Текст книги "«Царство свободы» на крови. «Кончилось ваше время!»"

Алексей Волков
«Царство свободы» на крови. «Кончилось ваше время!»

Пролог
Сибирская республика

1

Снаружи властвовала холодная безлюдная бесконечность, словно речь шла об иной планете, ни следа человека, одна вековечная зимняя тайга, да порою – заснеженные проплешины, не обработанные поля, а возникшие сами по себе, из-за давнего пожара, еще по какой причине…

– Слушайте, конец этому когда-нибудь будет? Или мы весь остаток жизни обречены ехать и ехать сквозь леса и снега?

Том оторвался от окна и обвел взглядом своих спутников. В глазах солдата светилось легкое безумие вперемежку с отупением. Но действительно, уже который день дорога тянулась и тянулась, и не было ей ни конца, ни края.

– Будет, – хмыкнул сидевший напротив Рич. Ему все было ни по чем. – Мы же откуда-то выезжали, и раз возвращаемся, то и обязательно вернемся. Рельсы ведь кончаются.

– Мне уже не верится, – вздохнул Том.

– Брось! Подумай о другом – на родине сейчас наступили не лучшие времена. Сам же знаешь. Лучше уж переждать их, мотаясь по здешнему глухоманью. Опять-таки, всегда есть возможность провернуть бизнес и заработать доллар-другой.

На правах старослужащего, находящегося здесь едва ли не год, Ричард относился к новичкам с определенным снисхождением. Нет, гонял, и гонял сильно, но под настроение мог иногда и помочь, и уж во всяком случае, учил жизни и разным способам сделать ее более приятной, а, главное – полезной.

– Лучше давайте чуток выпьем, – Рич извлек откуда-то большую бутыль с прозрачной жидкостью. – Настоящий первач!

Последнее слово было произнесено на варварском местном языке. Но что поделать, если некоторые понятия не переводятся? Зато довольно быстро усваиваются вместе с поглощением вполне материального продукта.

– А сержант? – подал голос еще один молодой, Джон.

– Не на стоянке. Это на станции держи ухо востро. Аборигены только и смотрят, как бы чего спереть. А нам еще до ближайшей станции ехать и ехать, – успокоил всех Рич.

Правда, выпили с осторожностью, прислушиваясь, не идет ли кто по вагонному коридору.

– Вот этим и хороша дорога. В лагере гоняют, только держись, а тут – сиди себе, да получай удовольствие, – Рич с видимым наслаждением закурил сигарету. – Сержант – тоже человек. Думаете, он сейчас не принимает?

Новички мало что думали по данному поводу. В их глазах сержант являлся подобием дьявола. Человеком, чьи помыслы направлены исключительно на то, чтобы сделать службу солдат невыносимой.

– А если унюхает?

– После того, как выпил сам? – скептически отозвался Рич. – Думаете, он сейчас не принимает? Уж нет! В лагере – загоняет, а здесь, в дороге, имеются негласные поблажки. Так что, давайте еще по чуть-чуть.

Но повторить не получилось. Вагон неожиданно повело в сторону, а затем он вообще вздыбился. Люди, вещи – все устремилось вперед, и дальше последовал неизбежный удар.

Один из рельсов почему-то оказался не закрепленным на шпалах. Колеса локомотива наехали на него, и тут же рельс ушел в сторону. Беда была бы не столь велика, если бы состав едва полз, однако на б еду как раз здесь дорога шла под уклон, и машинист развил весьма приличную скорость. Дальнейшее определялось массой и движением.

В этом месте насыпь возвышалась довольно высоко, вдобавок, дорога как раз отклонялась от прямой в очередном повороте, и паровоз на полном ходу полетел вниз.

Вагоны, почти два десятка товарных плюс – классный с охраной, напирая друг на друга, заваливаясь, последовали следом. Страшное дело – крушение посреди безлюдной тайги.

