Текст книги "Золото под ногами"

– Джеймс, – поморщился Крамер, – вечно ты, не разобравшись, ставишь клеймо. Они милые гостеприимные люди. Просто у них религиозные разногласия с царем.

– Не понял, – Хопкинс сдвинул брови. – Ты соображаешь, что говоришь? Что такое религиозные разногласия? Их культ несовместим с цивилизованным обществом? Они сатанисты? Или Россия настолько дикая страна, что запрещает молиться, кому как заблагорассудится?

– Джеймс, черт подери, я что тебе, философ? – вспылил Филипп. – Я в этом не разбираюсь. Если тебе так интересно, спросишь у их старосты. Вот уж потолкуете всласть, он будет рад получить свободные уши на вечерок. А если невтерпеж, то потолкуй с моим русским помощником, отличные байки травит про русского цезаря. Я в России не был, понятия не имею, кому и как они там молятся, но, честно говоря, с трудом представляю, что население такой огромной территории можно заставить молиться одинаково.

– Ладно, не кипятись, – миролюбиво произнес Хопкинс. – И если мы закончили с твоими висельниками, то давай поторопимся.

Они снова пустили лошадей рысью и уже через десять минут выскочили на лесную поляну, где их поджидало трое всадников. Один из них, заметив приятелей, поскакал им навстречу. Это был представительный господин в аристократических штанах-галифе для верховой езды и щегольском двубортном сюртуке черного цвета, из-под которого выглядывала белоснежная чесучовая сорочка. На ногах его были сапоги с высокими голенищами, а на голове – шляпа-котелок с тесемкой, протянутой под волевым подбородком. Торс его был опоясан широким кожаным ремнем, на котором висели две кобуры, а в них матово блестели рукояти двух новейших пистолетов «Драгун». Взору защитников закона явился сам Император Калифорнии Джон Саттер собственной персоной. Он царственно восседал на великолепном вороном жеребце, держа поводья правой рукой и положив левую на гладкий приклад кремневого ружья, притороченного к дорогому седлу.

Саттер остановился в тридцати ярдах от шерифов, чтобы дать им возможность выказать ему уважение. Хопкинс и Крамер пустили лошадей шагом и степенно приблизились к ожидающему их всаднику.

– Джентльмены! – воскликнул Саттер и коснулся края шляпы в знак приветствия.

– Сэр! – хором ответили джентльмены и отсалютовали двумя пальцами у виска.

– Приветствую вас на моей земле, господа! – важно произнес Саттер. – Хопкинс, я рад, что вы не один! Мистер Крамер, выражаю вам свое почтение и заверяю, что сегодня у вас будет прекрасная возможность восстановить справедливость в этом благословенном краю! Надеюсь, вы умеете стрелять! – И он покосился на топорик Хопкинса.

– Хватит политеса, Джон, – сказал Хопкинс, которого несколько утомили излияния Саттера. – Твой посыльный сказал, что тебя грабят, так давай не будем терять времени.

– Да, мистер Хопкинс! – пылко произнес его собеседник. – Времени потеряно достаточно. Я плачу налоги, из которых вам, джентльмены, платится жалование, и…

– Джон! – рявкнул Хопкинс. – Твоих быков сейчас вырежут подчистую! Веди нас, черт тебя дери! Кто еще с тобой?

Джон Саттер осекся, нахмурился и сделал знак своим спутникам. Когда те приблизились, Император указал на бледного мужчину лет сорока:

– Прошу приветствовать: Питер Барнетт, мой ближайший друг и соратник, член Законодательного собрания Калифорнии.

Питер Барнетт был длинным и сухим, как путь из Вайоминга в Айдахо, впрочем, сутулость несколько скрывала его рост и недостатки сложения. Он неловко сидел на маленькой пегой лошадке и, пользуясь передышкой, вынул ступни из стремян, чтобы дать отдых затекшим коленям. Вялым движением руки он стянул с макушки шляпу хомбург и пригладил светлые вьющиеся волосы, чем обнаружил мощные залысины на лбу и большие оттопыренные уши. Тонкие бесцветные губы на гладко выбритом лице изобразили подобие приветственной улыбки, но прозрачные серо-голубые глаза остались бесстрастны, а взгляд из-под нависших бровей был суров и решителен. Барнетт имел вид меланхолика, однако чуть раздувающиеся ноздри на длинном прямом носу выдавали натуру страстную и сложную. Тяжелый подбородок свидетельствовал о твердом и упрямом характере. На нем был светлосерый шерстяной сюртук, жилет с маленькими накладными карманами, такие же серые штаны и рыжие щегольские туфли на высоком каблуке. Из-под ворота светлой льняной рубашки выглядывал черный галстух-платок, завязанный мудреным узлом на шее владельца.

