Текст книги "Штык и вера"

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Мир по сторонам упорно прятался во тьме.

Луч прожектора освещал наползающие навстречу рельсы, показывал ненадолго кустарники и деревья, но проходило время, и все это вновь скрывалось во мраке.

Лишь изредка где-нибудь мелькал одинокий огонек, намекал, что существуют другие люди и у них медленно или бурно течет своя жизнь.

И только звуков было в избытке. Размеренно вырывался на свободу пар, ходили взад и вперед цилиндры, крутились колеса, и радующей душу музыкой отзывались стыки рельсов.

После первого рывка ехали медленно, не зная, что может попасться на дороге.

– Говоришь, в Рудне вы обосновались недавно?

Орловский смотрел на пленного пытливо, пытаясь сразу определить, насколько правдивы ответы.

– А то! – с готовностью отозвался бандит.

Выглядел он туповатым, и это был как раз тот случай, когда первое впечатление оказывается самым верным.

– Точнее.

– Чаво?

– Когда пришли в Рудню? – рявкнул начавший терять терпение Орловский.

– С неделю, могет, и больше, – после мучительного раздумья ответил молодой.

– Наш поезд был не первым? – уточнил Георгий.

– Как – первым? Только вчерась целых два было, да ваш сегодня.

По ощущениям Орловского время двигалось к утру, и события в Рудне были уже вчера.

– Хорошо. Что сделали с людьми? Отпустили? – Спрашивать насчет багажа было явной глупостью.

– Дык, энто… Кто к нам поступил, кто до сих пор сидит, а кого и того, ясный корень… Атаман у нас сущий зверь. Свое дело знает.

В последнем Орловский не сомневался, но сейчас ему живо представилось, как главарь и в самом деле превращается в зверя. Наподобие того интеллигента, который устроил кровавую баню в поезде.

Может быть, надо было вернуться, попытаться освободить задержанных людей, но воевать против целой банды в одиночку – безумие. Таких сил в себе Орловский не ощущал.

– Как зовут?

– Меня?

– На хрен мне твое имя? Атамана.

– Янисом кличут. Он не местный. С самой Риги.

Откуда родом атаман, Орловскому было неинтересно. Да и вообще, разведка имеет смысл, когда ты собираешься использовать полученные данные. Сейчас же путь Орловского лежал в другую сторону. К семье и дому.

Все равно нечто подобное сейчас творилось повсюду.

– Ладно. Притормози.

Машинист недоуменно посмотрел на своего нежданного пассажира, но послушно выполнил приказ.

– Прыгай.

Наверное, надо было просто убить бандита, да вот не поднималась рука. Одно дело – в бою, а просто так, хладнокровно…

– Дяденька!.. – разбойник заподозрил худшее и заныл.

– Прыгай, кому сказал?! Убирайся на все четыре стороны, пока я не передумал! Ну!..

Пленник понял, что убивать не будут, и, не дожидаясь остановки паровоза, опрометью бросился в темноту.

Сам бы он, скорее всего, поступил иначе.

Что ж, у Орловского были все основания быть довольным. Живой, как ни странно, невредимый, даже с трофеем.

Под трофеем подразумевался оставленный себе маузер. «Смит и Вессон» был отдан бородачу.

– До Смоленска далеко?

– Таким ходом с полчаса будет. Только вода совсем кончается. Мы должны были заправиться в Рудне, а там… – виновато пожал плечами машинист.

– Ничего. Наберем на какой-нибудь станции. Что хоть в Смоленске творится? Давно там были?

В нынешнем бардаке железные дороги, как ни странно, кое-как еще действовали. Пусть без расписаний, без гарантий, что не высадят на первой же станции, а то и не выкинут на ходу из вагона попутчики, но все-таки…

– Недели две. Там сейчас столица… – машинист усмехнулся.

– Какая столица? – не понял Орловский.

– Смоленской губернской демократической республики, – не без запинки отозвался машинист.

– Что за бред? – опешил Георгий.

Он-то уже понадеялся, что власть как-то сумела собраться и на время перебралась из охваченного ужасом и всеобщей резней Петрограда в губернский город, чтобы оттуда начать свое победоносное возвращение на бескрайние российские просторы.

