Текст книги "Шпалы"

Делаю волны, – вздохнула она, – Не люблю творить в незнакомой технике.

Похоже больше на заросли травы, – согласился я и, осторожно дотронувшись до глины, провел пальцами длинную полосу. Таис ойкнула:

Да, примерно так я видела берег.

У тебя слишком судорожные движения, – пояснил я, – Даже шторм на море можно делать спокойно.

Она задумчиво на меня посмотрела:

Этому учит каллиграфия. Я всегда рисовала расслаблено, но здесь у меня дедлайн, боюсь не успеть и получается плохо.

Относительно «не успеть», – кивнул я, – Завтра я ухожу на неделю.

Куда? – удивилась Таис, – У меня только началась учеба. Мама сказала, что вы художник, и поможете мне справиться со всеми заданиями так, чтобы я стала лучшей в группе.

Мне оставалось только присвистнуть, ее мама была слишком высокого обо мне мнения.

Я ухожу эммм… в запой, – неловко пояснил я.

Таис охнула и хлопнула испуганно глазами:

Вы же пообещали!

Я развел руками:

Ничего не могу с собой поделать. Это выше меня. Иначе я буду страдать.

Таис фыркнула, отвернулась и с утроенным усилием принялась превращать глину в траву.

Таис?

Она молчала и, можно было предположить, плакала. Мне оставалось только вздохнуть:

Таис, я живу так уже пять лет. И твое появление не может сразу изменить расписание моих запоев…

Вы можете очень много рисовать вместо этого, – неловко предложила она, – Или спорт, говорят, помогает.

Не передать того стона, который родился внутри меня. Я сам не ожидал, что смогу взять настолько тоскливые интонации, что Таис внезапно обняла меня и несколько раз погладила по голове. Но мне не нужна была ее жалость. Я оттолкнул ее и сел, заломив руки за голову. Воображению моему представлялся растерянный вид Таис, бегающей и судорожно убирающей пустые разбитые бутылки, тихо плачущей по ночам, но как ни в чем ни бывало говорящей на следующее утро маме: «все в порядке». Номер в гостинице стоил тысячу рублей. При учете нынешних цен на водку… не годилось. Я судорожно вспоминал всех знакомых, у которых время запоя могло бы совпасть с моим. В раздумье перебирал в голове даты ночных концертов.

Неужели это настолько жизненно необходимо вам? – удивленно спросила Таис, присев рядом.

Да, – кивнул я, – Что-то вроде горючего для машины. Она же без бензина не поедет, согласись.

Вы не машина, – в голосе чувствовался праведный гнев, она всплеснула руками, и композиция с глиной упала и размазалась по полу. Я помог поднять табличку и торжественно заметил:

Знаешь, а теперь твой проект выглядит даже лучше, просто теперь это не море, а морское дно.

Таис кисло улыбнулась и ушла на кухню.

Не мне останавливать вас от саморазрушения, – заметила она, вернувшись, – Хотите – пейте.

Ты не можешь пожить у родителей пару дней? – уточнил я.

Нет, – уверенно заметила Таис, – Я буду целый день проводить в школе, вечером работать над проектами. Как всегда. Только еще мне придется заставить себя не обращать внимание на ваше свинство.

Я кивнул и ушел в магазин за ромом.

Внезапно пришедшее решение радовало сердце. Сентябрь солнечный и теплый, буду пить во дворе, а когда начнется стадия буйства – уйду в «Мельник».

«Мельник» был маленьким пабом, смешавшим в себе все традиции, на стенах висели портреты с итальянскими мафиози, в углу размещался настольный футбол, а на столах красовались ирландские флаги. Я еще не был там ни разу, но много слышал о нем от Макарова, и мне не терпелось там побывать и отметиться.

Глава 13

Проснулся дома. Голова трещала по швам. Память не работала и выдавала какие-то мутные не самые приятные фрагменты. Из зеркала на меня смотрело небритое лицо. Сверху лилась холодная ледяная вода. Я лежал в ванной в мокрой одежде. Хотелось материться. Выполз из комнаты и стал проверять, есть ли дома кто-нибудь. Не оказалось никого. Битого стекла и пролитой краски везде, где я прошелся, обнаружено не было. И я заорал в пустоту облегченный:

Как же все задолбало! Сволочи! Гады! Люди – скоты! Говорящие головы, бездарные ничтожества, погруженные в себя, неспособные дауны. Недоученные мокрицы, пустые стаканы, варвары, уроды, гниды, обрубки, пластмассовые роботы, заржавелые и черствые. Катитесь лесом с этой планеты. Какого черта вы все такие? Меня бесят ваши лица и собственное унылое существование! Бесит!