Третьим был уже известный нам посыльный. Пожилой индеец мивоки по имени Керук равнодушно взирал на благородное собрание и ждал развития событий. Этот суровый воин одним своим видом вызывал улыбку: ноги его были обтянуты белыми лосинами, поверх которых он нацепил черные туфли и алые атласные бриджи, а на плечах красовался синий гвардейский мундир нараспашку; длинные черные волосы были прихвачены плетеной цветастой лентой, за поясом торчали старинный пистоль и мексиканское мачете. Индеец явно гордился своим положением.

– Ну что же, вперед, джентльмены! – провозгласил Саттер. – По дороге я вас ознакомлю с обстоятельствами дела.

Всадники пришпорили лошадей и рысью пошли вдоль реки. Первыми шли рядом Хопкинс и Саттер, следом – Крамер и Барнетт. Керук двигался в арьергарде.

– Пятеро, – говорил Джон, наклоняясь поближе к собеседнику. – Керук объезжал стада и застал их на северо-восточном пастбище, там пасется около сотни голов. У них две повозки, значит, смогут увезти не больше десятка туш убитыми. Или же уведут не более сорока живьем. Если станут убивать и свежевать, это займет часов пять, не меньше. Если же поведут живыми, то час уйдет на связку, но потом они будут двигаться очень медленно, в любом случае, мы застанем их на месте преступления.

– Почему стадо не охраняется?

– Пастух сбежал в горы. Мерзавец…

– Почему ты просто не разогнал бандитов со своими людьми? Зачем тебе шерифы?

– В этом предприятии мне нужен представитель власти! Я всегда действую строго по закону! – важно заявил Саттер.

– Ну да… – хмыкнул Хопкинс. – Твои люди видели их раньше?

– Не знаю, – коротко буркнул Саттер, после чего насупился и замолчал; до самого конца путешествия он больше не произнес ни слова.

За час небольшой отряд сделал чуть больше десяти миль и оказался у южного истока Американ-Ривер, в непосредственной близости от озера Фолсом. Здесь располагался один из многочисленных загонов для скота, принадлежащих Джону Саттеру.

В полумиле от пастбища отряд сошел с дороги в лес. Было решено отправить индейца в разведку. Тот спешился и мгновенно исчез в густом кустарнике.

– Полагаете, они выставили дозор? – спросил Крамер, обращаясь ко всем сразу.

– Не думаю, – ответил Саттер, – их слишком мало, а работы много. К тому же пастбище достаточно велико, мы вряд ли сможем подобраться незамеченными, и они это понимают.

– Тогда каков план?

– План таков, – ответил Хопкинс. – Дождемся возвращения нашего разведчика и тогда составим план.

Долго ждать не пришлось. Не прошло и четверти часа, как из придорожных кустов бесшумно вынырнул Керук. Он степенно поклонился Саттеру и доложил:

– Они там. Убили несколько быков и намерены освежевать, пока туши не остыли. Видимо, хотят взять только шкуры. Повозки стоят недалеко от дороги, а люди ближе к загону. Все заняты разделкой добычи.

– Прекрасно, Керук! Спасибо, – одобрительно выступил Саттер.

– Теперь можно обсудить план, – сказал Хопкинс. – Полагаю, трое из нас, а именно Джон, Питер и Керук, зайдут со стороны повозок. Подберитесь поближе и укройтесь прямо за ними. Мы с Филом зайдем со стороны загона. На нашей стороне внезапность, и двоих мы уложим сразу. Остальные либо бросятся бежать к повозкам и попадут к вам в руки, либо окажут сопротивление, и в этом случае мне хотелось бы, чтобы вы были наготове. В первом случае стреляйте на поражение, не жалейте. Если кто-то из бандитов останется в живых, дни его продлятся ровно до той поры, когда он сможет дойти до виселицы. В другом случае… Мы не знаем, как они вооружены, но уж ножи-то у них есть наверняка, и если они ринутся на нас втроем, то без вашей помощи нам несдобровать. Все ясно?