Люди появились неожиданно быстро. Еще не стих окончательно грохот, как среди зарослей промелькнул один, затем – другой силуэт, и скоро через глубокий снег к дороге устремилась целая толпа разнообразно и тепло одетых мужчин. Бороды были покрыты инеем, от дыхания вырывался пар, и вообще, передвигаться по сугробам было крайне нелегко, однако таежных жителей подобные мелочи явно не смущали. Подумаешь, невидаль – снег в тайге!

Голова раскалывалась. Как и остальное тело. Боль заглушала все, и даже для испуга не оставалось места. Как, впрочем, и для каких-либо мыслей. Кто-то рядом стонал, протяжно и жалобно, но пока не было сил открыть глаза и посмотреть.

Лежать было неудобно. Под телом явно находилось что-то жесткое и угловатое. Вдобавок, что-то тяжелое навалилось сверху, не давало дышать, и чисто инстинктивно Том попытался выбраться из-под привалившего его груза. Руки не слушались, дополнительный вес оказался явно велик, и отпихнуть его было невозможно. Как оказалось – еще почти и некуда. Куда ни ткнись, повсюду были какие-то препятствия. Потребовались определенные усилия, чтобы вспомнить – дело происходит в вагоне. Сразу вспомнилось и другое. Вставший на дыбы пол, летящая навстречу перегородка, вещи, посыпавшиеся с верхней полки, чей-то крик…

И появился страх. Всеобъемлющий, мгновенно лишающий проблесков сознания. Вокруг – бесконечные просторы с редкими вкраплениями жилья, и никаких шансов добраться до людей, даже если ты здоров. Тем более – на помощь извне. Страх придал сил. Каким-то образом удалось выбраться из-под улегшегося сверху тела. А потом послышался удар, потянуло холодом и чьи-то руки выдернули Тома, потащили куда-то наружу.

«Помощь… Спасен…» – промелькнула радостная мысль. Вот только, если бы еще прошла боль…

– Виктор Леонидович! Живых нашли! – оповестил один из таежников.

Фраза предназначалась тому, кто явно был главным среди прибывших. Среднего роста, средних лет, обросший светлой бородой, в шубе, с виду практически не отличимый от остальных, разве что, несколько крючковатым птичьим носом и пронзительным взглядом темных глаз, мужчина, как мужчина, но тем не менее, именно его слушались и именно он отдавал приказания. Так, словно мысль об ослушании никому не приходила в голову.

– Много? – осведомился Виктор Леонидович.

– Шестеро. Но трое даже на ногах не стоят. Остальные получше маленько.

Из-за спины главаря немедленно выдвинулся еще один таежник. Черноволосый, с широким лицом и начинающей седеть бородой. Крепкую стать мужчины можно было разглядеть даже под толстой шубой, Он был одним из немногих, кто помимо неизбежной винтовки носил еще и шашку, и теперь правая рука словно сама собой легла на рукоять.

– Действуй, Аким, – кивнул главарь на невысказанный вопрос. После чего сразу отвернулся, считая проблему решенной. – А что в других вагонах?

– Как вы и говорили – пушнина.

– Тогда чего ждем? На все про все у нас часа три-четыре.

Молодецкий посвист разнесся далеко по окрестностям, и, повинуясь зову, из чащи по просеке один за другим стали выныривать запряжки с санями.

Немедленно закипела работа. Таежный люд сноровисто принялся перегружать товар на возы. Кому какое дело, что неподалеку у классного вагона стояли и лежали уцелевшие солдаты? Тем более что там уже находился Аким.

Зачем тратить патроны, когда есть остро отточенный клинок? Только далеко не каждому нравится наблюдать процесс отделения души от тела, а голов – от туловища.

С другой стороны, звал ли кто чужих солдат? Какие тогда претензии? Разве, к тем, кто наделен властью. Их бы сюда – да не дотянуться.

