Текст книги "Хождение по Млечному Пути"

…Изумрудная долина Эбро залита лучами раскалённого солнца. Обезлюдевшие улицы плавятся от зноя, за кружевными занавесками дремлет сиеста. Ла-Риоха, маленькая аграрная провинция Испании, знаменита на весь мир своими бескрайними виноградниками, бодегами[46]46
  Бодега (bodega) – в Испании – винный погреб, лавка, винокурня, винодельческий подвал, используемый для производства и выдержки вин, а также их для дегустации.


[Закрыть] и терпкими сухими винами, известными под общим названием «риоха».

Считается, что микроклимат Ла-Риохи, заключённой в круглой чаше среди горных хребтов Кантабрии и Иберии, идеально подходит для вызревания винной ягоды. Виноградники занимают большую часть всех сельскохозяйственных угодий. Остальные земли засажены пшеницей и овощами. По горным пастбищам бродят стада коров и отары овец – гулкие разноголосые бубенцы звенят на все лады. Пастухов не видно. Зато довольно часто встречаются пастушьи собаки с пыльной шерстью и натруженными мозолистыми лапами. Пробегающие по небу затейливые кудряшки кучевых облаков создают тенистую рябь на ярких и сочных цветовых пятнах: рыжая земля, белесые камни, жёлто-салатовые поля, малахитовые рощи…

Миниатюрная провинция сыграла весомую роль в истории Испании. Археологические находки свидетельствуют о том, что виноделие здесь процветало ещё во времена римских завоевателей. Именно римляне, обосновавшиеся когда-то в долине Эбро, научили искусству виноделия местных жителей. Производству вина в этих краях не помешало даже владычество мавров. В Средние века правила изготовления напитка были закреплены законодательно (первый документ такого рода был издан в 1650 году). Официальный контроль качества принёс свои плоды, тем не менее Ла-Риоха, как винодельческий регион, имела тогда лишь местное значение. Конец XIX века стал эпохой переворота, ознаменовав становление винной индустрии провинции. И помогла ей в этом эпидемия филлоксеры[47]47
  Филлоксера (лат. Dactylosphaera vitifoliae) – вид насекомых из семейства Phylloxeridae, вредитель винограда, завезённый в Европу из Северной Америки в конце XIX века. Филлоксера нанесла серьёзный вред виноградникам Франции.


[Закрыть], разразившаяся во Франции и погубившая значительную часть её виноградников. Напасть заставила прославленных французских виноделов обратить свои взоры на плодородные земли соседней Испании, в частности на долину реки Эбро. Оттуда стали импортировать виноград, и вскоре о винах из Ла-Риохи заговорила вся Европа. Опыт бордосцев пригодился в оттачивании мастерства риохских виноделов: они научились у соседей купажированию (смешивание различных сортов винограда) и стали выдерживать вина в старых дубовых бочках. В 1945 году Ла-Риоха была провозглашена первым испанским винодельческим районом DO (Denominación de Origen)[48]48
  Denominación de Origen – вино географического происхождения (вино с наименованием по происхождению).


[Закрыть], а в 1991 году регион был удостоен статуса DOC (Denominación de Origen Calificada)[49]49
  Denominación de Origen Calificada – квалифицированное/контролируемое вино географического происхождения (вино с признанным наименованием по происхождению).


[Закрыть] – единственный в Испании. Испанская риоха давно соперничает с французским бордо. Решающий фактор в конкуренции – погода. Где лето лучше для вызревания винограда – там и вкуснее вино. В международном рейтинге качества вин за последние три десятка лет между марками сохраняется честная ничья.

Винодельческое соперничество касается не только «старшей сестры» Ла-Риохи – Франции, но и её ближайшей соседки – провинции Бургос. Мы с Агнетой по наущению пилигрима Рональдо решаем сделать небольшой крюк, оторваться от жёлтых стрелок и осмотреть монастыри Юсо и Сусо. Они теснейшим образом связаны с историей Ла-Риохи и её винными традициями. Местные святые – Хуан, Фелиций и Педро – всегда поощряли воинственный дух испанцев, будь то праведная Реконкиста, междоусобные сражения бургосцев и ла-риохцев за обладание горой Рискос-де-Билибио или винные баталии. Дни почитания святых – 24, 25 и 29 июня – сливаются в недельную фиесту, привлекающую внимание всей Европы. Финальная ее часть – великая Винная баталия (La batalla de vino) между жителями Аро (провинция Ла-Риоха) и Миранда де Эбро (провинция Бургос). Сегодня к одной из воюющих сторон может примкнуть любой желающий, пусть и не имеющий никакого отношения к давнему историческому конфликту. Во все времена соседям было о чём поспорить и чем доказать свою правоту. А уж привлечь на свою сторону третейского судью или случайного свидетеля – вообще милое дело! Что уж говорить о сотнях чужестранных наблюдателей, готовых вступиться за правое дело со всем пылом и рвением новобранцев!

