Текст книги "Донское казачество позднеимперской эпохи. Земля. Служба. Власть. 2-я половина XIX в. – начало XX в."

Мнение И.И. Краснова, несколько лет прослужившего на Кавказе, полностью разделял такой же «кавказец», но с еще большим стажем – князь А.М. Дондуков-Корсаков¹⁴³. Для усиления объективности отметим, что князь являлся идейным оппонентом И.И. Краснова. А.М. Дондуков-Корсаков в начале 1860-х гг., занимая должность начальника штаба войска Донского, высказался против предложенного Военным министерством курса на реформирование казачества. Свои взгляды он изложил в специальной «Записке о Войске Донском». Идеи, отраженные в записке, в начале 1860-х активно развивались в печатной среде так называемыми «казакоманами», против которых и к тому же весьма непримиримо вели «публицистическую» борьбу представители семьи Красновых во главе с И.И. Красновым, ставшие неформальными лидерами так называемых «прогрессистов»¹⁴⁴.

В записке А.М. Дондуков-Корсакова констатируется факт существования «между некоторыми (офицерами. – В. А.) мнения, что донские казаки в армии не соответствуют своему назначению, отрицают даже неотъемлемые в них военные достоинства иррегулярной легкой кавалерии». Князь пишет о «некоторой основательности» таких взглядов, но причину их появления видит «не в казаках, а в том назначении, которое они получают в армиях». Здесь приведем объемный отрывок из записки, который, на наш взгляд, наиболее точно отражает мысль А.М. Дондукова-Корсакова о «неправильности» использования донского казачества, по крайней мере на Кавказе.

«В Грузии, например, Донские полки расположены на огромном протяжении по пограничным постам и внутри края незначительными командами от 5 до 20 человек; таким образом разделенные товарищи в продолжение 3 лет, а иногда и более не видят друг друга. Подверженные гибельному влиянию зловредного климата, расположенные иногда в местах, из которых перекочевывают на лето сами туземцы из опасения убийственных лихорадок; казаки гибнут от болезней, томятся тоской по Родине или окончательно изнуряются, равно как лошади их, конвоированием почт, курьеров и всяких лиц каким бы то ни было средством, получивших открытые листы… На Кавказской линии казаки находятся в другом положении, они расположены большею частию посотенно или дивизионно, принимают участие в военных экспедициях, где часто целые донские полки бывают в сборе. Но здесь также многие обстоятельства препятствуют выказаться военным способностям казаков. В последнее время на левом крыле Кавказской линии, в особенности донские казаки, преимущественно употреблялись в отрядах на самую неблагодарную, а частью и не свойственную кавалерии службу: они постоянно конвоировали транспорты или употребляемы были в продолжение целых экспедиций на перевозку собственными лошадьми и на собственных седлах: военных снарядов, провианта, фуража, как для себя, так и для прочих частей отряда. Какой военной пользы, какого военного духа можно ожидать от казака на избитой лошади и изломанном от перевозки седле?.. Во время экспедиции и компании вообще во всех армиях донские полки значительно ослабляют в составе своем непомерным раскомандированием чинов своих по штабам и другим управлениям. Каждый адъютант или офицер, прикомандированный к штабу; гевальдигеры¹⁴⁵, транспортные начальники имеют при себе по несколько казаков в должности вестовых, кучеров, денщиков и прочее»¹⁴⁶.

Взгляды И.И. Краснова и А.М. Дондукова-Корсакова были не единичными. И.Д. Попко, известный кубанский казачий генерал и военный историк второй половины XIX в., пользующийся псевдонимом Есаул, на страницах «Военного сборника» (1859) отмечал: «…кто бывал на войне, знает, какой поглощающий расход станичников делается у нас внутри корпусов и отрядов; сколько их исчезает в штабах, дежурствах, обозах, магазинах, различных конвоях…»¹⁴⁷ Случаи «исчезновения» казаков были обыденной практикой в русской армии, выходящей далеко за пределы Кавказской войны. Следует признать, что эта проблема сохранялась и после милютинских преобразований в казачьих войсках 1870-х гг., направленных на более тесную интеграцию казачества с регулярными армейскими порядками. Опыт Русско-турецкой войны 1877–1878 гг. вновь подтвердил «раскомандированность» в казачьих полках. Явление это со временем, может быть, и уменьшалось в размерах, но на рубеже XIX–XX вв. еще продолжало оставаться актуальным¹⁴⁸.

