Текст книги "Пикник с покойником"

Мы говорили с глазу на глаз часа полтора. То, что он сам ученый-химик, меня не удивило. То, что в штате его фирмы пятеро из десяти служащих – кандидаты и доктора химических наук, впечатлило, как он рассчитывал. И то верно, стоило взглянуть на составы предлагаемых препаратов, оторопь брала. Фирма обеспечивала качественную экспертизу и сравнительный анализ товаров, чем заслуженно гордилась. Поскольку распространялся Иван только о себе, я написала рассказец о создании этим небездарным господином службы помощи растерянным садоводам и огородникам. Из чистых побуждений – об их здоровье заботился. И попала пальцем в небо. Хотя мое небо – их болевые точки. Интуиция.

Результат своих журналистских усилий я отправила ему по факсу. Но он настоял на личной встрече. Я давно не дергаюсь, как прежде, дескать, ах, провал, хозяин недоволен моим гениальным опусом. Прихожу к заказчику, засучиваю рукава и зловеще произношу: «Работать над претензиями будем?» Обычно после этих слов заказчик линяет и лепечет что-то о паре сомнительных знаков препинания. Но здесь получилось иначе. Передо мною выставили приятную женщину лет двадцати семи и представили пресс-секретарем фирмы, хотя на первой встрече она не присутствовала. Хорош пресс-секретарь. Скромно одетая, причесанная и накрашенная дама заявила мне, что мечтала о другой рекламе.

– Вы сделали упор на замечательные качества наших служащих, но совершенно не обрисовали, как, извините, эти качества отражаются на покупателях. Нам бы что-нибудь доходчивое, бытовое.

– Это поправимо, извините, – передразнила я ее. – Записывайте.

После чего выдала душещипательную сцену с малоимущей бабулей, спасшей любимую вишенку при помощи купленного в фирменной торговой точке по доступной цене средства. Пресс-секретарь одобрила, но продолжала привязываться дальше. Она безжалостно требовала изменений даже невинного пассажа, служащего комплиментом шефу и его сподвижникам. Мне ничего не оставалось, кроме как одарить соответствующим взглядом начальника. Он держался молодцом, то бишь тщательно скрывал, что снабдил меня только теми сведениями, которые и составили первый вариант рекламной статьи. Более того, он расписывал деловые достоинства девицы, превознося ее, по-моему, не по достоинствам. На утонченное издевательство это похоже не было. «Любовница?» – подумала я, но не зациклилась. Нужны мне тайны здешнего немадридского двора.

Смекнув, что упоминать стоило лишь учтивых продавщиц, я быстренько сварганила блюдо, которое пришлось по вкусу. Пресс-секретарь облизнулась, владелец фирмы благосклонно закивал. Мы дружески простились, обменялись уверениями во взаимности полученного удовольствия, договорились не останавливаться на достигнутом. Но я – это я. Многие при мне произносили сию фразу победительно и непримиримо. Я же скорее стесняюсь врожденной нестандартности. Наверное, другие от своей индивидуальности имели материальную выгоду или моральное удовлетворение. А я лишь синяки да шишки. Как бы там в теории ни было, на практике я слепо брела по длинному узкому коридору. И терзала себя вопросом: «Почему в рекламном материале нельзя использовать такой выигрышный факт, как наличие у небольшой торговой фирмы надежной научной базы? Почему шеф наговаривает кучу слов на одну статью, его ассистентка и подчиненная нацелена на совсем другую и он не пытается настоять на своем? Не встречались мне еще такие покладистые шефы. Я ведь не льстила им. От такого козыря отказались».

За недоуменными размышлениями я и не заметила, как дошагала до выхода. Толкнула дверь. И вытаращила глаза. Маленький торговый зал, крохотный кабинетик… Но передо мной было просторное помещение, заполненное людьми в белых халатах. Ничего себе – десять человек в штате! Пробирки, реторты, колбы… Типичная химическая лаборатория. Это слева. А справа вообще полз какой-то конвейер, обрамленный трудягами. Ко мне метнулся мощный детина, униформой какающий под химика.