Ранние зимние сумерки еще не успели упасть на землю и небо, как возы с поклажей скрылись в тайге. Следом исчезли люди. И лишь валяющиеся пустые вагоны, да локомотив напоминали о недавнем крушении.

Плюс – мертвые тела. Когда это железнодорожная катастрофа обходилась без жертв?

2

Каратели появились совершенно неожиданно. Небольшая деревенька стояла прямо посреди тайги, так, что вековые деревья с трех сторон вплотную подступали к самой околице. По зимнему времени жители сидели по домам, нечего делать на трескучем морозе, даже непоседливая детвора предпочитала отсиживаться поближе к теплым печам и там заниматься своими играми, и заметить отряд было элементарно некому. Лишь в последний момент зашлись тревожным лаем собаки. В окнах промелькнули лица сибиряков – надо же посмотреть на причину переполоха, а головные всадники уже вступали в поселок, и над лошадьми вставал пар.

Большая часть карателей передвигалась на санях, старательно укрываясь от холода шубами. Лишь посреди дворов они с видимым трудом повылазили наружу, спрыгнули, потянули следом винтовки. Насколько можно было судить с первого взгляда, тут перемешались солдаты Сибирского правительства с кем-то из иностранного контингента, вроде, с американцами. За последние годы даже жители таежного глухоманья худо-бедно научились различать одних иностранцев от других. Тут же вообще не столь далеко железная дорога, и даже до ближайшей станции можно добраться меньше чем за день. А уж поезда в момент домчат хоть на край света. Хочешь – на восток в Хабаровск или Харбин, хочешь – на запад в Омск, а то и вообще на Урал.

Главным в отряде явно был иностранец. Впрочем, как всегда в подобных случаях. Хоть к гадалке не ходи – вон он, не слишком поворотливый из-за дохи, один нос торчит наружу, зато рядом явно двое своих. Русские лишь поддакивали, да кивали в ответ на отдаваемые высокомерным тоном распоряжения.

Первые были понятны без перевода. Разумеется, явившимся нужен был староста. Он и пришел сам, не дожидаясь розысков и понуканий. В летах, с длинной бородой, в накинутом тулупе и мохнатой шапке, смотревший настороженно, да и как иначе?

С самой великой бескровной деревни в Сибири жили без власти. Прежде у Временного всероссийского правительства, затем – у независимого и формально постоянного местного элементарно не доходили руки до всевозможных таежных уголков. Все отнимали текущие дела – различные заседания, совещания, выступления, постановления, дележ портфелей, в конце концов. И так – из года в год. Когда же очередной кабинет вспомнил, что помимо городов существуют другие поселения, было уже поздно. Крестьяне привыкли никому ничего не платить, и не желали слушать о налогах.

Деньги правительству требовались. И много денег. В первоначальной эйфории было набрано множество займов как у иных государств, так и у частных лиц за рубежом, но почему-то никто не подумал о неизбежной расплате по счетам.

Продавалось все, что удавалось продать. Лес, хлеб, пушнина… Огромные участки в покрытие долгов отдавались в концессии на самых льготных условиях. А вот налоги пришлось выколачивать в буквальном смысле слова. Сбор напоминал классические походы князей с дружинами на подвластные земли. Только на место князей заступили уполномоченные от демократически избранного правительства (разумеется, сами министры подобной работой не занимались, у них свои дела), а роль дружин играла армия. Все равно для внешних войн она не годилась хотя бы в силу технической оснащенности, да и с кем воевать? До слабых далеко, а с сильными – страшно. Зато с собственными мужиками – самое то. Народ по натуре – подлец. Понимает свободу в своем смысле, как предлог не содержать государство, и совсем не хочет взять в толк – народные избранники отчаянно нуждаются в деньгах и на покрытие займов, и на различные прожекты, и просто на текущие дела. Один управленческий аппарат разросся в полном соответствии с территорией, а содержать его требовалось так, чтобы перед заграницей было не стыдно. Дыры в бюджете разрослись настолько – пришлось закрыть многие школы. Не столь велика получилась экономия, только копейка к копейке, и все меньше хронический дефицит средств.

