Текст книги "Город Живого ZUO"

Алексей Живой
Город Живого ZUO

Маленькая повесть, которая посвящается всем пиплам, живущим в городе Z…

Глава 1. О неведомой дали, бегающих окнах и едущей крыше

По дороге, ведущей из одной пустоты в другую, меж домов, похожих словно стая серых мышей, прямо по крышам, шел задумчивый нечесанный дождь.

Слепая, грустная осень, спрятавшись в опавшей листве, мирно дремала под стук падающих капель.

Стайки случайных мыслей бродили над городом в поисках головы, в которую можно было бы приткнуться, но все их поиски были тщетны, так как дождь разогнал всех прохожих по своим коробкам из железобетона и закрыл все окна в городе, вдохнув в сознание людей мирный сон. Уснуло все. Птицы перестали петь, мухи утомились жужжать, а кошки – пить молоко. Погасли все лампы, потому что ток тоже устал, сменил минус на второй плюс, уравновесился и ушел на покой. Исчез.

В эту минуту на окраине забытого города, на улице заросшей лопухами, отворилось окно и вышло в мокрый дремлющий мир, под льющиеся с неба потоки воды, устремившись в неведомую даль, простиравшуюся за городом, оставив за собой голый и пустой проем.

Даль начиналась сразу за последним домом по улице Лопухов, с вечнозеленого соснового леса, шумевшего что есть силы даже когда не было ветра, а все потому, что росшие там сосны мнили себя корабельными. Каждая снилась себе уже готовой мачтой и потому несносно скрипела по ночам.

Вслед за окном, в опустевший проем высунулся заспанный лохматый человек. Он был такой же нечесанный, как дождь и потому весело подмигнул ему, словно старому знакомому. В ответ дождь радостно обдал его водяными брызгами, что избавило человека от нелюбимого обряда умывания. Он лишь стер с лица воду и высунулась в пустой проем еще дальше, пытаясь угадать, куда сбежало его окно. Он успел заметить его в неведомой дали за городом, – оно мелькало среди ревматических сосен. Человек успокоился – теперь, по крайней мере, он знал где его искать. А успокоившись он пошел пить чай на свою авангардную кухню, что делал всегда в таких случаях. Авангард был представлен вечно тоскующими бледно-зелеными стенами и задумчивой колченогой табуреткой. На табуретке стоял натюрморт из ржавого чайника и огрызка антоновского яблока.

– А-га, – промолвил умытый человек, – вот сейчас-то я и позавтракаю.

В этот момент, нарушая строгость авангардного ряда и неся с собой хаос реализма, в кухню на бреющем полет влетела шестиструнная гитара и, не успев затормозить, с грохотом воткнулась в вечно тоскливую стену.

– Ах, да! – вспомнил небритый и нечесанный человек, – пора заниматься. Он взял в руки чайник и перевернув его, три раза сильно встряхнул. Внутри что-то забулькало, но ничего не пролилось. Человек минуту помедлил, а затем робко напомнил, обращаясь куда-то в глубины чайника:

– Вась, а Вась? – пора заниматься… – на что чайник разразился проклятиями и вырвавшись из державших его рук, грохнулся на пол.

– Вась?… – снова негромко напомнил о себе человек.

– Да не Вася я! – громыхнуло из чайника, – а Майк! По нашему значит – Миша, – добавил он немного смягчившись. Небритый человек испуганно прижался к стене и промямлил: Миша… а ты кто?

– Кто-кто… гений я. Непонятый.

– Да ну!

– Ну да!

– Миша, – осмелился спросить размазанный по стене человек, – а что ты можешь?

– Многово я могу, – самодовольно заявил чайник, – могу тесать, пилить. Паять могу. Могу шнурки отпарить, макароны продуть, а потом наехать на уши. Могу мышей не ловить.

– Не надо, они хорошие.

– Ну да. А еще могу пространство искривлять вокруг себя. Правда при этом появляются побочные действия: у тех, кто рядом, извилины узлом заплетаются, и едет крыша.

– Это не страшно, – сказал человек и прибавил задумчиво, – а у кого она сейчас не едет?… Ну ладно, пора заниматься.

