Текст книги "Проклятие красной стены"

Глава 5

Алисия брела почти на ощупь, поскольку фонари, из-за экономии масла, горели не везде и очень тускло. Город начинал готовиться к войне. Все реже и реже встречались на ночных улицах стайки веселой молодежи с факелами в руках. Все чаще – хмельная солдатня, маркитанты и шлюхи всех мастей.

Девушка сильно хромала, но отказывалась замечать, что одна нога у нее босая. В спутанных, всклокоченных волосах – солома, репей и капли дешевого, дурно пахнущего вина, коим в питейных заведениях потчевали служилых багровые от постоянного пьянства хозяева.

Неизвестно, чем бы все закончилось для Алисии, если бы не невесть откуда взявшийся монах со своей ужасающей палкой, которой он орудовал так, что все, попавшие под горячую руку, разлетались, точно щепки, в разные стороны. Ее, Алисию, уже падающую во мрак греха и распада души, в прямом смысле выдернула за волосы сильная костистая рука, встряхнула и шлепнула по затылку. И этот голос – темный на цвет и бархатный на ощупь. Ей и вправду показалось, что она смогла потрогать голос своего избавителя.

Алисия в тот вечер потеряла девственность.

Впрочем, кого и чего ей бояться? Отцу наплевать не только на нее, но и на самого себя. Служанку она сможет поставить на место, если та хоть глянуть неодобрительно посмеет. Ее беспокоило только одно: не дай Бог забеременеть. Так глупо. С первого раза. Это невозможно. Невозможно. Она заламывала руки, обращаясь к небесам. Она так молода и очень хочет еще любви, и не с одним, а с десятками, сотнями сильных, одетых в военную форму мужчин. Она хочет их всех. И они все должны хотеть ее. Поэтому никакой беременности. Никакой. «Пресвятая Дева Мария, ты видишь мои страдания! Помоги мне!» Но только тот, кто хочет рассмешить Бога, рассказывает ему о своих планах!

Спустя полтора месяца Алисия и Брецлава покупали свои любимые пирожные у пана Бонифация.

– Как поживают прекрасные пани? – пирожник вяло улыбался уголком рта.

– Спасибо! Радуемся жизни! – Брецлава запихнула в рот огромный кусок. – А как поживает досточтимый пан?

– Пану, увы, очень грустно. Мирная жизнь кончилась. Жди больших неприятностей.

– Вы все еще боитесь войны? – Брецлава брезгливо сморщила нос.

– Мы всегда видим одно и то же: слабость побеждает силу. Если дитя разозлит великана, то великан уничтожит дитя. Но дитя играет в другие игры, не его дело – злить великанов. Разве не так?

– Ох, пан Бонифаций, вы все еще считаете нас детьми? – опять вставила Брецлава.

– Я хотел бы только одного: чтобы вас не коснулись кривые когти войны. Играйте в свои игры и будьте в радости. Но сегодня Алисия, смотрю, не очень красноречива.

– А-а. Да так. Ничего, пан Бонифаций… Я, хм, потеряла свою любимую куклу! – соврала девушка и быстро отвернулась.

– Я так и думал, пани Алисия, что вы потеряли свою любимую куклу! – снисходительно улыбнулся пирожник.

– Зря вы так, пан Бонифаций, – снова вмешалась Брецлава, – все девушки горюют, когда теряют любимые предметы своего девичества. Посмотрите на нас!

Брецлава крутанулась на каблуках, юбки взлетели.

– Еще немного, и к нам придут о-очень важные сваты!

– Самым счастливым человеком в браке был Адам. А знаете, почему? У него не было тещи!

Брецлава засмеялась, но, заметив, как потупилась подруга, умолкла.

– Алисия, да что с тобой сегодня?

– Пойдем, Брецлава! Прошу тебя! – Алисия потянула ее холодными пальцами за запястье.

– Сейчас. Война, пан Бонифаций, это всегда не только тяжело, но и прекрасно.

– Чем? – пирожник наклонил голову набок.

– Хотя бы тем, что мы будем сражаться за свободу! – вдруг с пафосом произнесла Брецлава.

