Текст книги "Что я хочу от Бога. Книга о живой вере"

О насущном и несущественном. Как разобраться в правилах благочестия и научиться отличать предание от Предания

Неофит[17]17
  Неофит (др. – греч. νεόφυτος – «недавно насажденный») – ново обращенный; здесь: человек, выросший в атеистическом окружении и потому до своего собственного прихода в Церковь не имевший представления о том, что такое церковная жизнь.


[Закрыть], переступающий порог храма, получает первичные сведения о том, как ему надлежит себя вести в Церкви. Первая предоставляемая ему катехизаторская[18]18
  Катехизация (греч. Κατήχησις – «поучение», «наставление») – изучение основ христианского вероучения человеком, готовящимся принять крещение и стать членом Церкви.


[Закрыть] информация относится почти исключительно к вещам внешним, причем делается это из самых добрых побуждений. Так, вхождение в Церковь поначалу оборачивается для многих приобщением к общему порядку действий. Наши собственные осознанные поиски Царства Божия и правды Его (Мф. 6: 33) начинаются значительно позже или не начинаются вовсе – это уже полностью зависит только от нас.

С одной стороны, далеко не все традиции хороши и не каждую из них следует хранить во что бы то ни стало, и вместе с тем следование церковным правилам может сориентировать нас в нашей христианской жизни.

Надо помнить, что традиции созвучны тому времени, в котором они родились. Это всегда то, что было по необходимости востребовано Церковью в какой-то момент ее существования и что может в другой исторический момент жизни Церкви развиться, обновиться или же, наоборот, исчезнуть.

Очень многие церковные традиции существуют локально. Например, яблоки на Преображение освящают только в России. Иногда бывает и так, что даже изначально наполненная глубокого смысла традиция обрастает совершенно чуждыми ей «дополнениями».

Мы вправе говорить о совершенно особом почитании Божией Матери, которое так развито в Православии и других традиционных Церквях. Если оно истинно, это, прежде всего, почитание преображенного человечества. Именно из-за воплощения через Богородицу Сына Божия Она прославляется как честнейшая Херувим и славнейшая без сравнения Серафим.

Кроме того, мы по собственному опыту знаем: ходатайство Божией Матери за нас пред Господом имеет особое значение и Ее заступничество никогда не остается без ответа. Не случайно мы молитвенно восклицаем: «Все упование мое на Тя возлагаю, Мати Божия, сохрани мя под кровом Твоим!», не случайно в Православной Церкви так много Ее чудотворных икон. В Пресвятой Богородице христианами почитается в том числе и особая материнская забота о мире, и это чувство близко и понятно всем. Потому-то и молитвы, обращенные к Ней, отличаются особой душевной теплотой и умилением.

Однако для многих наших единоверцев характерно «сугубое» почитание различных образов Божией Матери, причем зачастую оно носит поверхностный, не осмысленный характер. Каждая икона при этом становится какой-то «отдельной» Божией Матерью, хотя внятно объяснить, чем, собственно, Казанская «лучше» или «хуже» Владимирской, а Донская – Семистрельной, люди, разумеется, не могут.

В данном случае мы сталкиваемся с так называемым «народным богословием». Чем богоявленская вода отличается от крещенской и какая из них «сильнее», с удовольствием и в подробностях поведает любая «продвинутая» прихожанка. Магизм, глубоко укоренившийся в нашем сознании, – лишь имитация благочестивой традиции. К сожалению, он становится серьезным препятствием для христианского видения своего личного пути ко Христу. К тому же этот магизм, как и любой другой, пытается действовать на уровне «ты – мне, я – тебе; я заплатил – ты оказал мне услугу» и становится финансовой основой приходской жизни. Но молебны, акафисты и водосвятия не должны затмевать собой Литургию!

Жизнь в Церкви – не есть нечто застывшее на века, а потому и неизменное. Безусловное исключение из этого правила составляют Священное Писание, Священное Предание, догматика[19]19
  Догматика — раздел богословия, в котором дается систематизированное изложение догматов.