Обсуждение темы упадка боевых качеств казачества было связано не только с выводами из конкретного опыта военных действий, но и являлось элементом самокритики, распространенной среди казачьих авторов, публиковавшихся на страницах периодической печати в конце 1850-х – начале 1860-х гг. На этот период приходится работа местных комитетов по пересмотру войсковых положений, образованных практически в каждом казачьем войске. С их помощью Военное министерство рассчитывало реализовать новый курс в отношении казачества с упором на его гражданское развитие и на сокращение количества служащих казаков. Главным средством для достижения цели гражданского «преуспевания» должно было стать внедрение конскрипционной¹⁴⁹ системы организации военной службы в казачьих войсках в ее французском варианте, подразумевающей освобождение части призывников от воинской повинности за денежный выкуп¹⁵⁰.

Критическое осознание положения, в котором оказалось казачество в эпоху отмены крепостного права, проявившееся в публичной сфере, могло быть ангажировано Военным министерством¹⁵¹. Как, впрочем, нельзя исключать и вполне искреннего выражения мнения казаков, желающих поддержать правительство и разделяющих его взгляды на будущее казачества. Среди таких неравнодушных «пишущих» казаков большинство принадлежало донским офицерам с явным «лидером» в лице И.И. Краснова, от других войск самым влиятельным и талантливым являлся уже упомянутый И.Д. Попко (Есаул). С него и начнем.

В 10-м номере «Военного сборника» за 1860 г. вышла статья «О строевом образовании казаков», подписанная Есаулом, в которой довольно радикальным образом переосмысливалось современное состояние казачества. Есаул констатировал: «Мы перестали уже развиваться для войны в самых недрах домашней жизни. Справедливо, что мы остались народом вооруженным; но уже не личный интерес народа, а обязанность государственная управляет нашим оружием. Охочее военное ремесло превратилось в урочную военную повинность. Обязанность и повинность не входят в домашнюю жизнь; они составляют так называемую общественную деятельность. В домашней жизни мы те же мирные граждане, как и все остальные граждане в государстве; мы так же отдаем руки мирному труду, как и они; у нас те же самые интересы, что и у них. Мы уже не природные и даже не доморощенные воины: мы обязанные воины». И далее добавлял: «Казачество создается уже положениями, а не историей, не самой жизнью. А потому, если сама жизнь не дает уже нам военного развития, мы должны искать его в строевом обучении»¹⁵². Выявление данной статьи, вероятно, было связано с тем, что с 1859 г. И.Д. Попко состоял делопроизводителем и редактором комитета для составления устава о строевой службе конных казачьих полков при Управлении иррегулярных войск (далее – УИВ) Военного министерства. Думается, именно отсюда проистекает главная идея его статьи о внедрении строевого обучения в казачьих войсках. Совместить же правильную строевую подготовку и мирный домашний гражданский труд казаков, по его мнению, можно было через изменение самого порядка организации казачьей службы.

