Текст книги "Когда зацветет сакура…"

Глава третья

1

В отличие от товарища, Жаков наблюдал картину молча. Вот ведь как… Он-то думал, путешествие на родину станет для них легкой прогулкой, а оно вон как вышло! Впрочем, ему было не привыкать. Всю войну он только и делал, что рисковал собой. Как началось все под Сталинградом, так и не отпускало до конца. Их корпус постоянно бросали в прорыв – вот и доставалось. Не успевали людей хоронить.

Алексея тоже однажды только чудо спасло от смерти. Это случилось в январе сорок пятого в Курляндии, где тогда шли ожесточенные бои. Немец стоял насмерть. Раненый зверь он и есть раненый зверь. Ему ничего не остается, как зубами цепляться за жизнь.

Жаков, не любивший отсиживаться в тылу, и в этот раз не вылезал с передовой. То в атаку с пехотинцами сходит, то оборону с танкистами организует, а то и из пушки возьмется палить, выйдя на позиции какого-нибудь артдивизиона. Он ведь казак вольный – где пристанет, там и воюет. Оттого и наград была полная грудь. Это Жора Бортник был человеком опасливым. Он и Жакову говорил, чтобы тот не лез на рожон. Дескать, не наша то забота, наша – лазутчиков ловить да с агентурой работать. Но разве Алексей слушал его! Я, говорит, заговоренный, меня пуля не берет…

Но на этот раз ему не повезло. Знал бы, что так случится, может, и поостерегся бы, хотя вряд ли. Надо было знать его характер. Тогда в одной из танковых рот убило командира орудия – вот Жаков и решил его заменить. В ходе боя его танк оторвался от других машин и был окружен немцами. Ночью Алексей передал по рации: «Я один. Машина застряла. Веду бой». На вторые сутки в роту вернулся раненый радист и рассказал, как сражался экипаж танка. Их было четверо: Жаков, механик-водитель танка, помощник механика-водителя и радист. В течение суток экипаж дрался с противником в глубине его обороны. Танк утюжил окопы неприятеля, давил тяжелыми гусеницами дзоты, пушки, минометы, автомашины. Преодолев первую и вторую линии траншей, машина попала под перекрестный огонь. Справа вели обстрел вражеские орудия, с фронта двигались неприятельские танки. Поставив свою машину в укрытие, экипаж поджег два немецких танка и бронетранспортер, а затем точными выстрелами разрушил два дзота. Но тут и ему досталось. Немецкий бронебойный снаряд прошил боковую броню и вывел танк из строя. В живых тогда остались двое – Жаков и радист. Его-то, этого радиста, и послал Алексей за помощью, потому как сам был тяжело ранен и не мог выбраться из машины.

Потом за ним пришли. Оставляя на снегу длинную кровавую полосу, его под покровом ночи поволокли к нашим позициям. Потом он попал к хирургу на стол. Глянув на его синюшное лицо, пощупав-потрогав и заглянув в его остекленевшие глаза, тот посчитал, что он уже мертв, и приказал отнести в сарай, приспособленный под мертвецкую. Так и пролежал Алексей всю ночь на морозе, а утром, когда команда санитаров пришла в сарай, чтобы похоронить убитых, кто-то из них услышал негромкий стон. Глянули, а там среди трупов живой офицер шевелится. Доложили хирургу, тот: на стол его! Так и спасли человека. Однако после этого у Жакова стала барахлить почка. Чуть непогода или простуда какая – тут же хватается за бок. Так и мучился до сих пор…

– Я же тебе говорил… говорил, чтобы ты себя берег. Нет ведь, не послушал меня! – выговаривал ему потом Бортник. – Хотя, – махнул он рукой, – горбатого только могила исправит…

Рейды в немецкий тыл тоже, казалось, были не его делом, но разве его можно было удержать! Только услышит, что где-то формируют очередной спецотряд, – он тут как тут. Дескать, пошлите меня – не пожалеете. А начальству что? Коль не дорожишь собственной жизнью, иди. Он и шел. А что ему? Он ведь круглый сирота – так что некому будет плакать. Разве что Нине сердце разорвет. Но она должна была понять его… Ведь он за нее мстил немцу, за все причиненные ей душевные и физические раны, в конце концов, за ту маленькую загубленную в ее утробе душу, которая по его, немца, вине никогда – никогда! – не увидит свет.