– Так ведь это, самый натуральный, – подтвердил машинист. – Собрались несколько бывших депутатов, всякие представители разных партий и единогласно выбрали себя правительством. Теперь постоянно выступают на митингах, ругают старую жизнь и хвалят нынешнюю свободу.

– А кроме митингов? Что, там все хорошо?

– Какое хорошо! Порядка как не было, так и нет. Заводы встали, по ночам на улицу не выйдешь, разве что днем хоть пройтись можно. Да и что за республика? За пределами города вообще никакой власти не встретишь. Никто ни о каком правительстве не слышал и слышать не желает. Но лучше уж так, чем совсем никак, – неожиданно закончил машинист.

– А в Москве?

– В Москве, говорят, война. Попервоначалу там юнкера пытались какой-то порядок навести, так их разгромили. Теперь разные банды промеж собой воюют, ну и всем прочим достается. Убивают кого ни попадя. Кого ограбят, кого – так, от скуки. Трупы на улицах валяются, смердят, а убирать некому.

О Первопрестольной Орловский уже слышал, но надеялся, что все это слухи, рожденные ничего не видевшими людьми. Благо слухов этих гуляло, один другого страшнее. Телеграф случайно или намеренно был уничтожен, и теперь каждый выдумывал, что мог.

Хотя порою Орловскому наяву встречалось то, что не могло пригрезиться даже самому больному воображению.

Но машинист отнюдь не производил впечатления выдумщика. Его коллеги должны были волей-неволей доставлять поезда до первопрестольной столицы, и уж они-то наверняка снабжали своих товарищей правдивой информацией.

– Скоро станция, – предупредил машинист. – Только вы, ежели что, нам подмогните.

Чувствовалось, что после Рудни машинист стал опасаться другой такой встречи.

– Это уж само собой, – успокоил его Орловский и демонстративно передернул затвор винтовки. – Иван Захарович! Вставай! Дело может появиться!

– Что?

Пока шел допрос, Курицын удалился на тендер и там задремал.

– Вставай, говорю! Тут станция будет, надо водой заправиться. Мало ли что…

Иван Захарович немедленно появился в будке. Шинель его была помята, но лицо выглядело достаточно бодрым, словно он совсем не спал.

Вопреки опасениям станция оказалась мирной. Никто никого не досматривал, никто не пытался напасть. Лишь кто-то из мелкой начальствующей сошки попытался задержать в своем распоряжении одинокий паровоз, да и то, едва увидел за спиной машиниста вооруженного до зубов Орловского, махнул на это дело рукой.

Орловский по-дружески предупредил начальника о появлении в Рудне банды и посоветовал до поры до времени не отправлять составы в ту сторону.

– А я-то что? – вздохнул железнодорожник. – Я, конечно, скажу всем, но дальше их проблемы. Задерживать у меня нынче прав нет. Тут, если что не так, любой готов штык тебе в брюхо всадить. – Он красноречиво посмотрел на винтовку за плечами Орловского.

– Нападения банды не боитесь? – Намек был проигнорирован.

Железнодорожник выразительно вздохнул. Глаза его были печальны, но сказал он совсем другое:

– У нас Смоленск совсем рядом. Там какое-никакое, но правительство. Помогут, если что.

Только уверенности в его голосе не чувствовалось.

Оставалось кивнуть в ответ и удалиться.

И осталось загадкой, что удерживает на посту этих людей? Жалованье платить им было некому, пассажиры давно ездили без билетов, и создавалось впечатление, что железная дорога существует по инерции.

Один из последних осколков погибшей цивилизации…

Потом в предутренних сумерках по сторонам стали проплывать смутно различимые дома, рельсы стали разветвляться, расходиться широко в стороны, и наконец впереди выплыло здание вокзала.

Смоленск…

Большой город чувствовался повсюду. Несмотря на ранний час, вокзал был до отказа заполнен народом. Разнообразно одетые люди занимали залы, вповалку спали на лавках, подоконниках, прямо на полах. При этом никакого чинопочитания не было. Одна и та же публика была и в первом классе, и в третьем. В зале первого класса вовсю работал буфет, и длинная очередь людей самых разных чинов и состояний тянулась к нему бесконечной лентой.

Орловский невольно ожидал уже привычного беспорядка, но вели себя ожидающие сравнительно прилично.

Может, потому, что было еще рано?

– Куды теперь?

