Текст книги "Дорога крови"

Савьо ещё долго стоял в коридоре, отчаянно цепляясь за стену и дрожа от нестерпимого холода. У него недоставало решимости пойти в каюту. Юноша был не готов встретиться с бывшим другом.

Наконец, абсолютно вымотанный и продрогший, Савьо вернулся в их тесную каморку. Разложив на столе мокрую одежду, Айзек сидел на своём месте и неуклюже пытался перебинтовать какой-то грязной тряпкой вновь кровоточащее плечо. Он даже не глянул на вошедшего.

Савьо оторвал лоскут от своей простыни – самого чистого из того, что было под рукой, – и, осторожно ступая по всё ещё качающемуся полу, приблизился к Псу.

– Дай, я помогу.

Парень ничего не ответил и продолжил свои неумелые попытки.

– Дай. – Савьо потянулся помочь, но Айзек отдёрнул руку.

– Сам разберусь.

Писарь отошёл и уныло принялся наблюдать за парнем.

– Спасибо, что спас меня. Хотя я и не знаю, зачем ты это сделал.

– Чтобы самому не сдохнуть, разумеется, – зло выплюнул Пёс. – Похоже, ты единственный лекарь на этом корабле, который снизойдёт до того, чтобы подлатать меня. А я вовсе не горю желанием последовать примеру прочих бойцов Дьюхаза. Я намерен выжить и выбраться отсюда.

– Тогда тем более дай мне помочь тебе. – Савьо снова опустился на корточки перед парнем. – Сам сказал, я лекарь. А ты, похоже, не особо сноровист в перевязывании ран, наёмник.

Пёс угрюмо кивнул.

– Валяй, лекарь.

Глава 7
Сны и фантомы

Снаружи бушевала гроза, и непогода просилась внутрь, барабаня в ставни мокрыми лапами дождя. Но здесь, у огня, да ещё под новым одеялом, было так приятно дремать. А если спрятаться под тёплую, немного пахнущую сыростью шерсть с головой, можно представить себя храбрым алхимиком или исследователем дальних стран, который спасается от непогоды в пещере, полной невиданных сокровищ. И их непременно стережёт огромный чешуйчатый дракон.

Мальчик осторожно выглянул из своего убежища. Светлые пятна, отбрасываемые огнём, пускались в пляс по деревянным стенам, скользили по доброму и немного усталому лицу матери. Она тихонько напевала, качая на коленях забавную сморщенную малышку, и он невольно залюбовался ими.

Но стоило только моргнуть, как тепло и безопасность родного дома исчезли, оставив его под открытым небом. За спиной в небо взметнулось пламя пожарища, и мальчик в ужасе бросился бежать. Он нёсся по пожухшему от летних засух полю, не обращая внимания на хлеставшие по босым пяткам стебли трав. Одеяло промокло от росы и стало тяжёлым, и мальчик бросил его. Ребёнку казалось, что отчаянные крики погибающих людей, ржание лошадей и лай собак, пойманных в огненную ловушку, преследуют его, не давая остановиться. Мир вокруг затуманился от появившихся предательниц-слёз, мальчик не заметил промытую давними дождями канавку и растянулся на земле. Что-то больно впилось ему в грудь. Всхлипывая, он перевернулся на спину и вытащил из-под рубашки подаренный отцом амулет – деревянную фигурку оленёнка на грубом шнурке. Зажав в ладошке подарок, мальчик вытирал непослушные слёзы и шептал:

– Папа, папочка, мамочка…

– Мама… – Звук собственного голоса вырвал его из объятий сна, и Савьо открыл глаза.

Над ним в неясном свете приближающегося утра маячил низкий деревянный потолок каюты. Что-то тяжёлое и удушающее давило на шею. Юноша поднял руку, и его пальцы коснулись гладкой металлической поверхности. Ошейник. Он никак не мог привыкнуть к своему новому «украшению», которым одарили его Уник и Дьюхаз накануне. Но ошейник всё же был лучше кандалов. И, по крайней мере, почти не натирал шею благодаря кожаной подкладке внутри.

Писарь перевернулся на бок и пощупал зашитый в кармане штанов амулет. Его самое ценное имущество – фигурка оленя на шнурке – было на месте. Савьо не решался носить её на шее, опасаясь, что может потерять или Уник с Дьюхазом по какой-нибудь глупой прихоти решат отнять его единственное сокровище, а потому однажды зашил амулет в кармане, воспользовавшись найденными на корабле лекарскими иглами и нитками, зная наверняка, что там он будет в безопасности. Чего не скажешь, спрячь юноша фигурку в каюте – надсмотрщики время от времени появлялись здесь и переворачивали всё вверх дном в поисках неких предметов, которые могли бы показаться им опасными. И писарь был почти уверен, что это было скорее развлечение для них самих, чем приказ работорговца.