Глава 2. У кого не едет?…

Так было всегда. Да. Так было всегда. Он смотрел сквозь стену на эти синие, с белыми блестящими вершинами, горы словно видел их в первый раз. Но это было неправдой. Он видел их с тех пор как появился на свет впервые, а было это ох как давно…

Бездонное фиолетовое небо приковывало к себе его отрешенный взгляд. Оно вытягивало из его головы все суетные мысли, растворяя их в себе, разбавляя все горести и пустые печали фиолетовой краской.

Он знал, что когда-нибудь уйдет туда навсегда. Быть может это случится через сто лет, а может сейчас… Но уйдет обязательно.

Он знал, что здесь он уже не жилец. Здесь среди царства глухой немощной пустоты ему уже просто нет места. Он казался себе именно тем яблоком, которому некуда упасть. А когда некуда упасть, это уже – конец.

Как отрадно видеть всю жизнь одни горные вершины с вечными снегами и нетающим льдом. «Наверное, я уже разучился воспринимать остальное, – думал он, вытянувшись на жесткой сетке железной койки и положив босые ноги на спинку кровати, – как тяжко знать все наперед о других, а о себе не знать ничего».

«Вот сейчас сюда войдет женщина и принесет мне абрикосовый сок», – подумал он с легкой грустью, но в то же время слегка улыбнулся. Иногда жизнь забавляла его своей непосредственностью.

Она уже поднимается по лестнице, я слышу ее шаги. Она ступает неслышно и осторожно, боится расплескать мой драгоценный напиток. Она держит в руках серебряный поднос с кувшином.

Неслышно позади него растворилась дверь, и на пороге появилась восточная женщина Цинь.

– Я принесла тебе сок, мой господин, – сказала она и превратилась в туманное облако, распадаясь на куски и исчезая прямо на глазах. «Вот так всегда, – подумал он с грустью, осушая кувшин по космическим каналам не вставая с постели, – не везет тебе, Абрахамс Синяк.»

Глава 3. Вот так всегда

(О мутности)

Никогда не глядите в мутную даль. Это недостойно и вредно для здоровья. Это может позволить себе лишь совсем потерянный человек, по уши погрязший в грехах, закоснелый и потому мутный как сама эта даль.

К тому же, гляди не гляди, а там все равно ничего нет. Пухлые облака, влачащие свое жалкое существование на маршрутах воздушных течений. Прокисшая серость неба, и отдаленный стук журавлей-колодцев, разносящийся по всей обширной округе разноголосых мутностей, потерявшийся средь этой гипертрофированной пустоты.

О да! Ты огромна – Великая мутность! Твоим слугам нет счета, а деяньям – конца. Всепоглощающая, всеобъемлющая, ты делаешь из людей мутный кефир или поросячье пойло. Но спросила ли ты их об этом? Хотят ли они всю жизнь быть кефиром или поросячьими завтраками… Что? Никто не отвечает?… страшно.

И откуда ты только взялась, хочу я знать? Издалека? Похоже. Хотя – нет, – ты все время была где-то рядом, до поры витала поблизости, прикидываясь то туманом, то слякотью, то пчелиным пометом. Ты можешь меняться. И поэтому от перемены мест слагаемых сумма меняется очень быстро. Или просто – от перемены мест. И уже не уследить. Сменил место, знак, душу, и вот она уже тут как тут. И ты больше не ты. Ты больше никто. Ты – мутный. А серая мутность пострашнее проказы. Она входит незаметно, по капле, просачивается сквозь поры ослабевшей души, замутняя ее первородный цвет.

О люди! Бойтесь! Идет время Великой Мутности.

Глава 4. Пора заниматься

(Явление Вертиполоха)

Когда бродивший по городу дождь окончательно утомился и иссяк, на окраине его возник Вертиполох. Вернее возник он в доме №6 по Комсомольской улице, и возник не весь.

Сначала на маленькой уютной кухоньке появились его голые волосатые ноги в хайкинга американской армии и носках Бундесвера. Через пять минут над ними обозначилась голова с умными черными глазами. И уж затем, с минутку померцав, воплотилось в натуре его тело.

Тетушка его никак не ожидала, что все произойдет так быстро, и поэтому была обескуражена появлением на кухне как раз к обеду. Она накинула на него халат, чтобы прикрыть природную наготу, и усадила за стол. Вер

...

конец ознакомительного фрагмента