Впервые он попал к немцам в тыл, когда его корпус вел наступательные бои на харьковском направлении. Тогда отряд особого назначения СМЕРШ, которым командовал Жаков, только чудом уцелел. Их было двенадцать человек, большинство из которых – необстрелянные пацаны. Их наспех научили стрелять из винтовки, так что основную науку командир преподал им в пути. И это стало для них лучшим университетом. Одно дело – на мирном полигоне показать ту же взрывчатку в действии, другое – подорвать полицейский участок или хранилище с горючим на немецком аэродроме. Да и стрелять приходилось по живым мишеням, а не по фанерным. Но, самое главное, парни научились ненавидеть врага. «Есть люди, а есть нелюди, – говорил им Жаков. – В людей стрелять нельзя – это грех, можно только в нелюдей. Этих надо убивать беспощадно. Иначе они убьют ваших жен и матерей. За этими нелюдями мы и охотимся».

Вроде незатейливая психология, но без нее никак. Ведь убить человека, пусть даже если он враг, непросто. Психика потом расстраивается настолько, что впору на стену лезть. Алексей на себе это испытал, поэтому понимал новичков. Вот и надо было вбить в их голову мысль, что они не людей убивают, а извергов. Потихоньку те освоились и их чувства притупились. Страшно, конечно, когда у человека теряется чувство жалости к себе подобным, но что было делать? Если не ты врага, то он тебя…

Правда, у немца уже не было той прыти, как в начале войны. Это он тогда пер, словно тот бешеный слон, сметая все на своем пути. И то была поистине психологическая драма. Бойцы, которые в свое время восприняли доктрину о войне на чужой территории, о войне малой кровью как должное, теперь не могли ничего понять. Как же так? Мы же «непобедимая и легендарная», отчего же нас так бьют? Вот и командиры, на которых они еще недавно молились, бегут вместе с ними, рядовыми, да так, что только пятки сверкают. Да и те, что в Кремле, притухли. Ну а что так вдруг? Или слабо что-то придумать?.. И-их! Болтуны вы, болтуны…

Но теперь время другое. После поражения под Сталинградом, после успешного наступления советских войск на Северном Кавказе, на Верхнем Дону, под Ленинградом, на курском и харьковском направлениях и в Донбассе немец явно сдал. Той спеси, которую он показывал вначале, уже не было, но на смену ей пришла отчаянная ярость. Вот он теперь и цеплялся за каждую пядь земли, норовя подороже продать свою жизнь.

В ту пору в тыл противника забрасывались многие десятки, а то и сотни диверсионных групп. Кто-то шел с конкретными заданиями, кто-то действовал по обстановке. Но задача была одна – вызвать у немцев панику, деморализовать их, заставить их пугаться собственной тени. Это была большая психологическая война, в которой участвовали кроме партизан созданные контрразведкой многочисленные отряды особого назначения. Им здорово доставалось. Потому из каждых десяти посланных в тыл противника разведывательно-диверсионных групп добрая половина не возвращалась назад. И это считалось вполне нормальным. Жаков помнит, что говорил им на совещании прибывший в ставку командующего фронтом большой начальник из Главного разведывательного управления. Дескать, даже если одна группа из ста уцелеет и выполнит задание, уже будет хорошо. Так что, мол, продолжайте в том же духе. «А люди? Как быть с людьми?» – спросили московского гостя. Тот пожал плечами. Война, говорит, все спишет…