А потом я увидел голубя. Не понятно, каким образом он умудрился попасть в комнату. Сидел на моих старых джинсах и выклевывал семечки, остававшиеся в кармане.

Ты тоже сука! – сообщил я голубю, – Жалкий дармоед! Комок перьев!

Голубь не обратил на мою тираду ни малейшего внимания. Я достал из холодильника кусок хлеба и разделил его напополам с птицей.

Глава 14

Ломал карандаши, пытаясь склеить из них лицо сфинкса. Потом карандаши закончились, я начал ломать фрукты, пытаясь склеить лицо уже из яблок и слив. В процессе решил, что голоден, накинулся на макароны. Приготовить их я даже не пытался. Ел хрустящие палочки и думал, что на вкус – как солома. Выстроил домик из сломанных карандашей. Начал искать спички, чтобы его поджечь, но, слава богу, так и не нашел.

Очнувшись, смотрел на расплывшееся квадратное лицо Таис.

– Скорую вызвать? – бормотала она.

– Ты хочешь, чтобы прямо сейчас сюда приехал скорый поезд? – не понимал я, – Боюсь, он не сделает специально для нас зигзага на своем пути.

И я уже почти вижу, как надо мной поезд с живыми глазами летит на крыльях, а Таис в костюме проводницы машет мне рукой, подавая горячий чай.

– Скорую помощь! – прерывает она мои фантазии.

– Скорая помощь в скором поезде? Нет, это перебор. Вызывай просто скорый поезд.

Она касается моих волос. Только когда она это делает, я осознаю внезапно, насколько же сильно я успел вспотеть… или промокнуть? Пока лежал на полу, облитый водкой снаружи, а также изнутри.

– У вас сейчас такой страшный взгляд. Такой безумный. Как будто вы вообще не понимаете, где вы и кто вы.

– А где я? Кто я?

– Вы Леонтий, художник. Лежите в своей мастерской. Боже! Что вы сделали с фруктами?

– Это скульптура.

– А карандаши-то зачем… Леонтий, не спите так! Вставайте.

– Вста… вать… какое длинное слово. А вы кто?

– Таисия.

– Рад знакомству. Мне кажется, вам не идет ваше имя. Вы хотели бы зваться Палитрой? Или Кисточкой?

– Нет. Ни за что!

– Жаль. Почему вы так вечно суровы? Полежите со мной рядом… Таис! Таис! Не плачте.

Глава 15

Проснулся в лесу. Возле какой-то палатки. Рядом люди жгли костер, и тепло успокаивало. Пахло глинтвейном.

Что здесь проходит? – уточнил я. Они протянули мне бутыль вина. У кого-то была гитара. Сбоку от себя я обнаружил тоненькую миниатюрную девушку. Она была полураздета и крепко обнимала меня за пояс. Голова кружилась и трещала по швам. Под гитару танцевали джигу.

Изгиб гитары нежной…

А у меня есть друг, творящий шедевры, нет, чего ты смеешься?

Три грации, блин!

Знаешь фильм про Yellow Submarine? Там также «клуб одиноких сердец»…

Голова кружилась, и совершенно не хотелось вдаваться, где я нахожусь. Девушки рядом пытались прыгать через костер, что-то говоря про Ивана Купала, парни остановили их и уговорили пойти купаться в реке.

Так, где я нахожусь? – спросил я у той, что меня обнимала.

Фестиваль, – пробормотала она и потянулась за банкой пива

Глава 16

Проснулся в торговом центре. Я спал, держась за ручку дверей в Макдак, от которой меня старательно пытался отодрать уборщик. Поскользнулся. Упал. Встал. Отошел в сторону Инстинктивно засунул руку в карман. Нашел там только несколько окурков от сигарет и погрызенное яблоко. Все ботинки были в земле. Рубашка на мне была не моя. Больше на три размера. Штаны разглядывал долго, но мои это или нет, так и не понял.