– Свобода! Для некоторых это всего лишь желание быть никем! – грустно сказал пирожник, глядя на удаляющихся девушек. – Бедные дети! Они еще не понимают, что счастье – это благодатный плод жизненного уклада. Что спокойное течение жизни, которое день за днем взращивает твою душу в обычном труде, стоит гораздо больше любых потрясений.

Но девушки не слышали его. Они шли быстрым шагом от центра города к крепостной стене. Туда, где бились о кладку воды Днепра. И бликующие волны могучей реки пока еще розовели лишь от солнечного света.

Близко к воротам их не подпустила стража. Все прогулки по стене запретили. Вести о приближении московского войска были уже не просто досужими сплетнями заднепровских старух.

Девушки расположились у горелого дуба, половина которого рухнула на землю, а вторая наклонилась над папертью Успенского собора.

– Рассказывай! Что у тебя? Я же вижу, с тобой творится неладное! – Брецлава плюхнулась аппетитно полнеющим задом на поваленную лесину.

– Я была у Аиды!

– Ты ходила к ней! Зачем? О Боже! – Брецлава прикрыла рот пухлой ладошкой.

– Ты ведь все поняла. Все-е-е… – Алисия едва сдержалась, чтоб не взвыть на всю улицу.

– Да тихо ты! Успокойся. Давай по порядку.

Брецлаву нисколечко не волновало состояние подруги. Вообще сострадание она ощутила только однажды – когда сосед несколько лет тому назад при ней топил белого трехнедельного котенка. В остальных же случаях, что бы ни происходило, будь то казни, роды, торги, над всем довлело только одно – любопытство. И еще – дикое желание поучаствовать в какой-нибудь щекотливой интрижке.

– Аида сказала мне, что я… – Алисия зарыдала.

– Что ты?.. Ну же, Господи!

– Что я беременна!

– Пресвятая Богородица, Дева Мария! – Брецлава быстро перекрестилась.

– Что мне делать, Брец… – Алисия не смогла договорить из-за потока слез.

– От кого, знаешь?

– Да поди их разбери? Я даже не помню, сколько их там было!

– Это тогда? В тот вечер?

– Да. Других случаев не было. Мне там еще один монах помог. Спас! Просто вытащил меня за волосы из ямы.

– Монах! Ну и дела твои, Господи! Монахи шастают по питейным заведениям, а семнадцатилетняя девушка беременеет с первого раза от шестерых солдат!

– Брецлава, хоть ты бы пожалела!

– Из всего можно извлечь неплохую выгоду и провернуть достойную комбинацию. Ты собираешься еще к Аиде?

– А как ты думаешь? От плода как-то нужно избавляться!

– А я бы не торопилась, подруга! – Брецлава прищурила один глаз, что-то замышляя.

– Что ты имеешь в виду? Ну же, не томи, умоляю!

– Давно ли ты виделась с Боленом?

– Ах, как же я его люблю! Мы случайно встретились два дня назад на центральной площади. Он спешил по каким-то делам в администрацию.

– Он тебе нужен, Алисия! И чем быстрее, тем лучше!

– Мне-то он нужен, но нужна ли я ему? Раньше он никак не смотрел на меня, а теперь уж и подавно.

– Ты не поняла меня. Он тебе нужен, как твой, хм, понимаешь, любовник. Другими словами, тебе нужно с ним переспать. Да еще изобразить девственницу. Ну, последнее, в общем-то, несложно.

– Да ты в своем ли уме?! Эт-то как это?

– А вот так. Он должен с тобой переспать! Мужчину достаточно опоить вином, а уж затащить в постель после этого – дело плевое. Когда он поймет, что имел близость с девственницей, которая к тому же забеременела от него, то вынужден будет либо жениться, либо достать денег на операцию, и вообще! А дальше можно вить из него веревки до самой старости. Поняла?

– Поняла! – Алисия закивала.

– Знаешь, где он сейчас?

– Да, он обычно в это время выгуливает собаку.

– Хорошо. Значит, все нужно провернуть не сегодня, так завтра. В общем, чем быстрее, тем лучше. Значит так, хорошего вина и немного снотворного я добуду. А дальше дело в шляпе! Не грусти, подруга. Где твой отец?