Зная об этой политике, Жаков старался лишний раз не рисковать людьми. Прытких и отчаянных останавливал, осторожных поощрял добрым словом и даже ставил их в пример. «Самая главная наша задача – это остаться живыми, – постоянно говорил он бойцам, уходящим вместе с ним на задание. – Понимаете? Живыми! Жизнь человеческая бесценна, и ее нельзя сопоставлять с лишней взорванной немецкой цистерной с горючим». Иных бойцов это удивляло. Как же, мол, так, их ведь учили совсем другому – что жизнь ничто по сравнению с долгом. А в пример ставили того же Александра Матросова, Зою Космодемьянскую, летчика Гастелло – тех, кто был на слуху в армии. Жаков и сам восхищался героизмом этих людей, однако понимал, что для разведчика важна не столько отвага, сколько умение шевелить мозгами.

«С Гастелло, – говорил он своим бойцам, – все ясно: у него другого выхода не было, кроме как направить свой горящий самолет в колонну немецких бронемашин. А вот насчет Матросова я бы поспорил. Зачем было рисковать жизнью? Хороший командир должен был найти другое решение. Не было, говорите, других вариантов? Нет, братцы, в жизни всегда найдется правильный выход, надо только башкой думать. Грош цена такой победе, которая достигнута не за счет умения, а за счет бесчисленных человеческих жертв. Вы посмотрите, как немцы воюют… Они не прут на рожон, да и геройство особо не выказывают. Они головой воюют, ищут варианты, тщательно все выверяют… Как будто в шахматы играют. Вот и нам надо так… А что касается Зои Космодемьянской, то она настоящая героиня, только это геройство было излишним. Коль шли на задание, надо было к нему хорошенько подготовиться. Ведь для того, чтобы сжечь вражескую конюшню, тоже голова на плечах нужна».

По сути, Жаков говорил крамольные вещи, отчего так испуганно и смотрели на него бойцы. В общем, рисковал – народ-то разный… У него в корпусе тоже была своя обширная агентура. Чуть что – сразу к нему бегут.

Бортник не раз говорил ему, чтобы он поостерегся откровенничать с бойцами. Дескать, сам знаешь, что за это бывает. Ляпнешь что-то лишнее – вот тебе и трибунал. А там не посмотрят, что ты контрразведчик и что за твоими плечами славный боевой путь.

Конечно же Жаков все понимал, но продолжал действовать в том же духе. Он вообще меньше думал о себе, чем о людях. Достаточно вспомнить хотя бы то, как в августе сорок пятого он в нарушение всех инструкций и приказов позволил двум подозрительным дамочкам сесть в набитый красноармейцами вагон.

Это случилось на подъезде к Харбину, куда его, прошедшего с боями вместе с механизированным корпусом до маньчжурского города Гирина, срочно командировали для выполнения ответственного задания. Машины под рукой не нашлось, поэтому до места пришлось добираться с какой-то воинской частью из второго эшелона, которая, перейдя в районе приморской станции Краскино границу с Маньчжурией и погрузившись в эшелоны, отправилась по следам недавних боев.

Откуда тогда вынырнули эти две гражданочки, неизвестно, только они очень спешили, пытаясь догнать сбавивший на подъеме скорость армейский эшелон. Одна из них была пожилой женщиной, другая – миловидная молодая девица, видимо, ее компаньонка или родственница. Удивляло то, что обе были в цивильных, хотя и не новых, платьях и шляпках из нэпманских времен на голове. И это в стране, где все вокруг было сиро и убого, где на сотни верст не встретишь ни одного европейского лица. «Неужто русские? – встрепенулись бойцы. – Но откуда они здесь? Не иначе эмигрантская сволочь…» Ну а те просят их взять с собой. Машут руками… Бегут и машут.

– Эй!.. Эй! Возьмите нас, возьмите…

Но в ответ – тишина. Бойцы сгрудились возле приоткрытых дверей теплушек и молча взирали на бедных женщин. А как иначе? Попробуй возьми их – потом греха не оберешься. А тут вдруг этот командированный особист выпрыгивает из вагона и бежит по заросшей желтыми саранками и голубыми колокольчиками насыпи. Схватив женщин за руки, потащил наверх.

