, – расстояние между планетами в безвоздушном пространстве – 40 миллионов километров. Третье, – высота атмосферы Марса – 65 километров. Для моего полета важны только эти 135 километров воздуха.

Он поднялся, засунул руки в карманы штанов, голова его тонула в тени, в дыму, – освещены были только раскрытая грудь и волосатые руки с закатанными по локоть рукавами:

– Обычно называют полетом – полет птицы, падающего листа, аэроплана. Но это не полет, а плавание в воздухе. Чистый полет – это падение, когда тело двигается под действием толкающей его силы. Пример – ракета. В безвоздушном пространстве, где нет сопротивления, где ничто не мешает полету, – ракета будет двигаться со все увеличивающейся скоростью, очевидно, там я могу достичь скорости света, если не помешают магнитные влияния. Мой аппарат построен, именно, по принципу ракеты. Я должен буду пролететь в атмосфере земли и Марса 135 километров. С подъемом и спуском это займет полтора часа. Час я кладу на то, чтобы выйти из притяжения земли. Далее, в безвоздушном пространстве я могу лететь с любою скоростью. Но есть две опасности: от чрезмерного ускорения могут лопнуть кровесосные сосуды, и второе – если я с огромной быстротой влечу в атмосферу Марса, то удар в воздух будет подобен тому, как будто я вонзился в песок. Мгновенно аппарат и все, что в нем – превратятся в газ. В междузвездном пространстве носятся осколки планет, нерожденных, или погибших миров. Вонзаясь в воздух, они сгорают мгновенно. Воздух – почти непроницаемая броня. Хотя, на земле, она, однажды, была пробита.

Лось вынул руку из кармана, положил ее, ладонью вверх, на стол, под лампочкой, и сжал пальцы в кулак:

– В Сибири, среди вечных льдов, я откапывал мамонтов, погибших в трещинах земли. Между зубами у них была трава, они паслись там, где теперь льды. Я ел их мясо. Они не успели разложиться. Они замерзли в несколько дней, – их замело снегами. Видимо – отклонение земной оси произошло мгновенно. Земля столкнулась с огромным небесным телом, либо у нас был второй спутник, меньший, чем луна. Мы втянули его и он упал, разбил земную кору, отклонил полюсы. Быть может от этого, именно, удара погиб материк, лежавший на запад от Африки в Атлантическом океане. Итак, чтобы не расплавиться, вонзаясь в атмосферу Марса, мне придется сильно затормозить скорость. Поэтому, я кладу на весь перелет в безвоздушном пространстве – шесть-семь часов. Через несколько лет путешествие на Марс будет не более сложно, чем перелет из Москвы в Берлин.

Лось отошел от стола и повернул включатель. Под потолком зашипели, зажглись дуговые фонари. Скайльс увидел на досчатых стенах – чертежи, диаграммы, карты. Полки с оптическими и измерительными инструментами. Скафандры, горки консервов, меховую одежду. Телескоп на лесенке в углу сарая.

Лось и Скайльс подошли к лесам, которые окружали металлическое яйцо. На глаз Скайльс определил, что яйцеобразный аппарат был не менее восьми с половиной метров высоты и шести метров в поперечнике. Посредине, по окружности его, шел стальной пояс, пригибающийся книзу, к поверхности аппарата, как зонт, – этобылпарашютныйтормоз, увеличивающий сопротивление аппарата при падении в воздухе. Под парашютом – расположены три круглые дверцы – входные люки. Нижняя часть яйца оканчивалась узким горлом. Его окружала двойная, массивной стали, круглая спираль, свернутая в противоположные стороны, – буфер. Таков был внешний вид междупланетного дирижабля.

Постукивая карандашом по клепаной обшивке яйца, Лось стал объяснять подробности. Аппарат был построен из мягкой и тугоплавкой стали, внутри хорошо укреплен ребрами и легкими фермами. Это был внешний чехол. В нем помещался второй чехол из шести слоев резины, войлока и кожи. Внутри этого, второго, кожаного, стеганого яйца находились аппараты наблюдения и движения, кислородные баки, ящики для поглощения углекислоты, полые подушки для инструментов и провизии. Для наблюдения поставлены, выходящие за внешнюю оболочку аппарата, особые “глазки”,ввидекороткой, металлической трубки, снабженной призматическими стеклами.