Иногда налоги удавалось взять под угрозой оружия, порою же – приходилось вести самые настоящие бои. Жители массово уходили в партизаны. Кто – под самыми различными лозунгами – от интернационально-коммунистических до реакционно-монархических, а кто и вообще без лозунгов. Практически по всей территории шла необъявленная война, где амнистии чередовались с карательными акциями, победы – с поражениями, и не было конца затянувшемуся действу. Небольшие иностранные контингенты, британские или американские, вмешивались лишь в крайнем случае, когда речь шла об интересах подданных этих стран, да и то, всякий раз на усиление привлекались сибирские части и подразделения.

– У нас все уплочено, – не дожидаясь вопросов, заявил староста. – Пройдемте в дом, покажу расписки.

– Посторонних в последние дни видели? – проигнорировал сказанное один из русских. И не понять, кто – командир, или комиссар. Последние были обязательны. Власть упорно не доверяла собственным военным.

После отмены погон звания определять стало трудно. Летом – еще полбеды, но зимой, когда военные носили кто что горазд, и не затрудняли себя пришиванием на рукава новоявленных шевронов, чин часто оставался загадкой.

– Видали посторонних, – не стал упорствовать староста. – Аккурат два дни назад. Большой отряд. С санями, заводными конями. Все при ружьях. Приехали под вечер, переночевали у нас. Ничего не скажу, вели себя чинно. Девок не насильничали, гулянок не устраивали. Даже расплатились за все. А поутру уехали далее.

– Куда уехали? – мгновенный вопрос.

Судя по активности, спрашивал все-таки комиссар. Офицер предпочитал наблюдать за поведением солдат, да вяло вслушиваться в беседу.

– Туда, – махнул рукой староста.

Русский что-то принялся втолковывать иностранцу. Английский он знал неважно, говорил медленно, порою подыскивая нужное слово, и потому короткая вроде бы речь растянулась минут на пять. Многовато по нынешнему морозу.

Иностранец что-то пролаял. Обратный перевод получился короче.

– Почему не задержали?

– Как? Они все вооруженные.

Ответ был резонным, и тогда вопрос был повторен иначе.

– Почему не послали человека в ближайший город или к железной дороге? Надо было протянуть время, продержать бандитов до подхода войск.

Подход означал неизбежный бой, и деревня обязательно пострадала бы вне зависимости от исхода. Просто от огня сторон – и это в лучшем случае. В худшем ее могли подпалить не те, так эти.

– Откель мы знаем, что это бандиты?

– Только не надо мне заливать, будто ничего не слышали о крушении поезда неподалеку. Между прочим, в вашей зоне ответственности.

– Слыхать – слыхали. Но опосля ухода отряда, – вздохнул староста.

По времени так и должно было быть. Диверсия, затем – отход через тайгу, ночевка в деревне и дальнейший путь.

– Обязаны были сообразить. Честные граждане толпой по тайге не ходят. Или контрабандисты, или просто разбойники. Что у них в санях?! – последняя фраза прозвучала выкриком.

– Любопытствовать у нас не принято, – пожал плечами староста.

– Пушнина?

– Могет быть и пушнина.

– Сколько их было?

– Саней?

– Ты не придуривайся. Людей. Да и саней тоже.

– Кто ж считал? Кажись, поболе сотни. И саней вполовину меньше.

– Кто был главным?

– Я его не знаю. Не представлялся он. Но люди евонные, кажись, Виктором Леонидовичем звали.

Старосте не было резона покрывать партизан. Все равно дознаются, да и практической пользы от сообщенных сведений немного.

– Покровский? – вздрогнул стоявший до того безучастно командир, и комиссар встрепенулся вслед за ним.