– Не знаю, Иван Захарович, – искренне ответил Орловский. – Наверное, надо найти представителей правительства и сообщить им, какие безобразия творятся на территории губернии.

– Как же! Примет нас энто правительство! – Курицыну хотелось сердито сплюнуть, но всюду были люди.

Такая простонародная память жила в нем, что Орловский едва не рассмеялся.

– Может, и примет. Ты, Иван Захарович, как знаешь, а я не прочь задержаться здесь на пару дней. Снять какой-нибудь угол, принять баньку, хоть отоспаться немного с дороги.

– Баньку… Баньку принять неплохо… – Курицын сдвинул на затылок папаху. – С самого госпиталя не мывшись.

– Вот и я о том. – Орловский упомянул о баньке машинально, но теперь почувствовал, как чешется давно немытое тело.

Да и вообще, хотелось хоть немного побыть в покое, без дорожной суеты, если можно назвать суетой достаточно кровавые приключения.

Но для начала не мешало бы подкрепиться, и два воина, не сговариваясь, пристроились в хвост очереди.

Очередь двигалась медленно. За время, прошедшее после отречения государя, люди успели привыкнуть к стоянию в бесконечных толпах, и никто не сетовал по этому поводу.

Сколько прошло времени, ни Орловский, ни Курицын не знали. Спешить им все равно было некуда. Стояли, посматривали по сторонам, пытались понять, насколько серьезна существующая здесь власть.

Все на вокзале напоминало первые дни свободы, когда прежние порядки пали, однако некоторые их следы еще оставались. Вот и здесь. И само здание, и вся прилегающая территория явно не убирались ни разу за прошедшие месяцы. Нигде не было прежней государственной символики, часть стекол заменяла фанера, и в то же время пока нигде не валялись убитые, а среди толпы порою можно было увидеть даже офицерские погоны.

Выбор в буфете был невелик, а вот цены кусались. Но с последним ничего поделать было нельзя. Набрали бутербродов, взяли по два стакана чаю и со всем этим в руках отправились на поиски свободного места.

– У меня во взводе приятель был отседова, – когда им удалось устроиться на краешке подоконника, вспомнил Курицын. – Просил заезжать, коли буду в его краях. Даже адрес давал. Дай Бог памяти.

– Так чего ж ты молчал! – с оттенком укоризны произнес Орловский.

Сам он как раз подумывал, где бы найти временное пристанище. Судя по количеству людей на вокзале, гостиницы могли быть переполнены, да и поиск свободной комнаты в незнакомом городе требовал времени.

– Ты ж, Егорий Юрьевич, не спрашивал, – резонно заметил Курицын, с наслаждением прихлебывая чай.

– Ладно. Тогда поедим и пойдем.

– Только не знаю я, где эта улица, – честно предупредил Иван Захарович.

– Язык до Киева доведет, а уж до какой-то там улицы… – отмахнулся Орловский.

Час был ранний. В отличие от вокзала, сам город был безлюден. Лишь поднявшийся ветер перегонял бумажки и прочий мусор. Изредка попадался одинокий прохожий, как правило, смотрел оценивающе, словно ожидал от каждого встречного чего-то нехорошего.

Некоторые заранее сворачивали, скрывались в первой попавшейся подворотне, те же, кто не успевал, с явно видимым облегчением отвечали на вопросы и сразу торопились уйти подальше.

– Какие-то они запуганные, – заметил Курицын после очередной встречи. – А еще говорят – есть власть.

Орловский тоже обратил на это внимание. Как и на отсутствие дворников.

Последние бесследно исчезли в первые дни революции, словно были одним из проявлений прежнего режима.

Или подлинная всеобщая свобода несовместима с уборкой улиц?

Орловский не удивился бы, узнав, что так оно и есть. Какое может быть раскрепощение, когда человеку даже не разрешают мусорить там, где ему хочется? Это же произвол, ограничение прав личности, если не хуже!

Некоторые пошли дальше и решили для себя, что еще одним пережитком мрачного прошлого является всеобщий труд. Действительно, зачем добывать что-то в поте лица, когда гораздо проще взять силой все, что приглянется? Если же кто-то не позволяет, то его вполне можно и убить. На то и свобода, граждане!

Законы-то исчезли вместе с породившим их обществом.

Не зря горожане так шарахаются от двух вооруженных солдат. Это тоже симптом.