Савьо сел и только теперь заметил укутавшуюся в одеяло фигуру – Айзек, скорчившись, сидел в своём углу. Прошло уже два дня с той кошмарной ночи, когда писарь и боец разругались. С той поры парни вроде и соблюдали видимость перемирия и даже перебрасывались ничего не значащими фразами, но зародившегося сначала доверия и в помине не было.

– Доброе утро! – Писарь встал и потянулся, прогоняя остатки ночного кошмара.

Айзек немного приподнял голову.

– Доброе.

– А ты чего, не спал, что ли? – Савьо принялся обуваться.

– Спал.

Что-то в голосе Пса насторожило писаря.

– И давно проснулся?

– Нет.

И тут Савьо понял. Он уже не раз слышал у Айзека эти глухие, напряжённые интонации после встреч с Дьюхазом или Уником, когда те пребывали в скверном расположении духа. Писарь уже достаточно знал Пса, чтобы догадаться, что парень и сейчас пытался скрыть мучительную боль.

Напрочь позабыв про свою обиду, Савьо поспешил к Айзеку.

– Что случилось? Плечо болит?

– С чего ты взял? – Пёс быстро отвернулся.

– Айзек. Посмотри на меня.

Писарь осторожно повернул лицо парня к себе, мысленно отметив, насколько горячей была щека, и ахнул. Взмокшие волосы Айзека налипли на мертвенно-бледный лоб, во ввалившихся глазах застыло страдание, за одну короткую ночь парень осунулся и, казалось, лишился последних сил.

– Так, Айзек, быстро поднимайся, я помогу тебе дойти до койки. И даже не думай перечить мне! – прибавил юноша, заметив, что боец собирается возразить. – Я лекарь, и мне лучше знать. Сейчас не время поминать былые разногласия. От того, что ты гордо сидишь в своём углу и делаешь вид, что ничего страшного не происходит, лихорадка не пройдёт. Так что давай вставай.

Кое-как подняв на ноги совсем ослабевшего Айзека, Савьо помог ему доковылять до койки, а затем бросился к двери и начал тарабанить в неё. Меньше всего его сейчас беспокоило возможное недовольство их стражей – Пса надо было срочно спасать.

Писарю показалось, что прошла целая вечность, прежде чем дверь открылась, и он увидел сонное лицо надсмотрщика.

– Ты чего долбишь, придурок? Давно хлыстом не получал?

– Отведите меня к Дьюхазу! Это срочно!

– Он для тебя не Дьюхаз, а хозяин, раб.

Надсмотрщик с равнодушным видом начал закрывать дверь, но Савьо среагировал быстрее и успел перехватить её.

– Отведите меня к хозяину! Это очень важно. Он сам приказал мне поставить на ноги Пса, вы же не хотите, чтобы новый боец умер просто из-за вашего упрямства?

Писарь видел, что надсмотрщик явно колеблется, и уже готов был отпраздновать победу, когда в коридоре совершенно некстати появился Уник.

– Господин Дьюхаз ещё спит. Так что придётся Псу обождать с помиранием.

– Дайте нам хотя бы воды и мои инструменты! – Савьо упёрся обеими руками в дверь, по-прежнему не давая её закрыть. – Пожалуйста!

Надсмотрщики как один уставились на Уника, ожидая его решения.

– За тобой пришлют, раб, когда господин Дьюхаз проснётся. – Чёрный Человек развернулся на каблуках, намереваясь удалиться.

Савьо, удивившись самому себе, выскользнул в коридор и вцепился в руку Уника.

– Прикажите принести нам воды и инструменты! Это важно, неужели вы не понимаете?

Лицо Чёрного Человека отразило невероятное презрение, когда он стряхнул с себя руки писаря.

– Не смей хватать меня, раб! Иначе лишишься мизинцев. Писать это тебе не помешает.

– Хотя бы воды! Пожалуйста!

Уник отвесил рабу звонкую оплеуху.

– Никогда больше не вздумай прикасаться ко мне, ничтожество!

Юноша вернулся к Айзеку с тяжёлым чувством.

– Давай посмотрим, что там с твоей рукой.

Пёс нехотя расстался с одеялом.

– Друг Савьо, мой тебе совет: поосторожней с Уником. Не лезь зря на рожон.

«Друг Савьо?» Писарь был удивлён, снова услышав это обращение, однако вслух ничего не сказал, а лишь покачал головой и потёр горящую щёку.

– Ничего не зря. Мне нужна хотя бы вода. А лучше бы и инструменты в придачу. Ладно, давай поглядим, что можно сделать.