– Сюда нельзя, – уведомил он меня.

Кое-чему я жизнью обучена. Поэтому не стала вытаскивать редакционное удостоверение, а скромно спросила:

– Простите, где здесь туалет? Никак не найду.

– Я знаю, где мужской, – усмехнулся он и вытеснил меня за порог.

Напоследок я услышала его вой: «Кто не запер изнутри, а?»

Я сориентировалась. Вместо того чтобы ткнуться в дверь, расположенную прямо по курсу, я тронула притулившуюся сбоку. Видно, редко она бывала не на замке…

– Вик, я тогда не придала значения своему открытию. Естественно, пятеро кандидатов и докторов не листовки-вкладыши сличают. Разумеется, у любой фирмы есть секреты, тайны и заморочки. Ежу понятно, что вваливаться в лабораторию каждому любопытному не положено, – громко обратилась я к полковнику, который, похоже, впал в спячку под мои воспоминания.

– Ты в курсе, что у ежа только одна извилина? Но я рад, ты хоть что-то понимаешь, – быстро откликнулся Измайлов. – Сейчас докажешь мне, будто они производят наркотики в центре города?

– Не обязательно. Это вышло бы очень литературно.

– Какой прогресс! – воскликнул Вик.

– Твоими молитвами, милый, – разыграла полную покорность я.

Он доверчиво пристроил голову на мое плечо и готовился куда-нибудь пристроить руки.

– Но, Вик, Некорнюк мог открыть новый препарат, уничтожающий колорадского жука, оформлять авторство, требовать денег. Он мог взбунтоваться, скажем, против того, что они производят удобрения по бросовым ценам, подделывают упаковку и гонят, как дорогостоящий импорт. И опять же требовать денег.

– Хватит, – сухо предупредил Измайлов и сцепил оставшиеся бесхозными пальцы.

– А девушку, ну, пресс-секретаря, зовут Галей Кара-Ленской. Эффектно, да? – торопливо вставила я. – И попутчицу Балкова звали Галей. По срокам меня впервые занесло в фирму «Во саду ли, в огороде» в день отбытия Сергея. Она на первой встрече отсутствовала. Тебя ничего не настораживает?

– Кроме твоего болезненного воображения – ничего, – пресек мои измышления Измайлов.

Выполол, будто сорняк. Умертвил, как гусеницу. О, черт, долго теперь меня растениеводческие ассоциации будут преследовать…

Глава 3

Этот день я опишу детально. Ведь он был последним перед чередой суток, воспоминания о которых вызывают дурноту.

Сергей Балков избрал меня консультантом в своих сердечных делах, кажется, навсегда. Вик изворачивался, дескать, парень должен самостоятельно с феминами разбираться, а тут некоторые нахалки претендуют на всезнайство и оказывают медвежьи услуги.

– Понимай Балков в женщинах самую малость, бежал бы от твоих разговоров по душам без оглядки, – гремел полковник. – Тоже мне «друг любезный Полина».

– Ревнивец, – отмахивалась я.

Сама такая, – хмурился Вик.

Но примерно через неделю после установления личности утопленника я стала подозревать, что Измайлов был прав: мужчине пристало вариться в собственном любовном соку. Во всяком случае, не стоит рассказывать всего. Сергей позвонил в полдень и уныло спросил:

– Поль, как бы ты отнеслась к мужику, который страстно желал дать даме по харе и не дал? Не потому что аристократ. А потому, что мент при исполнении.

У меня похолодело в животе. Я вспомнила брошенную ненароком Измайловым фразу: «Хороший мент всегда при исполнении». И наконец-то прониклась истинной причиной нетронутости его карающим кулаком своей собственности… Нет, все-таки у меня лицо.

– С позиции всеобщего человеческого несовершенства желание вмазать гадине в ухо допустимо. Баб не принято бить, потому что они физически слабее, – менторски просветила я Балкова.