Покровители здешних мест, как и святые по всей Испании, мудры, великодушны и снисходительны к человеческим слабостям. Поэтому предрассветное паломничество на гору, к монастырю Юсо, где хранится старинное полотно с живописанием деяний святого Фелиция, и торжественная месса в его честь плавно перетекают в винные «бои без правил» и хмельное парламентёрство. Хотя нет, одно правило всё же существует: никто не покидает поле битвы сухим и трезвым. Муниципальные власти выделяют приличную сумму из своего отнюдь не безразмерного бюджета на всеобщее увеселение. В ходе баталий ежегодно расходуется от 50 до 80 тысяч литров первоклассного риохского вина. Бойцы-виномётчики используют различные типы вооружения. В большой чести старинное, веками зарекомендовавшее себя оружие – бурдюки «бота», выпускающие при падении или давлении мощную тонкую струю жидкого боеприпаса. Но годятся и любые другие ёмкости: от пластиковых бутылок, вёдер и кастрюль до автомобильных канистр и садовых распылителей. Вино льётся рекой, оставляя на земле багряные лужи, жутковато напоминающие кровь. «Раны», полученные в бою, имеют исключительно токсическое происхождение и проходят сами собой через какое-то время. К вечеру все участники побоища, мокрые и весёлые, собираются за общим обеденным столом, накрытым прямо у подножия горы – виновницы конфликта.

Рональдо признаётся, что дважды принимал участие в Винной баталии. В первый раз, будучи молодым и неопытным бойцом, он сразу был наголову разбит меткими винными струями бывалых воинов из Миранды де Эбро и вынужден был покинуть поле боя во избежание тяжёлой винной контузии. Во время бесславного отступления его ещё и обстреляли прячущиеся по кустам «партизаны». Но во второй раз Рональдо подготовился к сражению основательно. Его щитом стал непромокаемый дождевик «чубаскерос», в запасе имелся сухой комплект обмундирования, а оружие он позаимствовал у своего испанского друга. Но главное – он приобрёл стойкий иммунитет против психических расстройств, связанных с нецелевым использованием десятков тысяч литров драгоценной пьянящей жидкости.

Что ж, на дворе конец июля, и я довольна тем, что не приходится подвергать своё психическое, да и физическое здоровье таким непомерным нагрузкам и тяготам винной войны. Меня вполне устраивает винный мир!

Если погода в Ла-Риохе этим летом будет такой, как сегодня, – богатый урожай винограда и победа в винном соревновании ла-риохцам обеспечены. Мы же с Агнетой соревнуемся сегодня с группой корейских паломников. С утра все вместе дружно покинули альберг и теперь идём дистанцию почти корпус в корпус: то они обгоняют нас, то мы их. Корейцы не говорят ни на русском, ни на польском, ни на английском, но общаться очень хотят. Это заметно по их широким улыбкам и заразительным жестам. Испанского они тоже не знают. Как же справляются в пути? Как спрашивают дорогу и покупают еду? Впрочем, и мой скудный английский часто оказывается невостребованным в испанской глубинке. Язык международного общения в ходу лишь в крупных городах, где это общение в основном и проистекает. Но стоит чуть углубиться в провинциальные дали, как сразу превращаешься в мима-дилетанта, зачитывающего по бумажке жизненно важные фразы типа «дондэ эста эль сэрвисьо?»[50]50
  Dónde está el servicio? (испанский) – Где здесь туалет?


[Закрыть] или «куанто куэста эль пан?»[51]51
  Cuánto cuesta el pan? (испанский) – Сколько стоит хлеб?


[Закрыть] Случаются и курьёзы.