– Он где-то вылавливает партизан!

– Вот и отлично! Служанку ты можешь отослать к какой-нибудь подруге, чтобы посидела у нее два-три часа?

– Да. Это совсем не сложно. Она и сама, пока отца нет, где-то часто прохлаждается.

– Они любят прохлаждаться! Но есть одно «но»! – Брецлава вскинула указательный палец.

– Что это за «но»?

– Я тоже не должна просто так стараться.

– Что же ты хочешь?

– Что все хотят, того и я желаю! Денег, конечно!

– У меня нет денег!

– Не сейчас, глупая. А когда все получится и ты станешь богатой. Вот тогда про меня не забудь! Ну что, по рукам?

– По рукам.

– Ладно. Тогда я пошла готовиться. Замысел у нас очень непростой, поэтому продумать нужно все до мелочей. Завтра, Алисия. Завтра ты будешь самой счастливой.

Брецлава чмокнула подругу в щечку и помчалась вверх по улице, постукивая башмачками.

Алисия еще немного посидела на упавшем стволе, размышляя о будущем. Настроение у нее заметно улучшилось. Когда последние полосы сумеречного света окончательно растворились и в небо выкатилась луна, которую, словно монету, ночь пробовала на зуб, девушка поднялась и не торопясь зашагала в гору по извилистой тропинке. Ей не хотелось идти к дому главными улицами, поскольку всюду мерещилась пьяная солдатня или осуждающие взоры горожан. Ощущение, что об изнасиловании знает весь город, не покидало ее. Город действительно знал и конечно же говорил. Но разговоры об этом деле тонули в спорах о предстоящей войне и слухах, которые просачивались из тех областей, где она уже началась.

Проходя мимо острога, где томились, ожидая своей участи, узники, Алисия увидела того самого высокого монаха. Он стоял, опершись на посох, и напряженно вглядывался в зарешеченные окна. Девушка низко наклонила голову и бесшумной тенью проскользнула в стороне, чтобы не попасть в круг света нещадно чадившего масляного фонаря.

А Москва приближалась ходко и уверенно. Уже взяли Трубчевск и Дорогобуж, пала Белая. Полки нового строя московского войска показывали чудеса храбрости, стойкости и настоящей боевой дисциплины, которая раньше у них сильно хромала. Шведские наемники тоже дрались отчаянно, отрабатывая жалованье. А оно было положено московским царем очень немалое. В общем, все у москвичей шло неплохо, разве что при войске отсутствовала тяжелая артиллерия. Впрочем, особой надобности в ней пока не было. Вполне обходились семью легкими мортирами. Города брали с марша, да и слово «брали» не совсем подходило. Во многих городах, узнав о приближении московского войска, люди поднимали восстания, и польские гарнизоны вынуждены были распыляться на два фронта: гасить волнения и готовиться к встрече с регулярной армией. Ликовали в Кремлевских палатах, радовался народ, воевода Михаил Борисович Шеин уже видел у своих ног не только Смоленск, но и всю Ливонию.

Как обычно, Болен в тот злополучный вечер выгуливал своего Чака, пса благородных французских кровей, в тени вязовой аллеи неподалеку от дома. Каменное здание принадлежало когда-то смоленскому боярину. Но война распределила все по-своему. После взятия города польскими войсками дом достался покойному отцу Болена, проявившему мужество в битве, но скончавшемуся через два года после победоносного завершения кампании. Следом за отцом и мать отправилась в иные миры, в царство вечного и безмятежного покоя. Болен и его сестра-двойняшка Агнешка остались сиротами. Им недавно исполнилось по двадцать лет. Они стойко перенесли потерю родителей, поклявшись на их могиле никогда не расставаться.

Болен заметил бежавшую к нему со всех ног Брецлаву и на всякий случай подозвал пса.

– Благородный пан! Благородный пан! – Брецлава взволнованно кричала издали, размахивая одной рукой, а другой придерживая широченные юбки. Выходило у нее очень искренне, так, что молодой человек ничуть не усомнился в том, что произошло что-то из ряда вон плохое.

