Текст книги "Шпалы"

Девица уже как ни в чем ни бывало, оставив страх и мрачность, разбирала содержимое холодильника.

Я чувствую, что нужно следовать следующим вещам: раз – не потворствовать дурным привычкам, два – не потворствовать дурным мыслям, три – не потворствовать дурному настроению.

И откуда ты знаешь, что бог велит делать так?

Просто знаю, – она улыбнулась еще шире, как если бы владела величайшей истиной, не доступной никому другому.

Я пожал плечами.

Для меня алкоголь – не дурная привычка, он мне помогает. Дурные мысли требуют от меня действий. А дурное настроение ведет за собой вдохновение.

Думайте, как знаете, – махнула рукой она, – Я очень боюсь, что нам с вами будет трудно ужиться и мне придется съехать, из-за чего маманя начнет очень переживать. Учтите сразу, я не хочу видеть вас здесь пьяным, я не желаю видеть вас здесь прелюбодействующим, я не переношу запаха сигарет. И мне не нравятся дурацкие шутки.

Мне начинало казаться, что в девушке живут две личности: одна высоконравственная, вторая живая и улыбчивая. Со второй иметь дело мне хотелось бы весьма и весьма, тогда как первая раздражала неимоверно.

Ты хочешь, чтобы я на весь год забыл об алкоголе? – уточнил я, – Я художник.

Я тоже, – она задрала кверху нос, – Я тоже рисую. Это не дает вам права…

Я оставил ее одну в квартире. Запер за собой дверь и отправился думать в соседнюю березовую рощу, меня успокаивали деревья и косые тропинки между холмами. Как раз за рощей располагались поезда. Я сам не заметил, как ноги вывели меня на железную дорогу. И я снова оказался лежащим на шпалах, в ожидании, пока мимо на полной скорости промчится поезд. И только когда жестяная крыша очутилась над моей головой, и на лицо снова капнул мазут, я почувствовал, как уходят тревоги и наступает спокойствие.

Поезд проехал. Я встал с рельс и побрел обратно. В дом, который уже не был таким привычным, таким обычным и таким моим, там ждала меня девушка-китаистка с тонкой шеей.

Вы меня испугали, – моргнула три раза она, – Вы не оставили никаких ключей. Просто заперли меня в квартире и ушли, это было бесчестно.

Ложись спать, – посоветовал ей я, – Мы вернемся к разговору о честности в другой раз, хорошо? Сегодня я устал. Я не очень в состоянии подолгу разговаривать с людьми, для меня это непривычно. Но я рад тому, что ты здесь живешь.

А я нет, – она отвернулась к стенке, – Вы по-прежнему негодяй, по моему мнению. Вы оставили меня совсем одну в незнакомой квартире. А если бы с вами что-то случилось?

Со мной действительно могло что-то случиться. Лежание под поездом – не самое безопасное занятие.

Не бойся, – кивнул я ей и попытался улыбнуться, – Не бойся, Солнце, я не самый хороший художник, но я попробую тебя не обидеть. И даже собираюсь выполнить твои требования. Давно думал завязывать.

Затем я отправился в буфет и стал искать коньяк.

Чтобы вам было проще, я вылила ваши запасы, – улыбнулась прекрасная леди.

Я стал шарить в карманах куртки в поисках сигарет. Девица злорадно засмеялась:

Их вы тоже там не найдете. У меня было много времени на то, чтобы очистить ваш дом от скверны.

В ужасе я кинулся в мастерскую. Но нет, все картины, изображавшие голых натурщиц, висели на месте. На них прекрасное создание покушаться не стало.

Глава 5

Нашел среди карандашей пачку. Сигарета не затушила тоску. Я выкурил еще одну. Снова не помогло. Идти ночью на шпалы было бы безответственно по отношению к новой соседке. В задумчивости я бродил по комнате, сам не заметил, как подошел к ее дивану. Решение возникло внезапно, я толкнул ее ногой и шепотом позвал: «Таисия!» Она проснулась и удивленно моргнула. Мне было боязно увидеть злость в ее зрачках. Но злости не было.

Что вам нужно? – недовольно и сонно спросила она, спеша зарыться обратно в одеяло.

