Текст книги "Рухнувший мост"

Рухнувший мост
Алёна Малиновских

И пространство развернулось в точку

Иллюстратор Аня Че (ani4o)

© Алёна Малиновских, 2017

© Аня Че (ani4o), иллюстрации, 2017

ISBN 978-5-4485-4932-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

«Мне снилось море: выцветший песок…»

 
Мне снилось море: выцветший песок,
чернели тучи возле горизонта,
и солнце, покидавшее восток,
контрастность добавляло в его контур.
 
 
Кричали чайки, галька жгла стопу,
и воды побережье обнимали,
а свод небесный тучами набух —
их гнал отчаянно из тёмной дали.
 
 
Густели краски. Быстрая волна
растила силу, набирала скорость.
Я на краю Земли была одна,
и воды потеряли свою скромность.
 
 
Они лизали ноги, ветер выл,
внезапно дождь сорвался словно в омут.
Как будто море выбилось из сил…
Но я очнулась вновь в квадратах комнат.
 

Башня

 
В окне не гаснет жёлтый свет —
ночник устало гонит тени.
Как робкий гость, как лёгкий след,
ведёт прохожих в мои сени.
 
 
Я в башне скрыта от людей,
дракон со мною неразлучен,
и нет истории глупей,
чем отыскать от башни ключик.
 
 
Но каждый тянется к теплу,
обещанному жёлтой лампой,
и тут же крошится в золу
под огненной драконьей лапой.
 
 
Я около окна сижу,
смотрю на линию в ладони…
Лишь в зеркало глядеть стыжусь —
Блестит оттуда глаз драконий.
 

Рухнувший мост

 
Смотрю на тело ветхого моста
и вижу шаткость захиревших свай.
Каркас хрипит, чудовищно устал
метаться по его спине трамвай.
 
 
Опоры спят. Мост бережно хранит
тепло капризных солнечных лучей
и опирает плечи о гранит.
Трамвай гремит колёсами звучней…
 
 
Он тащит с того берега тоску
(отдать её осенним вечерам),
из памяти мне красочный лоскут
(парадом снов и ярких панорам).
 
 
Я знаю, что на дальнем берегу
хранится неподъёмная печать,
исписанная сотнями фигур,
что время оборачивают вспять…
 
 
Трамвай бежит, каркас ломает трос,
спина моста прогнулась и скулит…
Уходит под воду последний мост,
оставив память из гранитных плит.
 

«Когда я уезжала – Питер плакал…»

 
Когда я уезжала – Питер плакал,
Нева чернела, хмурилась заря.
В себе хранили тучи сгустки мрака,
их тени пожирали всё подряд.
 
 
И каждый якорь в теле Петербурга
крючком тоски застрял в моей душе…
Ах, где и как найти бы мне хирурга,
чтоб вырезал, как опухоль, клише
 
 
тревожных мыслей.
Поезд мчит устало
Я сызнова твержу, что я вернусь!
А между рёбер вновь застряло жало,
которым протыкает сердце грусть.
 

Вечный вопрос

 
И вот стакан стоит почти пустой,
по граням капли медленно стекают.
Со скрипом пальцем проведу по краю,
я знаю – воздух в пустоте густой.
 
 
А если так, то пустота обман,
ненужная и глупая примета.
Разбить на счастье – это ли не метод?
Стакан исчез. Да здравствует стакан!
 

«Я – ветер, слышишь, капитан?..»

 
Я – ветер, слышишь, капитан?
Твой парус полон мной до края,
и яхта мчит, в лучах мерцая,
переплывая океан.
 
 
Я – шторм. Я – буря. Тихий омут
я в адский превращу котёл!
Но все утихло, взрыв прошёл,
и яхта мчит к родному дому.
 
 
Я – капли моря на плече.
Они так жгут, без них так тошно,
что капитану невозможно
тоску унять в другом ключе.
 