– Подходите ближе, пани. Не беспокойтесь. Он вас не тронет! – Болен взял Чака за загривок.

– Пан не откажет в милости?! Ведь не откажет, да? – Брецлава глубоко дышала, сдувая со лба прилипшие волосы.

– Говорите, в чем дело.

– А-а, дело в том, что пани Алисия упала в обморок.

– Тогда вам нужен врач. Я навряд ли чем-то смогу помочь.

– А-а, да-да, конечно, врач. Я за ним сбегаю. Но, понимаете ли… э-э. Пани Алисия упала прямо на ступеньках, и я не смогу одна занести ее в дом и уложить на кровать. Как же можно оставить ее на улице?

– И нет слуг?

– А-а, дело в том, что пани отправила служанку куда-то, и та вернется только к утру. Вот такие у нас неполадки, благородный пан.

– Хорошо. Я сейчас заведу Чака домой и помогу вам.

– Помогите, благородный пан. Не просить же незнакомых людей. Что ведь могут подумать. Да еще эти вечно пьяные солдаты!

– Все-все. Я понял. Ждите меня.

Болен скомандовал псу, и они побежали к порогу своего дома. Брецлава, закусив нижнюю губу, осталась стоять на месте, представляя себя богатой, успешной и влиятельной. Болен вернулся через минуту. Они помчались сквозь вязовый парк по причудливым теням деревьев, шурша листвой.

Разметавшуюся у самых ступенек Алисию было видно аж за пару десятков шагов: облако белых волос, почти такие же белые открывшиеся нижние юбки. Брецлава в этом смысле открыла у себя настоящие таланты большой художницы.

– Вот-вот, пан Болен!

– Я все вижу, Брецлава. Мы сейчас поможем ей.

Болен поднял на руки «больную» и по высоким ступенькам понес в дом. Брецлава дышала ему в спину. Войдя в комнату, молодой человек огляделся.

– Зажгите свет, Брецлава! Ни черта лысого не видно!

– Да-да, сейчас! – повозившись в углу, Брецлава зажгла светильник.

– Ну, вот и ладно! – Болен уложил Алисию на кровать. – Чего вы стоите?! Идите за врачом.

– А вы тогда тут покараульте. Не уходите!

– Даю слово.

– Давайте я ей пока умою лицо, – Брецлава обмакнула конец полотенца в тазик с водой.

– Да не тяни же время! – Болен нервничал.

– Все-все, уже бегу.

Девушка выскочила в коридор и плотно прикрыла за собой дверь.

Когда стук башмачков растворился в холодной ночи, пан подошел к окну и стал смотреть на летящую с веток листву, которую подхватывал целыми пригоршнями беспокойный ветер. Он думал об Анжеле Соколинской, племяннице главы города. Вот уже год, как Болен не мог думать ни о ком другом. Где бы он ни находился, перед мысленным взором всегда возникала любимая девушка. Иногда он начинал разговаривать с ней вслух, не замечая удивленных взглядов и снисходительных улыбок. Анжела тоже не представляла своей жизни без Болена. Назревала свадьба. Пан Соколинский дал добро и обещал поддержать молодоженов. Если бы не эта треклятая война!

– А-а-х!

Он обернулся на голос.

– Как вы себя чувствуете, пани?

– Где я? Что со мной? – Алисия прерывисто дышала, поднеся ко лбу бледную руку.

– Похоже, с вами случился обморок. Нужно благодарить Бога: при падении вы не получили увечий.

– Да-да.

– Я обещал вашей подруге побыть с вами, пока она сходит за врачом!

– Я вам очень-очень признательна.

– Может, вы чего-нибудь хотите?

– Если только немного разбавленного вина. Вон там, в кувшине. Подайте, пожалуйста. Не снизойдет ли пан отведать угощения? О-о, конечно, разбавленное только для таких некрепких девушек.

– Да, разбавленное вино немного взбодрит вас, – Болен налил вина и протянул Алисии. – Ну, вот и щеки порозовели.

– Только не бросайте меня. Я боюсь оставаться одна.

– Я обещал. Вам не стоит волноваться. Где, вы говорите, неразбавленное?