– А каратистки? – пытливо уточнил дотошный Сергей.

И тут у меня не одна кожа, но и внутренности позеленели. Я представила себе спортсменку, загоняющую лейтенанта в постель боевыми самурайскими кличами и высокими прыжками с грозно вытянутой ногой. Бедняга, ему что, пришлось при исполнении не ударить, а лечь?

– Что стряслось, Сережа? – с сочувствием поинтересовалась я. И Балков доверчиво поведал. Поскольку к расследованию убийства Ивана Савельевича Некорнюка Сергея пока не привлекали, он третьи сутки торчал в баре – выполнял какое-то старое задание. Дожидался вероятных контактов, стрелял глазами и прял ушами. Она вошла неожиданно, кивнула жеребцу-бармену и направилась прямиком к сыщику. Беззастенчиво оглядела его, наклонилась к занывшему от предвкушения милицейской удачи темени и хрипловато прошептала:

– Пойдем со мной. Вопросов не задавай, будто ты меня дожидался.

Сергей бодро покинул рассадник городских преступлений и последовал за красоткой. Фигура у нее была точеная, ноги прямые и длинные, но Балков на подобную чушь внимания не обращал. Он радовался тому, что его легенда сработала. Он отдавал себе отчет – позади него идет тренированный коллега, подстрахует в случае чего.

Она направилась во двор соседнего с баром дома, поднялась на третий этаж и молча пропустила Сергея в просторную переднюю. Затем поманила дальше в шикарную столовую, усадила за сервированный стол и велела:

– Угощайся, мечи за обе щеки, говори о погоде. Сейчас на тебя кое-кто посмотрит. Потом будем действовать по обстоятельствам. В общем, ты нанят, и твой труд подлежит оплате.

Сергей напряг в себе профессионализм – от инстинктов до навыков – и принялся за бутерброды с икрой. Минут через пятнадцать хлопнула входная дверь и на пороге возник типичный братан. На его широкой физиономии угнездилось выражение коварного торжества. Но оно тут же улетучилось при виде Балкова, сменившись брезгливой растерянностью.

– Познакомься с моим одноклассником, лапик. Напросился вчера на обед. Парнишка безработный, обременен семьей, пусть оторвется и поест.

– А где Палыч? – справился братан.

– Он недавно звякнул, передал, что давно ждет тебя в ресторане.

– Ладно, корми проходимца, но в последний раз. Не на свои живешь, киса. На мои. А этот лох пусть катится детишкам на молочишко зарабатывать, – сказал веселым голосом хозяин и удалился.

«Ловко под невинность работают, восхитился Балков. – Таких бандитских смотрин в кино не показывают».

Хозяйка вернулась в столовую из прихожей, поторчала возле окна, убедилась, что визитер отбыл, и обратила на Сергея ледяной взор:

– Пожрал на халяву, одноклассничек? Вот тебе десять баксов, чтобы языком не трепал. Отчаливай.

– А дело? – удивился Сергей.

– Дело свое ты сделал, бери деньги и мотай отсюда, – потеряла терпение девица.

Окажись Балков вольным стрелком, каковым притворялся в баре, или осатаневшим безработным, коим эта храбрая стерва его представила, все равно шансов избежать разборки у нее не было. Сергей же на ее то ли беду, то ли счастье был уязвленным милиционером, потерявшим время и, возможно, упустившим настоящего гонца. Через пятнадцать минут крошка рыдала, натягивала на колени юбчонку и открывала свою правду, будто карту при гадании в отчаянных обстоятельствах.

Она путалась с Палычем, другом мужа. Вчера рогоносец подслушал, как они договаривались отобедать вместе. Слава те, господи, имен не называли.