[Закрыть] и Таинства. Все остальное может и должно меняться. Возможно, я выскажу парадоксальную мысль, но мне кажется, что раскол, потрясший Русскую Церковь в XVII столетии, оказался в чем-то благотворным. Безусловно, раскол– это ужасная рана на теле Церкви, это социальная и культурная катастрофа, от которой Россия до сих пор не оправилась и которая повлияла на очень многие последующие события и в жизни Церкви, и в жизни страны. И все же раскол, на мой взгляд, предпочтительнее фарисейства. Пусть лучше от Церкви отколются омертвевшие, закостеневшие фрагменты, зато сама она, как корабль, будет плыть дальше!

Даже очень дорогие нашему сердцу вещи не должны препятствовать поступательному движению Церкви. Это звучит, может быть, жестоко, но поставить, подобно нашим собратьям по вере – старообрядцам, во главу угла внешние формы, пускаться в яростные дискуссии по поводу того, в какую сторону двигаться вокруг купели, двумя или тремя перстами креститься и как правильно читать на церковнославянском языке Символ веры, считая, что все это важнее любви во Христе, на мой взгляд, недопустимо. Нельзя приравнивать устоявшиеся традиции и обычаи к безусловной и предвечной Истине!

В нашей Церкви присутствуют почитание святых угодников Божиих, молитва им. Но к частностям такого почитания, например к определенной «специализации» святых, когда считается, что одним из них следует молиться в таких-то случаях, а другим – в таких-то, нужно относиться взвешенно и осторожно. Это – духовный опыт людей, свидетельствующих о своем личном отношении к тому или иному святому. «Вот мне помогло в таких-то обстоятельствах, попробуй и ты!» Может помочь, но может и не помочь. Хочешь – прими этот опыт и молись, не хочешь – не молись. Это не обязательно, это не является Преданием Церкви.

Надо сказать, существуют и такие обычаи, которые не имеют никакого отношения не только к истинному Преданию, но и к христианству вообще и по-настоящему вредны. Апостол Павел говорит о приверженцах подобных верований: Они заменили истину Божию ложью, и поклонялись, и служили твари вместо Творца, Который благословен во веки (Рим. 1: 25).

Христос гневно обличал фарисеев: Хорошо пророчествовал о вас, лицемерах, Исаия, как написано: люди сии чтут Меня устами, сердце же их далеко отстоит от Меня, но тщетно чтут Меня, уча учениям, заповедям человеческим. Ибо вы, оставив заповедь Божию, держитесь предания человеческого, омовения кружек и чаш, и делаете многое другое, сему подобное (Мк. 7: 6-13).

Господь показывает фарисеям, как они своим стремлением жить «в соответствии с утвержденными инструкциями» подменили живую любовь: Хорошо ли, [что] вы отменяете заповедь Божию, чтобы соблюсти свое предание? Ибо Моисей сказал: почитай отца своего и мать свою; и: злословящий отца или мать смертью да умрет. А вы говорите: кто скажет отцу или матери: корван, то есть дар [Богу], то, чем бы ты от меня пользовался, тому вы уже попускаете ничего не делать для отца своего или матери своей, устраняя слово Божие преданием вашим, которое вы установили (Мк. 7: 9-13).

Что означает слово «корван», упомянутое Иисусом? Фарисеи считали: человек, принесший в Божий храм значительное материальное пожертвование, может уже не тратить деньги, например, на то, чтобы нанять прислужницу, ухаживающую за престарелыми родителями. Иными словами, сумму, которой ты оцениваешь свою любовь к родителям, свой уход за ними, ты должен пожертвовать на храм: «Вот, я отдаю Богу то, чем могли бы пользоваться мои родители. И теперь, Господи, уже Ты обязан ухаживать за ними. Я свой долг выполнил, заплатив за это!»

Следует особо отметить тот факт, что Господь обвиняет иудеев, живших в полном соответствии с ветхозаветным преданием и искренне полагавших, что они действуют благочестиво. Однако дело в том, что человеческими преданиями фарисеи лукаво подменили заповеди Божии, Его правду и любовь.