Механизм движения помещался в горле, обвитом спиралью. Горло было отлито из металла “Обин”, чрезвычайно упругого и твердостью превосходящего астрономическую бронзу. В толще горла были высверлены вертикальные каналы. Каждый из них расширялся наверху в так называемую взрывную камеру. В каждую камеру проведены искровая свеча от общего магнето и питательная трубка. Как в цилиндры мотора поступает бензин, точно так же взрывные камеры питались “Ультралиддитом”, тончайшим порошком, необычайной силы взрывчатым веществом, найденном в 1920 году в лаборатории …ского завода в Петербурге. Сила “Ультралиддита” превосходила все до сих пор известное в этой области. Конус взрыва чрезвычайно узок. Чтобы ось конуса взрыва совпадала с осями вертикальных каналов горла, – поступаемый во взрывные камеры “Ультралиддит” пропускался сквозь магнитное поле. Таков, в общих чертах, был принцип движущего механизма: это была ракета. Запас “Ультралиддита” – на сто часов. Уменьшая, или увеличивая число взрывов в секунду – можно было регулировать скорость подъема и падения аппарата. Нижняя его часть значительно тяжелее верхней, поэтому, попадая в сферу притяжения планеты, аппарат всегда поворачивался к ней горлом.

– На какие средства построен аппарат? – спросил Скайльс.

– Материалы дало правительство. Частью на это пошли мои сбережения.

Лось и Скайльс вернулись к столу. После некоторого молчания Скайльс спросил неуверенно:

– Вы рассчитываете найти на Марсе живых существ?

– Это я увижу утром, в пятницу, 19 августа.

– Я предлагаю вам десять долларов за строчку путевых впечатлений. Аванс – шесть фельетонов, по двести строк, чек можете учесть в Стокгольме. Согласны?

Лось засмеялся, кивнул головой, – согласен. (Скайльс присел на углу стола писать чек.)

– Жаль, жаль, что вы не хотите лететь со мной: ведь это, в сущности, так близко, ближе, чем до Стокгольма.

СПУТНИК

Лось стоял, прислонившись плечом к верее раскрытых ворот. Трубка его погасла.

За воротами до набережной Ждановки лежал пустырь. Несколько неярких фонарей отражались в воде. Далеко – смутными и неясными очертаниями возвышались деревья парка. За ними догорал и не мог догореть тусклый, печальный закат. Длинные тучи, тронутые по краям его светом, будто острова, лежали в зеленых водах неба. Над ними синело, темнело небо. Несколько звезд зажглось на нем. Было тихо, – по старому на старой земле. Издалека дошел звук гудящего парохода. Серой тенью пробежала крыса по пустырю.

Рабочий, Кузьмин, давеча мешавший в ведерке сурик, тоже стал в воротах, бросил огонек папироски в темноту:

– Трудно с землей расставаться, – сказал он негромко. – С домом и то трудно расставаться. Из деревни, бывало, идешь на железную дорогу, – раз десять оглянешься. Дом, – хижина, соломой крыта, а – свое, прижилое место. Землю покидать – пустыня.

– Вскипел чайник, – сказал Хохлов, другой рабочий, – иди, Кузьмин, чай пить.

Кузьмин сказал: – так-то, – со вздохом, и пошел к горну. Хохлов – суровый человек, и Кузьмин сели у горна на ящики, и пили чай, осторожно ломали хлеб, отдирали с костей вяленую рыбу, жевали не спеша. Кузьмин, сощурившись, мотнув редкой бородкой, сказал в полголоса:

– Жалко мне его. Таких людей сейчас почти что и нет.

– А ты погоди его отпевать.

– Мне один летчик рассказывал: поднялся он на восемь верст, – летом, заметь, – и масло, все-таки, замерзло у него в аппарате, – такой холод. А – выше лететь? А там – холод. Тьма.

– А я говорю – погоди еще отпевать, – повторил Хохлов мрачно.