– Да-да, конечно! – Алисия захлопала в ладоши. – Вот бутылка возле окна. Початая, правда. Но это я как раз и отливала в кувшин, чтобы разбавить.

– Ничего страшного. Стаканчик-другой и мне не помеха.

Густое красное вино с приветливыми бульками полилось из бутылки.

– Ну, ваше здоровье. Надеюсь, все у вас будет хорошо.

Он выпил маленькими глотками полный стакан и тут же налил еще. Второй Болен уже не осилил. Перед глазами все поплыло, закачались стены, заплясало единственное окно. Он попытался взяться за подоконник, но неведомая сила потянула его назад, рука ухватилась за край скатерти, на пол полетели кувшин, вазон с цветами и глиняные плошки.

Глава 6

Марций не шел, а бежал по тесным улочкам Рима, где располагались многоэтажные дома для плебса. Ему вдруг стало душно в родном городе с его крохотными жилищами-инсулами, из окон которых то и дело опрокидывались горшки с испражнениями; с его термами, где мылись все вместе, заражая друг друга тяжелейшими болезнями. Шутка ли – если у тебя нет раба, чтобы потереть спину, ты можешь потереться спиной о стену. Да-да. Соскобы от этих стен ловкие торговцы потом продают, чтобы топить ими дома. Только богатые римляне, да и то не все, могли позволить себе собственные дома и роскошные виллы. Остальные же задыхались в скотских условиях и едва доживали до сорока лет.

Человек может привыкнуть ко всему. Но иногда…

В доме Публия Спора случилась беда. Одна рабыня, не выдержав постоянных издевательств, задушила своего господина. Следствие по делу об убийстве Спора провели очень быстро и, можно сказать, ловко.

Чувство собственности, выросшее у римлян до уродливых размеров, побудило их разработать монументальный свод гражданских законов, который открывал широкое поле деятельности для преторов. Расследования находились в ведении многочисленных судов и мало кого волновали, кроме случаев, связанных с политикой. Простота дознания сочеталась с крючкотворством цивилистов. Здесь не было тюрем, где преступники отбывали бы свои сроки. В римских темницах злоумышленники только ожидали соответствующей преступлению казни.

Приговоренных к смерти граждан отправляли за пределы Священного города. Одних топили, сбрасывая с моста Сублиция за Тригеминскими воротами, других скидывали с Тарпейской скалы, третьим рубили головы топором в предместьях. Хуже всего обходились с рабами, применяя к несчастным самые чудовищные пытки и казни.

Не успел Марций приблизиться к древнему узилищу возле Капитолия, стены которого были сложены из мрачного альбанского камня, как боль грубо полоснула его по сердцу. Он увидел процессию приговоренных к смерти. Мальчишки бежали следом, хотя путь до места казни отлично знал весь город. Марций сам не раз прогуливал занятия в дни казни рабов. Более того, это было единственным отступлением от дисциплины, за которое не бранили педагоги, считавшие, как образованные люди своего времени, что подобные зрелища столь же необходимы для воспитания, как и бойни в амфитеатре.

Какой-то бродяга подтвердил Марцию, что это рабы Спора, и пойдут они через Субуру, и поднимутся к Эсквилинским воротам, где раскинулось поле – место казней. Марций не был христианином, но, карабкаясь за ужасной процессией на Эсквилин, он вдруг захотел помолиться.

– О Христос, – пробормотал он, – ты способен на все, даже заливать божественной водой ось человеческой свободы, облегчи страдания Геркулесу, и я поверю, что твой разум совершеннее моего!

Молодой человек хоть отчасти и разделял скепсис в отношении различных верований, но все же его давно тяготило то, что к древним богам нужно подходить только лишь с практической точки зрения. Например, если тебе необходимо что-то получить от жизни, то достаточно принести жертву тому или иному божеству.

Впереди виднелись копья солдат. Марций стал пробиваться сквозь толпу, обуреваемую любопытством. На казнь вели жалкую фамилию Спора, и среди приговоренных оказался Геркулес. Какой-то солдат нес перекладину, предназначенную для Амитабхканьяла, поскольку тот и без груза едва передвигал ноги, опираясь на посох.