Ты заходи или уходи, – сказал уборщик.

Я зашел и воспользовался туалетом Макдака. Глядя на свое опухшее лицо в зеркало, старательно пытался вспомнить, что со мной все эти дни происходило. Рядом появился высокий мужчина с седыми усами.

Молодой человек, а обо мне точно напишите?

Возможно, напишу, – радостно сообщил я, мучительно пытаясь сообразить, где и как я с ним пересекался, и что ему именно я наплел, – Расскажите еще раз историю нашего знакомства и дальнейших событий. Я хочу, чтобы в книге был отрывок как бы из ваших уст.

Погоди, – мужчина нахмурился, – Ты же пишешь фантастический роман вроде. Про ковбоев и пришельцев. Чего мне тебе про Саратов-то рассказывать?

Ааа… – я не понимал логики, но до меня медленно доходило, что еще вчера я был в Саратове, – С утра неважно соображаю, напомните, каким я вас обещал изобразить?

Что я вместе с ковбоями де, сражаюсь за справедливое государство, на которое не будет. Это. Покушаться всякая инопланетная зараза… ты так мудрено еще загнул про то, что кони – тот же транспорт. И я на своей фуре получается тоже вроде как ковбой…

Я кивнул.

Все будет. Именно так и напишу.

И поспешил скрыться из Макдональдса, пока дальнобойщик не начал задавать дальнейшие вопросы. Мне становилось ясно, что люди в лесу не только пили, но и курили вместе со мной.

Глава 17

Таис сидела за столом, обхватив голову руками. Лицо ее было предельно печальным, вокруг валялись разбросанные куски ватмана, на одном из которых синей краской было начертано: «Я ничего не могу». Я взял другой и начертал ответ зеленой: «Ты можешь все». Таис заметила меня, слегка привстала, и желтой краской написала у меня на руке: «пьяница». А потом я услышал. Что все это время должен был быть с ней рядом. Что все это время она билась над проектом, который оказался бесполезен, и что теперь она не знает, как ей быть, но чувствует, что жизнь ее течет не тем путем, каким должна течь. И виноват в этом я, потому что меня неделю не было рядом, когда ей так была нужна моя помощь и поддержка. Но единственным человеком, которому она могла позвонить была мама, а маме она не звонила, потому что из-за мамы она теперь здесь в моем жутком бараке, вызывающем у нее отвращение тем, что в нем, в нем нет… на этом месте она упала и разрыдалась. Я зафиксировал взглядом теплое солнечное утро, как колышутся занавески, и как лежит на столе чашка с пролитым соком, а в мойке гора посуды. На полу валялись кисточки. Я нагнулся, чтобы подобрать одну из них.

Таис вскочила и судорожно закричала: «Я уеду домой на выходные. И буду там. И мне станет лучше». Обнял ее и не отпускал, хотя она вырывалась и истошно билась. В детстве у меня был маленький белый мыш по имени Тимошка. Я прятал клетку с ним под кроватью. Когда мама нашла Тимошку, она заставила меня сдать его в зооуголок. Стоило мне взять Тимошку в кулак, он бился и визжал также, как билась теперь Таис. Я не мог вникнуть совершенно ни во что из того, о чем она говорила. И самое печальное, не хотел вникать. Мозг был просветлен хмелем.

Оставьте меня, – сказала она.

Ни за что, – ответил я.

Вы меня бросили, – упрекнула Таис.

Я предупредил, – заметил я, – И мне не хотелось тебя пугать своим видом.

Вы напугали меня, когда я пришла домой и увидела голубя с прикрепленной к лапе запиской: «Теперь он будет жить здесь вместо меня».

Я немного ненормальный, – пришлось согласиться мне, – Мне вырубает память, когда я много пью. Я творю безумства и не помню, что со мной происходит.

Кошмарно, – зарыдала снова Таис.

Я привык, – только и оставалось мне ответить, – Пойми, не умею иначе.