Хотя, поправил себя Орловский, если кто-то объявил себя правительством, то должен понимать, что даже у самого примитивного племени существуют законы, а в крайнем случае они заменяются определенными традициями. В противном случае все заканчивается элементарным развалом.

Пришлось успокоить себя мыслью, что власть еще находится в периоде становления, поэтому порядок наведен не до конца. Шутка ли, успокоить взбаламученное человеческое общество, успевшее вкусить свободы в ее первоначальном незамутненном виде!

Потихоньку вышли за пределы старых крепостных стен, дошли до предместья и там с какой-то по счету попытки вышли на нужную улицу, которую было бы правильнее назвать переулком.

За высоченным, скрывающим дом забором немедленно раздался злобный лай, как водится, сразу подхваченный всеми окрестными псами. В этой какофонии стук в ворота был практически неслышен, однако по ту сторону кто-то прикрикнул на захлебывающуюся бранью собаку, а затем недобро поинтересовался:

– Кто там балует? Смотри у меня!

– Степан Петрович! Это ты?

Курицын был несколько обескуражен приемом, и никакой уверенности в его вопросе не прозвучало.

– Ну, я. А ты-то кто? – все так же недобро спросил хозяин, и вдруг тон его изменился: – Иван Захарович! Неужели?!

Громыхнул засов, скрипнула калитка, и перед путниками возник крепкий мужчина лет тридцати пяти. Одет он был в холщовые штаны, косоворотку навыпуск и наброшенную поверх безрукавку.

– Иван Захарович! – Хозяин отбросил в сторону топор и с видимой радостью обнял бывшего сослуживца. – Ты уж извини за встречу, но не ждал. Видит Бог, не ждал, – пробормотал он затем, чуть отодвинувшись. – Да вы проходите в дом. Я мигом скажу бабе, чтобы стол собрала.

Он посторонился, а затем бодро заковылял рядом. Орловский сразу заметил, что правая нога хозяина не сгибается в колене.

– Ранен? – коротко осведомился он.

– Под Варшавой, – кивнул Степан Петрович. – Если бы Захарыч не вытащил, хана бы была. Он же меня под пулями с версту на себе волок! Вон, даже ногу врачи оставили. Правда, не гнется, ну да не беда. Главное, живой. А вы-то как добрались? Тут слухи ходят, что в округе от банд совсем житья не стало. Сосед один на денек к родне в деревню поехал, и вот уже две недели, как о нем ни слуху ни духу. Как сгинул.

– Банд много, – согласился Орловский. – Только что делает ваше правительство?

Степан Петрович посмотрел на него с некоторым изумлением и словно ребенку ответил:

– Как – что? Правит.

Ответ был настолько исчерпывающим, что Орловский решил пока не уточнять, в чем именно заключается это правление.

Дальше была долгожданная баня. Орловский и Курицын парились долго, с наслаждением и лишь потом, усталые и освеженные, уселись за стол.

Величайший полководец мира не зря учил, что после бани можно продать последние портки, но чарку выпить надо. А когда же прием чарки на Руси не сопровождался разговором?

Для начала Курицын рассказал о трудностях нынешней дороги, поневоле подробнее остановившись на схватке в Рудне. Хозяин качал головой, посматривал на Орловского с откровенным уважением, искренне поругивал расплодившихся в последнее время разбойников, которые нападают на всех людей без разбора.

– А у вас как? Пока тихо? – спросил Орловский.

– Какое там! – Степан Петрович махнул рукой. – Днем еще куда ни шло, но по ночам такое творится, что не приведи Господь! Не зря кто-то почитай большую часть собак порешил. Теперь другие этим пользуются. Через три дома от нашего всю семью подчистую вырезали вместе с детьми. И так странно: все трупы без крови, будто слили ее в бочонок и унесли. Даже слов не подберешь. А главное, добро почти не тронули. Убили, но за что, если толком не пограбили? За-ради убийства?

– Почему бы и нет? Видал бы ты, что повсюду творится! Я не понимаю другого: практически везде царствует анархия. Кто сильнее, тот и прав. Но у вас же есть власть. Почему она не принимает никаких мер против преступности?

– Почему не принимает? Чуть ли не через день в городе проходят митинги с призывами к спокойной жизни и осуждением насилия. Причем выступают на них не кто-нибудь, а первые граждане правительства.