Содержание статьи Есаула перекликалось с более ранней публикацией в «Русском инвалиде» под названием «Несколько слов о донских казаках и их образовании». Ее автор подписался как К., но стилистика статьи и другие косвенные свидетельства выдают в нем И.И. Краснова. К. утверждал, что привык «считать казаков не войском, а ополчением, потому что они действительно являются на службу на плохих конях, дурно одетые, еще хуже вооруженные. Это отчасти происходит от требования большого числа казачьих полков… Бедный казак продал последнюю пару волов, чтобы купить себе коня; на счет запасного хлеба построил себе одежду и вооружение. Семейство его разорилось, и он уже смотрит на военную службу как на средство поправить свою «домашность». От того на таможнях, где казаки смотрят за контрабандой, казна не получает и ¹/₁₀ доли того, что ей следует. А сколько теряет от этого дисциплина!». Для того чтобы выйти из сложившегося положения, по мнению автора, «казак должен переменить свое понятие о военной службе», а также повысить свой образовательный уровень¹⁵³. Эта, а также другие публикации И.И. Краснова не остались незамеченными в военном и казачьем сообществах. Их печатно комментировали, на них ссылались или писали ответы как в центральной, так и в местной печати. К одной из таких статей в красновском духе¹⁵⁴ редакция «Военного сборника» посчитала необходимым сделать разъяснение, которое, на наш взгляд, идеально подходит для характеристики изменений в казачьей военной службе, исповедуемых И.И. Красновым, И.Д. Попко и др. и планируемых к реализации Военным министерством. В редакционной заметке отмечалось: «Пусть сложится с казаков поголовное для всех и каждого обязательство быть непременно воинами, пусть определится норма, сколько то или другое казачье войско обязано выставлять на службу полков, батальонов, батарей, а излишнему затем народонаселению представится право оставаться казаками или избрать себе иной, невоенный, путь жизни, с тем чтобы избрание того или другого пути было в доброй воле каждого казака. Тогда и полки казачьи будут далеко лучше теперешних, ибо составятся из казаков, поступивших по собственному желанию, а не по обязательству; тогда и на землях казачьих явится гражданское преуспеяние, а в казачьем быту домашнее довольство»¹⁵⁵.

Тем не менее на Дону планы Военного министерства не нашли поддержки среди большинства казачьего населения. Это стало еще более очевидно, когда донской комитет по пересмотру войскового положения проигнорировал в своих проектах главную реформаторскую идею – введение принципа конскрипции и образование из не призванных на военную службу казаков «войсковых неслужилых граждан». Складывающаяся общественно-политическая ситуация на Дону в начале 1860-х гг. ставила под сомнение даже лояльность казачества к правительству. Однако начавшееся в январе 1863 г. польское восстание и отправка донских полков на его подавление переплавили негативный настрой казаков в верноподданнические чувства и, по сути, предотвратили возможный протестный сценарий в противостоянии донского казачества и власти. Окончательную точку в его умиротворении поставила уже упомянутая в первой главе высочайшая грамота от 8 сентября 1863 г., декларировавшая «нерушимость настоящего образа его (Донского войска. – В. А.) служения».

С одной стороны, экстренный вызов казачьих частей, в основном донских и оренбургских, в Польшу и Северо-Западный край продемонстрировал неплохой мобилизационный потенциал казачества. Соответствующие полки были собраны всего за несколько недель. С другой стороны, общее качественное состояние казачьих полков вновь вызвало нарекания со стороны военных властей. Так, например, донские части почти наполовину были укомплектованы малолетками. На традиционное обучение молодых казаков на марше было отведено мало времени, в том числе по причине перевозки по железным дорогам. Оказавшись в пунктах назначения, многие донские полки снова раскомандировывались по бунтующей Польше мелкими партиями и командами. В итоге в Военное министерство стали поступать сведения о том, что из 19 донских полков большая часть пришла в места постоянной дислокации «в крайней неисправности, многие офицеры обращают на себя внимание незнанием своего дела и даже ненадежным поведением; казаки, и особенно молодые, не умеют стрелять, не умеют и обращаться с ружьями; вообще оружие у казаков дурного качества и неисправное, и, наконец, в некоторых полках встречаются даже казаки, плохо ездящие верхом»¹⁵⁶. В отчете командующего войсками в Варшавском военном округе генерал-адъютанта Ф.Ф. Берга говорилось о многочисленных злоупотреблениях полковых и иных офицеров Донского войска по заготовке фуража и предлагалось войсковому начальству обратить внимание на выборы командиров. Ф.Ф. Берг вообще отмечал недостаток «благонадежных сотенных командиров». Только за 1864 – начало 1865 г. на Дон было отправлено 52 бесполезных для службы офицера. В связи с этим УИВ поручило в. н. а. направлять в Польшу командиров не по очереди, а «по известным войсковому начальству нравственным качествам»¹⁵⁷.

Изменение приоритета в географии службы донских полков с Кавказского региона на европейскую часть Российской империи в 1865 г. и полученный из этого опыт актуализировал вопросы об усовершенствовании правил подготовки молодых казаков к службе, об улучшении состава офицерского корпуса и т. д. Среди военных чиновников и офицеров набирала популярность идея о превращении казачьих частей в разновидность регулярной кавалерии, что наряду с более интенсивной военной подготовкой «малолеток» и повышением материального благосостояния и образовательного уровня казачьих офицеров должно было вернуть былой военный дух и выучку в казачьи войска.