Профессиональные палачи, обладавшие опытом и сноровкой, загоняли гвоздь в запястье через узкое пространство между костями, при этом рассекая срединный нерв, отчего большой палец подтягивало к ладони.

Затем начиналось долгое ожидание – распятые на кресте умирали от удушья. Они приподнимались на израненных ногах, чтобы несколько раз глотнуть воздуха, пока нестерпимая боль не вынуждала их вновь обвисать на гвоздях. Когда сил на это не оставалось, обреченные теряли сознание. Чтобы прикончить приговоренного, упорно продолжавшего дышать, достаточно было перебить ему голени.

Марций остановился напротив распятого Геркулеса.

– Ну что скажешь? Ты, наконец, почувствовал ложность твоего учения?! Ты хотел избежать связанных с перерождением мук и во имя этого отвергал желания плоти, но почему на тебя обрушилось худшее из страданий – чудовищная, ничему не подвластная боль? Задача, Геркулес, не в том, чтобы избегать страданий, а отыскивать в них смысл и цель. Платону это не удалось. Никому не удалось. И только христианский Бог несет с собой откровения!

Обессилевший Амитабхканьял приподнимался и опускался быстро – ему оставалось страдать недолго. Пользуясь мгновением, он выдохнул:

– Опыт великолепен! Я обязательно дам знать, если в другой жизни стану христианином… Белым христианином!.. – индиец обвис на гвоздях и захрипел.

– Добейте его! – обратился Марций к преторианцу, протягивая монету.

Солдат хмыкнул и одним ударом перебил тощие черные голени индийца.

– Еще одна монета, и это, – преторианец взял в руки посох Амитабхканьяла, – тоже можно будет забрать!

Рим лежал в пепле. Едва ли не треть города захлестнул огонь. Сгорели в основном трущобы бедноты и районы с многоэтажными домами.

Преторы торопливо вели следствие. Нерон изображал гнев, требуя наказать виновных. Наконец слово взял префект. После длинного, но ясного и точного обзора вопроса он огласил вывод: чудовищный удар, потрясший Вечный город – дело рук христиан. «Эта секта, – заявил префект, – крайне опасна. Это следует из особенностей, присущих ей! Государство должно защищаться и карать!». О каких особенностях шла речь, префект не пояснил. Он лишь добавил, что члены этой секты неустанно говорили о какой-то катастрофе, ждали ее и даже бесконечно радовались, когда несчастье произошло. И все. Этого уже было предостаточно.

За христиан попытался заступиться Сенека, который понял, что префект старается, обвиняя секту, вывести из-под подозрений принцепса. Старый мудрец сказал, что среди поджигателей и распространителей пожара было больше любителей пограбить, чем кого-то еще, и, возможно, в этой толпе попадались и христиане. Что нужно тщательно провести расследование, а не наказывать всех скопом. «Наши законы не могут унизиться до преследования каких-то учений, самые соблазнительные из которых лишь указывают на некую вероятность, не более, а наихудшие и вовсе лишены смысла. До тех пор, пока Рим будет оставаться Римом, пока у нас сохранится хоть малейшее представление о законности и праве, мы не сумеем объявить христианскую религию вне закона». Этими словами философ закончил свою речь.

После долгих препирательств слово наконец взял принцепс:

– Да будет так! Разве, пережив подобные испытания, народ не имеет права развлечься? Я един душой с народом, и могу без ложного стыда заявить: казнь христиан станет превосходным зрелищем! Не каждый день толпы поджигателей сами превращаются в жаркое. А что касается Сенеки, так он сам, клеймя зрелища в амфитеатре, кутаясь в плащ с капюшоном, тайно наслаждается вакханалиями блудниц и прислуги. Разве не так, Сенека? Тебе стоило бы сейчас покраснеть! Ты будешь оплакивать христиан, но сам-то непременно пойдешь взглянуть, как они дохнут!