– Лететь с ним никто не хочет, не верят. Объявление другую неделю висит напрасно.

– А я верю, – сказал Хохлов.

– Долетит?

– Вот, то-то, что – долетит. Вот, в Европе они тогда взовьются.

– Кто взовьется?

– Как, кто взовьется? Враги наши взовьются. На, теперь, выкуси, – Марс-то чей? – русский.

– Да, это бы здорово.

Кузьмин пододвинулся на ящике. Подошел Лось, сел, взял кружку с дымящимся чаем:

– Хохлов, не согласитесь лететь со мной?

– Нет, Мстислав Сергеевич, – важно ответил Хохлов, – не соглашусь, боюсь.

Лось усмехнулся, хлебнул кипяточку, покосился на Кузьмина:

– А вы, милый друг?

– Мстислав Сергеевич, да я бы с радостью полетел, – жена у меня больная, не ест ничего. Съест крошку, – все долой. Так жалко, так жалко…

– Да, видимо – придется лететь одному, – сказал Лось, поставив пустую кружку, вытер губы ладонью, – охотников покинуть землю – маловато. Он опять усмехнулся, качнул головой. Вчера – барышня приходила по объявлению: “Хорошо, говорит, я с вами лечу, мне 19 лет, пою, танцую, играю на гитаре, в Европе жить не хочу, – революции мне надоели. Визы на выезд не нужно?”. Что у этой барышни было в голове – не пойму до сих пор. Кончился наш разговор, – села барышня и заплакала: – “Вы меня обманули, я рассчитывала, что лететь нужно гораздо ближе”. Потом, молодой человек явился, – говорит басом, руки потные: “Вы, говорит, считаете меня за идиота, лететь на Марс невозможно, на каком основании вывешиваете подобные объявления?”. Насилу его успокоил.

Лось оперся локтями о колени и глядел на угли. Лицо его в эту минуту казалось утомленным, лоб сморщился. Видимо, он весь отдыхал от длительного напряжения воли. Кузьмин ушел с чайником за водой. Хохлов кашлянул, сказал:

– Мстислав Сергеевич, самому-то вам, разве, не страшно?

Лось перевел на него глаза, согретые жаром углей:

– Нет, мне не страшно. Я уверен, что опущусь удачно. А если неудача, удар будет мгновенный и безболезненный. Страшно другое. Представьте так, – мои расчеты окажутся неверны, я не попаду в притяжение Марса: – проскочу мимо. Запас топлива, кислорода, еды – мне хватит надолго. И вот – лечу во тьме. Впереди горит звезда. Через тысячу лет мой окоченелый труп влетит в ее огненные океаны. Но эти тысячу лет – мой летящий во тьме труп! Но эти долгие дни, покуда я еще жив, – а я буду жить только в проклятой коробке, – долгие дни безнадежного отчаяния – один во всей вселенной. Не смерть страшна, но одиночество. Не будет даже надежды, что Бог спасет мою душу. Я – заживо в аду. Ведь ад и есть мое безнадежное одиночество, распростертое в вечной тьме. Это – действительно страшно. Очень мне не хочется лететь одному.

Лось прищурился на угли. Рот его упрямо сжался. В воротах показался Кузьмин, позвал оттуда в полголоса:

– Мстислав Сергеевич, к вам.

– Кто? – Лось быстро поднялся.

– Солдат какой-то вас спрашивает.

В сарай, вслед за Кузьминым, вошел давешний солдат, читавший объявление на проспекте Красных Зорь. Коротко кивнул Лосю, оглянулся на леса, подошел к столу:

– Попутчика надо вам?

Лось пододвинул ему стул, сел напротив.

– Да, ищу попутчика. Я лечу на Марс.

– Знаю, в объявлении сказано. Мне эту звезду показали давеча. Далеко, конечно. Условия какие хотел я знать: жалование, харчи?

– Вы семейный?

– Женатый, детей нет.

Солдат ногтями деловито постукивал по столу, поглядывал кругом с любопытством. Лось вкратце рассказал ему об условиях перелета, предупредил о возможном риске. Предложил обеспечить семью, и выдать жалованье вперед деньгами и продуктами. Солдат кивал, поддакивал, но слушал рассеянно.