Они привязали лошадей, разобрали оружие из седельных сумок и разошлись в разные стороны.

Собственно загон занимал лишь небольшую часть обширного живописного луга, окруженного с трех сторон густым хвойным лесом, и был построен на западной его окраине, ближе к реке. Такое расположение имело два очевидных преимущества: близкий водопой и хорошо просматриваемое пространство между загоном и лесом. Луговые травы были основательно выедены и вытоптаны быками, и даже осторожный волк не смог бы подобраться к стаду незамеченным, не говоря о более крупных хищниках вроде медведей. Сейчас преимущество пастухов обернулось против Крамера и Хопкинса.

Саттер и его присные спустились вниз к реке, прошли полмили вдоль русла, вышли к загону прямо напротив грабителей и благополучно укрылись за повозками.

Шерифы скорым шагом пошли в обход, постепенно срезая путь и приближаясь к кромке леса. Они зашли в тыл противнику и, пригнувшись, разошлись в разные стороны, огибая загон с двух сторон. Некоторое время их надежно укрывали быки, разгуливающие по загону и ревущие во всю глотку от голода. Однако по мере приближения к цели законникам было все труднее оставаться незамеченными.

Хопкинс время от времени вставал в полный рост, чтобы увидеть напарника, который двигался параллельно с другой стороны загона. На их счастье, противник был слишком занят, чтобы обращать внимание на происходящее вокруг.

Когда до угла ограды оставалось не более пятидесяти ярдов, Хопкинс понял, что дальше укрываться не получится. Жерди были слишком тонки, чтобы скрыть хотя бы кролика, а скот топтался вдалеке от переднего края. Он остановился, присел на корточки и отцепил от пояса свой знаменитый топор. Взвесил его в руке, мгновенье подумал и вытащил из-за пояса пистолет. Подняв глаза, он увидел Крамера слева по другую сторону загона. Филипп, как и Хопкинс, сидел на корточках и смотрел на грабителей.

Пятеро мужчин так увлеклись работой, что не замечали ничего вокруг. Они яростно работали ножами, разделывая туши убитых животных, причем с первого взгляда было видно, что эта работа им внове и они выбиваются из сил.

Хопкинс посмотрел на Крамера. Тот знаком велел двигаться вперед, и Джеймс, привстав, короткими перебежками быстро преодолел расстояние, оставшееся до угла загона. Оттуда он хорошо слышал, как ругаются между собой воры. Один из них, худой и жилистый, с черной щеткой усов под кривым носом и многодневной щетиной на впалых щеках, вдруг встал в полный рост и истерически выкрикнул:

– К черту! К дьяволу! В гробу я видал такие легкие деньги! Я себе все руки изрезал! Хватит! Бросай все, грузим в повозки, продадим и так!

Пока он поносил говяжьи туши и свою нелегкую жизнь, один из его приятелей, здоровенный мексиканец, руки которого были по локоть испачканы бычьей кровью, спокойно встал, поглядел в глаза нервному товарищу и серьезно произнес: «Тссс!» Тот осекся на полуслове, а мексиканец мягко перепрыгнул через убитого быка, обошел крикуна и приблизился к забору, на котором висели какие-то вещи, принадлежавшие по всей видимости, грабителям. Все так же спокойно, без малейших признаков волнения или спешки, мексиканец вынул пистолет из холщовой сумки, после чего обернулся к Хопкинсу, громко проговорил:

– Эй, кто там?! Выходи! – и со значением вытер окровавленный нож о штанину.

Преимущество внезапности было безнадежно утрачено.

Между ворами и шерифом оставалось не больше полусотни ярдов, и продолжать игру в прятки было бессмысленно. Хопкинс встал в полный рост и сделал шаг навстречу. Остальные грабители побросали свои занятия и подошли поближе к вожаку. Картинка была славной: маленький шериф с топором и однозарядным пистолетом, а против него – пятеро здоровых мужчин с ножами, да еще вымазанные кровью с головы до ног.