Поговори со мной, если тебе не трудно, – попросил ее я, – Я давно ни с кем не разговаривал.

Это высказывание было чистейшей правдой, потому что, будучи по природе болтливым и имея много друзей, я на самом деле давно уже никому не высказывал то, что думаю. Помнится, вначале я счел это неделикатным, затем попытался высказаться, заметил, как люди делают круглые глаза и меняют темы обратно на общенезначащие. Постепенно забил и утратил интерес к шумным обсуждениям чего бы то ни было, и дальше преимущественно отшучивался или острил, когда пребывал в компаниях.

– О чем с вами поговорить? – не поняла она

– О чем угодно, – ответил я, – О расположении звезд в галактике Андромеда или о принятии Декларации независимости.

– Мне это никогда не было интересным, – пожала плечами она.

– А что тебе интересно? Прямо сейчас. В конкретную минуту, – спросил я.

– Почему вы меня разбудили. То есть, отчего такое внезапное желание поговорить в три часа ночи?

Я присел рядом с ней на корточки и задумчиво стал разглядывать контуры ее лица, едва заметные в темноте.

– У тебя бывало когда-нибудь такое тоскливое чувство на душе и как будто бы комок в горле? Как будто нет на свете ни одного человека, кто понял бы твою тонкую душу и все, что ты делаешь, прилагая свой минимум усилий, никому не нужно?

– Тогда я сажусь за стол и рисую, – ответила она, отворачиваясь от меня, – Много-много рисую или читаю. Если и это не помогает, беру учебник китайского и пытаюсь переводить Конфуция.

Я присвистнул.

– И много перевела?

Она посмотрела на меня недовольным и заспанным взглядом, затем полезла в рюкзак, достала толстую тетрадку и по-быстрому пролистала ее перед моим носом, демонстрируя. Тетрадь была исписана вся. Вперемешку. Половина на русском, половина на китайском. Мне оставалось только кивнуть.

Попробуйте тоже переводить, – посоветовала она.

Я не знаю китайского, – пожал я плечами, – И мне это не поможет.

А что вам помогает?

Лежать под поездом, или алкоголь, или сигареты. Но сегодня я перепробовал все, и мне по-прежнему грустно.

Я ожидал более сильной реакции.

– Не надо так, – пробормотала она вяло, проваливаясь окончательно в сон, – Не нужно. Если вам важен мой взгляд, пожалуйста, не делайте так больше.

– Но…

– Идите в мастерскую, напишите портреты или пейзажи, или абстракции…

Больше слов от нее я не добился. Я вернулся в мастерскую. Выбрал холст побольше и неожиданно последовал ее совету. Я нарисовал на холсте черной краской круг. Потом взял другой холст и от души заляпал его всеми возможными цветами. Старательно выписал нескольких человечков: они лежали на голубом диване и пили пиво. Потом я схватил третий холст и уже на нем нарисовал большой аквариум, в котором отражается детское лицо, заинтересованно разглядывающее рыб. За третьим холстом и заснул. Терапия, выписанная китаянкой, действительно помогала. Уже засыпая, я понял, что испытываю к ней благодарность. Это чувство меня всегда пугало, ибо толкало на весьма и весьма необдуманные поступки.

Глава 6

Отправился на выставку. Позвал Макаров, бывший одноклассник. Предложил китаянке пойти вместе. Она отказалась по предлогом того, что дескать ей надо готовиться к последнему вступительному испытанию, чтобы поступить в ту школу художеств, куда она намеревается. За обсуждением этого выяснилось, что взгляд мой притуплен и поступает она не в университет, но в какое-то заведение типа хорошей гимназии, а, следовательно, и лет ей не восемнадцать, как я сперва решил, но шестнадцать.