Однажды я зашла в аптеку, чтобы купить солнцезащитный крем (свой я забыла в приюте, а на дворе стояло ужасное пекло). Скажу сразу, что аптека в испанской деревне – это одна единственная полка в лавке, до боли напоминающей российский сельмаг. Хлеб, вино, лампочки, мыло, нитки, резиновые сапоги, гвозди, собачий корм, крысиный яд – всё размещено на более чем скромной площади в десяток квадратных метров. Часть товара лежит в задней комнате, но местные знают наизусть весь ассортимент. На аптечной полке тоже выставлено далеко не всё, что есть в продаже, так что нельзя просто ткнуть пальцем в витрину и показать, что тебе надо. До следующего населённого пункта далеко, поэтому выбирать не приходится. Сняв рюкзак и откашлявшись, я принялась жестами изображать свою потребность. По моему замыслу быстрые движения рук от потолка к плечам должны инсценировать палящие солнечные лучи, от которых и проистекает моя проблема. Хозяин аптеки смотрел мою пантомиму, приоткрыв рот. Спустя минуты три он скрылся за дверью подсобки. «Наконец-то понял», – обрадовалась я. Но рано. Вернулся мужик не один, а с двумя сеньорами – пожилой и молодой, по всей видимости, женой и матерью. Мне пришлось с самого начала повторить весь спектакль. Теперь на меня заворожённо смотрели три пары глаз. «Это успех», – пронеслось в голове. Но защитного крема на прилавке так и не появилось. Тогда я решила пойти другим путём: взять ручку и нарисовать солнце. Но ручку надо было ещё попросить, то есть снова изобразить жестами. Левой ладонью я показала лист бумаги, а сложенными в щепоть пальцами правой начала как бы писать. Хозяин кивнул и протянул мне визитку. Вошли двое мальчишек и начали хихикать, а потом и хохотать в голос. Вскоре я стояла в окружении группы селян и чувствовала себя уличным мимом, зарабатывающим на обед. Совсем отчаявшись, я произнесла всплывшее в голове слово «соларис», вспомнив о его латинском происхождении. Дело сдвинулось с мёртвой точки – мне подали панамку в горошек. Я отрицательно замотала головой и бросилась к рюкзаку, откуда с неимоверными усилиями извлекла косметичку, а из неё – тюбик крема. «Соларис», – повторяла я, показывая пальцем на крем, а потом на плечи. Тут и пала стена непонимания. Охнув от облегчения, хозяин снова скрылся за дверью и тотчас вернулся с баллончиком, простоявшим в кладовке, видимо, не один год. Он смахнул с него пыль и написал фиолетовой ручкой прямо на крышке цифру пять. Я поняла, что это цена. Отсчитав монеты, забрала спрей и сердечно поблагодарила вспотевшего от напряжения испанца, порадовав его знакомым и родным словом «грасиас».

…В Логроньо мы прибываем уже затемно. В монастырском альберге встречаем и опередивших нас улыбчивых корейцев, и художницу Даниэлу, и винного стрелка Рональдо, и многих других, ставших уже родными пилигримов. Знакомимся и с новыми попутчиками. За длинным столом в трапезной сидят плечом к плечу путешественники со всего мира. Сам падре в сутане и фартуке обслуживает паломников: подливает густой чесночный суп, угощает вином, подкладывает ноздреватые куски тёплого, испечённого в монастырской пекарне хлеба. Параллельно с трапезой начинается концерт. Чернокожий парень в вязаной шапочке читает рэп. В тексте речь идет о Камино Сантьяго, и Джим (так зовут рэпера) говорит, что сочинил его несколько дней назад. Потом другой пилигрим достает гитару и наигрывает что-то похожее на скандинавскую балладу. Следом кореянка Сильвия исполняет национальную музыку на смешном инструменте в две струны. Профессиональный флейтист Гвидо из Флоренции выдувает грустную одинокую мелодию, от которой наворачиваются слёзы. Наступает и мой черёд. Я выбираю казачью песню «Ой, то не вечер…» – беспроигрышный вариант для застолья! Надо же – совсем не волнуюсь, мой голос льётся плавно и переливчато под своды потолка. Сотни глаз – синих, карих, серых и зелёных, узких азиатских и круглых европейских, маленьких и огромных, миндалевидных, влажных, широко распахнутых и полуприкрытых, юных и мудрых, счастливых и печальных – устремляются на меня. Агнета тихонько подпевает…