– Не помогает? – Орловский не смог сдержать иронии.

Он уже успел узнать, что члены правительства называют себя первыми гражданами республики. Есть первый гражданин образования, первый гражданин торговли, первый гражданин иностранных дел. Самих иностранных дел, понятно, нет, так как связи рухнули, и даже неизвестно, есть ли другие страны или нет, но вдруг кто-нибудь да объявится?

Новоявленная республика была изначально объявлена самой демократической в мире. Поэтому все решения вступали в силу лишь после единогласного и единодушного голосования.

Беда была в том, что и в правительстве, и в народе всегда находилась группа несогласных с очередным предложением. Приходилось каждый раз искать какой-нибудь компромисс, однако и он точно так же устраивал не всех. Поэтому ничего конкретного до сих пор принято не было.

Исключением являлось только само учреждение республики, но в деревнях, даже самых ближних, никто признавать ее до сих пор не спешил.

Что же касается юстиции, то само ее существование в свободной стране было поставлено под вопрос. Свобода не может быть ограничена никаким законом, с этим были согласны все. Прежняя полиция была физически уничтожена еще во время великой бескровной революции, созданная же взамен милиция была занята исключительно ловлей контрреволюционеров и людей, не признающих новую народную власть, а наведение порядка на улицах было возложено на самих горожан.

Армия была оставлена для защиты завоеваний революции и была представлена двумя запасными полками и школой прапорщиков. Как и государство, армия является самой свободной из всех, что когда-либо существовали в истории. Все приказы в ней становятся обязательными после единогласного утверждения всеми солдатами, и даже командные должности являются выборными.

Лишь в школе прапорщиков сохранилась прежняя дисциплина, и потому много раз поднимался вопрос о ее разгоне, только до этого никак не могут дойти руки. Или же дело заключается в начальнике школы полковнике Мандрыке, которого побаиваются все, включая правительство.

– Правильный мужик. Нога у него, как у меня, не гнется. Поранен еще на японской. Строг, крут, но справедлив. Своих в обиду никогда не даст, – высказал свое мнение о нем хозяин.

После получаса разговора картина в общих чертах прояснилась. Орловский не знал, насколько велика вероятность того, что местная анархия сумеет переродиться в нечто более путное, но что в противном случае она обречена, был уверен на сто процентов.

И все-таки хотелось увидеть все самому, почувствовать общую атмосферу города. Только сил на прогулку прямо сейчас не было.

Посиделки не затянулись. Дорога, последняя ночь, банька, выпивка оказали свое воздействие, и скоро путники мирно спали впервые за последнее время как люди, в кроватях и на чистом белье.

Когда голова Орловского коснулась подушки, у него было ощущение, что сон продлится бесконечно долго. На практике же вышло иначе. Хватило каких-то трех часов, затем Георгий поднялся и стал собираться.

Своего образа он по некотором размышлении решил не менять. В памяти были живы страшные картины расправ над людьми, чья вина заключалась лишь в том, что в прежней жизни они занимали чуть более высокое положение. И никто никогда не задавался вопросом, были ли они от этого счастливее и вообще как вели себя эти годы.

Облик солдата, напротив, не вызывал никаких подозрений. Серые шинели получили не меньшее распространение, чем городские пальто, и никто особо не приглядывался к служивому в прошлом люду. Форма вообще делает человека довольно безликим, тем более теперь, когда с фронтов хлынули миллионы бывших защитников Отечества.

Курицын предпочел остаться, поговорить со своим старым сослуживцем, и на прогулку Орловский направился один. Брать с собой винтовку он не стал, все-таки город был относительно мирным; маузер – тоже, но кольт привычно оттягивал карман, и эта привычная тяжесть действовала на Орловского успокаивающе.

При ярком дневном свете Смоленск выглядел получше, чем с утра. На улицах было довольно много народу, и никто не шарахался в сторону при виде одиноко идущего солдата.

Солдат на улицах, как и следовало ожидать, вообще хватало. Одеты все они были неряшливо, как принято в последнее время – нараспашку, однако многие из них даже носили погоны.

Ходили трамваи, и на одном из них Орловский подъехал ближе к центру с его старой крепостью.

Здесь публика имела более респектабельный вид. Нет, попадались и солдаты, и рабочие, и какие-то оборванцы явно без определенных занятий, но среди них можно было увидеть состоятельных господ, хорошо одетых дам, подтянутых офицеров. Только честь последним никто не отдавал.