Рассказал об этом Макарову. Мы встретились с ним уже после выставки. Картины его, как всегда, не отличались изысканностью, но были чем-то вроде импрессионистичных набросков слепого Ван Гога. «Понимаешь», – объяснял я Макарову непонятно зачем, когда он подсел рядом, – «Я не уверен, но мне кажется, я почти готов в нее влюбиться. Она дала вчера действительно разумный совет, и я боюсь представить, что со мной случится, если я увижу ее сегодня с распущенными волосами». Макаров кивнул: «Три холста с хорошими картинами, говоришь?». Я кивнул. «Неужели, тебя смогла привлечь девчонка. Причем просто тем, что еще не оставила веру в те установки, которым ты сам когда-то был предан в юности?» Я кивнул повторно и посмотрел на лощеную морду Макарова. Глаза его были узкими и монгольскими, кожа напоминала парусину. А голос звучал как репродуктор, причем старый советский репродуктор. «А как там шпалы?» – Макаров вывел меня из размышлений, – «Знаешь, твои истории меня всегда вдохновляют. Ты видел набросок номер восемь? Он сзади». Я обернулся, и моему взору предстало дымчатое пятно, которое, если прищуриться, можно было бы действительно принять за поезд. Вдохновение Макарова меня всегда немного поражало своим умением сделать из сильного образа слабый.

Шпалы как всегда. Я пытался от этого излечиться, стоял в церкви, смотрел на потертые иконы и жалел себя.

Глаза Макарова стали круглыми.

Так ты и к вере придешь! А я лет десять как, брат, на литургии не был.

Сходи, рекомендую. Ощущения необычны и иконы красивые. На Варварке церкви особенно хороши.

Макаров важно кивнул, и я медленно представил, как следующей темой его работ неожиданно станут серебристые купола и серьезные размытые иконы. Я закрыл глаза и понял, что иконам импрессионизм Макарова не подойдет.

Попробуй себя в фовизме, – посоветовал я ему на прощание.

Из вежливости Макаров согласился и отправился в противоположный край маленького зала выяснять мнение о своих картинах у других.

На улице за мной погналась дворняга. Я отвязался от нее в магазине, где купил животному колбасы, которую оно удовлетворенно прожевало, а дальше мы с псом пошли разными дорогами. Меня в ту неделю тянуло на то, чтобы кормить бродячих зверей и людей, кидать мелочь музыкантам в переходах и собирать в кармане коллекцию из раздаваемых флаеров.

Китаянка готовила ужин.

Вы лапшу будете?

Буду, – кивнул я ей, – Как подготовка?

Она тяжело вздохнула. С ней я лишился некоего ощущения, мне давно уже сопутствующего. Это ощущение называлось «могу в любой момент выйти голым из душа и пройтись по комнате», «могу в любой момент лежать пьяным на диване и кидаться кисточками в вазу», «могу в любой момент лечь под поезд». Присутствие Таис мешало этим славным вещам и, неожиданно заглянув внутрь себя, я вдруг понял, что рад этому.

Я давно не готовила, – призналась она, когда мы вместе ели подгоревшую лапшу, – Я думала над вашими вчерашними словами весь день, если честно…

А что я говорил? – растерялся я, но быстро опомнился, – То есть, что именно тебя задело?

Вы сказали, что никто не понимает вашу душу, и поэтому вы лежите под поездом.

Но-но, – покачал я пальцем, – Не путай причину и следствие.

Вы лежите под поездом, поэтому никто вас не понимает?

Я пожал плечами. Вторая формулировка звучала куда лучше. Хотя и следовало бы внести уточнения. Тем не менее, разговор продолжить не удалось. Раздался звонок в дверь, и в дом влетел Емелин. С Емелиным я познакомился на ярмарке, когда каждый должен был представлять какой-то товар. Я пытался продать на той ярмарке свои картины и картины Макарова, которые Макаров мне доверил. Емелин не пытался продать ничего, равно как и купить. Зато был уверен, что ему необходимо, просто таки предельно важно познакомиться со всеми и узнать как можно больше о каждой картине. Зачем он это делал, я так тогда и не понял. В тот же день я попытался об этом узнать, когда Емелин, встретив меня и Макарова в кабаке, деловито подсел рядом. Но задать какой бы то ни было вопрос Емелину или получить ответ было так же затруднительно, как и получить с него одолженные по-приятельски деньги.

Я шел мимо и решил заглянуть! Какая милая, дама! Не угостите ли чаем?