– А ну-ка, братцы, помогите! – скомандовал он бойцам. Те нехотя втащили женщин в вагон.

Ну, дает капитан! Хотя – что ему! Это же контрразведка. А попробуй им то же самое проделать – тут же загребут. Знаем мы их, этих «смершевцев». Мягко стелют, да жестко спать.

Потом Алексей подружился с этими женщинами. Как оказалось, они были русскими эмигрантками. Та, что постарше, была женой покойного царского генерала Ольховского, другая – его дочерью. Жили в Харбине. Бедствовали так, что не приведи господи! Он бывал у них в гостях. При этом каждый раз приходил с гостинцами. То банку тушенки принесет, то булку хлеба, а когда и сахар в комках. Подкормить людей хотел, а то ведь посмотришь – одна кожа да кости.

2

Эти походы ему потом припомнят. На первом же совещании у начальника Особого отдела Управления контрразведки СМЕРШ Приморского военного округа в Харбине встанет вопрос о его личных контактах с белой эмиграцией. Пришлось объясняться. Дескать, черт возьми, а как вы еще прикажете работать с этой публикой? Да, мол, я могу их арестовать, но будет ли от этого прок? Не лучше ли их использовать в качестве агентов? Нам нужны свои информаторы, потому что без них мы никогда не узнаем, где прячутся те же головорезы из русской фашистской партии Родзаевского, которые с нашим приходом ушли в глубокое подполье, а заодно и бывшие белогвардейцы, работавшие на японцев…

Дело замяли. Однако Жаков по-прежнему продолжал навещать своих новых знакомых, которым представился обыкновенным танкистом. Знали бы они, с кем имеют дело, наверное, поостереглись бы, а тут полное доверие. Этим доверием Алексей, конечно, пользовался. Но не настолько, чтобы потом мучиться угрызениями совести. Да, ярых антисоветчиков, тех, что работали на японскую разведку, он арестовывал. Среди этих арестованных были и бывшие боевики знаменитой банды Полякова, которые в свое время собирали разведывательную информацию и устраивали диверсии в Приморье, в частности на Гродековской железнодорожной ветке, и «слушатели» курируемой японцами разведшколы в Синьцзине, и бывшие агенты второго, разведывательного, отдела Квантунской армии… Тех же эмигрантов, которые питали какие-то добрые чувства к Советской России и не участвовали ни в каких заговорах против своей бывшей родины, он не трогал. Будучи большим любителем поэзии, он посещал их литературные посиделки, музыкальные вечера, ходил в театр, где давала спектакли русская труппа. Особый отдел давил на него: дескать, мало арестовываешь – давай-ка поднажми! И не жалей подлецов – все они здесь одним миром мазаны. И главное, Дудин был сторонником этих жестких мер. А ведь он сам ему говорил когда-то, что враг не тот, кто живет и думает иначе, а тот, кто нам жить иначе не дает. Но вот и он туда же…

Вот в какие рамки его тогда поставили. Все-таки как-то удавалось крутиться. Нет, долгу своему не изменял, но и грех на душу старался не брать. Так и шел, держа, словно канатоходец, какое-то немыслимое равновесие, пытаясь не соскользнуть и не упасть с высоты. Это ему давалось с трудом, потому что кругом была стена из непонимания, постоянных подозрений, сплетен, наговоров, предательства, дури и страха…

…Но то будет потом, а тогда, летом сорок третьего, Алексею и его разведывательно-диверсионной группе было приказано совершить глубокий рейд во вражеский тыл и уничтожить ряд военных объектов.

Незадолго до этого тем же путем прошел небольшой партизанский отряд, который здорово наследил. Особого вреда немцам он не причинил, но шуму наделал много. Те и устроили на партизан охоту. Алексей мудро поступил, выставив головной дозор. Они, те двое парней, что шли впереди, и напоролись на немцев. Тут же Жаков дал команду к отступлению. Кто-то из бойцов предложил устроить круговую оборону, а он: нет – и все тут. Я, говорит, живыми и невредимыми должен вас доставить домой – кому-де вы мертвые нужны?