Немало таких преданий ходит-бродит и по нашему «православному лукоморью». Разумеется, они должны быть авторитетно опровергнуты, и это принесет людям только пользу. У нас есть Священное Писание и Священное Предание. Только они являются источниками нашего вероучения, нашей жизни в Боге и в Церкви. Все остальное может иметь к ним прямое или косвенное отношение, а может и не иметь. Я могу начинать день, съедая натощак кусочек просфорки и запивая его крещенской водой, а могу и не делать этого. Это никак не характеризует мое отношение ко Христу и не определяет мой путь к Богу. Я могу зажигать лампаду от свечи, а могу и от спички. Она все равно будет гореть перед иконой.

Не должно быть к огрызку освященного яблока отношения более благоговейного, чем к человеку, возможно, впервые пришедшему в храм, как это нередко случается! Можно, конечно, с трепетом относиться к бумажке, в которую была завернута просфора, к скорлупкам от крашеных яиц и крошкам от пасхального кулича, но при этом следует помнить, что наш ближний нуждается в не менее трепетном и любовном отношении, а готовность защищать такое «Православие», размахивая кистенем, не только ни о чем хорошем не свидетельствует, но смущает и отпугивает тех, кто еще только подступает к вратам Церкви.

Я не беру на себя смелость определять критерии истинности, нужности и современности той или иной традиции. Это делает сама жизнь. И слава Богу, что есть такое многообразие, что нам не всегда легко сделать выбор! Потому что только в этом случае человек начинает думать самостоятельно. Вот когда определяться не нужно, когда все за тебя уже решено, тогда дело плохо…

Вспомним, однако, слова Христовы: Суббота для человека, а не человек для субботы (Мк. 2: 27). Можно с благоговением относиться к крошечкам от просфоры и при этом оставаться внимательным к людям. А можно бережно хранить вырезки из газет с напечатанным именем Господним, боясь их выбросить, и при этом изводить близких собственным скверным характером.

Вопрос в том, чем для нас является традиция? Суббота для человека или человек для субботы? Традиция для человека или человек для традиции? Вот, пожалуй, главные критерии выбора. И думать нам в первую очередь надлежит не о действительных или мнимых противоречиях церковных установлений евангельским, а о кардинальном несоответствии Евангелию всей нашей жизни. И поскольку Церковь терпит это наше вопиющее несоответствие слову Божию, то и мы уж как-нибудь потерпим своих собратьев! Поучимся и этому в том числе…

* * *

Евхаристия – сердце церковной жизни. А какое место в этой жизни занимают другие молитвословия и то, что мы называем обрядами?

Многочисленные церковные обряды, в отличие от Таинств, которые носят богоустановленный характер и отражены в Евангелии, складывались исторически, в соответствии с насущными нуждами Церкви и христиан. Иные из них давно канули в Лету (например, освящение соли или благословение рыболовных сетей), другие, наоборот, появились уже на нашей памяти, как, скажем, освящение офисов, автомобилей и самолетов.

Вообще можно сказать, что мы живем во многом в ритуальном мире, а всей нашей жизни присуща обрядовая форма. Выходя утром из дома и встречая соседа по подъезду, мы привычно говорим ему: «Здравствуйте!» – и слышим ответное приветствие. Это – ритуал, это – обряд, пусть и неосвященный, но тем не менее весьма значимый для наших отношений с ближними.

Жизнь в Боге предполагает благословение и освящение самых различных форм нашей деятельности, но самих нас обряды и традиции принципиально не меняют. Можно, конечно, читать молитвенное правило при свече, но лучше все-таки люстру включить: будет светлее.

Таинство причащения, Таинство покаяния – непременные условия жизни во Христе. Остальным церковным Таинствам не присущ столь же универсальный характер. Например, кто-то женится или выходит замуж и участвует в Таинстве брака, а кто-то продолжает жить холостяцкой жизнью или постригается в монахи. Кто-то становится священником, но Таинство рукоположения (хиротония) предназначено далеко не для всех: подавляющее большинство христиан обходятся без него. То же можно сказать и о соборовании. Это Таинство очень популярно среди православных, но лишь потому, что многие ошибочно полагают: участвующие в нем непременно обретают физическое здоровье.