Не дожидаясь ответа ни меня, ни Китаянки, Емелин вынул чай и заварил себе тут же пакетик, после чего по-хозяйски отсыпал себе полную миску вчерашних макарон, побрезговав сгоревшей лапшой. Китаянка молчала, но по ее вздернутому носику я догадывался, что с минуты на минуты грянет буря.

Между прочим, господа, сегодня чудесная погода. Грех в такую погоду сидеть дома, я был сегодня на прекрасной открытой выставке на Гоголевском бульваре. Вы, молодая леди, видимо, не из наших краев? Я вычисляю провинциалов по особому знаку – блестки. Впредь не надевайте таких блестящих кофточек, если желаете сойти за свою. Знаете, у вас чудесное светлое лицо. Я видел такое лицо на одной керамической вазе. Очень жалею, что ваш юный друг нас не представил раньше. Мне было бы приятно пройтись с вами по парку, например, и показать вам окрестности…

Вы это мне? – спросила Тася.

Емелин кивнул.

К сожалению, я боюсь, что мой молодой человек будет расстроен, узнав, что незнакомый дяденька показывает мне окрестности.

Лицо Емелина покраснело и скисло. Я почувствовал, как горлу снова подбирается комок. Емелин кивнул:

Да, леди, но если что обращайтесь. Я увидел ваш силуэт в окне и был просто таки очарован. Я зайду к вам как-нибудь с буклетами, изображающими лучшие виды нашего города. Не принимаю никаких возражений!

Я боялся продолжения монолога, но Емелин был слишком грустным, чтобы продолжать. Он молча доел макароны, допил чай. Пожал мне руку, поцеловал руку Таис и вышел.

Кто это был? – непонимающе посмотрела она на меня.

У тебя есть молодой человек? – угрюмо спросил я ее.

Нет, но таким лучше всегда говорить, что да. Так кто это?

Мне все больше и больше начинало нравиться ее поведение. Мне никогда не хватало сил не пускать Емелина или прямо отправлять его лесом. Но у китаянки была своя стратегия, позволяющая ненавязчиво отшивать.

– Это Емелин. Я встретил его на ярмарке, но к художникам он не относится, к зрителям тоже нет. Просто знакомится со всеми, чтобы потом ходить в гости, обедать, завтракать, ужинать, а взамен как бы рассказывать новости.

– Было бы неплохо, если бы его можно было бы отрегулировать. Например, расскажи-ка, Емелин, новости на эту тему.

– Нет. Это так не работает. Рассказывает он то, что ему хочется, и не фильтрует канал, – я вздохнул, – Вначале я пытался его понять, потом плюнул, забил и слушал все подряд от новостей про футбол до описания девиц, которые в его вкусе. Вот ты в его вкусе, поздравляю.

Тася вздохнула.

– А можно его не пускать?

Я кивнул.

Попробую. Обычно он ломится в дверь минут двадцать. Затем утихает.

Несколько минут мы ели молча.

Так вот, – попыталась продолжить Таис, – Вы ложитесь под поезд…

Я сделал осторожно глоток чая.

– Но… это же опасно и страшно…

– Я этим занимался уже раз сто, – махнул я рукой, – Если все делать правильно, то это абсолютно безопасно.

Но…

Я решил не играть с этим, пока ты живешь здесь, – осветил я ее радостным решением. Оно пришло мне в голову утром и сулило тяжелые борения с самим собой.

Таис вздрогнула, по ее лицу пробежало легкое, едва заметное беспокойство:

Но… почему вы начали это делать? Я не могу понять. Вы больны?

Врач сказал, что я здоров и адекватен. Но, по всей видимости, мне не хватает в жизни острых ощущений.

Какая-то травма?

Я махнул рукой:

Брось.

Страдания от одиночества?

Нет. Просто поезд – государство, я – свободное искусство. И это все не шиза, ибо переживания мои глубоки и возвышенны, понимаешь?

Она тяжело вздохнула и вдруг сказала то, что заставило меня потом долго в задумчивости бродить по роще.

Вы мне немного нравитесь, я не хочу, чтобы с вами что-нибудь произошло. Не делайте так, пожалуйста.