Долгие проводы – лишние слёзы. Наутро я сажаю Агнету с детьми на рейсовый автобус Логроньо – Сарагоса. Мотор уже урчит, прогреваясь перед дорогой. Распростёртые крылья багажника призывно открыты, в его утробе исчезают один за другим чемоданы, рюкзаки, ящики, зачехлённые удочки и сложенные велосипеды. Ева прилепила курносую мордашку к окну и, распластав нос и губы по стеклу, пытается меня рассмешить. Ежи воткнул в уши наушники и готовится спать. Агнета суетится, что-то поминутно застёгивая и расстёгивая, поправляя, распихивая и благоустраивая вокруг себя, но я знаю – так она скрывает грусть. Я тоже бодро улыбаюсь и показываю через стекло, мол, звони, пиши. Но вот водитель запрыгивает на подножку, улица оглашается рёвом клаксона, и автобус, грузно разворачиваясь, выходит на трассу. Я машу рукой вслед. В самый последний момент Агнета высовывает голову в приоткрытое окно и кричит:

– Элена, я научилась плакать! – Из глаз у обеих брызжут слёзы.

…Через пару часов, ступая по вмурованным в мостовую железным пластинам со стрелками и ракушками, я покидаю Логроньо. Мою спину от шеи до поясницы профессионально охватывает новый удобный рюкзак, купленный в спортивном отделе супермеркадо[52]52
  Supermercado (испанский) – супермаркет.


[Закрыть], и теперь я чувствую в себе силы идти дальше, дольше и значительно легче, чем прежде. Снова мелькают знакомые жёлтые стрелки и незнакомые названия городков: Наваретте, Вентоза…

* * *

Если б меня спросили, какой из городков больше всего соответствует образу провинциальной Испании, я бы, не задумываясь, ответила: Нахера. Жаркий и пыльный, в меру разрушенный, но достаточно сохранённый, он прибился к подножию розовых скал, поросших редким лесом и скрывающих в своих недрах массу загадок и тайн. Археологи нашли в них остатки древнего поселения, датируемого бронзовым веком. Мягкий песчаник порист и ноздреват, как гигантская пемза, от великого множества пустот – часть их природного происхождения, часть вырыты людьми, а некоторые пещеры, скрытые от глаз, преобразованы в подземные часовни и храмы. В период мавританского владычества в них прятали, защищая от осквернения, христианские святыни. На месте одной из древних пещер – той самой, в которой король Памплоны Гарсия в 1050 году во время охоты нашёл деревянную статую Богородицы, – теперь стоит церковь Санта-Мария ла Реаль. А найденная тысячелетие назад статуя Пресвятой Девы украшает сейчас алтарь её подземной часовни.

Когда-то Нахера была даже столицей. Мавры, разрушившие в X веке Памплону, обязали короля Наварры перенести сюда центр государства и королевский двор. В течение полутора веков в столичной Нахере жили наваррские и кастильские короли, видные учёные и церковные деятели. А сейчас многие из вельможных особ покоятся в монастырском склепе Санта-Мария ла Реаль. Туда, оставив рюкзак в рюкзачной очереди перед альбергом, я и отправляюсь. Почему именно туда? Во-первых, на улице ужасная жара, а в склепе всегда прохладно. А во-вторых, где, как не в подземелье с мертвецами, можно восстановить своё душевное равновесие? Постояв рядом с гробами великих властителей ушедших эпох, так просто и легко обрести осознание полноты и величия твоей собственной, пусть не столь великой, но от этого не менее ценной жизни.