Соборование ежегодно происходит во всех Поместных Церквях. В древней Церкви соборование совершалось над одним больным, а не над целой толпой прихожан. У нас один иерей соборует по сотне человек, а раньше было так: семь священников соборовали одного болящего. Причем в один день приходил один священник, который молился и помазывал больного елеем[20]20
  Елей (др. – греч. ἔλαιον – «оливковое масло») – церковнославянское название растительного масла в православном обиходе.


[Закрыть], на следующий – другой, и так в течение всей недели, а потом они собирались на общую молитву. Это была молитва всей Церкви об одном человеке. И тогда смысл этого Таинства был ясен: вся Церковь молится об одном погибающем и беспомощном. А сейчас действительно ли мы чувствуем себя исцеленными после соборования? Правда, бытует и такое обоснование необходимости соборований: дескать, после них нам отпускаются совершенные в течение года грехи. Но это – очевидный самообман. Без сокрушенного покаяния не прощается ничто.

Отдельно стоит сказать о подготовке к Причащению Святых Христовых Таин. В соответствии с практикой, сложившейся еще два столетия назад, многие и теперь в течение пяти дней перед Причастием постятся и усердно вычитывают каноны, потому что Причащение для них – событие по-прежнему чрезвычайно редкое, едва ли не эпохальное, в то время как христианам надлежит относиться к нему как к Таинству Таинств и жаждать его.

Почему так произошло? Традиция причащаться четыре раза в год окончательно сформировалась в Русской Церкви к началу XIX века. Если вы ознакомитесь с воспоминаниями священников, служивших в то время, то узнаете много нового для себя. К примеру, и тогда существовали села и деревни, но чем они отличались друг от друга? Только ли численностью жителей, как теперь? Нет, в селах стояли храмы и погосты при них, а в деревнях их не было. Священник служил в селе, но еще несколько деревень относились к его приходу. Когда наступал Великий пост, батюшка говорил: «На первой седмице говеет деревня Петровка, на второй – Степановка, на третьей…»

Каждая деревня говела, исповедовалась и причащалась, а потом – хочешь, говей, а не хочешь, не говей.

Традиция редкого Причащения закрепилась в силу многих исторических причин. Это и нехватка священников, связанная со значительным расширением территории Русского государства, и татаро-монгольское иго, повлекшее за собой страшнейшую нравственную и духовную деградацию народа, и упадок богословского образования. Следует вспомнить и крепостное право, и петровскую секуляризацию…[21]21
  Секуляризация (позднелат. saecularis – «мирской», «светский») – процесс снижения роли религии в сознании людей; переход от общества, регулируемого преимущественно религиозной традицией, к светской модели общественного устройства на основе внерелигиозных норм.


[Закрыть] Начало возрождения живой евхаристической традиции можно отнести лишь к середине – концу XIX столетия. Именно тогда стали появляться пастыри, говорившие о необходимости частого причащения, – святой праведный Иоанн Кронштадтский (1829–1908), протоиерей Валентин Амфитеатров (1836–1908), Оптинские старцы…

Сейчас традиция меняется, частое Причащение становится реальностью. И сегодня, когда многие причащаются за каждой воскресной Литургией, подготовка к Таинству Евхаристии – количество постных дней, канонов и других молитв – вполне может быть переосмыслена.

Не стоит бояться времени!

Есть темы, которые напрямую не касаются сущности Церкви, но тем не менее в разговорах о ней нередко поднимаются, вызывая смущение.

В настоящее время верующим часто приходится слышать обвинения в адрес Церкви в связи с тем, что она излишне сблизилась с государством, «срослась» с ним, в результате утратив свою свободу, и вот-вот превратится в еще один государственный институт, как было в синодальный период[22]22
  Синодальный период – общепринятый термин в периодизации истории Русской Православной Церкви, относящийся ко времени с 1700-го по 1917 г. В результате церковной реформы Петра I патриаршество было отменено, а вместо него в 1721 г. учрежден Святейший Правительствующий Синод – высший государственный орган церковно-административной власти в Российской империи. Таким образом, Церковь оказалась, по сути, одним из государственных департаментов.


[Закрыть] ее истории.