Савьо помог Айзеку высвободиться из рубашки и попытался снять повязку, но та пропиталась смесью крови с гноем и присохла к ране.

Писарь как раз озадаченно прикидывал, как ему поступить, когда открылась дверь и надсмотрщик, брезгливо глянув на трясущегося от лихорадки Пса, поставил на пол ведро с водой и протянул Савьо свёрток.

– Это приказал передать Уник.

Писарь, не веря своим глазам, развернул кожаный чехол и увидел все свои инструменты и несколько чистых кусков ткани.

– Спасибо, – неуверенно пробормотал юноша. Надсмотрщик в ответ процедил ругательство и вышел.

Савьо отыскал под столом таз и вымыл руки.

– Ну что, начнём, друг Айзек?

Пёс выдавил кривую ухмылку.

– Как будто я могу отказаться.

Савьо постарался как можно осторожней снять повязку. Раны на плече чуть припухли, но это было скорее ожидаемо и не представляло никакой опасности. И только пара не самых глубоких порезов, которые изначально показались Савьо пустяковыми, покраснели и сочились гноем. Писарь пробежался пальцами вокруг них – здесь кожа была особенно горячей. Айзек вздрогнул и вцепился в край койки так, что побелели пальцы.

– Побери тебя злые духи, Савьо! Ты втайне мечтаешь меня прикончить!

– Прости. Но придётся немного потерпеть.

Савьо взял тряпку и постарался осторожно промыть раны. Он чувствовал, как под его руками мышцы парня напряглись от боли, но сделать это было необходимо. Результаты совсем не удовлетворили юношу, и он посмотрел в глаза Айзеку.

– Мне придётся вскрыть швы, чтобы как следует вымыть весь гной и снова очистить раны.

Пес не отвёл взгляда.

– Ты же здесь лекарь. Так что делай то, что считаешь нужным.

– Просто хотел заручиться твоим согласием.

– Я даю добро на всё. Кроме дурмана.

Савьо с самым серьёзным видом кивнул.

– Я сдержу своё слово. Но я мог бы… Знаешь, ну как в тот раз… Когда я усыпил тебя.

– Спасибо.

Рука юноши уже знакомым движением скользнула к затылку Пса, нащупывая нужную точку.

– Всё будет хорошо, друг Айзек.

А потом на него опустился мрак…

И больше уже не отпускал, окутывал удушливым коконом, сочился изо всех щелей. Чёрные щупальца мрака тянулись во все стороны, опутывали мир непроглядной паутиной, отбирали тепло. Было темно и холодно…

Очень холодно. Он пытался закутаться плотнее в насквозь промокшие от пота одеяла, которыми кто-то заботливо укрыл его, но не спасали и они – парня всё равно трясло.

Кажется, кто-то звал его. А может, это просто ветер выл за окном. Он уже ни в чём не был уверен, кроме поглотившей весь мир боли. Он и не знал, что что-то может так болеть, не давая отдыха ни днём, ни ночью. И даже в блаженную тьму забвения просачивались отголоски этой неумолкающей, жгучей боли.

Он давно потерял представление о времени, то немного приходя в себя, то снова ныряя в пучину лихорадочного забытья. В краткие моменты, когда он более-менее осознавал происходящее вокруг, мир казался смазанным и нереальным, как размывшаяся от воды картинка, а собственное тело порой ощущалось чужим – лишним бременем, от которого будет разумней всего просто отказаться.

Порой Айзеку казалось, что он видит склонившегося над ним Савьо, но в следующее мгновение тот превращался в оскалившегося в улыбке Уника, а потом и вовсе в его строгого, всегда тщательно контролирующего эмоции учителя. И все они качали головой, пели что-то нечленораздельное. А кругом по комнате носились чёрные тени, тянули к нему свои когтистые лапы. Одно их присутствие отнимало у него волю и всякое желание бороться, наполняя паническим ужасом, не давая сделать ни вдоха. А когда он закрывал глаза, ему слышался их дикий хохот, и даже перед закрытыми глазами проклятые тени продолжали свой бешеный танец.