Для того чтобы попасть в склеп, сперва надо проникнуть внутрь старого бенедиктинского монастыря, а сделать это не так-то просто. Никакого расписания открытых дверей или часов работы нет и в помине. Кроме того, сейчас время сиесты, одинаково священной как для мирян, так и для монахов, поэтому звонить в медный колокольчик возле массивных запертых дверей как-то неловко. Я подбадриваю себя мыслью о том, что я издалека, а путникам, тем более пилигримам Камино Сантьяго, прощается многое – почти всё. Собираюсь с духом и дёргаю ветхую цепочку. Тишина. Переминаюсь с ноги на ногу и уже готова ретироваться, но всё же решаюсь повторить попытку. Звоню ещё раз, чуть дольше и настойчивее. На моё настырное дилиньканье выходит заспанный монах в выгоревшей сутане и вопросительно смотрит на меня. На его лице написано любопытство, смешанное с плохо скрываемым раздражением. Я приветливо здороваюсь и повторяю назубок заученную за время пути фразу «Сой перегрино. Сой де Русиа», и дальше спрашиваю по-английски, не разрешит ли он мне осмотреть монастырский склеп, ибо я очень интересуюсь средневековой историей Испании.

– Одну минуту, – говорит хмурый монах на чистом английском и запирает дверь прямо у меня перед носом.

Я жду минуту, пять, десять. Наверное, рассерженный грубой побудкой служитель таким образом решил избавиться от непрошеной гостьи. Но нет – вскоре засовы скрипят снова, и на пороге появляется знакомый уже монах с другим – более пожилым и менее хмурым. Сутана второго отличается по цвету и крою, и я решаю, что это кто-то из старших, быть может, даже сам аббат. Меня приглашают зайти – я опускаю несколько монет в прорезь деревянного ящика с надписью «донативо» и следую за ними. Пройдя по длинной розово-каменной аркаде, миновав большую пустынную церковь и сонный дворик с пожухлыми от зноя платанами, мы резко сворачиваем за угол и спускаемся по крутой лестнице вниз. Воздух с каждым шагом становится холоднее и гуще, веет сыростью подземелья, и вот мы входим в мрачный подвал. Аббат включает свет, и тусклая электрическая лампочка без плафона высвечивает древние каменные изваяния и саркофаги. Искусственное освещение выглядит нелепым в погребальном покое, не знавшем иного света, кроме факелов и свечей. Я вздрагиваю от неожиданности: по обеим сторонам от входа стоят каменные рыцари в человеческий рост. В руках у них грозные алебарды, они готовы убить каждого, кто посягнёт на вечный покой монархов. Когда глаза привыкают к тусклому освещению, я замечаю чуть дальше коленопреклонённые статуи королей и королев, тоже в натуральную величину. Кажется, будто бы они только что творили молитву Богородице – руки сложены ладонь к ладони у груди, – но под смертоносным взглядом горгоны Медузы превратились в неподвижные изваяния. Вокруг окаменевших вельмож, в бездонных нишах подземелья гробы и саркофаги в хлопьях паутины, местами покрытые замшей бесцветного мха.

Путаная вязь имен: Бланки, Гарсии, Санчо, Клары и Беатрисы, наваррские, кастильские, леонские, составляющие династический клубок раннего Средневековья, не подлежащий распутыванию и разматыванию, – только целиком и неделимо можно воспринимать этот посмертный букет некогда ярких имён и пышных титулов. Благородные и Храбрые, Жестокие и Великолепные – сейчас все они одинаково мертвы и спокойны. Только каменные таблички с выбитыми на них именами, выцветшие закорючки в монастырских летописях и печальное почитание в сердцах тех, кто ещё помнит. Я отдаю дань уважения властителям минувших веков, почтив их минутой молчания, благодарю монахов и выбираюсь из царства мёртвых в светлый день.

Солнечное тепло, в которое я возвращаюсь после ледяного склепа, действует благотворно и живительно. Городок оживает после летаргии сиесты: женщины развешивают на балконах бельё, мужчина с закопчённым лицом разгружает ящики с виноградом, другой – усатый старик в тёмной от пота рубахе – правит повозкой с сеном. Запряжённая в неё пара волов мается от докучливых мух, вздрагивая всей кожей. Рыбаки толпятся вокруг единственного в мелководной речке Нахерильо омута. Альберг давно открыт, и я спешу в него, опасаясь: хватит ли места? Он хоть и большой (вмещает сотню человек), но один-единственный в городе.

Мой рюкзак сиротливо стоит у дверей, целый и одинокий. Я беру его в охапку и захожу внутрь. На ресепшен меня приветствует пухленькая француженка-госпитальер. Все пилигримы уже устроились в большом, похожем на казарму помещении, искупались в душе и теперь громко и весело готовят ужин на общей кухне. По телевизору в холле транслируют футбольный матч «Атлетик Бильбао» – «Реал Мадрид», и несколько мужчин с наслаждением развалились на диванах. Бразильянка с тюрбаном из полотенца на голове настойчиво зовёт кого-то из глубин спальни. Обстановка – как в студенческом общежитии.