Все эти события произошли спустя полгода после казни рабов Спора. Марций уже несколько месяцев посещал тайные собрания христиан и даже начал поститься, и это сразу сказалось на его внешности. Он похудел и стал выглядеть как девятнадцалетний юноша. Переломом в жизни послужила встреча с одним пожилым христианином, с которым он познакомился в общественных латринах через две недели после разговора с Геркулесом.

– На поле казней, – тяжело выдохнув, обронил Марций, – я когда-то обратил внимание на разницу в поведении обычных рабов, которые никогда не готовились умереть таким образом, и отпетых разбойников. Раб изо всех сил приподнимается на изувеченных ногах, чтобы сделать глоток воздуха, ибо несчастнейший из людей держится за жизнь. И если это здоровяк, то агония затягивается надолго. Зато разбойник, окинув полным ненависти взглядом толпу, резко повисает на гвоздях и быстро умирает, не дав насладиться зрелищем своих мучений. Почему Иисус не поступил так? Ведь он был высокого роста и крепкого сложения?

– Иисус хотел говорить, а вещать он мог только в верхней точке, – ответил христианин. – Если честный плотник переймет тактику у закоренелого бандита, он умрет, не успев покаяться!

– Один человек рассказал мне, что ангел вытащил из тюрьмы Ирода некоего Петра. Освобожденный начал потом ходить по воде и даже воскресил мертвого! Неплохое было времечко!

– Господь творит чудеса для нас или нашими руками для своих целей. Благодать не осенит тебя, если ты просишь о ней ради собственных нужд.

– Если речь идет о служении Богу, то и чудо возможно?

– Несомненно. И я хотел бы одарить тебя верой. Величайшим из всех чудес.

– Я постоянно жил обманом. И нередко доводил окружающих до отчаяния. Но всегда старался действовать из лучших побуждений, поскольку никогда не считал себя глупцом. А что тогда делают узколобые, движимые дурными стремлениями?

– Тебе кажется, что человек – просто игрушка недоразумений и случайностей? И все, что мы делаем как будто во благо, приносит сплошные разочарования?

– Чем лучше намерения, тем огорчительнее последствия! – Марций уставился на изображенного на полу дельфина.

– Мы уже много лет проповедуем любовь, а взамен получаем ненависть. А все потому, что благая весть Иисуса Христа привела лукавого в чудовищную ярость. Ничто его так не бесит, как добрые намерения. Стоит кому-то пожелать людям добра, как Сатана уже мчится, чтобы все извратить и опорочить. Мы используем сейчас много слов, пытаясь рассказать то, о чем говорил Иисус, а между тем лучшего оратора, чем Он, я не встречал. Несмотря на, в общем-то, небогатый словарь. Хм. Я сам видел Его воскресшего, как вижу тебя. Однажды вечером, когда мы ели, сидя рядом, я даже дотронулся до его руки.

В полутьме латрин Марций почувствовал, как христианин дотронулся до его запястья. Но он не отдернул руку, хотя касаться друг друга в таком месте считалось верхом непристойности.

– Кто же ты? – молодой человек тяжело дышал от волнения.

– Ты не выйдешь отсюда, пока вера не осенит тебя. Это говорю тебе я, старый рыбак, сын рыбака. Иисус умер за тех, кто хотел уверовать, ибо это первый урок любви к нему. Приходи сегодня вечером.

И старик нарисовал на влажном полу символ, по которому можно было узнать место, где собирается секта.

Марций стал посещать собрания христиан. Среди них была рабыня невероятной, очень глубокой и пронзительной красоты. Ее звали Цезония. Она-то и притягивала молодого человека. Впрочем, на собраниях они боялись даже смотреть друг на друга. А повстречать девушку просто так на улице Марцию никак не удавалось. Чтобы увидеть влажные глаза, вздымающуюся под складками одежды грудь, белые руки с длинными, чуть дрожащими пальцами, он пускался на все. Обманывал домашних, изображая из себя пьяницу, который всю ночь якобы таскался по пивным заведениям с блудницами. Или говорил, что идет в гладиаторскую школу на Аппиевой дороге. А школа эта пользовалась такой репутацией, что следить за Марцием никто не хотел, и ему верили на слово.