– Ты что? Покровского не узнал? – взвился представитель правительства. – Или, хочешь сказать, объявлений не читал? За голову бандита – награда, за укрывательство – наказание. Не читал, да?!

– Откель мне знать, Покровский это, али еще кто? Да и не укрывали мы никого. Попросились переночевать, не отказывать же? Тайга. У людей это не принято.

– У людей?! – взвизгнул комиссар. И непонятно, то ли он желал прогнуться перед вышестоящими, а то и иностранцем, то ли нервы его не выдержали таежного похода, однако следующего приказа не ожидал никто из собравшихся неподалеку мужиков. – Я вам сейчас покажу, как поступают настоящие люди! Капитан, за укрывательство опасных контрреволюционеров и бандитов все постройки сжечь! Пусть сами поночуют в тайге. Тогда осознают свое поведение. И другим неповадно будет выступать против народного правительства! Выполнять!

– Слушаюсь! – привычно вскинулся капитан. Он-то был человеком подневольным.

– Да ты что?

Беда мужиков: они не сразу поверили в серьезность происходящего, а тем временем солдаты уже бросились выполнять приказания. Капитан распоряжался толково. Одни подчиненные устремились в избы и хлева, выволакивая оттуда все ценное или съедобное, что подворачивалось под руку, другие уже поджигали факелы, третьи – прикрывали своих товарищей, держа под прицелами винтовок жителей деревни.

Справедливости ради – кое-что вынести хозяевам все-таки позволяли, но – следя за тем, чтобы кто-нибудь не извлек оружия.

Под бабье завывание вспыхнула первая изба. Оказаться зимою без крова и припасов равносильно гибели, и кое-кто из мужиков не выдержал.

– Ты что творишь, гад? – староста подал пример, попытавшись броситься на комиссара.

Того охраняли неплохо. Сразу несколько пуль пробили крепкое тело сибиряка. Но и в предсмертном усилии староста тянулся к врагу.

Как обычно бывает, первые выстрелы разделили время на «до» и «после». Только иногда «после» следуют испуг и раскаянье, здесь же наступила бойня. С одной стороны – винтовки и пулеметы вкупе с организацией, с другой – обычные люди и в лучшем случае – охотничьи ружья, до которых еще следовало добраться. А так – кулаки, жерди, топоры…

Все заняло от силы полчаса. Грохот, крики ярости и боли, треск горящего дерева…

– Что же теперь будет? – капитан явно был ошарашен случившимся.

Погибло полдюжины солдат, но в них ли дело?

– Теперь? – недобро переспросил комиссар. Он набивал патронами барабан нагана. – Теперь с контрреволюцией в республике будет покончено. Раз и навсегда. Мы дали неплохой урок всем, кто не признает народную власть. Остальные – задумаются. Давно требовалось показательно наказать ослушников.

И он покосился на пылающую деревню, чьи улочки были окрашены кровью. Был поселок, нет поселка. Власть народа требует жертв…

3

– Представляешь, Борис, он на меня едва не кричал.

Авксентьев взял графин, плеснул себе в рюмку. Пальцы слегка подрагивали, и несколько капель попало на стол, да так и остались там.

– Ты ожидал чего-то иного? – внимательно взглянул на него Фортунатов.

– Нет, но я все-таки – избранный народом глава независимого демократического государства, а не папуас какой, – Авксентьев взял рюмку, повертел и, не отпив, поставил ее обратно.

– Велика ли разница? Подумай сам. Были мы когда-то огромной могучей страной с которой волей-неволей, но даже враги были вынуждены считаться. А сейчас – жалкий осколок. Даже промышленности нет. Знаешь, я понимаю уральцев, по слухам решивших объединиться с большой Россией. И нам рано или поздно надлежит поступить точно так же.

– А народ? Мы же не сами затеяли это, – Авксентьев схватил рюмку, залпом выпил и полез за папиросами.