В городе словно сосуществовали два мира, прежний и нынешний, но сосуществовали пока достаточно мирно, не особо интересуясь и почти не замечая друг друга.

Время от времени по улицам проезжали извозчики и автомобили с сидящими в них важными господами. Пару раз пронеслись до отказу наполненные солдатами и рабочими грузовики. Но в целом люди предпочитали ходить пешком, будто день был воскресным и дел ни у кого не было.

Несколько раз по пути попадались небольшие группы митингующих. Орловский ненадолго присоединялся к каждой, пытаясь определить, чего же они хотят.

Как оказалось, ничего особенного.

Какой-то весьма приличного вида господин рисовал перед своими слушателями открывшиеся в их жизни перспективы и обещал всем райскую жизнь.

В другой – желчный субъект, похожий на недоучившегося студента, твердил о засилье капитала и необходимости коллективного управления заводами.

В третьей – типичный земгусар пугал ужасами контрреволюции и призывал сплотиться всем как один вокруг правительства, днем и ночью пекущегося о народных интересах.

Каждый из ораторов говорил цветасто и пылко, словно открывал слушателям новые горизонты и истины. И толпа соглашалась с ораторами, шумно поддерживала их усилия, то и дело прерывая словесные потоки интенсивными аплодисментами.

Ничего нового для себя Орловский не открыл и посему покидал митинги достаточно быстро. Ему уже давно казалось, что за два последних месяца он наслушался речей на всю оставшуюся жизнь, и на душе становилось муторно от очередного словесного поноса.

Тут хоть не звучало бесконечное: «Долой!» – но и чего-нибудь позитивного обнаружить Орловскому не удалось.

Нет, призывы к светлому звучали постоянно, равно как и обещания, что жизнь будет намного лучше, однако мало ли кто что говорит? Никаких конкретных шагов не предполагалось, одна уверенность в дружной и плодотворной работе на благо новой страны, без всякого указания, в чем именно данная работа будет заключаться.

Люди же особо не задумывались над смыслом. Большинство вообще не имело привычки думать. Зачем, когда оратор от одной из партий доходчиво объяснит, почему черное – это белое, и наоборот? Было бы красиво и с должным убеждением сказано. Слово – оно с легкостью подменяет для многих реальность. Причем это касается не только доверчивых слушателей, но и самих говорунов. Более того, они первыми готовы уверить в любую чушь, лишь бы последняя выглядела эффектно, укладывалась в узкие затверженные догмы и без всякого труда (мозоли на языке не в счет) сулила бы им славу, власть и процветание.

Оставив позади болтунов и их слушателей, Орловский продолжал спокойно идти дальше.

В самом центре, как встарь, работали рестораны, синематографы зазывали прохожих посмотреть новые фильмы, фланирующая публика заходила в роскошные, по провинциальным меркам, магазины. Этим, хорошо одетым, не было никакого дела до того, что мир покатился под откос, случившееся пока еще не задевало их мелких сиюминутных интересов.

И это тоже было знакомо. Совсем недавно эти же самые холеные господа в земгусарских мундирах точно так же прожигали жизнь, и им точно так же не было дела, что судьба их Родины решается среди разрывов снарядов и треска пулеметных очередей.

Лишь вечерами они вовсю разглагольствовали о своем патриотизме, зарабатывая себе капитал. Лишь на фронт ехать не спешили.

Спасибо, что хоть не поздравляли противника с победой, как это было чуть раньше, в японскую…

Так, потихоньку, Орловский дошел до резиденции правительства. Оно расположилось в прежнем доме Городской думы, двухэтажном, с невесть для чего возвышавшейся высокой башней. Взад и вперед сновали люди, перед крыльцом стояли и сидели с полсотни солдат с двумя пулеметами, рядышком застыл броневик в окружении десятка легковых автомобилей.

Орловский постоял, помедлил, но в конце концов все же решился и пошел к парадному крыльцу.

Он ожидал проверки документов, каких-то вопросов, однако несущие охрану солдаты даже не посмотрели в его сторону.

В вестибюле было множество народу. Многие куда-то спешили с деловым озабоченным видом, зато другие, как и Орловский, толклись на месте, смотрели по сторонам, будто пытались понять: куда их занесло и что им здесь надо?