Разглядев шерифа, главарь осклабился и насмешливо произнес:

– Ба! Да это шериф Хопкинс! Привет, малыш.

– Эмиль Хоакин Гонсалес Умберта, – раздельно проговорил Джеймс. – Как же я рад видеть тебя, жирный мексиканский боров.

– С нашей последней встречи ты вроде стал немного выше, а?! – воскликнул мексиканец, и вся компания радостно захохотала.

– А ты оброс салом, – парировал шериф. – Небось медленный стал, неповоротливый!

– Неповоротливый?! – ощерился Эмиль Умберта. – Моей поворотливости хватит, чтобы раздавить в кашу все твои кости, крысеныш! Кстати, как поживает твоя сестрица? Она могла бы многое порассказать о моей неповоротливости!

Грабители заржали, Хопкинс побледнел, но сдержался.

– Послушайте, джентльмены, – громко сказал он, обращаясь к подельникам мексиканца. – Вы мне неинтересны. Если сейчас вы все бросите и просто уйдете – клянусь! – я не стану никого преследовать. Более того, если когда-нибудь мы встретимся на берегах Сакраменто, я никому из вас не припомню этот день. Если же сейчас вы убьете шерифа, то ваши жизни не будут стоить и ломаного гроша. На вас будут охотиться все законники Калифорнии, Орегона, Мексики, Техаса – куда бы вы ни направились, везде вас будет ждать только виселица! Вас будут травить охотники за головами, и даже дружки будут рады сдать вас, чтобы получить индульгенцию от властей. Мне нужен мексиканец, оставьте его, а сами убирайтесь на все четыре стороны и начните новую жизнь!

– Заткнись, гад! – прорычал Эмиль Умберта. – Не слушайте его, парни. Он хочет разделить нас, знает, что против пятерых ему не светит. И учтите, что виселица вам уже обеспечена. За воровство скота в каталажку не сажают!

Некоторое время чаша весов колебалась. Предложение Хопкинса было слишком заманчивым: чисто выбраться из глупой переделки, всего лишь сдав мексиканца…

Грабители неуверенно переглядывались.

– Я, пожалуй, пойду, – решился молодой рыжий парень с голубыми глазами и веснушками по всему лицу. – Какого черта! Идем, Скотти. Здесь полно золота, а мы быков свежуем.

Белобрысый Скотти растерянно похлопал ресницами, почесал подбородок, на котором курчавились редкие белесые волоски, с удивлением посмотрел на окровавленные руки, осознал, что теперь даже лицо его испачкано кровью, и тихо выругался:

– Дьявол… Не знаю, Деррик. Эмиль сказал, на мясе можно здорово заработать… С другой стороны, убивать шерифа – последнее дело… Не знаю… Но если ты хочешь, то идем, пожалуй.

Мексиканец дернулся, но ему нельзя было выпускать Хопкинса из виду.

– Стойте, идиоты! – рявкнул он. – Вы что думаете, шериф тут один? Где-то рядом наверняка засада! Нам не вырваться по одному!

– Мне не по душе этот бизнес, мексиканец. Скотти, ты как хочешь, а я пошел, – решительно заявил рыжий Деррик.

Он развернулся и широко зашагал к повозкам, стоявшим у дороги в ста ярдах от загона. Скотти, догоняя, засеменил следом. Шайка разваливалась на глазах. Мексиканец поднял пистолет, направил его в спину уходящему Деррику и взвел курок.

Все это время Крамер тихо подбирался к угонщикам с тыла. Пока они увлеченно беседовали с Хопкинсом, он вытащил из кобуры свой «Уокер», пригнувшись, быстро перебежал к ближайшей бычьей туше, присел на корточки и взял на прицел одного из грабителей. Из-за бычьего рева он плохо слышал беседу, но в целом понимал, что Хопкинс пытается внести раздор в банду и, видимо, имеет успех. Его немного беспокоил пистолет в руках мексиканца, но тут он был бессилен как-либо помочь товарищу, поскольку Эмиль Умберто был скрыт спинами подельников. Когда в разговор вступили двое молодых грабителей, он понял, что цель достигнута: мексиканец еще не успел завоевать авторитет у наспех сколоченной шайки, его власть держалась только на словах, и в банде возникли разногласия.