Святейший Патриарх Кирилл так ответил на подобные опасения: «Русская Церковь ни с кем не сращивается, в том числе с государством. Она несет ответственность за нравственное состояние своего народа, за поддержание духовной и материальной культуры. И в этом смысле она будет находиться в диалоге с любой властью, с тем чтобы через сотрудничество с властью в том числе служить этим высоким целям, которые перед ней стоят».

Что касается синодального периода, то и тогда Церковь жила всей полнотой жизни, не переставая оставаться Церковью. Именно в то время, например, зародилось такое явление, как старчество, ставшее одной из основ великой отечественной культуры. Появились славянофилы, кстати, не имевшие абсолютно ничего общего с сегодняшними так называемыми «выразителями русской национальной идеи». В синодальный период подвизались такие величайшие святые, как преподобные Серафим Саровский (1754 или 1759–1833), Амвросий Оптинский (1812–1892) или святитель Арсений (Мацеевич; 1697–1772), который находил возможность протестовать против государственной деспотии. На XIX век пришелся небывалый расцвет русской литературы и искусства.

Можно вспомнить о святителе Филарете (Дроздове; 1782–1867) – авторе окончательной редакции манифеста о крестьянской реформе и отмене крепостного права. Поэтому говорить о синодальном периоде как о времени, когда Церковь была лишена свободы, следует лишь в том смысле, что она лишилась патриаршества, но, даже отчасти утеряв самоуправление, оставалась духовно свободной. Во многом этот парадокс объясняется тем, что российская государственность была по сути своей православной и русские государи, как и общество в целом, исповедовали Православие. Куда более грозным испытаниям Церковь подверглась во времена безбожной советской власти. Но свободу, которую Господь даровал человеку, нельзя было отнять даже в тюрьмах и лагерях, даже под страхом чудовищных репрессий.

Нынешняя форма взаимоотношений Церкви и государства сложилась на основе декларации митрополита Сергия (Страгородского; 1867–1944), ставившей своей целью поиск компромисса по принципу: «худой мир лучше доброй ссоры». Было бы наивным рассчитывать на то, что на этом пути все пойдет гладко, к тому же, находясь в гуще событий, владыка Сергий не был застрахован от ошибок. История – категория весьма запутанная. Лишь время все расставляет по своим местам.

Вообще-то стремление к компромиссу – явление, характерное не только для современного периода истории Церкви. И прежде многие христиане осознанно или бессознательно тянулись к физическому и духовному комфорту, стремясь обрести уверенность в своем будущем. Так проявляется слабость человеческая, и ничего нового и неожиданного в этом нет. За десятилетия, прошедшие после того, как гонения на Русскую Церковь закончились, значительная ее часть вновь привыкла к размеренному существованию, привыкла к тому, что Церковь опекается и всячески поддерживается государством. Многим из нас трудно представить, что ситуация могла бы быть иной: ведь в стране 6о-8о% населения называют себя православными, и потому для деятельности Церкви якобы следует создавать особые условия.

В определенном смысле история конечно же повторяется, но Церковь всякий раз делает из происходящего разные выводы и предлагает различные ответы. Например, одним из таких ответов было иночество, зародившееся в IV веке. Монашеская жизнь, желание оставить шумные, суетные города и приобщиться к евангельской простоте – обостренная христианская реакция на доминировавшую тягу к благополучию, на тот самый мир, который отделяет нас от Бога.

Ведь в конечном итоге все зависит от того, чего хотим мы – чада своей Матери-Церкви. Одно дело – некая общецерковная политика, а другое – внутрихристианская настроенность. Если христиане мечтают о земном, тогда и церковная политика структурируется в соответствии с этими чаяниями, и все, что хоть в малейшей мере угрожает вожделенной стабильности, будет восприниматься как вражеское нападение на Церковь. Но если нам удастся осознать, что такое благополучие иллюзорно, что без него вполне можно обойтись и что оно наносит вред нашим душам, то и сама Церковь неизбежно изменится. Не нужно обвинять кого-то лишь затем, чтобы в очередной раз попытаться оправдать себя. Делать надлежит только то, что предписывает Евангелие. Это – единственный необходимый ответ на любые вызовы времени.