С досады хозяин слишком звучно вернул на рычаг трубку второго аппарата. Мадам поняла – попалась. Верно предположив, что супругу будет в кайф застукать ее с любовником, она ночью ухитрилась предупредить Палыча. Осталось лишь найти едока вместо него, чтобы снять подозрения. Ни бомж, ни крутой для этой цели не подходили. А такой, как Сергей, «интеллигентный», с распродажи одетый парень без особых занятий, вполне тянул на роль в ее спектакле. Получилось! Муж ориентировался в ее запросах и вкусах. Он поверил, будто Балков просто набивает брюхо у знакомой. Хоть он ей и противен, но она, отзывчивая и добрая баба, покормит и выпрет. Мол, поел разок – и будет.

Я принялась хрюкать в рукав примерно со сцены появления братана, поэтому к концу повествования уже немного успокоилась. Дежурно поздравила Сергея с тем, что он не стал марать стерильных рук о падшее создание… – Сережа, ты скоро забудешь историю с неверной хитрушкой, – утешала я его.

– Она не забудет, – засмеялся лейтенант. – Я кое-что уже выяснил. Оказалось, номер заплаченной мадам купюры внесен в компьютер три года назад. Так что ребята сейчас разбираются с грешным семейством.

– Может, лучше бы ты ее поколотил? – вырвалось у меня.

– Спасибо за сеанс, я воспрял, – серьезно поблагодарил меня Сергей. – Вот умеешь ты мозги вправить, Поля.

Пока я соображала, в чем, собственно, мое умение заключалось, лейтенант положил трубку и двинул дальше по своей жестокой милицейской стезе.

– Он не мог в отместку ни подменить, ни подкинуть ей краденую купюру, – вслух утешила я себя. – Он измайловский, значит, не мог.

И тоже воспряла.

До пяти часов я провозилась с сыном Севой и только собралась чистить картошку, как неожиданно рано явился Измайлов. Обычно он вваливается, когда ребенок улыбается десятому сну. Но сегодня совещание на тему «У нас или у Вика включим ящик» было неизбежным. Полковник умиляет меня равноправной дружбой с Севкой. Он измучен, мог бы посмотреть футбол в одиночестве, а после пожелать спокойной ночи по телефону. Ух, как меня недавно бесили рассуждения типа: «Мне Коля и Вася сделали по предложению. Кольку я люблю, но Васька к моим близнецам тянется. Выбираю отца детям». Мне с трудом удавалось придушить вопль: «Дура!» Теперь я стала осторожнее в оценках: как женщина – дура, как мать – умница. Взрослею наконец-то. И вообще, если при двух детях двое женихов сватаются, то еще и третьего, и четвертого найдет… Нет, не взрослею. Но меня снова в сторону повело. Не успел Измайлов приложиться к моей щеке, позвонила мама. Все, безмятежные утро и день сменил суматошный вечер. Севка ушагал с Виком, который обещал сам заняться гарниром, а я стала собираться.

Папа уехал в командировку в Нижний, а мама то ли приболела, то ли захандрила. Она такого туману напустила, что чудилось: он сочится из трубки и стелется по полу. Надо знать маму – она себе одной продуктов покупать не станет. Объявит разгрузочные дни и будет поклевывать урюк, запивая его несладким чаем. В крайнем случае сварит горсть несоленого риса и сообщит по телефону: «Я оседлала необъезженную диету». Но, если она просит навестить ее, предполагать можно самое худшее: лежит голодная с какой-нибудь коликой и упрямо не вызывает «Скорую».

Мама храбрилась, но выглядела осунувшейся. После долгих отнекиваний призналась, что взялась готовить для Севы, надеялась забрать его к себе, но вдруг желудок заподличал. Пришлось бросить хозяйство и поваляться.

– Я уже в форме, дочка. Послушай…

– Нет, – отрубила я, – сначала сгоняю за лекарствами и минералкой, потом побеседуем.

По пути из аптеки мне пришло в голову быстренько прикупить продуктов в холодильник Измайлова. Возле прилавков меня ничто не задержало. Ворвавшись в квартиру, я выставила на стол необходимое для лечения и возмутилась:

– Капитализм, черт их дери! В вашем универмаге, кроме импортных консервов, одни спички.