Наконец, двое отделились от общей группы и направились к повозкам, пространство вокруг мексиканца освободилось, и Крамер смог поймать его на мушку. Он увидел, как Эмиль Умберто повернулся боком к Хопкинсу и отчетливо услышал его отчаянный крик, обращенный к Деррику и Скотти:

– Вернитесь, идиоты! Там засада!

Его слова еще висели в воздухе, когда со стороны повозок раздался ружейный залп, и оба бунтаря рухнули на вытоптанную землю. Мексиканец выругался самыми грязными словами и снова навел пистолет на Хопкинса.

Крючконосый, бывший, видимо, стреляным воробьем, не теряя времени на лишние объяснения, ловко прыгнул в сторону, перемахнул через забор и бросился наутек, лавируя между быками.

Крамер встал в полный рост, прицелился и выстрелил. Сизое облако порохового дыма на какое-то время окутало Крамера, он потерял из виду панораму сражения и не заметил, что за мгновение до его выстрела пятый грабитель, не сказавший за все это время ни слова, сделал резкое движение вправо, намереваясь прыгнуть в загон вслед за крючконосым, и поневоле прикрыл собой Эмиля Умберто. Пуля Крамера, предназначенная мексиканцу, угодила прямо посреди лопаток пятого участника банды. Ударом свинца того бросило вперед, и он всем телом упал на спину главарю. В то же мгновение Эмиль Умберто выстрелил в Хопкинса, но мертвый сообщник толчком в спину предотвратил смерть маленького шерифа. Мексиканец устоял на ногах, но пошатнулся, сбил прицел, и его пуля ушла в полуденное синее небо.

Эмиль Умберто затравленно озирался: он понял, что окружен, а битва проиграна. Со стороны повозок быстро приближались трое с ружьями, отход назад закрывал Крамер с кольтом наготове, а перед ним все так же неколебимо стоял Джеймс Хопкинс.

Мексиканец тоскливо посмотрел в сторону загона, где скрылся его приспешник.

– Не надейся, – сказал Крамер, проследивший за его взглядом. – Пристрелю, шагу сделать не успеешь.

– Твой выстрел уже прозвучал, законник! – насмешливо сказал мексиканец и медленно обернулся.

– У меня их еще пять, – недобро улыбнулся Крамер и показал мексиканцу кольт.

– Отличная вещица, мистер!

– Рад, что тебе понравилась, – произнес Крамер и положил ладонь на курок. – Брось нож, руки за голову и стань на колени! Живо!

– Нет, Фил, не стреляй! – громко сказал Хопкинс. – Оставь его мне.

В это время Саттер, Керук и Барнетт подошли к месту сражения и направили стволы на мексиканца. Разглядев участников засады, грабитель деланно развеселился:

– Ваше Императорское величество, мое почтение! – глумливо выпалил он. – Мы тут немного пошалили с вашей собственностью! Аха-ха!

– Мерзавец! – воскликнул владелец «собственности», лицо его перекосило гневом. – Тебе дорого станут эти десять быков! Ты отправишься на виселицу, не будь я Джон Саттер!

В это время Джеймс Хопкинс снял жилет, скинул на траву широкополую шляпу, стянул через голову рубашку, аккуратно сложил ее поверх шляпы и увенчал стопку одежды своим неразряженным пистолетом. В его руках остался только индейский томагавк.

Шериф отошел на десять шагов и обратился к мексиканцу:

– Иди сюда, жирный боров. Посмотрим, что осталось от твоей удали.

– Ты даешь мне шанс, крысеныш? – ухмыльнулся Эмиль Умберто.

– Да. Продлишь свою жизнь на время схватки. К тому же, если победишь, проживешь еще несколько часов, пока тебя дотащат до виселицы.

– Хорошее предложение! – ощерился мексиканец.

Крамер оценивающе поглядел на противников.