О спасении вне Церкви и о том, может ли встретить Христа никогда о Нем не слышавший

Человеку, который уже нашел свой путь к Богу и Церкви, обычно не свойственна воинствующая нетерпимость к людям других взглядов. Основным содержанием жизни христианина становятся его личные отношения с Господом. И все же вопрос о спасении иноверцев не может не волновать нас.

Религиозный мир действительно разделен. Монотеизм[23]23
  Монотеизм (букв.: «единобожие») – вера в существование только одного Бога.


[Закрыть] не приемлет плюрализма[24]24
  Религиозный плюрализм (суперэкуменизм) – религиозное движение, стремящееся к унификации не только различных христианских конфессий (экуменизм), но и других мировых религий.


[Закрыть], не допускает возможности мыслить о других религиозных системах как о столь же спасительных и приводящих к Богу. И христианство, и иудаизм, и ислам настаивают на исключительности своих представлений об истине.

Почему так происходит, почему наш мир настолько непримиримо расколот – это тайна. Каким образом человек находит спасение в других религиозных системах, христианину неведомо. Напротив, для него совершенно очевидно, что истина открывается лишь тому, кто познает Христа, тому, кто встретит Его в своей жизни. Вне Христа не существует истины, вне Христа не существует жизни вечной, вне Христа не существует спасения. С другой стороны, нам непросто соотнести апостольские слова: Бог есть любовь (1 Ин. 4: 8, 16) с мыслью о том, что огромное количество людей, какими бы хорошими они ни были, что бы они ни делали и как бы праведно себя ни вели, все равно обречены на гибель лишь потому, что родились «не в то время и не в том месте», например в Аравийской пустыне или в горах Непала, а потому исповедуют ислам или буддизм.

Очень сложно соединить эти две вещи – любовь Бога, отдающего жизнь за спасение всего мира, а не ради спасения каких-то отдельных людей, с тем, что лишь лучшие из относительно небольшого сообщества в итоге окажутся спасены. Христиане не могут не чувствовать в этом глубинного противоречия, в отличие, например, от иудеев, полагающих: раз еврейский народ изначально избран Богом, а все прочие к нему отношения не имеют, то и что произойдет с ними, строго говоря, не важно. Нечто схожее существует и в исламе. Там тоже речь идет о жестком делении на своих и чужих. Для синкретичного[25]25
  Синкретизм (лат. syncretismus, от греч. συγκρητισμός – «федерация критских городов») – здесь: система, которая произошла от соединения нескольких противоречивых теорий; разновидность эклектизма, отождествляющего и соединяющего разнородные начала, игнорируя различия.


[Закрыть] буддизма вообще не имеет значения, кто ты – христианин, мусульманин или, скажем, приверженец верований вуду. Ты следуешь по своему пути, и если будешь жить по совести, то рано или поздно через череду перевоплощений придешь и к буддизму, и к просветлению. Так что проблема спасения иноверцев по-настоящему тревожит исключительно христиан.

При этом возникает неизбежный вопрос: «А как же быть с остальными, что же произойдет с ними?» На этот вопрос можно ответить бескомпромиссно, руководствуясь принципом: «Кто не с нами, те против нас!» – то есть все, не являющиеся чадами нашей Церкви, не спасутся по определению. Причем надо еще уточнить, что речь идет не о христианах вообще, что границы еще более сужаются и спасение можно обрести лишь в лоне истинной Православной Церкви, потому что только она сохранила полноту благодати Божией.

Нелегко человеку со стороны приобщиться к «собранию избранных»! Такая Церковь предъявляет к своим членам очень серьезные требования, устанавливает перед ними настолько высокую планку, что преодолеть ее многие попросту не в состоянии. Человек, лишь подступающий к ступеням храма, оказывается неготовым к высочайшему уровню, который задается Церковью. Это одна из крайностей. Однако и противоположная позиция – безапелляционные заявления о том, что все получат спасение «автоматом», как зачет в университете, – тоже чревата духовной катастрофой.