Герой Крымской кампании генерал-майор К.К. Рейсих, убежденный сторонник кавалерии как наиболее важной части современной ему армии, в своих статьях в «Военном сборнике» в целом положительно отзывался о казачестве. Если в 1863 г. К.К. Рейсих писал о казаках как о «конном ополчении», которое «приносит… неотъемлемую пользу армии вообще, и в особенности линейной кавалерии, но заменить ее не в состоянии»¹⁵⁸, то уже в 1865 г. он предложил из определенной части донских казаков создать специальные «линейные казачьи полки», которые выполняли бы точно такие же функции, как и регулярные кавалерийские полки¹⁵⁹. И.И. Краснов полностью одобрил идею К.К. Рейсиха. Более того, он посчитал, что «мысль о составлении из казаков регулярного фронта не новая и есть доказательства, что она весьма удобоисполнима»¹⁶⁰.

Движением вперед от теории к практике в этом отношении стало решение Военного совета от 18 января 1869 г. о подчинении начальникам кавалерийских дивизий донских казачьих полков в военных округах империи, за исключением Варшавского округа¹⁶¹.

В этом же году «Военный сборник» опубликовал статью генерал-адъютанта К.П. Кауфмана, ближайшего сподвижника Д.А. Милютина по реорганизации армии, первого туркестанского генерал-губернатора. Статья имела характерное название – «Казаки в составе кавалерийских дивизий». В ней К.П. Кауфман раскритиковал распространенный в действующей армии способ применения казаков, подтвердив то, о чем писали И.И. Краснов и А.М. Дондуков-Корсаков и др.: «Разбросанные по корпусам во время войны, казаки нередко употреблялись не только на самые опасные и утомительные, но, что гораздо хуже, на разные второстепенные, не боевые поручения и должности. Нередко их обращали в рассыльные, в конюхи, в канцелярские и лазаретные служители, прикомандировывали к подрядчикам и маркитантам, к подвижным магазинам; адъютанты и вообще штабные офицеры и чиновники снабжались вестовыми… иногда в числе 2 и даже 3 казаков…» Отсюда, как он считает, среди регулярных офицеров широко бытовало мнение, что «казак в армии только и способен разве догонять бегущего неприятеля» или «…в партизанских делах они войско отличное. В больших генеральных делах их почти не видно». Исправить такое положение, по мысли К.П. Кауфмана, можно было организацией кавалерийской дивизии смешанного состава, в которой треть отводилась бы казакам, с «подчинением начальнику из регулярной службы»¹⁶².

Эта статья интересна не только своим содержанием, но и историей своего опубликования. Редакция «Военного сборника», размещая работу К.П. Кауфмана, отметила, что «она составлена еще в 1863 году», но не разъяснила вопрос о том, была ли она извлечена из редакторского архива или с опозданием в 5 лет прислана самим автором. Для нас здесь важно то, что в 1863 г. появление статьи «Казаки в составе кавалерийских дивизий» редакцией или автором признавалось неуместным. Как нам кажется, это было связано с общественно-политической ситуацией на Дону и слухами, распространенными тогда среди большинства рядового казачества, о том, что «запись казаков в драгуны» приведет к уничтожению их привилегированного статуса. Конечно, возможны и другие объяснения, например, иные планы военного ведомства в отношении будущего развития казачьих войск, но в 1863 г. К.П. Кауфман являлся директором Канцелярии Военного министерства и вряд ли не знал о господствующей стратегии по использованию казачьих войск.