Эмиль Умберто на две головы выше и в два раза тяжелее шерифа, но и Хопкинс производит сильное впечатление. Его тело словно сплетено из сучьев и веток, а вокруг туловища деревянные мышцы образуют сплошной непробиваемый каркас. Поигрывает шериф топором, разминает кисти, а под кожей на руках перекатываются гибкие ивовые прутья. Кажется, выстрели в него – и пуля не пробьет, застрянет. Нелегко дались Джеймсу Хопкинсу двадцать лет работы в лесу.

Мексиканец тщательно вытер руки от крови, зачерпнул горсть пыли и растер ее в ладонях. Рукоять ножа вытер о рубашку убитого сообщника, взвесил клинок в руке, по-бычьи пригнул голову и враскачку двинулся к противнику.

Оба понимают свои преимущества и слабые места. Эмиль Умберто знает, что с ножом против топора не сдюжить, но на его стороне рост, вес и длинные руки.

Топор с рукоятью в пятнадцать дюймов дает Хопкинсу серьезные преимущества, но если тяжелый мексиканец собьет его с ног и навалится – считай, крышка. Единственная ошибка будет стоить жизни.

Сверкает на солнце отточенный край широкого лезвия, матово отсвечивает тупой набалдашник со стороны обуха. Боится мексиканец набалдашника: один удар по руке – и ты безоружен. Страшен топор в ближнем бою, не случайно из обширного арсенала холодного оружия белых людей индейцы полюбили именно короткий абордажный топор испанских пиратов и дали ему свое грозное имя – томагавк.

Бой ножа против топора скоротечен, длится до первой осечки. Руки-ноги береги! Промахнешься – и жить тебе останется меньше секунды.

Противники сблизились, между ними не более пяти ярдов. Пригнувшись, напряженно пританцовывают по кругу, примеряясь к первому выпаду – битва нервов и хладнокровия.

Хопкинс держит топор за рукоять в пяти дюймах от лезвия. Такая хватка оставляет рычаг для атаки и позволяет отбивать выпады противника. Вопреки ожиданиям мексиканца шериф топором не размахивает, его движения экономны и точны. Он явно не торопится нападать, но ждет атаки Эмиля Умберто.

Сейчас дождешься, крысеныш!

«Хэк!» – выпускает воздух мексиканец и делает первый выпад. Велика дистанция, не достанет. Снова топтание по кругу. Четыре руки описывают в воздухе кривые восьмерки; движения нервны, прерывисты; отвлечь противника, обмануть ложным шагом, заставить ошибиться.

Зрители молча смотрят с четырех сторон.

«Хы-а!» – снова выпад. «Клак!» – отбивает топор лезвие ножа, и, словно гадюка из виноградной лозы, шериф стремительно бросает свое тело вперед и чуть левее. Летит по дуге деревянный кулак на гибких сучьях, врезается справа в пышную физиономию Эмиля Умберто. Хрустит скуловая кость, на мгновение гаснет свет в глазах у мексиканца, но усмехается жирный боров: тебе, крысеныш, меня не свалить. Правда, правая сторона лица налилась свинцом и пульсирует. И с глазом что-то приключилось. Мутно все в глазу, вроде видит, а вроде и нет. Это чепуха, главное, руку под удар не подставить, не дать себя обезоружить.

Боится мексиканец, не сближается, но знает, что рано или поздно придется ему преодолеть те несколько дюймов, что дают фору топору противника.

Не торопится Хопкинс, время работает на жилистого легкого шерифа. Тяжел мексиканец, все-то две минуты траву на лугу вытаптывает, а уже пыхтит, хватает ртом воздух, как лосось на берегу, ноги переставляет медленно. А может быть, притворяется, бдительность усыпляет?

Чтобы понять намерения противника, надо смотреть ему в глаза. Будешь следить за ножом, прозеваешь удар. Нож только повторяет то, что секундой раньше было в глазах. Смотри в глаза, Хопкинс, лови момент, когда в южных креольских зрачках появится отчаянная решимость покончить с крысенышем.

«Клак-клак!» – лезвие по топору; топор по лезвию – «Клак-клак!» Это все разведка, это не настоящее, лови последний выпад. Смертельный.