– Как, вам известно, – спросил он, – люди там, или чудовища обитают?

Лось крепко почесал в затылке, засмеялся:

– По-моему – там должны быть люди. Приедем, увидим. Дело вот в чем: уже несколько лет на больших радиостанциях в Европе и в Америке начали принимать непонятные сигналы. Сначала думали, что это – следы бурь в магнитных полях земли. Но таинственные звуки были слишком похожи на азбучные сигналы. Кто-то настойчиво хочет с нами говорить. Откуда? На планетах, кроме Марса, не установлено пока жизни. Сигналы могут итти только с Марса. Взгляните на его карту, – он, как сеткой, покрыт каналами. Видимо, там есть возможность установить огромной мощности радиостанции. Марс хочет говорить с землей. Пока мы не можем отвечать на эти сигналы. Но мы – летим на зов. Трудно предположить, что радиостанции на Марсе построены чудовищами, существами, не похожими на нас. Марс и земля, – два крошечные шарика, кружащиеся рядом. Одни законы для нас и для них. Во вселенной носится живоносная пыль, семена жизни, застывшие в анабиозе. Одни и те же семена оседают на Марс и на землю, на все мириады остывающих звезд. Повсюду возникаетжизнь, инаджизньювсюдуцарствует человекоподобный: нельзя создать животное, более совершенное, чем человек, – образ и подобие Хозяина Вселенной.

– Еду я с вами, – сказал солдат решительно, – когда с вещами приходить?

– Завтра. Я должен вас ознакомить с аппаратом. Ваше имя, отчество, фамилия?

– Алексей Гусев, Алексей Иванович.

– Занятие?

Гусев, словно рассеянно, взглянул на Лося, опустил глаза на свои постукивающие по столу пальцы.

– Я грамотный, – сказал он, – автомобиль ничего себе знаю. Летал на аэроплане наблюдателем. С восемнадцати лет войной занимаюсь, – вот, все мое и занятие. Свыше двадцати ранений. Теперь нахожусь в запасе. Он вдруг ладонью шибко потер темя, коротко засмеялся. – Ну и дела были за эти-то семь лет. По совести говоря, – я бы сейчас полком должен командовать, – характер неуживчивый. Прекратятся военные действия, – не могу сидеть на месте: сосет. Отравлено во мне все. Отпрошусь в командировку, или так убегу. – Он опять потер макушку, усмехнулся, – четыре республики учредил, в Сибири да на Кавказе, и городов-то сейчас этих не запомню. Один раз собрал три сотни ребят, – отправились Индию воевать. Хотелось нам туда добраться. Но сбились в горах, попали в метель, под обвалы, побили лошадей. Вернулось нас оттуда немного. У Махно был два месяца, ей-Богу. На тройках, на тачанках гоняли по степи, – гуляй душа! Вина, еды – вволю, баб – сколько хочешь. Налетим на белых, или на красных, – пулеметы у нас на тачанках, – драка. Обоз отобьем, и к вечеру мы – верст уж за восемьдесят. Погуляли. Надоело, – мало толку, да уж и мужикам махновщина эта стала надоедать. Ушел в Красную армию. Потом поляков гнали от Киева, – тут уж я был в коннице Буденного. Весь поход – рысью. Поляков били с налету, – “Даешь Варшаву”! А под Варшавой сплоховали, – пехота не поддержала. В последний раз я ранен, когда брали Перекоп. Провалялся после этого, без малого, год по лазаретам. Выписался, – куда деваться? Тут эта девушка моя подвернулась, – женился. Жена у меня хорошая, жалко ее, но дома жить не могу. В деревню ехать, – отец с матерью померли, братья убиты, земля заброшена. В городе тоже делать нечего. Войны сейчас никакой нет, – не предвидится, Вы уж, пожалуйста, Мстислав Сергеевич, возьмите меня с собой. Я вам на Марсе пригожусь.

– Ну, очень рад, – сказал Лось, подавая ему руку, – до завтра.