Сказав это, она вся вспыхнула и ушла, вернее убежала к себе в комнату. А я сидел и мне безумно хотелось ее обнять и сказать ей что-нибудь вроде: «Ты мне тоже». Но все это было бы каким-то детством, возвратом в детский сад, когда маленькие создания пишут друг другу каллиграфическим почерком открытки и добавляют в конце: «Давай дружить».

Глава 7

Биполярное растройство личности? Я решил выписать в блокнот самые интересные заболевания и скуки ради попробовать рисовать мир глазами тех, кто ими болеет. Предварительно найдя в интернете ссылки на работы реальных больных, конечно. Биполярное растройство личности – первое в списке.

Таис смотрит на меня круглыми глазами. Наконец, задумчиво изрекает:

– Я думала, под номером один будет шизофрения.

– Я хотел начать с паранойи, – признаюсь ей, – Но в конце все-таки остановился на биполярке.

– Это помогает улучшить свой стиль?

Это помогает сходить с ума с удовольствием, но об этом Таис знать не обязательно. Молча беру альбом и начинаю затачивать карандаши.

– Я тоже хочу попробовать! – неожиданно произносит она. И съеживается под моим удивленным взглядом.

– Хочешь попробовать вникнуть в экспериментальное искусство? Как же китайские миниатюры?

Тем не менее, начинаю искать для нее бумагу. Вдвоем этот опыт должен получиться другим. Но, пожалуй, так даже интересней.

– Я это вижу в виде множества масок валяющихся на полу, – объясняю я Таис, – Одни грустные, другие веселые, третьи спокойны и так далее. Человек без лица наклоняется к ним и никак не может выбрать, какая из них лучше подходит для того, чтобы прирасти и стать его частью.

Пока я все это описываю, она молча равняет лист бумаги на ровные клеточки, делая бумагу похожей на клетчатый тетрадный лист. Я все жду, когда на фоне этих ровных клеток появятся люди или какие бы то ни было другие существа. Но на фоне прямой клетки появляется косая линейка, выписанная уже другим цветом, а дальше всего две цифры. Одна красным – 5, вписанная в ровный квадрат, вторая тоже красным – 2, кривая, вдоль косой линии.

– Что это?

– Я представила учительницу, больную биполяркой. Она одновременно хочет поставить ученику сразу две полностью противоположные оценки.

– Я даже знаю таких, – киваю я ей, – По физике мне ставили 5 за решения и 2 за грязь в тетради. Я сопровождал решения карикатурами.

Таис вздыхает. Она явно думала о другом. Беру из ее рук рисунок.

– На самом деле мне нравится, – объясняю я ей. Откладываю в сторону.

– Не делайте этого! Прекратите!

Оставив ее лист в стороне, я рву на тысячи кусков свои зарисовки, на которых миллионы масок скалятся в одинаково зловещем оскале.

Глава 8

Вышел из трамвая в незнакомой части города. Сел с ноутбуком в кафе и сделал всю работу там. Заказал лимонад. Уже уходя, понял, что просидел все это время в чебуречной. Встретил девушку возле метро, безумно похожую на Тасю. Долго разглядывал лицо, решил, что все-таки не она. Сидел у фонтана и рассуждал, что все эти возможные чувства к девочке я сочиняю себе сам, скорее всего от скуки и не способности занять свое свободное время так, чтобы и голова тоже была бы чем-нибудь занята. Смотрел на свое собственное отражение. Коричневый голубь чистил крылышки где-то около моей подмышки. Тряхнул рукой и отправил птицу в полет. Подумал, что становлюсь излишне сентиментальным.

Настоящую Тасю я встретил собственно в роще. Она сидела на пеньке и выводила тушью по бумаге деревья, что не могло не выглядеть экстравагантно. Я сел рядом на траву. Она мгновенно внесла поправку и начертила фигуру человека рядом с березой.

Я рад, что ты умеешь быстро рисовать, – сообщил я Тасе. Она не ответила, изображая, что всецело погружена в процесс.

Я решил переводить не Конфуция, но Гессе, – сообщил я ей, – Потому что немецкий я хоть как-то помню со школы. А китайского не знаю вообще.