Зима

 
Ворон с вороной небо в воронку крутят,
и засыпает город, сыплются звёзды.
Небо темнеет, город теперь уютен,
но обжигает холодом стылый воздух.
 
 
Ворон с вороной крылья свои расправят,
как расправляют на ночь в кровати простынь.
Больше нет места сводам законов, правил:
Всё, что казалось сложным, вдруг станет просто.
 
 
Только холодный воздух тех птиц дурманит,
дымкой накроет крылья белёсо-пегой:
чёрные птицы мокнут в мягком тумане.
Ворон с вороной город укроют снегом.
 

«Вместо тысячи слов я просто буду молчать…»

 
Вместо тысячи слов я просто буду молчать.
Загляни в глаза и дотронься своей рукой
до моей щеки. А на губы мои печать
наложил сегодняшний вечер и дал покой.
 
 
Это просто – сколько бы ни было бурь и драм,
расстояний, ошибок, взятых с собою в путь,
твоя вера в меня даст фору любым дарам.
Успокоит, когда нет времени отдохнуть.
 
 
Словно в центре пустыни чистый, звенящий ключ
волю к жизни даёт, спасает по мере сил.
И уже не важно, как сильно город колюч
да какое погаснет из небесных светил.
 

Перепутье

 
Небо натянуто розовой простынёй,
солнце по кругу катит в густую вечность;
я на развилке застыла, на пропускной,
и не могу понять свой маршрут конечный.
 
 
Сторож косит на меня уже битый час —
у турникета места совсем не много.
Я сомневаюсь, в подкуп идти или в пас,
кажется, там и там не моя дорога.
 
 
Дяденька сторож, сыграй со мной в преферанс!
Эта развилка – чёртово перепутье:
Не убежать… А мыслей слепой декаданс
травит нутро едкою жидкою ртутью.
 
 
Небо натянуто розовой простынёй…
Мне бы зарыться в неё, уснуть покрепче.
Дяденька сторож, какой пойти стороной?
Как сложный выбор сделать немного легче?
 

Туман

 
Туман. Промозгло. Город загустел.
Стенают одиноко фонари.
Их свет упругим стал, осиротел,
как сахар в кружке чая, растворим.
 
 
И привкус жёлтой световой волны
оскоминой осядет на зубах.
Как ярки в городе туманном сны,
как мелочны проклятья в этих снах.
 
 
Чернеют окна, как могилы звёзд,
бесплодные воронки чёрных дыр.
В тумане – это будто не всерьёз.
Весь город постарел и стал седым,
 
 
а небо опустилось до земли,
пролезло мне за пазуху, в карман.
И этот мир как будто неделим —
один холодный призрачный туман.
 

Молчание

 
Слово споткнулось о дыбом стоящий язык.
Столько всего в голове и рвётся наружу!
Но нет ни звука, как будто бы голос отвык
Вмиг занимать пространство и стал словно лужа.
 
 
Так и клокочет внутри, закипает и жжёт,
что не найти ни лазейки ему, ни края.
Переливается, рвётся быстрее вперёд
и умирает, внезапно пересыхая
.
Волны удушья стихают. Не легче ничуть.
Слово споткнулось, и голос теряет запал.
Лёгкие справились, осталось только сглотнуть
всё, что наружу рвалось, но язык не сказал
 

Кит

 
Видишь чёрную тень под водой? Это кит.
Он большой и тяжёлый, как Бруклинский мост.
Сильный, холодный, спокойный, как монолит,
и, если честно сказать, то не так уж прост:
 
 
в полночь, когда на востоке взойдёт луна,
он поднимается к воздуху из глубин,
и от холодного бока катит волна,
что добежит до подножья седых руин,
 
 
выцветших на далёком пустом берегу.
Нам бы добраться туда поскорей с тобой.
Полночь наступит скоро… Поверь, я не лгу.
Жаль только, кит заберёт нас быстрей с собой.
 