Глава 18

Таис не разговаривала со мной в течение недели, и уже к четвергу я в ужасе обнаружил, что не могу нарисовать ничего. Сайт строгал механически, не задумываясь, мысленно жалея заказчика. Когда добирался до холстов, лил, не скупясь, на них в ярости водопады проклятого виски, добавляя в него взрывы фиолетового и зеленого. Получались настолько кислотные абстракции, что смотреть на них, не передернувшись, было невозможно. Далее я складывал эти листы в аккуратную стопочку и сжигал во дворе. Во время одного из таких сжиганий пришло в голову, что мне не хватает камина. Огромного и черного камина. В тот же день думал заказать, но оказалось, для них нужна вытяжка, иначе получилась бы баня по-черному.

Я пытался думать о вещах, чтобы не думать о Таис. Изгиб дерева на лужайке. Зеленые комья травы. Острая вывеска: «Купи одну пару ботинок – получи вторую в подарок». Человек в костюме гамбургера. Девушка в костюме тигренка. Перила железнодорожной станции. Уходящие в перспективу рельсы. Жестяное покрытие поезда. Мазут.

«Не хватает всегда чего-то», – углубился в рассуждения. Вай-фай ловил даже в лесу, где я сидел на дереве после лежания под поездом и отбивал клавишами письмо заказчику с просьбой продлить дедлайн. В этот раз лежание под поездом далось легко и просто, как само собой разумеющееся. Я даже не красил лицо черной краской, не пил и имел при себе ноутбук. Более того, я не собирался в тот день оказываться под поездом. Оно вышло случайно. Не было продуманным. И это начинало пугать настолько, что требовалось хорошенько многое осмыслить, удалившись в лес, – «Итак, даже будь у меня Таис, что невозможно, мне не хватало бы времени с ней, или глубины разговоров, или ответных реакций, или совместных походов».

Я снова задумался. Была ли права Таис, когда говорила, что я де страдаю от одиночества? Скорей от одиночества страдает она. Я-то привык. Решение возникло внезапно и снова, как и когда-то решение полежать под поездом, это показалось чем-то само собой разумеющимся. Я слез с дерева, поцарапав коленку, и отправился к той школе, где училась Таис. С ощущением, что это позволит мне понять ее лучше. На самом деле, где-то на подкорке сознания сквозило: поход в школу будет чем-то похожим на разговор с ней поздней ночью. Чем-то приятным, открывающим ту ее сторону, которая, как правило, мне недоступна.

Охранник не хотел меня пускать. Требовал пропуск и презрительно разглядывал порванные края моих штанов и заляпанный краской свитер. Пришлось подойти к стенду объявлений. В школе в тот день проводилась Открытая защита проекта «Иллюзорность» и Репетиция детского кукольного спектакля Колоброд.

Я на открытую защиту проектов, – сообщил я охраннику, – Приглашенный художник. Специалист по абстракционизму.

И чтобы сомнений никаких у него точно не осталось, добавил, следуя за вдохновением:

Преподаю дизайн в РГГУ. И имею членство в Союзе Художников.

Охранник еще раз обвел взглядом оборванные края моих джинсов и нехотя выдавил из себя:

Проходи, умник, брешешь, наверное. Смотри, давай, быстро работы и уходи, здесь тебе не музей.

Я проскользнул на второй этаж и помчался в указанный в объявлении кабинет. Кабинет был вытянутым, длинным, по краям стояли мольберты, народа в зале было много, но все школьники. На меня мгновенно нацелились любопытные взгляды, но я поспешил затеряться в толпе и занять место сзади.

На сцене появилась Таис. Меня не заметила, вид имела сосредоточенный. Она стояла с пустой рамой, крепко держа ее в руках. Вид ее был растерянным и печальным. Рядом с ней появилась девушка с коротким ершиком волос, серьгой в ухе, татуировкой на шее и голубыми глазами. Пока Таис держала раму, девушка объясняла:

Иллюзорность. Не начинаем ли мы полагать произведением все, что есть в раме? Но если в раме ничего нет? Не заставляет ли это воспринимать как произведение то, что стоит за рамой? Питер Брук писал о пустом пространстве. Ларс фон Триер снимал один из своих фильмов в отсутствии интерьера. Мы знали, что идея не нова, но, тем не менее, решили продемонстрировать ее вам…

Таис подняла раму на уровень своего лица.

Портретная живопись, – сообщила девушка с ершиком.

Таис поставила раму перед распахнутым окном.