Таисия молчала, и это меня смутило.

Ты злишься на меня за что-то? – попытался уточнить я.

У вас был пепел в пепельнице, и на вашем шарфе свежие пятна вина, – поджала она тонкие губы.

Послушай, – мне ничего не оставалось, кроме как тяжело вздохнуть, – Я обещал, что брошу, но не обещал, что брошу сразу.

Она казалась в тот день подавленной и ссутулилась так, что выглядела маленькой.

Мне сказали, что я гарантированно поступаю. Но ни специальности «каллиграфия», ни специальности «востоковедение» у них нет. В принципе нет! Меня берут на искусствоведа.

С этими словами Таис снова отвернулась. Я не знал, что ей сказать и как утешить.

А если пойти в обычную школу? А уже оттуда на востоковеда?

Мне важно отучиться именно в этой. Это не просто школа, но целая субкультура, особый подход, учителя. Такого нет нигде больше.

Тогда в чем дело? Искусствовед – не так уж и плохо, смело заверяю тебя, как дизайнер веб-сайтов с двумя высшими, мучающий акрил и акварель на досуге.

Вы не понимаете, – она закрыла лицо руками, и мне ничего не оставалось кроме как обнадеживающе хлопнуть ее по плечу, – Я же забуду китайский и разучусь писать иероглифы. Буду днями и ночами работать над проектами. Зато это возможность учиться вместе с… видели бы вы тех людей, которые сидели со мной на собеседовании. Они особенные. Немного похожи на вас, даже лучше.

Слышать это было уже неприятно. Я, конечно, не отличался особенной горделивостью и высоким мнением о себе самом, но с ее стороны полагать, что школьники хипстеры разбираются в искусстве лучше спивающегося художника-любителя, способного, в отличие от малолетних ваятелей, продать свои работы по стоимости от ста баксов и выше было как минимум опрометчиво.

Послушай, – я чувствовал, как всякий такт оставляет меня, и голос звучит чеканно железно, – Я знаю не очень много художников. Например, Макарова. Есть еще у меня знакомая девушка-дизайнер…

Перед глазами тут же встало лицо той прекрасноволосой, с которой вместе мы обмывали студию, и мне пришлось потрясти головой, чтобы мираж исчез, и я смог продолжить.

В facebook на тему всяких художеств я болтаю с очень многими, в скайпе тоже недавно созванивались. Хотя так, чтобы лично, я давно ни с кем не пересекался. Я к чему. Если ты хочешь познакомиться с реальными экземплярами, так сказать с настоящими мастерами, а не со школотой, я могу без всяких проблем тебе это устроить.

Можно как-нибудь, – безрадостно ответила она.

И я понял, что осталось что-то еще, о чем она не сказала.

Я звонила маме, – сообщила Таис, – Она сказала, чтобы я и не вздумала сомневаться и шла бы на искусствоведа.

Мне ничего не оставалось кроме как всплеснуть руками.

Она сказала, что лучше поступить сюда, чем прозябать в нашем городке, а так у меня точно будет хорошее будущее.

Значит, созерцание меня, ее так и не убедило в том, что высшее образование не всегда гарантирует тебе выход в дивный новый мир.

Но ведь ты хочешь стать востоковедом… – только и оставалось, что вздыхать мне, – А впрочем, может быть мама и права. Только, погоди, не хочешь ли ты тем самым сказать, что еще год собираешься жить у меня?

Два года, – робко уточнила Таис.

Мне оставалось только сплюнуть.

Не жди от меня монашеского поведения. Черти что. Я тебе не отец и даже не дальний родственник. Ты даже не можешь стать моей девушкой, потому что не проходишь возрастной ценз… и при этом ты выливаешь мой алкоголь, выкидываешь сигареты и сжигаешь сковородки.

Вся самоуверенность Таис была перечеркнута. Самообладание отказало ей, и она разрыдалась у меня на плече. Наверное, моим яростным монологом не должен был закончиться ее вечер после всех и без того жутких потрясений.

Слушай. Я не лучший сосед, – попытался объяснить я ей, – Я лежу под поездом, облитый краской, примерно раз в месяц, иногда чаще, раз в три недели ухожу в страшный запой. Твои родители определенно с дуба рухнули, когда отправили тебя ко мне.