Но пришла беда! Свирепый пожар испепелил Фламиниев цирк, гигантский деревянный амфитеатр Нерона и даже обветшалый цирк Тавра к югу от Марсова поля.

С начала сентябрьских ид чередой пошли забеги, ристания, травля диких животных и состязания атлетов. Но все ждали самого главного – казней приговоренных к смерти христиан. Этих несчастных бросали под ноги слонам, отдавали на растерзание диким животным, подвергали всевозможным пыткам, известным из легенд и мифов. Детей, зашитых в звериные шкуры, на глазах матерей преследовали свирепые псы. Самих женщин рвали на части обезумевшие от крови пантеры. Творческий гений принцепса воплотился в первой попытке ночного освещения города. От Рима до садов Ватикана Триумфальную дорогу и мост освещали облитые смолой и посаженные на кол или распятые христиане. Запах горелого мяса и нечеловеческие крики наполняли воздух. Живые факелы двигались вверх-вниз по кресту, поражая видавший виды римский народ новым зрелищем.

Марций, как обезумевший, метался по городу, пытаясь отыскать Цезонию среди приговоренных, пока страшная мысль не озарила его. Все же он еще оставался римлянином. Он поставил себя на место палачей… Конечно, Цезонию должны готовить к порноспектаклям.

После долгих уговоров и внушительного вознаграждения Марция допустили в виварий. Его повели мимо загонов, где обитали львы, медведи, пантеры, слоны, олени, страусы. Были даже бассейны с плескающимися тюленями, гиппопотамами и крокодилами. Попадались и вполне обычные животные: лошади, ослы и даже простые деревенские быки. Именно здесь устроители спектаклей брали зверей для своих умопомрачительных постановок.

– Что интересует приятного молодого человека? – спросил дрессировщик. Он был настолько волосат, что напоминал медведя, а не человека.

– Я друг принцепса. И хочу устроить необычное зрелище для него! – соврал Марций, отводя взгляд.

– О, тогда мне есть что показать. Не стоит задерживаться. Труд мой, мягко говоря, не прост. Представь себе, уважаемый господин, что козел или осел не испытывают естественного влечения к женщине, и приходится идти на хитрости, иначе они не сыграют своей роли. Животное нужно долго содержать в одном помещении с женщиной и все время смазывать ей промежность кровью течной козы или ослицы. Возни с этим, я скажу, ты даже себе не представляешь, сколько.

– Разница между людьми и животными в том, что животные не знают, что должны умереть в жутких муках, – Марция передернуло.

– У меня есть одна красивая рабыня, ей предстоит выступить на подмостках театра Помпея. Эта пьеса не сходит со сцены уже двести лет. Идем, я покажу тебе. Какие восхитительные формы! М-м-м-ля-ля. Какая красавица. Будь я на месте осла, то репетировал бы с ней день и ночь.

Они добрались до нужного стойла. В углу, опустив голову, сидела Цезония, прикованная за лодыжку короткой цепью, чтобы невозможно было удавиться. В противоположном углу здоровенный калабрийский осел с кроткими глазами и невероятными по размерам половыми органами натягивал привязь, пытаясь достать ту, от которой исходил несравненный аромат податливой ослицы.

– Ну как? У меня у самого, признаться честно, шкура на спине встает дыбом.

– Принцепс будет доволен, – Марций проглотил жгучий комок в горле. – А сколько она может стоить?

– Ни-ни. Даже не мечтай об этом, почтенный господин! Ее уже заприметили. Бывали случаи, когда я заменял актрис, но не в этот раз.

– Хорошо. Состояние этого осла действует на меня заразительно. Но, если калабриец не станет возражать, не мог бы ты оставить меня на несколько минут с этой красоткой?

В руке Марция соблазнительно блеснули золотые ауреусы.

– О, это против всяческих правил! Но я позволю уговорить себя. Мне нужно срочно полечить ногу одному африканскому слону. Настоящий убийца!

Как только дрессировщик удалился, Марций перепрыгнул загородку и бросился к ногам Цезонии.

– Я люблю тебя! Любил всегда. С первого взгляда!

– Зачем сейчас говорить о любви? – Цезония прямо посмотрела в глаза Марцию.