Появление статьи К.П. Кауфмана в 1869 г. можно расценить как свидетельство того, что правительственная политика в отношении казачества, по крайней мере донского, в это время меняется. Ориентация на использование донских казачьих полков на предполагаемом европейском театре боевых действий требовала от казачества эффективной допризывной подготовки, высокой мобилизационной готовности и четкого взаимодействия с регулярными войсками. Между тем после подавления польского восстания число вызываемых с Дона полков и батарей постепенно уменьшалось до шестнадцати и четырех соответственно, что привело к появлению к концу 1860-х гг. около 6 тыс. молодых казаков, принявших присягу, но так и не отправившихся на действительную службу из-за существовавшего пропорционального порядка формирования полка старослуживыми и малолетними казаками. Итоги франко-прусской войны продемонстрировали превосходство немецкой военной машины и указали на количественную недостаточность русской кавалерии. Ее было решено увеличить с 7 дивизий до 14, за счет включения в их состав донских казачьих полков. При существующей у донских казаков системе отбывания воинской повинности на основе Положения 1835 г. решить назревшие вопросы по переустройству армии уже не представлялось возможным.

По нашей оценке, на конец 1860-х – начало 1870-х гг. приходится чуть ли не наибольшее количество статей казачьей тематики, когда-либо размещенных на страницах «Военного сборника» и «Русского инвалида»¹⁶³. Среди авторов таких публикаций были и казачьи офицеры, и представители регулярной армии. Они поднимали самые разные вопросы от значения казачества в современной армии, формы снаряжения, обмундирования и качества ружей до финансовых вопросов обеспечения казачьей службы. Мы же хотели бы выделить статьи выпускника Николаевской академии Генерального штаба уральского казачьего офицера, с 1870 г. служившего в Главном штабе, в начале 1880-х гг. ставшего начальником статистического отдела Главного управления казачьих войск М.П. Хорошхина. Своими последующими работами и книгами он формировал в 1870—1880-х гг. в военных кругах тренд положительного отношения к боевым качествам казачества и признания важности для армии казачьей службы. Недаром именно перу М.П. Хорошхина принадлежит «Очерк истории казачьих войск» (1884), специально предназначенный для наследника престола Николая Александровича, будущего Николая II. Важно также отметить, что карьерный рост М.П. Хорошхина в центральных органах военного управления позволяет видеть в нем наиболее информированного о правительственной казачьей политике чиновника, регулярно публикующегося в периодической печати.

В статье «Заметки о порядке выставления на полевую службу и об организации казачьих конных частей» (1871) М.П. Хорошхин в первую очередь анализирует мобилизационные возможности казачества. Он заявляет о необходимости четкого разделения внутренней и полевой службы казачьих войск, в первую очередь донского, оренбургского и уральского, через конкретное определение количества требуемых казачьих частей в военное и мирное время; затрагивает проблемы пополнения убыли личного состава, организации нестроевой части в казачьих полках, которая, по его мнению, должна быть строго отделена от строевой и медицинской службы. Принципиальные основы новой организации казачьей службы М.П. Хорошхин видел следующим образом: «Выставление казачьим населением частей на службу, в сущности, не должно много различаться от принятого для населения остальных частей империи. На самом деле военная повинность казаков есть та же общеобязательная повинность, которую предполагается ввести у нас (здесь он имеет в виду подготовку общеимперского Устава о воинской повинности 1874 г. – В. А), с тою только особенностью, что возраст, в котором люди могут быть призваны на службу, не ограничен двумя, тремя годами, а распространен до 15 лет для полевой службы и 7 лет для внутренней; притом же казаки могут призываться на службу два-три раза. Поэтому если требования правительства в мирное время одинаковы в каждом войске и для каждого года, то казачьи части, находящиеся на внешней службе, могут сменяться не в полном своем составе, а частями». Вслед за К.П. Кауфманом М.П. Хорошхин считал, что «для пользы службы, для поднятия значения казаков было бы полезно ввести их в состав кавалерийской дивизии»¹⁶⁴.