Долго гнался за ними немец, пока группе не удалось оторваться от него. Усталые и измученные, набрели они под вечер на какую-то небольшую деревушку, где на одном из заборов жалко и одиноко пел худющий бесцветный петушок – последнее, видимо, достояние этого разграбленного и опустошенного немцами живого уголка.

– Ой, боже ж ты мой! И куды ж це вас, соколки, несе? – выглянув из-за плетня, спросила их старая хохлушка. – Тут даже полицаи-ироды зверствують… А якщо вони вас побачать?..

– А где они… эти полицаи? – насторожился Алексей.

– Так в полицейському виделку… Ви-ин он… – указывает она рукой на крепкий рубленый пятистенок, который на фоне здешних покрытых соломой мазанок выглядел настоящим княжеским теремом. Раньше в нем, скорее всего, находился местный сельсовет, но теперь с его крыши мочалом свисала красная тряпица со свастикой.

– И много их? – спросил Жаков.

– Богато! Ныни двох хлопцив повисили… Казав, що партизаны. Теперь вона святкуют, горилку пьют, подлюки… Ой, звири, ой, звири! – сокрушенно произнесла она.

Тут же было принято решение уничтожить иуд. Все произошло так быстро, что полицаи, а их было с добрую дюжину, даже опомниться не успели. Убивать их сразу не стали – вначале велели снять обмундирование. Переодевшись в черные полицейские кители и бриджи, «смершевцы» вывели пленников из дома и открыли по ним огонь. Не успели они это сделать, как в конце улицы появились немцы. С десяток их сидело в кузове грузовичка, остальные двигались пешим строем.

– Спокойно! – заметив, как заметались бойцы, напуганные появлением фашистов, произнес Жаков. – Будем изображать из себя полицаев. И не дрейфить, понятно?

Они быстро сменили ППШ на немецкие «шмайсеры» и стали ждать. Бежать было бесполезно – прямо от села начинались бывшие колхозные поля, которые, заросшие сорняком, уныло простирались до горизонта.

Когда немцы поравнялись с переодетыми разведчиками, из кабины вылез офицер.

– Хайль Гитлер! – громко прокричал он и вскинул руку. В ответ недружное: хайль!

Это Жаков их научил. Так, на всякий случай. «Ну, погодите, мы вам еще этот “хайль” припомним», – подумал Алексей, сжимая в руках автомат.

Немец по-русски не говорил, он стал общаться через переводчика. А того трудно было понять. Переводить на немецкий он еще переводил, а вот в обратную сторону у него плохо получалось.

– Это есть партизан? – выслушав командира, перевел он, указывая на лежащих у забора полицаев.

– Так точно! – ответил Жаков. – Только что поймали – и в расход…

Переводчик его недопонял.

– Что есть расход? – спросил он.

– Кых-кых! – ткнув стволом автомата в сторону убитых, проговорил Алексей и улыбнулся.

– О, я, я… понимаю! – закивал тот и перевел сказанное командиру. Тот театрально похлопал в ладоши.

– Гут! – произнес он. – Отчень карашо… – И снова: – Гут!

Он что-то сказал солдатам, и те тут же принялись загружать кузов телами убитых. Потом они покинули село.

– Уф!.. – вытер рукавом вспотевший лоб Алексей. – На этот раз, кажется, пронесло… Жаль только ребят… – это он про тех дозорных, что попали под пули сидевших в засаде немцев. Парни угрюмо промолчали.

Они сели на завалинку бывшего сельсовета и коротко перекурили.

– Ну теперь пора!.. – произнес Жаков. – Будем возвращаться. Немцы не дураки – быстро все поймут… Тогда уж нам точно несдобровать. Сами видите: тут ни лесов, ни кустиков. Сплошная степь. Тогда куда прятаться?

И они ушли, оставив после себя густой дух махры вперемешку с запахами солдатского пота. Так в чужих ненавистных кителях и вернулись в часть.