Вот что-то сверкнуло в черных глазах Эмиля Умберто, чуть дальше отвел он руку для удара, чуть ниже присел на правую ногу, чуть замедлил движение, напрягая мышцы для решающего прыжка! Но мгновением раньше все это прочел Хопкинс в его глазах и на короткий миг опередил грузного соперника. Летит боевой топор мивоков в горло врагу. Ох, не отбить его мексиканцу, ибо рука занесена для удара. И увернуться не получится, готовил атаку, к обороне уже не перейти: ноги не так стоят, центр тяжести смещен. Видит Эмиль Умберто полет топора, все понимает, а поделать ничего не может. Разве что голову наклонить хоть немного, чтобы не в шею, чтобы не разрубило кадык сверкающее лезвие. Врезается тяжелый топор стальной верхней кромкой в нижнюю губу, разбивает кожу, рвет мышцы, крошит зубы. Плюется мексиканец кровавой слюной и осколками зубов. Кашляет: подавился на вдохе собственными ошметками. Во рту соленая кровь мешается с мерзким вкусом железа и вытекает густым потоком, заливает сорочку на груди. А шериф по инерции проскакивает за спину и отвешивает издевательский пинок под зад своим сбитым сапогом, уничтожая достоинство джентльмена удачи.

Ах! Рассекает воздух клинок! Клак – отбивается топор, и тут же набалдашник бьет по колену сбоку. «Уууыыы!» – ревет мексиканец. Правый глаз совсем заплыл, ничего не видит; левая нога отнялась, не стоит, не идет. Но рука все еще сжимает рукоятку ножа. Бешенство в глазах Эмиля Умберто. Ярость наполняет силой для последнего броска: задавлю, крысеныш!

Зрители расслабились, потешаются: очень уж забавно слышать, как мексиканец произносит оскорбительные эпитеты сквозь выбитые зубы. Как циклоп, с кровавой пеной у рта, озирает единственным оком Эмиль Умберто своих палачей. Кто ближе к нему, кто обиднее всех смеется?

Полуденное июньское солнце достигло зенита, пригрело пыльную землю. Запеклась, почернела свежая кровь на бычьих тушах и телах людей. Прав крючконосый, надо было грузить добычу и удирать. Да кто же знал, что все так скверно кончится?

Ведь не был сеньор Умберто злым человеком! Любил хмельные пирушки и разбитных веселых сеньорит из Мехико; нищим подавал, не скупился; на церковь честно жертвовал десятину. Где же благодарность, где милосердие твое, святая дева Мария? Неужто позволишь отправить на бойню набожного христианина за десяток быков возомнившего о себе чужеземца?

В окружении врагов стоял, приклонив раздробленное колено, знаменитый на всю Мексику угонщик Эмиль Хоакин Гонсалес Умберто. Улыбались враги, отпускали скабрезные шутки, и не было смысла просить пощады. Убийство, изнасилование и угон скота – вот три провинности, за которые тюремное заключение в Калифорнии не предусмотрено. Правда, три петли на шею не влезут, но и одной прихватят – не сорвешься.

– Вставай, мерзавец! – с презрительной улыбкой сказал Саттер и горделиво шагнул вперед, к поверженному грабителю. – Проиграна твоя битва. Сегодня же вечером сдохнешь на виселице.

Мексиканец поднял голову, тяжело опираясь на здоровую ногу, встал в полный рост и мутно поглядел на Саттера. Не зря святая дева Мария уберегла его руки от бронзового набалдашника. Убить бы хоть одного – и сто лет в родной деревушке Сан-Педро будет жить легенда, как Эмиль Умберто сражался с легионами гринго и в предсмертной агонии выпустил кишки самому Императору.

Последним отчаянным усилием мексиканец оттолкнулся от земли, занося нож для удара. В глазах Саттера появились тревога и недоверие: он не предполагал, что кто-то может покуситься на его Императорское величество, и совершенно не был готов к защите. И в тот же миг, словно пастуший хлыст, сухо треснул «Уокер» в руке Филиппа Крамера. Плечо мексиканца дернуло раскаленными клещами, рука его безвольно повисла и выронила оружие. Пуля раздробила кость и порвала плечевую артерию. Эмиль Умберто охнул и медленно опустился на колени; с удивлением посмотрел на рукав рубахи, мгновенно набухший алой кровью, и силы окончательно оставили его. Он побледнел, сел на землю, бессмысленно огляделся, аккуратно прилег на бок и закрыл глаза. Из маленькой дырочки с ровными краями толчками вытекала кровь и смешивалась с навозом и грязью.