В статье «Порядок отбывания воинской повинности казаками» (1873) М.П. Хорошхин задается вопросами, «нужны ли в настоящее время казаки?» и «на каких основаниях устроить военную повинность казаков?». На первый вопрос он дает однозначный ответ «нужны», и в современной войне их предназначение он видит в сторожевой и разведывательной службе. М.П. Хорошхин констатирует тенденцию увеличения кавалерийских войск в европейских странах. Россия, по его мнению, не должна отставать в этом процессе, а потенциал роста кавалерии как раз заключается в казачестве. Что касается ответа на второй вопрос, то он оказался более подробным. В его детали мы вдаваться не будем, отметим в нем лишь два важных, на наш взгляд, момента. Во-первых, рассматривая все принятые в его время системы казачьей службы, М.П. Хорошхин отдельно и с пристрастием разбирает так называемую «оренбургскую». Напомним, что в «Положении о военном составе оренбургского казачьего войска, сроках службы и о способах их комплектования» (1867) была реализована идея о выделении так называемых служилых и неслужилых казаков. На основании четко определенной нормы выставляемого от войска количества нижних чинов жребий должен был определить, кто попадал в состав служилых казаков, а кто переходил в разряд войсковых «граждан», навсегда освобожденных от службы, но сохранявших право на владение землей с уплатой 4 р. в год в войсковой капитал. По мнению М.П. Хорошхина, «определение нормы служилого класса влечет за собой для одной части населения усиление служебных требования и сопряженных с ними расходов; для другой части, напротив – значительное облегчение. Можно полагать, что развитие благосостояния и гражданственности едва ли будет, при этих условиях, равномерным между всеми обывателями»¹⁶⁵. В связи с этим он повторяет свой тезис о том, что казачья служба в «новой» редакции должна быть общеобязательной как в Донском и Уральском войсках. Наконец, во-вторых, часть предложений (догадок) М.П. Хорошхина по «устройству военной повинности казаков» будет реализована в «Положении о военной службе Донского войска» (1874) и «Уставе о воинской повинности Войска Донского» (1875).

Публикации М.П. Хорошхина, а также И. Дукмасова, С. Смоленского и др.¹⁶⁶ размещались параллельно с работой особых комиссий, как местной, так и центральной, по подготовке военной реформы среди казачества. Однако в отличие от ситуации 1860-х гг., когда на страницы донской печати специально выносились на обсуждение те или иные проекты грядущих преобразований, в 1870-х гг. о такой тесной взаимосвязи вряд ли можно говорить. На наш взгляд, Военное министерство и войсковая администрация, имея негативный опыт проявления на Дону в начале 1860-х гг. казачьего недовольства даже не результатами, а только преобразовательными планами, опасались непредсказуемой реакции казачества по поводу возможных изменений его главной «привилегии» – «образа служения». Поэтому промежуточные результаты деятельности соответствующих комиссий не выкладывались в публичную сферу.

Разработка основополагающих документов казачьей военной реформы 1874–1875 гг. велась с 1870 г. Ее этапы, ключевые положения, обсуждение спорных моментов, роль отдельных личностей в продвижении проектов реформы и т. д. отражены в монографии молодого ростовского историка А.Ю. Перетятько¹⁶⁷. К этой важной для казачьей историографим книге мы хотели бы добавить несколько наблюдений, проясняющих позицию центральной власти по принципиальным вопросам организации и содержания реформаторской деятельности.

Судя по всему, донская комиссия была созвана в Новочеркасске не менее чем за 6 месяцев до образования в Санкт-Петербурге в начале ноября 1870 г. собственно двух центральных комиссий (первая – по уставу о воинской повинности, вторая – по устройству вооруженных сил), отвечавших за создание общеимперского Устава о воинской повинности, главного детища военного министра Д.А. Милютина¹⁶⁸. По крайней мере, о разнице в 6 месяцев пишет сам министр в конфиденциальном письме к в. н. а. М.И. Черткову от 5 ноября 1870 г. За этот срок, как считает Д.А. Милютин, члены комиссии должны были «убедиться, что нынешняя военная система Донского войска заключает в себе действительно существенные недостатки и что не какая-то предвзятая мысль… побуждает Военное министерство настаивать на необходимости некоторых преобразований в Донском войске, а настоятельная необходимость привести это войско в уровень с современными требованиями военного дела, т. к. в случае европейской войны из всех казачьих войск Донское будет всегда играть первостепенную роль и правильное устройство в нем военной части может иметь существенное влияние на исход целой войны». Д.А. Милютин упоминает о недостаточности кавалерийских частей в составе русской армии по сравнению с европейскими вооруженными силами. Однако пополнение кавалерии «при нынешнем состоянии наших финансов и при предстоящем неминуемом увеличении военных расходов¹⁶⁹… совершенно невозможно», следовательно, по мнению военного министра, «естественным средством для усиления нашей кавалерии представляется, прежде всего, казачье население, предназначенное исключительно для кавалерийской службы, не несущее поэтому никаких других государственных тягостей и наибольшая и самая надежная часть которого – войско Донское, Кубанское и Терское – со времени окончания военных действий на Кавказе сделалось совершенно свободною для внешней войны». В письме также приводится краткий проект новой системы отбывания воинской повинности в войске Донском (см. приложение 10), разработанный Главным управлением иррегулярных войск (далее – ГУИВ). Раскрывая его содержание, Д.А. Милютин посчитал необходимым дважды подчеркнуть, что проект не имеет значения «обязательной программы» для членов местной комиссии, последние всего лишь должны руководствоваться «общими государственными интересами и современными военными требованиями». Завершая письмо, Д.А. Милютин пишет о неизбежности изменений и дополнений проектируемых предложений со стороны комиссии, а также о наличии на Дону «лиц, относящихся весьма недружелюбно ко всяким изменениям старых порядков». Но министр выражает уверенность, что успех в этом деле все же будет достигнут «соединенными усилиями Военного министерства и местных деятелей, посредством возможных компромиссов как с той, так и с другой стороны»¹⁷⁰.