– Народ в довольно большой части теперь хочет обратного. Поиграли в независимость, и хватит. Я уже не говорю про партизан, воюющих против демократической власти под самыми разными знаменами. Чтобы не кричали и не смотрели как на колонию, надо прежде всего быть сильными. А сильными мы в одиночку быть не можем. Да и не нужны в таком плане никому. Думаешь, мир ждет нас с распростертыми объятиями и готов помогать в создании промышленности? Фига с маслом! И без масла – тоже. Колония и есть. Богатства наши берут за бесценок, сами распоряжаются, словно у себя дома. А что мы можем им противопоставить? Ничего.

Фортунатов говорил спокойно, как о много раз обдуманном. Разве что, изредка проскакивал в речи легкий оттенок горечи.

Плечи его собеседника невольно опустились. Он ждал сочувствия и осуждения, а нарвался на отповедь и от кого – одного из ближайших соратников!

Самое страшное – Авксентьев полностью признавал справедливость упреков. Он же тоже никогда не являлся областником. Да вот капризная партийная судьба в несколько приемов закинула в Сибирь, а дальше все завертелось и понеслось так, что оставалось лишь следовать событиям. Николай Дмитриевич даже не был в числе учредителей республики, дело провернули большей частью почти сходящие с политического небосклона кадеты, и еще пришлось приложить порядочно усилий для победы над конституционными демократами. А итог…

– Думаешь, я не понимаю необходимости объединения? – Авксентьев прикурил. Кажется, пальцы стали дрожать сильнее. Во всяком случае, две спички сломались, а папиросу приходилось держать в зубах. Дабы не бросались в глаза расстроенные нервы правителя. – Еще как понимаю! Но каждый ли гражданин такого же мнения? Да и как быть с властью?

Наверно, последний вопрос должен был занять первое место. Потому Авксентьев счел нужным пояснить:

– Я не о себе пекусь. Но наша партия в Москве сильно сдала позиции. А ведь мы в ответе перед страной за грядущее. Столько всего еще не сделано!

– В том и дело – не сделано, – подчеркнул Фортунатов. – Потому народ во многом недоволен.

– Народ сам не понимает, чего ему надо? Им надо руководить, убеждать в правильности принятых правительством мер. И потом – меня тревожат некоторые кандидатуры на выборах в Москве. И их программы. Так можно докатиться до черт знает чего!

– Так и мы с тобой кого-то тревожим. На то и демократия. Скажи проще – кое-какие внешние силы не слишком заинтересованы в возрождении страны. Но мы же – один народ с общей историей. Даже политический строй можно считать фактически одинаковым. Одни и те же партии, даже родственники у большинства по обе стороны Уральского хребта. Тот, кто решится соединить разрушенное, навек войдет в историю. Подумай об этом.

Авксентьев закурил очередную папиросу. Пальцы дрожали едва-едва. Глава Сибирского правительства явно начинал потихоньку успокаиваться.

– Да знаю я все. Но боюсь, что на выборах победит совсем не тот человек. И нашу партию затрет куда-то в такую тень, где ее потом никто не найдет. Вспомни процессы над кадетами. Народ не простит нам ухода с политической арены. Кто ему даст счастье, если не мы?

– Кадеты – махровые контрреволюционеры. А революция обязана двигаться вперед. Тот, кого ты имеешь в виду, еще не так страшен, как другой. Вот кто спит и видит, как бы развязать еще одну мировую войну.

– Наверно, ты прав. И все-таки, не слишком мне хочется отдавать государство в руки ни того, ни другого, – вздохнул Авксентьев. – Керенский, Чернов – люди, которые подарили народам России свободу, а их ни одна сволочь даже добром не помянет. Настоящие титаны, подлинные столпы демократии… А нынешние, которые лезут во власть… Не верю я им. Понимаешь? Не верю.