Пейзаж! – энтузиастично воскликнула девушка с ершиком.

Таис подошла с рамой к столу, на котором лежали макеты мандарина и винограда.

Натюрморт, – по интонации девушки с ершиком становилось понятно, что на этом демонстрация закончена.

В зале оживленно зааплодировали. Люди, сидевшие по краям, начали предпринимать первые попытки удалиться.

Здорово? Правда? – вдруг взяла слово Таис, – Но никто не учитывает, какого при этом тому, кто оказывается в раме. Мы постоянно думаем, что хотел сказать художник, но лишаем слова само художественное произведение, которое может быть, хотело бы сказать что-то свое. И этим проектом «Иллюзорность» мы сейчас не просто показываем, что произведение – все, что в раме, но и что произведение так же много значит, так же живо и самостоятельно, как и любой из нас.

Повисла пауза. Я захлопал. Вслед за моими хлопками последовали снова овации зала. Из

за спины Таис вынырнул человек, напоминающий профессора:

Вопросы, господа. Есть ли у вас вопросы?

Я поднял руку и спросил:

А в случае с черным квадратом говорит пустота и ничто получается? И да… Надо ли признавать присутствие жизни и в раме. Она тоже в таком случае имеет право на размышления?

Таис кивнула, ответив так на оба вопроса. Я вгляделся. Рисунок на раме казался необычайно знакомым, я задумчиво разглядывал его и вдруг понял, что рама была взята из моей мастерской.

Глава 19

Начался перерыв и все кроме нескольких человек, включавших в себя Таис, пошли во внутренний двор. Она продолжала со мной не разговаривать, поэтому я отправился вслед за всеми. Как оказалось, школьники тайно курили, добытые с тяжелым трудом сигареты, которые, как величайшие сокровища, переходили с восторгом из рук в руки. Они меняли Camel на Malboro и Captain Black на самокрутки. Я осторожно достал пачку Kent и предложил сигарету девушке с ершиком, защищавшую проект вместе с Таис. Та не отказалась.

Что значит татуировка? – спросил ее я.

Опасность, риск, уверенность, – ответила девушка с ершиком, – На языке австралийских пигмеев. А как вас зовут?

Казимир Малевич, – представился я, – А ты?

Девушка никак не могла отсмеяться. Когда она улыбалась, ее острый носик смешно подергивался, а в глазах появлялся искристый блеск.

– Фрида Кало, – серьезно пожала мне руку она.

Знакомство оказалось предельно приятным. Заставившим печально задуматься, почему на мою голову свалилась именно принципиальная Таис, но не Фрида. Мы сидели в кафе, и она тянула через трубочку сок с джином, кидая на меня попутно невозмутимо восхищенные взгляды.

Значит так и сказала, что де не пейте, не курите и не приводите девушек? – хохотала Фрида.

Ага, – вздохнул я, – Поэтому не могу позвать тебя в гости. Пообещал не приводить.

Странная она, – решительно рассудила Фрида, – Зажатая, что ли.

Принципиальная, – подчеркнул я.

А вы не принципиальный?

Не, – я махнул рукой, – Спаиваю же здесь школьниц.

Я выпускница, – быстро вставила девушка, – На первом курсе учусь.

Конечно, конечно.

Чтобы меня успокоить, на следующее утро девушка показала вполне реальный студенческий.

Я курирую проекты, – пояснила она, – Помогаю продумать концепт, кто-то вроде научного руководителя. Объяснять и рассказывать должны школьники, но Таис растерялась и только к концу смогла представить. Помнишь, она вначале вышла на сцену? И минут десять молчала?

Я подумал, это такая пауза. Художественная.

Паузы быть не должно.

У нее что же, неуд будет?

Нет, почему, какая-то речь у девочки получилась. Тройка, скорее всего. Просто это уже не в первый раз. Понимаешь? Ее так выгонят. Выходит и ни слова не говорит. Молчит или плачет. И приходится представлять нам.

Мы ночевали на даче Фриды. Где логичным образом не было никого. По дороге я купил нам фрукты и две шпажки шашлыка. Про то, как лежу под поездом, рассказывать не решался. Но оказалось, что я имею дело с девушкой диггером.