В письме обращает на себя внимание упоминание о приблизительности программы для занятий донской комиссии, что недвусмысленно говорит о допущении властями определенной самостоятельности и инициативности в ее деятельности, и даже уступок в некоторых вопросах, если сам Д.А. Милютин, известный своей нетерпимостью к чужому мнению¹⁷¹, предполагает «компромисс» (!) в качестве эффективного средства для достижения поставленных целей.

Через полгода в мае 1871 г. начальник ГУИВ А.П. Богуславский в письме к в. и. а. М.И. Черткову еще более конкретизирует позицию Военного министерства. Он заявляет, что его ведомство «не считает положительно необходимым применить непременно к Донскому войску ту или другую систему отбывания казачьим населением воинской повинности, а желает только, чтобы относящиеся к сему предмету вопросы рассмотрены были на месте подробно и обстоятельно». По мнению А.П. Богуславского, донское войско бесспорно находится во главе всех других казачьих войск и имеет исключительно важное значение в случае европейской войны. В связи с этим оно вправе рассчитывать, что «при устройстве в нем военной повинности прежде всего будут приняты в соображения местные условия и средства населения, а не те порядки, которые установлены для других казачьих войск». В то же время А.П. Богуславский считает полезным обсудить комиссией «выгоды и невыгоды» конскрипционной системы (в случае ее применения к войску Донскому), которая, «упрощая и регулируя все расчеты по наряду казаков на службу, с одной стороны представляет населению некоторый простор в его земледельческой, промышленной и торговой деятельности, а с другой дает возможность иметь строевые части, хотя в меньшем числе, но зато в более удовлетворительном состоянии». Тем более что, по убеждению начальника ГУИВ, такая система не противоречит предполагаемому введению всеобщей воинской повинности, так как в ней все равно будет допущен жребий в связи с очевидным избытком новобранцев. Подводя итоги письма, А.П. Богуславский пишет: «Без сомнения, если Донское войско найдет возможным привлекать к действительной службе все молодое поколение казаков, не налагая при том невыносимой тягости на население и финансы, то для государства ничего лучшего и желать нельзя, но необходимо, однако, иметь в виду, что привлечение это должно быть действительное, т. е. чтобы все формируемые войском строевые части составлены были из людей исправно снаряженных и достаточно подготовленных к военному делу и могли быть выставлены… сравнительно в короткий срок»¹⁷².

В течение 1871 г. в. н. а. М.И. Чертков в переписке с ГУИВ, комментируя промежуточные результаты деятельности донской комиссии, соглашается с тем, что «…коренной принцип общеобязательной для казаков службы, теперь тем более, когда это начало предполагается установить для всей империи, должно быть удержан в своей силе», а также признает, что программа Военного министерства «в основаниях своих совершенно согласуется с мнением здешнего общества». Таким образом, атаман подводит своеобразную финишную черту казачьей политике, проводимой Военным министерством с начала 1860-х гг., подразумевавшей разделение казачества на служилых казаков и неслужилых войсковых граждан и создание благоприятных условий преимущественно для последней категории казачьего населения.