Звезда

 
На небе разгорается звезда.
Она как будто набирает силу
из воздуха. Холодная среда
её взрастила.
 
 
И вот когда какой-нибудь чудак
в привычной новогодней суматохе
её заметит, завершится шаг
к концу эпохи.
 

Ведовство

 
Я ведьмой стала от беды.
В колодце дома нет воды,
и я бреду вдоль той гряды,
что валом очертила город.
 
 
Мой чёрный кот, как верный пёс,
у моих ног. Не надо слёз.
Беги, пожалуйста, всерьёз,
коль ты ещё так рьян и молод.
 
 
И не моя, поверь, вина,
напьются люди допьяна,
дождутся в городе темна,
учуют свой кровавый голод.
 
 
И будут дом палить огнём,
мне этот план давно знаком,
и будут крики, а потом
уснет спокойно старый город.
 

«Запах мандаринов. Зябнут плечи…»

 
Запах мандаринов. Зябнут плечи.
Осенью наполнены стаканы.
Память может тихо покалечить —
место памяти сейчас вакантно.
 
 
Выпью осень залпом, заливая
пустоту, скучание по дому.
Память может спрятаться (я знаю),
уступая пустоте истому.
 

«Мы как Адам и Ева. Но на разные берега…»

 
Мы как Адам и Ева. Но на разные берега
разнесло. И мосты. И нам не дождаться рассвета.
Этот город становится злее любого врага,
когда небо ночное чудовищно синего цвета.
 
 
Мы застряли, и время нещадно сжимает тиски
под рёбрами там же, где дико колотится сердце.
Эти серые глыбы мостов так мертвы, высоки
и расколоты надвое, словно распахнуты дверцы.
 
 
А за ними тоска, и тягучее тело реки
нам мешает дышать в унисон,
держаться друг друга.
Но рассветные блики лучей так светлы, далеки,
и мосты усмехаются дважды разорванным кругом.
 

«День за днём…»

 
День за днём
слипнутся в новый год,
много пьём,
слепо идём вперед.
 
 
Вороньё
в окнах мозолит глаз…
Всё враньё,
всё решено за нас.
 

Эскапизм

 
Вот опустели мысли, глаза и дом.
Город стоит. Теряется, кто иском,
и круговой порукой ты держишь ритм.
Каждый, кто знает всё, – тот внутри кипит.
 
 
Топится в этом вареве каждый, кто
хочет зимою сбросить своё пальто,
вытряхнуть все карманы и на груди
без колебаний резать себе мундир.
 
 
Плюнуть всё, что скопилось на языке,
под ноги. Слово варится в кипятке.
Кто замолкает, злится, идёт вперёд —
тот все счета ведь сам же с собой сведёт.
 

Птичья стая

 
Скоро сотрёт мне пальцы
время, песком стекая.
Птицы мои – скитальцы:
нет им на свете края.
Нет ни земли, ни моря,
где успокоить душу.
Тот, кто устал, – покорен:
если нет моря – суша.
Если нет ветра – солнце
жжёт непослушно крылья.
Сохнешь на дне в колодце
и зарастаешь пылью.
 

«Поцелуй меня в губы. Ну, крепче же!..»

 
Поцелуй меня в губы. Ну, крепче же!
Я врастаю в окраины города,
слишком много печалей и холода…
Видишь, окна открыты на этаже?
 
 
Это я впускаю в дома ветра,
пусть коптят пролеты и витражи.
Ты не бойся холода, не спеши —
новый день придет, позабудь вчера.
 
 
Ну, целуй же! Что неродной стоишь?
Хочешь, с ветром будем мы песни петь?
Он капризный, острый, как будто плеть,
и хозяин всех перекрёстков, крыш.
 
 
Что ты мнёшься? Ну?! Скоро придут дожди,
этот ветер приносит с собой весну,
только если опять будет не уснуть,
ты впусти его в окна и приходи.
 