Ничего – это когда ты бредешь по туннелю. Сверху капает вода. В это время подыхает батарейка от фонарика. И пока ты ее меняешь или берешь запасной, в глаза тебе глядит то самое ничего.

Да, – кивнул я, – Аналогично, когда над тобой мчится очередной товарный состав.

Мы поняли друг друга. Домой вернулся спустя два дня. С двумя холстами, на которых вначале старательно пытался рисовать «Ничего», но в конце не выдержал и вывел прекрасный силуэт обнаженной Фриды.

Таис по-прежнему погружала меня в презрительное молчание, проходя мимо.

Я беседовал с твоим научруком, – сообщил я ей, убрав картины в ящик.

Таис вздохнула, ее губы дрогнули, она посмотрела на меня тяжелым и пустым взглядом, а потом, наконец, лицо ее порозовело, и она беспомощно выпалила громко и с отчаянием:

Вы гадкий человек! Я иду собирать вещи и возвращаюсь к ма… – она запнулась и полная тоски посмотрела на меня. Этот взгляд ясно говорил, что к маме она не вернется.

Что-то похожее на давно забытое ощущение совести всколыхнулось в груди, чувство, как будто бы отправляясь на дачу к Фриде, я, одновременно получая удовольствие, предавал истошно звавшее меня создание, надеявшееся на меня и верившее. Причем предавал уже неоднократно, решительно ставя свои интересы выше. Самозабвенно и со вкусом предавал.

Таис, – позвал я.

Она сидела, сжавшись в комок на диване, и не отвечала. На полу красовались листы с надписями, способными привести в восторг любого конструктивиста. Они складывались в нечто наподобие стихотворения:

– ничто жество

тор жество

неве жество

бо жество

Если в середину поставить точку и сделать контур, то получится, что в центре «Я»… Таис!

Она продолжала рыдать, вся ситуация обретала аспект театральщины.

Тася, – я сел рядом, – Ты ведь не сказала, маме, как здесь по факту обстоят дела.

Она старенькая. Ее сразу инфаркт схватит, если узнает, – Таис напряженно начала разглядывать спинку дивана, – Она, итак, часто сама с собой говорит, после того как отец умер, а тут совсем с ума сойдет.

До меня постепенно доходила вся глубина подставы. Я волей не волей оказывался для Таис в таком случае не просто соседом, но действительно кем-то вроде отца, она не могла воспринимать меня иначе, и в этом плане мое поведение само собой не могло не показаться ей непростительно низким.

А зачем ты поехала с тетей Людой?

Она сказала, что ручается за вас, что будет часто меня здесь навещать и следить за тем, чтобы вы вели себя хорошо.

Мне оставалось только тяжело вздохнуть и начать выдирать кусочки краски из огромной кисти. Про «навещать» было не то чтобы неправдой, я мог бы присягнуть, что когда моя мать говорила это, она сама искренне верила в собственные слова.

А мама сказала, что в нашем маленьком городе из меня все равно больше чем продавщица не выйдет, а так хотя бы есть надежда на будущее. Поживу два года у добрых людей, а там общежитие. Я… не могу вернуться. Но и…

«Я был у нее один» – эта страшная мысль доходила и прорывалась в голову, разрывая внутренности и сознание. Я зажмурился и закрыл глаза руками, заставляя отступить тошноту. И сделал самое худшее, что только мог в этот жуткий момент.

Я люблю тебя, – сообщил ей я

Повисло напряженное молчание. Краска стекала со стола и образовывала большую лужицу, цвет которой напоминал мутные воды Москвы-реки, после того как по ней проходит теплоход.

Никого вы не любите, – истошно бросила мне Таис и закрылась в ванной.

Часть 2. Блудный Питер

Поезд, поезд, поезд,

Увези меня на Невский.

Чиж & Co

Пропущенный отрывок 1

В котором Таис рассказывает, как я вел себя, когда был пьян.

Пропущенный отрывок 2

В котором мне снова снится сон со Сфинксом, Таисия впервые приходит домой позже пяти вечера, я звоню за советом Макарову, а тот рассказывает про выставку и предлагает мне представить на ней картину.