– Дочка, не ругайся, пожалуйста, как сапожница. Я все же пыталась тебя воспитывать, – напомнила мама. – Так чего конкретно ты не купила?

– Масла и яиц, – буркнула я.

– Вот сучьи дети, через раз завозят! – возмутился мой образец для подражания, запоздало прикрыв ладонью рот.

Мне хотелось выяснить, воспитывала ли ее бабушка хоть эпизодически, но я воздержалась. Потому что мама сразу же выразила готовность поделиться запасами. Я собралась отовариться в ближайшем к своей остановке гастрономе и позволила себе хихикнуть:

– Мам, ты обо мне заботишься или патриотка родного района?

– Даю Севе возможность поскорее поужинать, – сухо объяснила свою благотворительность мама.

Я слегка обиделась:

– Ему Измайлов картошку жарит.

Мама трясущимися руками вытряхнула из кошелька деньги и запричитала:

– Поленька, доченька, немедленно домой на такси. – Образцовая бабушка метнулась к своим кастрюлям, постанывая: «Подливку не успела, соус сладкий подгорел». Затем понаваливала из них в отдельные баночки всякого варева, завинтила крышками, спешно покидала в пакет, сунула его мне и с истерической ноткой в голосе крикнула:

– Только не картошка в исполнении полковника! У меня одна дочь, у меня единственный внук!

М-да, помнится, однажды Вик чем-то собственноручно приготовленным ее угощал. Однако тогда она вела себя пристойно, разве что жевала и глотала медленнее обычного.

Мама вытолкала меня в шею, и все равно я опоздала. Сева с Измайловым уже насытились. Мальчик спал на диване, укрытый пледом, Вик прикорнул рядом в кресле. Комментатор надрывался, голося: «Гол!» Но болельщики на это не реагировали. Я выключила телевизор и поднялась к себе стелить сыну постель. Тут меня снова достала беспокойная мама:

– Поленька, дочка, я торопилась спасти Севу и запамятовала. А ведь звала тебя, чтобы отдать письма из Израиля и Америки. Твои друзья упорно шлют их на мой адрес.

Пришлось смотаться туда-сюда снова. Ждать до утра было выше моих сил. Откровенно говоря, я замоталась настолько, что стала забывать и о свободе, и о милом сердцу трепе с приятными людьми, обо всем окружающем нашу девятиэтажку мире, да о космосе, наконец. Физиологи утверждают, что функция творит орган. Меня творило неуемное любопытство ко всему и всем, призвание, пусть непрочно и ненадолго, всех связывать. Измайлова творило призвание восстанавливать справедливость, то бишь равновесие, разграничивать белое и черное, добро и зло. Мы были разными, и это замечательно. Но я явно перестаралась, вникая в его служебные проблемы. Он разгребал грязь, он был добровольцем в чумном бараке много лет. Я думала об этом и обливалась слезами над эпистолами Нинели Михайловны, Зория и Муси, пришедшими из-за океанов.

С Мусей Зингер мы подружились в детском саду, потом окончили школу, сидя за одной партой, потом поступили в университет. И строчить бы нам на студенческой скамье бок о бок конспекты еще пять лет, но она вышла замуж и засобиралась в Израиль. Ее муж рвался туда, и немудрено: его семья ювелиров настрадалась от советской власти, что называется, выше крыши. Муся жила гораздо благополучнее: бабушка-домохозяйка – из породистых, дедушка – известный музыкант, мама – доцент-кардиолог, папа – профессор. Ей не хотелось уезжать, так не хотелось… Ну, как уже сотню раз описывали в романах и показывали в фильмах.