Девушка на ресепшен обращается ко мне сначала на испанском, потом на французском, потом на немецком… английского она, увы, не знает. Тогда я вытаскиваю из кармана заготовленную бумажку и по ней зачитываю с выражением: «Ола! Ай пласас либрес эн эль альбэргэ?»[53]53
  Hola! Háy plazas libres en el albergue? (испанский) – Привет! Есть ли свободные места в приюте?


[Закрыть] «Пэрдон, эль альберге эста комплето»[54]54
  Perdón, el albergue está completo (испанский) – Простите, но все места заняты.


[Закрыть] – отвечает девушка, огорчённо разводя руками. Ну вот, похоже, придётся проситься обратно в монастырь, потому что ещё шесть километров до следующего альберга я уже не осилю.

Волоча за собой рюкзак, я понуро плетусь к выходу и вдруг слышу на чистом русском:

– Эй, подожди! Ты – Елена?

– Да, – отвечаю, обалдев.

– А я – Виктор, – представляется окликнувший меня мужчина в усах, – работаю здесь госпитальером. Мне сказали, что среди пилигримов есть русская, зовут Елена. Давно тебя поджидаю, и между прочим, занял место, притом самое лучшее: не могу же я бросить своих на произвол судьбы!

– Виктор, да ты просто спас меня! – Я вприпрыжку возвращаюсь назад, испытывая радость бездомного, обретшего нежданный кров.

Есть люди, тёплые и уютные, как дом. Обнимаешь их и понимаешь: ты дома! У них тихие голоса, крупные руки и добрые глаза, такие, как у Виктора. Он не только предоставил мне банальную крышу над головой, но и подарил настоящее ощущение дома. И где? – в месте, абсолютно далёком от самого понятия домашнего уюта. А ещё – русский язык, и значит, можно говорить обо всём на свете много, долго, свободно и легко!

– Представляешь, Лен, я полтора года не видел русских, не слышал русскую речь, – говорит госпитальер.

– И давно ты здесь, в Испании?

– Пятый год, – отвечает Виктор. – Слушай, давай так: ты сейчас устраиваешься, – он указывает рукой на кровать возле окна, – по-быстрому приводишь себя в порядок, и мы идём ужинать к мэру города.

– Что? Ты шутишь?

– Ладно, к бывшему мэру! – улыбается Виктор, довольный произведённым эффектом.

– Может, не стоит? – Я с сомнением разглядываю свои руки с траурной каймой походного «маникюра», прикидываю в уме, что чистого осталось в моём скудном гардеробе.

– Да не бойся ты, сейчас он работает дворником!

Ничего себе! – из князя в грязи! Такое вообще бывает? – это про себя, а вслух:

– Ну, если только к дворнику…

– А ещё он возглавляет местное отделение Ассоциации друзей Пути Сантьяго и курирует этот альберг, – добавляет Виктор.

Моё патологическое любопытство к незаурядным судьбам и редким экземплярам человеческой породы берут верх, и мы договариваемся через час встретиться в холле.

Быстрый душ, судорожное перетряхивание содержимого рюкзака… Белый хлопковый джемпер, купленный вместе с рюкзаком в Логроньо, слегка помят, но ничего, на мне разгладится! Наскоро сушу волосы, делаю лаконичный макияж, надеваю чистые джинсы – и через сорок минут я готова к знакомству с мэром-дворником. Оставшееся время посвящаю чистке и полировке ногтей – и вот я уже почти леди в преддверии светского приёма. Увидев меня, Виктор одобрительно оттопыривает вверх большой палец.

Он тоже умылся, причесал усы, приоделся в парадное и в своей белой рубахе выглядел бы даже франтовато, если бы не доисторические сандалии на босу ногу, цвет которых сделался неопределённым ввиду длительного срока их эксплуатации (не ног, а сандалий!).

– Невероятно удобная, ноская обувь, – произносит Виктор, поймав мой взгляд.

– И невероятно надёжные, удобные и крепкие ноги, – добавляю я, намекая на их нерушимую связь.