Глава 1

Пропало все. Все чёрные клочки яростных мыслей. И перекошенное лицо Таис. Знобящая боль в груди. Развивающийся ворох погребающего забвением полотна распростерся надо мной. И оно было мной. Дышало тысячей красок, сочилось и плодоносило живой кровью, наливающейся тоской по бытию и обретающую плоть и глаза по высочайшему на то разрешению мучительного «ничто», разгрызающего огнём мои вены.

Оно наступило следом за живительным сном. Властно требовало, звало. Рыдало, когда я пытался прерваться на обед или дойти до умывальника, чтобы ополоснуть руки.

Я рисовал, закрыв глаза. Восхищенно и самозабвенно. Из темноты выныривали образы и говорили со мной каждый на свой лад. Одни доказывали, что я де мерзавец, и морды их кривились и косились как крючковато изуродованные физиономии Босха. Другие светились ангельским смирением с выражениями лиц святых на византийских фресках.

Я запер дверь мастерской. Таис стучалась дважды. Один раз молча. Второй раз неуверенно: «Я вам чай принесла. Откройте». В это время я выписывал клыки одного из чудищ, которое вырастало из барельефа здания дома Пашковых. « Не сейчас!» – отозвался я. И белый лист бумаги всполыхнул в это время, приказывая вернуться в него. «Вы обиделись? Простите меня, пожалуйста, что я так себя вела и думала о вас настолько плохо». Таис явно хотелось поговорить. «Солнце, я выйду к тебе скоро». Рука моя едва высовывалась из-за колон, голова одновременно созерцала десятый круг ада и зелёные башни Кремля. Косые, кривые, горбатые, юродивые, странные, сумасшедшие умоляли меня спасти их и оживить. И на фоне всего этого голос Таис был едва слышен. От горячего чая и взволнованной китаянки меня отделяло не девять шагов, но девять кругов. Я не мог открыть дверь.

Отбиваясь от карликов с бельмами на глазу, я что было сил кричал ей: «Таис, я не в обиде, я в работе. Не злись же и ты на меня». « Я понимаю, почему вы не хотите меня видеть», – вздыхал ее шепот. И, пользуясь моим замешательством, косматый черт с мордой Макарова хохоча гнал меня в помойную яму штыком и призывал других чертей приготовиться к запуску чудовищных краснооких поездов. «Таис, я должен запечатлеть ад. Иначе он останется внутри меня, слышишь? Как только запечатлю, выйду сразу же». « Вы обещаете». «Да, да, да! Оставь чай под дверью!». И за каждым ударом звука следовал размах ангельского крыла над крышей небоскребов Нью-Йорка, которые я имел счастье наблюдать снизу, будучи по горло врыт в фундамент. «Я уже его выпила», – отозвался застенчивый ропот из другого мира, и тут же добавил, – «От волнения». Это «выпила» и это «от волнения» звучали уже совсем тихо. Возможно, она сказала ещё что-то. Возможно, даже много фраз. Но я уже был втянут с головой туда, где мир был нов и юн и рождался сразу единомоментно с кричавшим в центре маленьким ребенком, чьё чистое лицо служило резким контрастом, творимому хаосу.

Шесть дней творил господь и на седьмой день почил. Я творил двенадцать. Засыпая на несколько часов, просыпался снова. Отходя от полотна, чтобы оценить его целиком, пятками иногда упирался в просунытый под дверью поднос, на котором лежала узкая фляга с горячим чаем, бутерброд, банан и записка в духе "Приходите в себя" или "Поправляйтесь". Таис воистину полагала себя виноватой. Не уверен, смог бы я заботиться о ней также, окажись она вдруг в подобном состоянии. Но тогда я об этом не думал.

А думал о сером всемудром сфинксе на краю листа, зиккуратах в глубине и пальмах снизу. Все это должно было бы своей пошлостью дополнить и без того полномасштабный сюр. Обвитый вьюнками и лилиями сфинкс неожиданно получился двуликим с могучим светящимся взглядом поезда. А поезд в центре вышел наоборот с глазами, которые будучи живыми и проницательным могли бы заставить похолодеть любого, кто осмелился бы в них заглянуть.

Я никогда не видел ничего подобного. Я не верил, что это создаётся мной в моей мастерской. Нет. И нет. Я снимал с себя право быть творцом этого. Оно звучало, жило и билось где-то на другой планете, в других землях, и случайно протянув мне руку, когда я в отчаяние колотил подушку, спасло и потребовало за это, чтобы и я спас его, оживив.