Зеркало

 
Зеркальный холст изодран паутиной.
Моё лицо на нём на миллиард частей
истерзано. Испорчена картина,
и отражение становится мрачней.
 
 
Я – «сам себе художник». Помутнела,
звенит под тяжестью удара звонко гладь.
С ладони капля крови неумело
стекает вязко на измятую кровать.
 
 
И красное пятно подобно небу…
Закатному, мной позабытому почти.
Блокадному куску сухого хлеба,
что зажимают тихо при смерти в горсти.
 

«Пока тебя нет рядом – льётся дождь…»

 
Пока тебя нет рядом – льётся дождь,
я замыкаюсь в круг из одеяла.
Скажи мне – это много или мало,
когда чего-то терпеливо ждёшь?
 
 
Горячий чай сменяешь на вино,
Густое, тёмно-красное, сухое…
И хочется найти венец покоя —
как будто тело нервов лишено.
 
 
Наш маятник шатает нервы в такт.
Я снова делаю глоток заветный,
как влагу тянет срубленная ветка,
уже положенная на верстак.
 

Маяк

 
Небо темнеет, в городе холода.
Вырваться к морю. Кажется, что когда
чёрную пелену разорвёт маяк —
кровь разогреет крепкий сухой коньяк.
В губы вонзится соль озорных ветров,
холод здесь изнурителен и суров.
Только маяк не гаснет. И на ветру
стёкла в узоры красятся по утру.
От маяка отходят семьсот дорог,
каждая уведёт от пустых тревог.
Правда же, путь любой, как всегда, двояк
и на дороге будет другой маяк.
 

Гость

 
Ко мне приходит гость по воскресеньям,
молчит устало в сумрачном углу,
и даже если в городе веселье,
он неизменно мрачен и угрюм.
 
 
Мой гость, не разуваясь, просит чаю
и глаз косит на полосы газет.
Я не скажу, что я о нём скучаю,
но как-то пусто, если долго нет.
 
 
Когда куда-то в самый дальний угол
меня попутным ветром занесёт,
он облетает шар земной по кругу,
находит адрес и опять идёт.
 

«Что-то сломалось с хрустом…»

 
Что-то сломалось с хрустом,
словно живая ветка.
Будто бы птица в клетке
спела сорокоустом.
 
 
Ветка беззвучно треснет,
в воду пуская корни.
Что-то сломалось? Спорно!
Всё, что умрёт, – воскреснет.
 

Чёрт

 
Стоит луна и смотрит мне в окно
своим неугомонным жёлтым глазом.
Из табакерки чёрт спешит с рассказом,
о том, как всё сливается в одно.
 
 
Дороги в Рим, все реки в океан.
Слова летят в далёкий тёмный космос,
а я лишь патлы заплетаю в косы
и собираю мелочь в свой карман.
 
 
Чертёнок утверждает, что всё зря
и у любого силы на пределе!
Не завтра, но к концу этой недели
планеты встанут, высохнут моря!
 
 
Я заплетаю косы в темноте.
И шепчет лунный свет в окно: «Не слушай,
вас с этим чёртом свёл нелепый случай.
Но все его слова не те, не те».
 

Холод

 
Листы календаря уносит прочь.
Холодный воздух расправляет крылья.
Впотьмах меня укутывает ночь,
а звёзды оседают жёлтой пылью
на плечи, на замёрзшие концы
ресниц и пальцев – холод расцветает.
Теперь тепла ужасный дефицит,
и город постепенно замерзает.
Я так хотела, оставаясь здесь,
сломать покров из льда тончайших линий,
но холода удушливая взвесь
меня в мгновенье превратила в иней.
 

Три апельсина11
  «Три апельсина» – итальянская народная сказка.


[Закрыть]

 
Среди дорожной пыли и строений,
пустынных улиц и садов раздора
разбиты в кровь о землю мной колени,
уходит из-под ватных ног опора.
 