Но в таком случае, где обрести истину? Почему Господь говорит: Я есмь путь и истина и жизнь; никто не приходит к Отцу, как только через Меня (Ин. 14: 6)? Почему обязательно строгое исповедание веры? Зачем нужны освященные Церковью догмы? Чему учили Вселенские соборы? Почему веками велась бескомпромиссная война с ересями? Вообще, для чего существует вся двухтысячелетняя история Церкви, если важно, по сути, только одно: лишь бы, как говорится, человек был хороший?.. Слава Богу, что на все эти вопросы нет и не может быть однозначных ответов, потому что, если только Церковь попытается их дать, наше церковное и религиозное сознание сразу же значительно отдалится от Евангелия.

Перечитывая Новый Завет, мы слышим голос Христа, говорящего нам о спасении. Он прямо указывает на то, кто будет спасен, а кто спасен не будет. Некоторые Его слова вполне могут показаться нам странными. Например, мы услышим: Не всякий, говорящий Мне: «Господи! Господи!», войдет в Царство Небесное (Мф. 7: 21). А ведь это суровое предупреждение обращено именно к внутрицерковному сообществу, к новозаветной Церкви, потому что Господом Иисуса может назвать только христианин, и никто более!

Мы читаем притчи о брачном пире[26]26
  См.: Мф. 22:1-14.


[Закрыть], о разумных и неразумных девах[27]27
  См.: Мф. 25:1-13.


[Закрыть]. Эти поучения опять же обращены к тем, кто уже находится внутри Церкви. Бодрствуйте и молитесь (Мф. 26: 41), – призывает нас Христос. Господь говорит о Страшном суде – об овцах и козлах, которые окажутся по левую и правую сторону от Сына Человеческого[28]28
  См.: Мф. 25: 32–33.


[Закрыть]. Эти слова имеют непосредственное отношение ко всем нам. Званые, близкие и знакомые зачастую оказываются недостойными, и Господин начинает созывать на пир, то есть в Царствие Небесное, казалось бы, абсолютно чужих Ему людей. Господь предупреждает: Многие придут с востока и запада и возлягут с Авраамом, Исааком и Иаковом в Царстве Небесном; а сыны царства извержены будут во тьму внешнюю: там будет плач и скрежет зубов (Мф. 8: 11).

Кем же окажутся люди, пришедшие «с востока и запада»? Кого призовет Христос? Через апостолов Он призывает языческий мир, призывает тех, которые никогда прежде не были призваны и всегда оставались отверженными в глазах иудейского народа. Но только ли историческое значение имеют все эти притчи? Не относятся ли они напрямую и к дням сегодняшним?

Иисус неоднократно говорит о презиравшихся иудеями самаритянах как об образцах живой веры и истинного исполнения заповедей. Спаситель рассказывает притчу о милосердном самаритянине[29]29
  См.: Лк. 10: 30–35.


[Закрыть] и беседует у колодца с самаритянкой, исповедующей Его Христом[30]30
  См.: Ин. 4: 5–42.


[Закрыть], показывая тем самым, что Он открыт даже для людей, изначально заблуждавшихся.

Таких примеров в Евангелии очень и очень много, но если истина так легко укладывалась бы в любых религиозных системах, совершенно непонятно, зачем было Богу отправлять Сына Своего на крестные муки? Зачем святым отцам Церкви непременно надо было составлять и отстаивать Символ веры?

Совершенно очевидно, что истина во Христе имеет первостепенное значение для нашего спасения. Но каким образом Господь призывает людей, иначе исповедующих Бога? Есть ли у них возможность услышать Христа подобно самаритянке? Возможно ли, исповедуя иную веру, подобно милосердному самаритянину, быть настолько послушным совести, чтобы своими делами, даже не верой, а именно делами, вдруг сделаться христианами? Евангелие нам показывает, что такое в принципе возможно, но у нас нет достаточных оснований для того, чтобы распространять это правило на все и на всех автоматически.

Мы знаем, что истина и спасение – во Христе. Мы знаем, что за эту истину и спасение Церковь вот уже в течение двух тысяч лет готова идти на исповеднический подвиг, на муки и на смерть. И эта истина не может быть растворена в бесчисленных «полуистинах», в симпатичных на первый взгляд теософских[31]31
  Теософия (др. – греч. θεοσοφία – «Божественная мудрость») – еретическое учение о возможности непосредственного постижения Божественных тайн и общения с потусторонним миром
  .