Я заботливо мешал цвета, чтобы лицо малыша в центре, крепко сжимающего поезд, стало пудрово-розовым, волосы ангелов волокняно-серебристыми, глаза поезда алчно-кровавыми. Когда чернота стала именно той чернотой, а свет именно тем светом, я отпер дверь и позвал Таис.

Стояло утро. В ней уже не было той замкнутой осторожности и презрения, ставящего между нами железобетонный барьер. Она смотрела на работу и молчала. Взгляд ее, побродив из угла в угол, уткнулся в лицо младенца и так и остался там замороженный. «Это Христос?» – уточнила она, утверждая. «Это человек», – ответил я, – «Сжимающий в руках дорогу. Вернее его сознание. Внизу Ад. Сверху Рай. По бокам непонятное. Все это части его. Но сам он пуст и светел».

Я хотел сказать сказать другое. Хотел оскорбить и задеть. Как сделала это она, когда громко, ничего не понимая, кричала мне, что я никого не люблю. Но сказал это. Таис молчала.

« Что скажешь?» «Это лучшая из всех ваших картин». Это я знал итак. «Ага. Свет, лица, линии, подумай, целый мир! И он дышал моими лёгкими и говорил моими руками, глядел моими глазами, а теперь лежит рядом и кажется созданным кем-то другим». Таис молчала.

Меня подмывало сковырнуть тишину.

«Я все ещё жалкий пьяница? Негодяй? Свинья?» Таис старательно разглядывала одного из особенно кривых чертей. Торжество меня не оставляло. «Пожалуй, мне стоит отвезти тебя домой, если ты настолько сильно страдаешь здесь». « Пожалуй», – неожиданно легко согласилась Таис, – «Вчера меня выгнали из школы. Я чувствовала себя как вот этот карлик слева. Теперь вы можете увезти меня куда угодно».

Я вспомнил разговор с научруком Таис. «Пустое это все», – только и мог заметить я. Руки чесались добавить складок мордам ангелов, поэтому я поспешил покинуть мастерскую и переместиться вместе с ней на кухню.

«Если тебя это утешит, все эти проекты – не искусство, но чистый мираж, на мой взгляд. Псевдодеятельность. Я все-таки настаиваю, что холст раме нужен. А то так, закончиться все может тем, что мы откажемся не только от холста, но и от рамы. И как тогда творить?»

Таис обняла меня. Крепко и очень тепло. Ещё ни одна девушка на свете не обнимала меня с такой симпатией. Это было волнительно, долгожданно, желанно и предельно мягко. Как если бы я после долгого плаванья против течения водопада, вдруг оказался бы на скамейке в спокойной сауне.

«Ты тоже, да?» – уточнил я. Хотя вопрос был излишен. Таис быстро кивнула. «С самого начала?» Таис вздрогнула, и я понял, что с самого начала. «Мне хотелось бы этого не испытывать», – заметила она. Я обнял её крепче и осторожно коснулся рукой края губ. А второй рукой исхитрился стянуть тугую резинку с её волос. И когда мне это удалось…

– Вы говорили еще, что вы Пигмалион, – произнесла она, – Когда вы лежали на этом диване пьяным.

А я действительно ощущал себя Пигмалионом, именно сейчас.

– Поехали со мной в Питер? – спросил я, – Звонил Макаров. Мне очень туда нужно. Поезд завтра. В пять.

Глава 2

Необычное и новое ощущение. Ехать в вагоне, а не под ним. Огромная железная птица Сапсан бесшумно вылетает из Москвы. В недокупе восемь человек. Мы сидим друг напротив друга. Прямо на меня смотрит беспечная, обнимающаяся нежно молодая пара. Справа старушка в домотканом свитере и длинной юбке. Рядом с ней, видимо, ее внук. Маленький кучерявый мальчик, который скачет по сиденью, пытаясь дотянуться крепким лбом до потолка. Рядом с парой сидит девушка с подобранными волосами, во всем черном, читает журнал. Совсем же в угол забился сухой старичок, который осторожно, с периодичностью в десять минут, предпринимает попытки заговорить с каждым.