Глава четвертая

1

Американцы, взяв бомбардировщик в тиски, продолжали играть у русских на нервах.

– Да что они, в самом деле! – злился Бортник. – Была б моя воля, я бы…

– А чем тебе не нравится такой эскорт? – с усмешкой произнес Жаков. – Разве не знаешь? Так ведь только глав государств сопровождают!

Тот ухмыльнулся.

– Да нужны мне их эскорты! – говорит. – Тоже мне герои!.. Вот бы так на войне, но там этих американцев что-то не очень видно было…

Помолчали.

– Ой, не нравится мне все это, – неожиданно заявил Козырев. – После того как эти америкашки сбросили на японцев свои атомные бомбы, я уже ничему не удивлюсь.

– Это вы о чем? – не понял его Жора.

– О чем?.. А о том, что эти гады могут запросто открыть по нам огонь. Бандиты, они и есть бандиты!..

«Это точно, – мысленно согласился с ним Алексей. – Эти не пожалеют. Но зачем они их ведут? Или что-то прознали? Но откуда?..»

О том, что американцы не всегда испытывали братские чувства к союзникам, Жаков знал давно. Ему приходилось знакомиться с документами, которые наводили на грустные мысли: а друзья ли нам эти бравые американские ребята? Может, это они только показывают вид, что хотят вместе с нами одолеть Гитлера? Ведь если бы они этого по-настоящему хотели, то, как говорится, не вставляли бы нам палки в колеса.

В самом деле, начавшиеся во второй половине 1944 года столкновения между советскими и американскими авиагруппами отнюдь не были следствием традиционной для любой войны неразберихи. Уже тогда Штаты считали весь европейский континент своей зоной влияния. Однажды командующий американскими ВВС Спаатс даже демонстративно отказался обсуждать с маршалом Жуковым порядок полетов над советской зоной, заявив, что для американской авиации, дескать, нет и не будет никаких ограничений.

Демонстрируя свое право летать где угодно, американское командование заодно проверяло русских, попросту говоря, «на вшивость», одновременно отрабатывая методы тотального воздушного террора, которые союзники собирались в будущем применять в различного рода межгосударственных конфликтах. Алексею было известно, что наряду с бессмысленным с военной точки зрения уничтожением жилых кварталов немецких и японских городов янки не менее свирепо бомбили Югославию. Начало воздушному геноциду положила «кровавая Пасха» 16 апреля 1944 года. В этот день целая авиадивизия тяжелых бомбардировщиков с характерным названием «Либерейтор» («Освободитель») обрушила на югославские города тысячи бомб, от которых только в Белграде погибло более тысячи человек.

Ну а для первой атаки на Красную армию четыре десятка тяжелых американских истребителей «Лайтнинг» выбрали не менее символическую дату – 7 ноября 1944 года. В результате штурмового удара по штабу 6-го гвардейского стрелкового корпуса и аэродрома 866-го истребительного авиаполка у сербского города Ниш погибли командир корпуса Герой Советского Союза Григорий Котов и еще 30 человек. Кроме того, были уничтожены два наших самолета и сожжено полтора десятка автомобилей. Лишь когда взлетевшие советские истребители сбили несколько стервятников, остальные обратились в бегство. Что интересно, на карте, которую контрразведчики нашли среди обломков одного из сбитых «Лайтнингов», город Ниш был обозначен как воздушная цель, хотя американцы прекрасно знали, что в нем находятся советские войска. После этого официальной американской версии о потере курса уже мало кто верил.

Летавший над Германией заместитель командира 176-го гвардейского истребительного авиаполка 25-летний майор Кожедуб сталкивался с обнаглевшими «союзниками» дважды. Сначала 22 апреля 1945 года его машину атаковала пара американских истребителей типа «Мустанг», но вскоре им пришлось горько пожалеть о своей наглости. Не прошло и двух минут, как один из «Мустангов» разлетелся на куски, а пилот второго еле успел выпрыгнуть с парашютом.