Что надо ему, Орловский знал, но вот куда с этим обратиться…

По словам Степана Петровича, первый гражданин по военным делам был человеком штатским, чей военный опыт ограничивался охотой на зайцев во время пребывания в ссылке, зато имевшим большой партийный стаж. Для реального руководства боевыми действиями он явно не годился, разве что мог распорядиться послать в Рудню карательную экспедицию, а то и заняться уговариванием солдат выполнить его распоряжение.

Может быть, лучше сообщить о разбойниках сразу первому гражданину правительства?

– Орловский! Ты?!

Орловский вздрогнул и невольно повернулся на голос.

Он никого здесь не знал и не рассчитывал встретить.

И тем не менее чуть поодаль в черной кожаной куртке, в военных галифе и роскошных хромовых сапогах стоял Яков Шнайдер, близкий приятель далеких студенческих лет, все такой же худощавый, бледноватый, и на его желчном лице была написана искренняя радость.

– Яшка?

Приятно, черт возьми, встретиться со старым полузабытым приятелем, даже если ваши пути давным-давно разошлись!

Мужчины обнялись, а затем чуть отстранились, с интересом разглядывая друг друга.

– Откуда ты?

– Я? Я тут работаю. – Тонкие бескровные губы Шнайдера чуть скривились в самодовольной улыбке. – Первый гражданин по борьбе с контрреволюцией.

Новость подействовала не хуже ведра ледяной воды, хотя нечто подобное вполне можно было ожидать.

– А ты какими судьбами?

– Проездом в Москву. Но послушай, раз ты уж власть… – И Орловский коротко рассказал о том, что творилось в Рудне.

– Безобразие, – озабоченно согласился с ним Шнайдер. – Надо что-то делать. От этих банд совсем покоя не стало. Я так подозреваю, что это происки всевозможных противников свободы. Ты-то как оттуда выбрался?

– Повезло, – односложно ответил Орловский.

Доказывать, что это не противники нынешней власти, или, точнее, безвластия, а, наоборот, его наиболее пылкие сторонники, он не стал.

– Хорошо. С этим мы разберемся. Я расскажу Муруленко, это наш гражданин по военным делам, пусть он примет меры. Народ должен видеть, что о его безопасности заботятся больше, чем при старом режиме. Пойдем.

Шнайдер порывисто устремился по лестнице, затем по коридору и без стука ворвался в один из кабинетов.

– Где Трофим?

– Отправился по полкам. Там опять командиров решили переизбрать, – отозвался один из находившихся в кабинете мужчин в помятой офицерской форме с погонами прапорщика.

– Как только придет, пусть заскочит ко мне. Появилась информация, что в Рудне действует большая хорошо вооруженная контрреволюционная банда, – значительно сообщил Шнайдер и потянул Орловского в коридор.

– Вот так всегда. Ни минуты покоя, – пожаловался он между делом. – Но ничего. Сейчас выкроим часок. Хоть поговорим как люди. Столько не виделись!

Он провел Орловского дальше и приоткрыл очередную дверь:

– Заходи.

За дверью оказалась приемная с неизбежными, выстроенными в ряд стульями, каким-то фикусом в углу и даже секретаршей, восседавшей за отдельным столом с пишущей машинкой.

– Это Вера, моя ближайшая помощница, – представил секретаршу Яков.

Остальных посетителей он проигнорировал.

– Георгий Юрьевич, – представился Орловский.

Стройная впечатляющая брюнетка мило и многообещающе улыбнулась в ответ. Ее шея была повязана темным шелковым платком, удивительно гармонирующим с ее волосами.

– У вас еще будет время познакомиться поближе, – пообещал Шнайдер. – Верочка, нам с Георгием надо обсудить целый ряд важных дел, поэтому на сегодня никакого приема не будет. Если у кого-то из граждан есть действительно важная информация, то пусть они передадут ее моему заместителю. И распорядитесь насчет обеда на две персоны.

– Хорошо, Яков Григорьевич, – с волнующим придыханием произнесла Вера.

– Вот и ладненько. – Шнайдер пропустил Орловского в расположившийся за приемной кабинет, прошел к стоявшему в углу дивану и присел.

– Если бы ты знал, как я рад тебя видеть! – после некоторой паузы неожиданно произнес он. – Просто чертовски рад!