[Закрыть] теориях, которые позволяли бы нам, так сказать, исповедовать некий «христианский буддизм» или искать какие-то подобия христианства, скажем, в суфизме[32]32
  Суфиизм – религиозно-мистическое учение в исламе, возникшее в VIII–IX вв. и получившее распространение в странах Арабского халифата.


[Закрыть]. Всем, дескать, хорош иудаизм, к нему бы еще немножко из Евангелия добавить, и цены бы ему не было! Однако заниматься такими искусственными построениями ни в коем случае нельзя. Это будет ложь, обман, это будет отступление от Христа.

Но и полагать, что Христос не способен спасать кого бы то ни было, где бы то ни было и когда бы то ни было, мы тоже не можем. Спасение – это Его дело. Господь пришел на землю именно ради того, чтобы всех спасти. Кроме того, нам известно и то, что Второе Его Пришествие и Страшный суд не наступят до того, пока каждый человек не встретится со Христом, пока Евангелие не будет проповедано по всему миру. А проповедь Евангелия – это не толкование священного текста, не беллетризованная информация о Спасителе, не историческая справка о Православии, не краткий курс лекций по догматике. Проповедовать Евангелие – значит добиваться того, чтобы апостольское, церковное свидетельство о Христе привело к личной встрече с Богом.

Я убежден, что нет на свете человека, в жизни которого хоть однажды не появился бы Христос. Вопрос состоит лишь в том, как человек на это событие откликнется. При этом абсолютно не важно, где он был рожден – на просторах Африки или Аравии, в просвещенной и ироничной Франции или в мультирелигиозной и мультикультурной Америке – и какие традиции впитал с молоком матери. Не может такого быть, чтобы Христос не нашел на земле человека! А вот после этого каждый из нас оказывается перед непростым выбором, только, к сожалению, далеко не все способны выбрать Христа. То есть можно встретиться с Богом и о твернуться от Него, как от незнакомца, а потом как ни в чем не бывало пойти проторенным путем дальше. Можно сделаться христианином, а можно христианином и не стать…

Евангелие описывает немало встреч с Господом. С Ним сталкиваются совершенно разные люди: и святые апостолы, и Иуда из Кариота, и понтийский Пилат, и несметное количество книжников и фарисеев. Увидеть Господа – еще не значит принять Его сердцем, как, например, сделала это самаритянка, которую Церковь почитает как мученицу Фотину. Встреча может оказаться и формальной, причем исключительно по нашей вине. Мы можем пройти мимо Христа, потому что Он нам окажется неинтересен… Самое же горькое в подобной ситуации то, что приходим мы в этот мир именно для этой встречи. Никакого другого смысла рождения человека на земле не существует!

Встреча с Господом вполне может оказаться и подспудной, прикровенной, когда человек даже вопреки религиозной или национальной традиции вдруг по зову сердца поступает по-евангельски.

Например, мы читаем: Кто напоит одного из малых сих только чашею холодной воды, во имя ученика, истинно говорю вам, не потеряет награды своей (Мф. 10: 42). С другой стороны, Ирод мог за секунду радикально измениться, если бы не принял решения об отсечении главы Иоанна Крестителя. Совесть твердила ему об одном, но он уступил зову похоти и потом до конца своих дней, слушая рассказы о Христе, боялся, что это Иоанн восстал из мертвых (Лк. 9: 7). Пилат тоже встретился с Господом, и что же? Иисус открывает ему глубочайшие смыслы бытия, а тот, выслушав, как ни в чем не бывало вопрошает: Что есть истина? (Ин. 18: 38) – и, умыв руки, разворачивается и уходит.

Что и говорить, страшно следовать зову Господню, куда проще сделать вид, что в душе нашей ничего не прозвучало. Мог бы остаться глухим к гласу Божию и Авраам, когда Господь повелел ему: Возьми сына твоего, единственного твоего, которого ты любишь, Исаака; и пойди в землю Мориа и там принеси его во всесожжение на одной из гор, о которой Я скажу тебе (Быт. 22: 2). Вот только «глухота» Авраама обернулась бы тем, что не стал бы он одним из прообразов страданий Христовых, не произошла бы его встреча с Господом.