Буквально через полчаса другая группа американских самолетов атаковала колонну советских войск, следовавшую через Ниш по шоссе. Их тоже удалось отогнать, но дел они натворить успели. В результате налета погиб командир стрелкового корпуса генерал Степанов. Его последние слова были: «Проклятые империалисты!»

– Товарищ Козырев… – вспомнив об этом, Жаков обратился к москвичу. – Как вы думаете, мы сможем в ближайшее время обзавестись собственной атомной бомбой? А то ведь Америка наглеть начинает. Чувствует, сволочь, свою неуязвимость.

– А еще союзниками называются! – проговорил Жора, глядя в иллюминатор, за которым пульсирует сигнальный маячок чужого истребителя. – Впрочем, мы им нужны были только до тех пор, пока не покончили с Гитлером. Они ж его как черт ладана боялись…

– Боялись… – подтвердил Козырев. – А что касается атомной бомбы… – мельком взглянув на Алексея, произнес он. – Будет бомба, будет… Не знаю когда, но она обязательно будет. Мы уже работаем в этом направлении.

«Поскорее бы уж, – подумал Жаков. – А то ведь можем и не успеть. Что-то уж больно сильно завозились эти янки. Наверно, увидали, что весь мир потянулся к нам, вот и испугались. Впрочем, им есть что терять. Это у нас в одном кармане – вошь на аркане, в другом – блоха на цепи».

Эти мысли не случайно возникли в его голове. Ладно бы одни газеты читал, где все чаще говорилось о начавшемся похолодании в отношениях с союзниками, а то ведь он на собственной шкуре все испытал. Это началось еще там, в Харбине, где он столкнулся с достаточно странными вещами. Ему-то казалось, что главной задачей советской контрразведки была борьба с японской агентурой, а тут вдруг выясняется, что среди всякого рода арестованных по подозрению в сотрудничестве с японцами были и те, кто работал против СССР на американскую разведку. Как? Откуда? Да не может этого быть!.. Ведь мы покуда союзники! Неужто это начало какой-то невидимой глазу тайной войны?

Впрочем, эта война никогда и не кончалась. Ведь Жакову еще на фронте приходилось иметь дело с американской разведкой. Вначале это удивляло, но потом пришлось привыкнуть. Алексей помнил, что сказал ему один заброшенный к ним в тыл американец. Дескать, война подходит к концу, теперь вы, а не японцы с немцами становитесь объектом нашего пристального внимания. Он тогда не обратил на это внимания – слишком много хлопот было с немецкими лазутчиками, а вот сейчас вдруг вспомнил…

Однако в Харбине то были еще цветочки – там американцы не шибко донимали, так что в основном приходилось иметь дело с японской агентурной сетью, которая в связи со скоротечной капитуляцией Квантунской армии тоже начала активно капитулировать. А вот в Корее все было гораздо сложнее. Там, в отличие от Китая, страна уже к концу войны была поделена на две зоны влияния. Север оккупировали советские войска, тогда как юг оказался под американцем. Тут же и началась война двух разведок.

Что ни говори, а американцы оказались в более выгодном положении, потому как после капитуляции Япония отдала свое предпочтение не Советскому Союзу, а Америке, и это несмотря на то, что та дважды подвергла ее атомной бомбардировке. Но, как говорится, пути Господни неисповедимы, оттого и творятся в мире порой всякие странные вещи. Быстро сориентировавшись, агенты японской разведки начали работать на Си-Ай-Си, которая поставила перед собой задачу в короткие сроки наладить на севере мощную агентурную сеть. В основном то были корейцы, но случались и бывшие русские эмигранты, а то и пустившие здесь корни японские колонисты. В общем, поработав в Гензане с полмесяца, Алексей понял, что советской контрразведке придется нелегко в этой стране, которая была буквально нашпигована всякого рода лазутчиками. Впрочем, и советская разведка не дремала, засылая на юг полуострова своих агентов. Так и шпионили друг за другом. Вначале это был обыкновенный сбор информации, но постепенно, в связи с ухудшающимися отношениями между двумя странами, борьба разведок стала приобретать все более жесткий характер. Так что уже скоро ни похищения людей, ни политические убийства, ни взрывы на промышленных предприятиях и железной дороге, прочих важных объектах северной части полуострова уже никого не удивляли.