 
Я десять лет ищу три апельсина.
Под солнцем обветшало моё платье,
и кажется, что на исходе силы,
а поиски гнетут слепым проклятьем.
 
 
Оранжевые ядерные сферы
Под пальцами пускают свои соки.
Но всё не те. И сад далёк без меры,
Его пустые поиски жестоки.
 

Демон

 
А демон не спит, он шаманит мне новые грезы,
в полночной тиши, в темноте у кровати, в углу.
И яркие сны – не картины, а метаморфозы —
стекают по стенам и лужей блестят на полу.
 
 
Кручусь как волчок в его тени в своей же кровати,
А комната полнится с каждой секундою мглой.
Проснуться нет силы,
и голоса, чтоб сказать «хватит»,
лишь тело пронзает прозрачной и острой иглой.
 
 
И демон все крепче плетет свои прочные сети —
чем ночи темнее, тем жестче и яростней нить.
Но только как солнечный луч в мои окна засветит,
он руки опустит и сны перестанет мне вить.
 

Корабли

 
Горечью губы пропитаны.
Ни дали не манят, ни долы.
Стою в рубахе, и приторный
дегтярный привкус, тяжёлый
залил всё горло.
Почти свинец
в руки да ноги, и в голову.
Как будто не я, а мой близнец
застыл на горе полого
бесцветного камня.
Там вдали,
почти горизонтом сглажены,
идут корабли на край земли.
Их мне бы догнать.
Однажды.
 

«На волосы мне опустились сны…»

 
На волосы мне опустились сны
вчерашнего жемчужного рассвета
снежинками. Забыть бы до весны
все нужные и дельные советы.
 
 
На улице мороз кусает нос,
и щёки раскраснелись снегирями.
А город проверяет на износ
Зима (суровость вспомнила с годами).
 
 
Такой простой, слегка наивный слог
меня пробрал сегодня от мороза,
как будто это детства эпилог,
потерянный за взрослой жизни прозой.
 
 
Снежинки украшают мне виски,
а может, это время серебрит их?
С зимой мы стали как всегда близки,
нас друг у друга много пережитых.
 

Капсула

 
Капсулу бело-синюю,
левой рукой держа,
выпить. Убить бессилие,
выйду из куража.
 
 
Холодом в горле катится
чистой воды глоток —
вроде бы несуразица,
только вот в венах – ток.
 
 
Ветер присвистнет в форточку,
в доме погаснет свет.
Капсул в ладони горсточка —
успокоенья нет.
 

Прятки

 
Сыграем в прятки? Досчитай до ста.
Зажмурь глаза, подглядывать нечестно.
Моя, пожалуй, лучшая мечта —
сбежать от взглядов этих неуместных.
А ты считай. И раз, и два, и три.
Я потихоньку буду удаляться,
Но только не подглядывай, смотри!
Шестнадцать и семнадцать, восемнадцать.
Но не умею я в игру играть,
хоть с детства всем двором всегда играли.
И говорила мне когда-то мать —
таким простым всегда полно печали.
Прошли года – опять не мне водить.
Ищу вокруг, куда бы здесь укрыться.
А числа вереницей вьются в нить…
Вокруг одни озлобленные лица.
 

Дом

 
Я, наверно, останусь здесь долго
оживать под музыку Штрауса,
расцветать цветком после хаоса,
растворяться в созвездии Лебедя.
 
 
Старый клён, облетевший осенью,
замерзает на зиму печально.
Ветер в окна дует отчаянно,
но не может разрушить наш крепкий дом.
 
 
Ты возьмёшь мои руки бледные,
их согреешь нежно в своих руках.
Будет тихо спать, утонув в снегах,
наш оставленный всеми, усталый дом.
 

«Горло дерёт, словно бродячий кот…»

 
Горло дерёт, словно бродячий кот
лапой с когтями острыми и кривыми.
Круговорот, чёрт его разберёт…
Быстро бежим, но вечно идём вторыми.
 