Джеймс Хопкинс молча натянул рубашку, надел жилет, взгромоздил на голову шляпу и взял свой старинный пистолет. Крамер следил за его манипуляциями, но пистолета не убирал. Когда Хопкинс закончил, он громко сказал:

– Поздравляю, дружище! Это был славный и честный поединок, но он еще не закончен. Этот полудохлый койот все равно не доживет до виселицы, так что…

– Я свою работу сделал, – спокойно ответил Хопкинс. – Не доживет до виселицы – пусть подыхает здесь.

Тут Саттер, пребывавший во время их разговора в некотором оцепенении, оживился и произнес:

– Если позволите, джентльмены…

Хопкинс в ответ пожал плечами и отвернулся. Саттер вынул из кобуры свой черный «Драгун», с легким усилием взвел курок и, прошептав «Во имя Отца и Сына и…», выстрелил мексиканцу в голову.

Лишняя дырка не могла обезобразить облик Эмиля Умберто более, чем он уже был обезображен. Голова его дернулась, но тело осталось неподвижным.

– Готов, – констатировал Саттер. – Но, джентльмены, мы упустили еще одного! Он не сможет далеко уйти пешим порядком, так не отправиться ли нам в погоню?

– По лесу, без дороги лошади не пройдут. Нам придется догонять его на своих двоих, – ответил Хопкинс. – Никуда он не денется, а нам на сегодня хватит приключений.

– В таком случае, прошу внимания, джентльмены! – провозгласил Саттер. – Я искренне благодарен вам за оказанную услугу и прошу оказать мне честь разделить с вами скромный ужин в Новой Гельвеции.

– Благодарю за приглашение, мистер Саттер, но, боюсь, нам придется отклонить ваше предложение. Нас ждут неотложные дела, – вежливо ответил Крамер.

– Послушай, Фил, – сказал Хопкинс, отведя Крамера в сторону. – Сейчас уже за полдень. Даже если мы отправимся, не медля ни минуты, прибудем к твоим покойникам только к вечеру, и все равно нам придется дожидаться утра, чтобы как следует изучить место преступления. Нам надо отдохнуть, привести себя в порядок и, в конце концов, когда ты последний раз спал на простынях?

– Но там Сэм, он ждет…

– Я отправлю к нему в помощь кого-нибудь из своих.

– Ну, если так, то… – пробормотал Крамер, которому вдруг смертельно захотелось хорошенько выспаться на белой, крахмальной простыне, постеленной на мягкую, пуховую перину.

– Пожалуй, у меня нет причин отклонять ваше приглашение, мистер Саттер, – торжественно сказал он.

– Прекрасно, джентльмены! – с довольным видом воскликнул Джон, но тут же на его лицо легла тень озабоченности. – Джеймс Хопкинс, полагаю, я могу взять себе имущество этих мерзавцев в качестве компенсации причиненного ущерба?

– Нет, – грубовато брякнул Хопкинс. – Имущество преступников поступит в распоряжение муниципалитета Сакраменто. А ты заберешь туши своих быков и скормишь старателям, квартирующим в твоем Форте. Если хочешь еще какой-то компенсации, можешь обратиться в органы власти в порядке, установленном муниципалитетом города или республиканским правительством, членом которого ты являешься уже десять лет, – съязвил шериф напоследок.

Саттер помрачнел и, ничего не ответив, пришпорил коня, которого к нему подвел Керук.

– Всего наилучшего, джентльмены, – подал голос Питер Барнетт. – Встретимся вечером за ужином.

Индеец лишь молча поклонился и последовал за хозяином.

Шерифы отсалютовали им и направились к повозкам. Проходя мимо трупов Скотти и Деррика, они задержались для досмотра личных вещей преступников, однако не нашли ничего примечательного.

– Жаль… – с участием сказал Крамер, глядя в широко раскрытые глаза голубые глаза Скотти. – Хорошие были ребята.

– Сами виноваты, – жестко ответил Хопкинс. – Надо было тщательнее выбирать друзей.