В отличие от американцев, советской контрразведке в Корее приходилось начинать с нуля. До этого здесь не было своей широкой агентурной сети, хотя отдельные разведывательные операции на территории этой страны и до войны, и во время ее все же проводились. Когда Жаков прибыл в Гензан, ему доставили из Союза копии документов, хранившихся в архивах органов госбезопасности, которые помогли ему разобраться во многих вещах и наметить какие-то ориентиры в работе. Больше всего его заинтересовало дело некоего корейца Пак Чен Хи, который в свое время здорово потрепал нервы оперативникам из дальневосточных органов НКВД.

Все началось в мае 1939 года, когда после нападения японо-маньчжурских войск на монгольские пограничные заставы весь мир узнал о Халхин-Голе – небольшой речушке, на берегах которой и развернулись тогда главные события.

В те самые дни, когда советские войска, следуя союзному договору с Монголией, выбивали захватчиков с оккупированной ими территории, в Хабаровское управление НКВД от агента, работавшего на смежной территории, поступило донесение о том, что японская военная миссия (ЯВМ) готовит в маньчжурском городе Синьцзине человека для засылки на территорию СССР.

В одну из июньских ночей, когда инцидент на реке Халхин-Гол еще только набирал силу и Первая армейская группа советских войск, которой командовал в ту пору мало кому известный комкор Жуков, еще только готовилась нанести удар по частям Шестой японской армии, на таежном участке советской границы был задержан очередной нарушитель. Это был невысокого роста худощавый человек азиатской внешности, одетый в бедное крестьянское платье. Если бы он не назвался коммунистом и не потребовал, чтобы его отвели к «большому русскому начальнику» для важного разговора, можно было бы подумать, что это обыкновенный перебежчик, каких множество в ту пору переходило границу в поисках лучшей доли.

Просьбу его выполнили. Позже в беседе с сотрудниками НКВД он рассказал о том, что был послан коммунистической организацией для установления контактов с русской разведкой. Что организацией этой руководит некий товарищ Пак Джон Хи, который в будущем сам хочет прибыть в Союз по одному очень важному делу, но для этого ему нужно согласие русских властей.

«Уж не тот ли это самый человек из Синьцзиня, о котором докладывал агент с той стороны?» – глядя на перебежчика, вспомнили контрразведчики. Если так, то оставалось выяснить, что же задумали эти японцы, о хитрости и коварстве которых ходили легенды.

Связник Пак Чен Хи вернулся назад с доброй вестью – русские согласны принять маньчжурского товарища.

Через несколько дней на том же участке границы был задержан еще один посланец Пак Чен Хи. Тому дали задание выяснить, был ли их товарищ на русской территории и на самом ли деле их руководителя ждут здесь для переговоров. Его стали расспрашивать об организации. Он сказал, что она большая и что руководит ею очень активный и уважаемый коммунист, который якобы недавно бежал из японской тюрьмы и теперь находится на нелегальном положении.

Этот связной, как и первый, вернулся назад с добрыми вестями. В это время советская разведка через свою агентуру в Корее и Маньчжурии попыталась выяснить о Пак Чен Хи и возглавляемой им подпольной коммунистической организации, однако тем так и не удалось этого сделать. Впрочем, иного результата никто и не ожидал, потому как с самого начала было ясно, что все это происки японцев.

Время шло. Потерпев поражение на Халхин-Голе, японцы притихли, однако тайная война разведок продолжалась.

В середине октября того же года, когда в воздухе закружил первый снежок, советскую границу перешли сразу три человека, назвавшиеся членами подпольной коммунистической организации Маньчжурии. Возглавлял группу заместитель Пак Чен Хи – товарищ Хван, как он назвал себя.