 
Горло орёт, тело бредёт вперёд
на амбразуры, с мыслями ломовыми.
Только бы знать, кто же всё-таки гнёт
линии жизни, делая их такими…
 

«Света блестят крупицы…»

 
Света блестят крупицы,
вижу во сне куницу,
а у куницы спица
встала между костей.
 
 
Я, разомкнув ресницы,
не узнаю на лицах,
что на душе творится
у нечужих людей.
 
 
На руку рукавицу
Томно вяжу на спицах,
времени вереница —
нет никаких страстей.
 
 
Только во мне частица
сон тот забыть боится,
а во дворе куница
нянчит моих детей.
 

Бессонница

 
Я, несомненно, всё равно усну,
и нервы пусть всё так же не канаты,
но прочностью похожи на струну.
Звенят, звенят внутри её раскаты.
 
 
Вот тёмной комнаты чернеет куб,
хотя точнее – параллелепипед,
дыханье сиплое слетает с губ,
и тишина пасует в этом хрипе.
 
 
Бессонницы неясная волна
мне лижет распростёртые ладони.
Я не могу уснуть. И лишь одна
ночная темнота со мною стонет.
 

Этот чудесный город

 
Эй, посмотри вперёд —
видишь этот чудесный город?
Как и дерево жизни, он весь прогнил изнутри.
Так что пакуй чемоданы. Нет, он мне очень дорог,
но дышать в нём чудовищно тесно, ты сам смотри.
 
 
Кажется, трубы заводов слишком в небо
воткнулись,
словно игла, пронзает тучи желтеющий шпиль.
Видишь, утро уже – мосты разводные сомкнули,
все ночные картины скоро рассыплются в пыль.
 
 
Выйдем отсюда – эта комната кажется склепом,
пусть на прощание ветер поцелует лицо.
Так и осталась в этом городе кем-то нелепым
на фоне всех этих бездушных людей и дворцов.
 

«В голове роятся мысли песней…»

 
В голове роятся мысли песней
то ли волчьей, то ли соловья,
под ногой растут ступеньки лестниц
и уводят в дальние края.
 
 
Снег неслышно падает на плечи —
я примерзла к этой тишине.
Холод, как и все вокруг, не вечен,
только ближе и тесней ко мне.
 
 
Зимний вечер, словно одеяло,
обернул меня со всех сторон,
и звезда на небе засияла,
и тревожен колокольный звон.
 

«Время быстротечно и упрямо …»

 
Время быстротечно и упрямо —
год за день, а скоро и за час.
Возраст чертит жизни диаграммы,
постепенно уменьшая нас.
 
 
В детстве кажется, что время вечно…
Так и есть. Но разве вечны мы?
Я разглядываю лица встречных
повзрослевших, старых горемык:
 
 
и отсчёт у каждого не ровный.
Под ноги ложится слепок дня
кирпичом, нет, валуном огромным.
Время – пожалеешь ли меня?
 

«Так ровно, складно мастерю ряды…»

 
Так ровно, складно мастерю ряды
Из красных кирпичей огнеупорных,
А дюны норовят хранить следы,
Для ветра их попытки смехотворны.
 
 
Я как песок, желаю устоять
И сохранить в себе следы далёких
Ушедших дней, что не вернутся вспять.
Но чтоб не обещали мне пророки
 
 
каких-нибудь ещё живых богов,
Я возвожу упрямо свою стену
Из кирпичей. Пусть выбор мой не нов —
Я не ищу бессмысленной замены,
 
 
А каждым кирпичом вбиваю кол
В грудину ветра. Выбор скучно-прост:
Стеной внутри я заслоню раскол,
Когда давно сожжён последний мост.
 

«Костёр горит. Я жду который год…»

 
Костёр горит. Я жду который год,
когда в мои в ладони рухнут звёзды.
Спокойно небо, время всё идёт,
густеет в лёгких раскалённый воздух.
 