Я сама захотела в город, – развела руки Таис, – Даже если бы не вы, я бы все равно здесь училась. Только три часа бы ездила на электричке в нужную школу.

В упрямстве ей было не занимать. И я вдруг понял, что это редкий момент, когда существо противоположного пола вызывает у меня сильное и неподдельное восхищение.

Глава 9

В советских фильмах есть один забавный момент – школьники обязательно дерутся за право понести рюкзак девушки. Я думаю об этом, когда Таис бродит вдоль рядов магазина, раз за разом повторяя: «это все не то».

– Рюкзак своей мечты ты все равно здесь не найдешь. Бери то, что есть, – советую ей я.

Я уже купил все мне необходимое, и даже успел перелить это во фляжку, а Таис по-прежнему стоит перед одним прилавком и повторяет: «красный, синий или желтый? А может бардовый?»

– Смотри, чтобы он был удобным и практичным. Легкими, удобным в обращении.

Я безумно давно не был в магазинах с кем-то и совсем забыл о том, что это такое гулять вдоль прилавков с девушкой. Если бы я вовремя вспомнил, то прямо сейчас находился бы уже в мастерской или на шпалах. Она открывает абсолютно все рюкзаки. Расстегивает и застегивает молнии.

– Бери этот, – не выдерживаю я и кидаю ей темно-вишневый с нежными светло-желтыми вставками, – Он и по цвету хорош, и влезет в него все, что тебе надо.

– Вы думаете?

– Уверен, – с этими словами волоку ее к кассе, пока сомнения снова не успели настигнуть Таис. Вынимаю карточку, пробиваю рюкзак, веду ее домой.

– Вы всегда за меня платите… – задумчиво начинает она на улице.

– Я заплатил за время ожидания, – перебиваю ее, – Мне не хотелось там долго находиться. Я быстро устаю от магазинов.

– Но ведь рюкзак дорого стоил.

– Всего три часа кропотливой работы над чужим сайтом.

– Время – это неплатежная единица!

– Вполне платежная. Перед тобой яркий пример того, как три моих часа магическим образом способны превратиться в кусок ткани с ярким принтом.

Таис задумчиво смотрит на рюкзак и, наконец, протягивает его мне:

– Я не могу принять ваше время.

– Брось, ты слишком мала, чтобы платить своим. Или думаешь, что расплачиваться всюду временем своей матери будет честней?

Рюкзак устается у нее в руках, но дальше до дома мы идем, погрузившись в молчание. Желание обнять растроенную Таис равно ста процентам.

Глава 10

«Я думал – опять ничего,

Но что-то же происходило,

Оно трепеталось и жило,

И я постигал его».

Я перечитал строчки. Временами моя внутренняя жизнь удивляла меня безмерно тем, что выбрасывала наружу. Таис сказала про черный круг, ныне висящий на стене, – что я вывел в порыве отчаянья знак Дзена. Наверное, это стихотворение тоже принадлежало к какой-нибудь культурной традиции, о которой я по недоразумению ничего не знал.

С китаянкой я чувствовал себя кем-то средним между бывшим парнем и отцом. Она не видела в этом ничего предосудительного. Но я сам не заметил, как дошел до того, что мысли о ней постепенно начали занимать весь мой досуг. Когда я был рядом, я фиксировал каждое движение и каждый взгляд. Когда я был далеко, стоило мне закрыть глаза, как передо мной всплывал ее вид. Я повторял про себя каждую примеченную мной деталь и иногда вел мысленно с ней монолог. Для проверки, насколько точно работает мое воображение, я иногда задавал ей вопрос, который мы как бы в моей голове обсудили, и меня и радовало, и пугало одновременно, если ее ответ совпадал с сочиненным мной.

«Заканчивай. Так нельзя», – говорил я, глядя утром в зеркало, и давал себе в следующую же минуту слово, что хватит с меня внутренних диалогов. И, тем не менее, стоило ей уйти, как я не выдерживал.

Качество моей верстки веб-сайтов ухудшилось.