Давид Григорьевич и Нинель Михайловна вырастили троих детей. Старший, Зорий, с отличием окончил консерваторию. Сольная карьера у него не заладилась, но он стал первой скрипкой в симфоническом оркестре. Там же встретил свою суженую, виолончелистку Киру. У них родились двое сыновей. Муся училась на журфаке, а Лева, младший, – в архитектурном. В тесноватой и уютной квартире Зингеров я испытала первый шок, длящийся до сих пор. Боже, как там любили детей! Их не баловали, не задаривали подарками, даже наказывали и, случалось, бурно ссорились с ними. Но их прихода домой по вечерам ждали нетерпеливо, плакали и смеялись вместе с ними не символически, а по-настоящему. Если кто-то заболевал, родители отказывались от развлечений. Если кому-то нужны были деньги, плевали на отдых и загружались сверхурочно под завязку. Это было радостное самопожертвование без кривлянья и упреков. Однажды Зорий заглянул в служебный кабинет отца:

– Ты не слишком занят, папа? Мне необходим совет.

– Только у подонков бывает что-то более важное, чем доверие сына, – ответствовал Давид Григорьевич и снял с коленей пылкую аспирантку.

Некогда Давида Григорьевича звали преподавать в Израиль. Сулили многое. Но он отказался.

– Мальчика тогда сживут со свету, – ответил профессор Зингер, думая о карьере старшего, и остался в стране, где очереди за молоком занимали на рассвете.

Когда муж Муси заговорил о переселении на историческую родину, Давид Григорьевич задумался. Ехать он не хотел, по-прежнему рассчитывал на работу. Но!

– Я участник Второй мировой войны, – сказал он, – следовательно, в Израиле мне обеспечено сносное существование. Пока вы там устроитесь, кто-то должен вам помогать. Мы с мамой отправимся первыми, чтобы вам помочь.

Но муж Муси и сама Муся рассудили иначе: отпускать не слишком здоровых семидесятилетних людей в этакое путешествие без сопровождающих нельзя. И вскоре я простилась с подругой. Муся уехала.

Зорий и Кира уехали через пару лет в Америку. Недолго пробыв в Израиле, в Штатах обосновался предприимчивый супруг Муси.

Лева не удовлетворился институтом и сразу же поступил в аспирантуру. Полгода назад он защитил кандидатскую. Но родители слабели, и степенный архитектор Левушка Зингер решился отправиться к ним. У меня становилось на одного далекого друга больше и на одного близкого, в любую минуту досягаемого, – меньше. Было от чего грустить.

Когда Измайлов принес спящего Севу, я мало походила на неуемно сующую нос в его расследования Полину. Не ведая этого, полковник завел речь об утопленнике. Его не хватились в фирме «Во саду ли, в огороде», потому что он отгуливал положенный отпуск. Кстати, еще неделю никто тревоги бы не поднял. Некорнкжа отрекомендовали как великолепного специалиста, любезнейшего человека – словом, положительного персонажа жизненной трагикомедии.

Вик не без ехидства довел до моего сведения, что с производством у химиков все в ажуре – лицензировано, сертифицировано и прочее. Они просто фасуют получаемые в пятидесятикилограммовых мешках удобрения. И этикетки наклеивают не фальшивые, и цены назначают весьма умеренные.

В Галине Кара-Ленской Сергей Балков не признал свою попутчицу. Более того, не выразил желания познакомиться с ней поближе. Борис Юрьев, неустанно пекущийся о его здравии, наябедничал, будто парню стало так худо после дневных телефонных переговоров со мной…

– Ты что-то вяловата, Поленька, – перешел на личности Измайлов.

– Устала, – призналась я. – Душевно.

– Сильно утомилась, раз Бориса не костеришь, – согласился Вик.

И перестал меня мучить. Лишь добавил, что Некорнюк двадцать лет разведен. Соломенный вдовец в связях с дамами с тех пор уличен не был. Видно, бывшая супруга охоту отбила начисто.

– А я сегодня холост или женат? – осторожно осведомился выспавшийся а Измайлов.

– Если тебя устроит жена после разгрузки баржи, пожалуйста.

– Насколько я разобрался, ты ее мысленно разгрузила, – засмеялся Вик.

И как-то угрожающе произнес:

– Лучший отдых, детка, есть смена рода деятельности. Ну-ну…