 
Горячий он от языков костра,
а звёзды далеки, и неприступны.
И тяжелей всего – съедает страх,
единственный судья, и неподкупный.
 
 
Я не умею ждать, но всё же жду.
Как справиться с собою, я не знаю.
Ах, только бы поймать свою звезду,
но лишь одна сорвётся – тут же тает.
 

Не наставшие январи

 
Не говорю ни слова. Зябкая тишина
разливает по телу бьющую мелко дрожь.
 
 
Я стою в темноте прихожей совсем одна,
а внутри голоса, да черт только разберёшь…
 
 
Я рисую носком ботинка водой круги —
это талый снег, он приходит с тобою в дом,
 
 
он кусок стихии, глухой ледяной пурги.
Застревающий в горле дыбом стоящий ком.
 
 
Теплота и тьма обволакивают внутри.
Манит тихо в кухню гирлянды неяркий свет.
 
 
Я люблю ещё не наставшие январи —
Вместе с ними всегда приходит на всё ответ.
 

Печальная сказка

 
Расскажи о том, как падает лист
под холодным ветром, ища покой,
как осенний воздух прозрачен, чист,
как с утра здесь морось по мостовой.
 
 
Мы молчим всё чаще. А что сказать?
Каждый день кидает нам в спину нож,
и за каждым шагом ещё по пять
до заветной цели. А ты дойдёшь?
 
 
Где-то здесь, в пустыне людских страстей,
есть какой-то тихий абстрактный дом,
но искать его всё сложней, сложней.
И не факт, что место найдётся в нём.
 
 
Ну а те дома, что мы строим здесь,
так неровны, шатки, полны тоски.
Только верим, ждём, как будто бы есть
Где-то внутри нас надежды ростки.
 
 
Расскажи о том, как падает снег,
как пройдут года, мы найдём свой дом…
И замедлит время безумный бег,
и согреет он нас своим теплом.
 

Город говорит

 
Город говорит мне в тысячу голосов.
Гул проводов над каждым из перекрёстков.
Он несмолкаем, важен, основа основ,
не убежать, не спрятаться. Вот загвоздка.
 
 
Город говорит, и весь этот громкий шум
прячет меня как будто в тяжёлый кокон.
В центре проспекта застыла и не дышу,
не отражаюсь в бликах витринных стёкол.
 
 
Он говорит, а я неприступно молчу.
Мне его голос – током по голым нервам.
Милый мой город, а ты всё тот же ворчун…
Я не хочу, чтоб твой монолог был прерван.
 

«Здравствуй-здравствуй, моя печаль…»

 
Здравствуй-здравствуй, моя печаль.
Ты застыла льдинками в волосах,
растворилась в шорохах, голосах,
оттого и чистая, как хрусталь.
 
 
Слепит солнце мартовским ясным днём,
реки начинают журчать весну.
Я до неба пальцами дотянусь,
и оно покажет мне свой объём.
 
 
Я вдохну побольше его. В груди
расцветёт один неземной цветок.
Потянувшись листьями на восток,
позовёт меня за собой идти.
 
 
Только ты останешься здесь, печаль.
Не забудь меня, но не приходи.
Ну а как завянет цветок в груди,
мы с тобою вместе найдём февраль.
 

Школа для дураков22
  «Школа для дураков» – первый роман русского писателя Саши Соколова, датированный 1973 годом. Главный герой книги – ученик Такой-то, страдающий от раздвоения личности и нелинейного восприятия времени.


[Закрыть]

 
Сентябрь. Бабье лето. Полвторого.
На улице дожди и кутерьма.
А я, как в книге Саши Соколова,
Невольно жду, когда придёт зима.
Придёт и принесёт с собой морозы
Да зимних бабочек нелепый рой…
Уж лучше так, чем сдохнуть от цирроза —
Эй, бабочка, возьми меня с собой!