Я постоянно думаю, – пожаловался я ей однажды ночью, в очередной раз разбудив в час.

Думать – полезно, – заметила Таис.

Как ты борешься с навязчивыми мыслями? – спросил я ее.

Мне было боязно услышать совет – рисовать. Но Таис задумчиво запрокинула голову и внимательно начала разглядывать лампочку:

Иногда я их осуществляю.

А если это что-то невозможное?

Например?

Например, я хочу вырастить дерево, которое бы плодоносило картинами или завести в мастерской слона.

О невозможном нет смысла думать, – хмыкнула Таис рассудительно, – Оно ведь на то и невозможное.

А если оно не до конца невозможно? А как бы и возможно, но зависит не от меня?

Глава 11

Когда-то я обводил этот день в календаре красным кружком и ставил рядом восклицательный знак. 31 августа. Потому что на самом деле вовсе не 1 сентября, а именно 31 августа все всегда на самом деле начиналось. Очень ценю день предвкушения. Я называл это «Один день до начала ежегодной кадастрофы». Самое пошлое, что приходит мне в голову, – найти гитару и разучивать на ней именно сегодня, именно сейчас, песню Цоя «Восьмиклассница», но это было бы слишком подло и, наверное, даже несмешно.

– Вы смотрите на это все слишком критично.

– Извини. О моей собственной школе, у меня не очень много положительных воспоминаний. А те, что есть, в основном крутятся вокруг прогулов уроков.

– У меня о моей… первой школе тоже. Но завтра все будет по-другому! Вот увидите!

– Увижу? Я не собираюсь никуда идти. Кстати, сейчас все еще полагается покупать букет классной руководительнице? Или этот обычай уже отошел в небытие, где ему самое место?

Таис ойкает и срывается с места в ближайший цветочный магазин. Я пью до дна за то, что когда-нибудь школы вытеснит что-то другое, представляя детей, которые в семь лет сразу идут в институт. Потом пью за апокалипсис, потом за то, чтобы когда-нибудь картина Таис, посвященная биполярному растройству, висела в Лондонской национальной галлерее.

Запах хризантем настигает меня, когда я ползу к телефону, чтобы позвонить на любой рандомный номер. Коньяк оказался слишком крепким. Взгляд останавливается на календаре. С того момента как закончилась школа я перестал обводить 31 красным кругом, но число не перестало быть значимым. Обычно именно 30-31 я впадаю в запой.

– Вы спите?

Я поднимаюсь. Голова похожа на ком, забитый ватой. Вернее нет, ощущения такие, будто голова осталась лежать на диване, а я встал, держа на плечах вместо нее подушку.

– Вы пили?

– Что ты, солнце. Вовсе нет. Просто отрубился на радостях от того, что завтра у тебя такой особенный день.

Глава 12

Меньше всего на свете мне хотелось, чтобы Таис увидела мой запой, поэтому, загодя почувствовав все признаки приближения его, я стал обзванивать всех. Позвонил даже Емелину, но хитрый нахлебник вежливо отказался от гостей, объясняя, что к нему уже приехала погостить любимая троюродная тетя и заняла единственный диван. Макаров собирался уезжать в Бельгию, и его квартира должна была пустовать, но по закону подлости за несколько минут до моего звонка горестный голос секретарши сообщил ему, что выставка переносится на несколько месяцев из-за вынужденно возникших проблем.

Оставались университетские друзья, различные знакомые по впискам и ночным посиделкам в барах. Перебирая список контактов, я обнаружил множество женских имен, но ни одной позвонить так и не решился. А между тем почти физически чувствовал, как глаза стелет пелена, и мозг проваливается в черную страшную бездну, выхода из которой нет, пока не сделаешь несколько глотков джина. Причем никакой слабый алкоголь не подойдет. Я с раздумьем присматривался к собственной комнате, думая, смогу ли я запереться в ней так, чтобы не потревожить Таис. Но в итоге печально пришел к выводу, что минимум ванная за все это время мне очень и очень понадобится.

Наконец, так и не найдя нужного жилья и кляня себя, я подошел к ней. Она выполняла свой первый проект, размазывая глину по картону. Проект мне не нравился.