Но порой тени отступали, и тогда им на смену приходила бескрайняя пустыня. Она снилась ему снова и снова. Бесконечные пески кроваво-красного цвета, по которым ветер носил высохшие, давно мёртвые растения. Парящий в вышине одинокий стервятник. И невыносимый жар. Раскалённые, словно кузнечные мехи, пески под ногами, воздух, настолько горячий, что каждый вдох обжигал лёгкие, и палящее солнце над головой – невыносимо яркое и слепящее, от него слезились глаза. Он мечтал о глотке воды, но кругом были лишь пески, которые ветер гонял в причудливом танце, передувая с бархана на бархан. Порой он встречал выбеленные временем, обглоданные стервятниками скелеты, укоризненно взирающие на него чёрными дырами глазниц. Они звали его, уговаривали лечь рядом и впустить в душу вечный покой. Но он не хотел покоя. Он хотел жить, а потому продолжал брести среди плавящего кости зноя. Время от времени силы оставляли его, и тогда он падал в горячие объятия песков, и они обжигали ему лицо и руки, набивались в рот и нос, мешая дышать. Словно живые, красные пески обволакивали его, пытались похоронить под своей толщей, и в тот же миг стервятник заводил свою ужасающую песню. Но он был не готов стать жертвой этого падальщика, очередным одиноким скелетом. А потому, с трудом поднимаясь, он снова брёл вперёд. И однажды он услышал вой. Это были они – его верные друзья, те, кто разделил с ним долгие тяготы и беспризорные скитания по подворотням. Как же давно всё это было…

– Леальт… Усберго… Афето… – Он снова и снова шептал их имена, ему так хотелось хотя бы на миг снова увидеть их и обнять. И он шёл на этот вой, спал на ходу, но всё равно переставлял ноги. – Леальт… Усберго… Афето…

И однажды пустыня закончилась. Он вышел к реке, которая бурлила и перепрыгивала через преграждающие ей путь пороги. Её воды тоже были кровавыми. Красная и тёплая, как только что пущенная кровь, река лизала берега, усеянные изрезанными, гниющими трупами.

– Тебе не перебраться на ту сторону, в жизнь…. – шипели их беззубые рты. – Оставайся с нами… Успокойся, перестань бороться… Разве тебе не надоели страдания?

И когда он уже готов был сдаться, он увидел их – Леальта… Усберго… Афето… – они стояли на том берегу и ждали своего друга. И тогда он вошёл в реку: её вязкие воды хватали его за руки и за ноги, тащили ко дну, усеянному такими же, как он, смельчаками, но он знал, что справится. Ему хватит сил, потому что его ждали друзья. И река отпустила его, позволив выйти на тот берег…

Где его снова встречали лишь чёрные тени…

И так бесконечно, по кругу. Час за часом, день за днём. В непрестанной гонке сменяющих друг друга фантомов. Одурманенный жаром рассудок давно перестал отличать реальность от бреда, ночь ото дня, жизнь от смерти… И только боль в пронзённой будто тысячей раскалённых игл правой руке всегда была с ним – чересчур настоящая, чтобы показаться очередной иллюзией, чересчур сильная, чтобы хоть на мгновение оставить его в покое, чересчур мучительная, чтобы перестать думать о ней.

Когда Айзек открыл глаза и впервые за долгое время обнаружил, что полчища демонических чёрных теней не носятся вокруг, а стены и потолок перестали изгибаться и плыть перед глазами, его накрыла волна невероятной радости – он жив, он справился со сжигающей его изнутри лихорадкой, и порождённые бредом образы больше не терзают изнурённый рассудок. А вслед за этим пришла благодарность к его спасителю, без которого гнить бы ему давно за бортом.

– С… – Пересохшее горло перехватило, и он не смог продолжить. Облизнув потрескавшиеся губы, Айзек попытался снова: – Савьо…

Едва ли его хриплый шёпот способен был услышать хоть кто-то. Парень немного приподнял голову и осмотрелся вокруг.

Косые лучи восходящего солнца наполняли каюту, высвечивая повсюду следы тяжёлой борьбы с болезнью: склянки и бутыльки всевозможных форм и расцветок, шёлковые нитки, иголки, ещё множество непонятных, но пугающих инструментов, груда окровавленных, перепачканных гноем повязок.

Айзек сглотнул и перевёл взгляд на служившую ему раньше постелью кучу тряпок в углу. Теперь на ней спал Савьо – его до крайности измождённое лицо даже во сне сохраняло усталое выражение, некогда золотистые волосы превратились в грязную солому, вокруг губ залегли тревожные складки, а на скуле темнел свежий кровоподтёк. Юноша лежал на животе, подложив руки под голову, и Айзек видел, что рубашка на его спине была порвана и испачкана кровью – частично подсохшей, частично свежей. Такие знакомые следы хлыста пересекали до невозможности худую спину друга…

Жажда с новой силой напомнила о себе, Айзек посмотрел на кувшин с водой на столе, прикинул расстояние и попытался сесть. Правое плечо отозвалось резкой болью, голова мгновенно закружилась, и он вынужден был опуститься обратно на подушку, чувствуя, как по всему телу разливается противная слабость. Со всей очевидностью, Пёс был не в состоянии добраться до вожделенной воды самостоятельно.

Вероятно, он всё же задремал. Когда парень снова открыл глаза – как ему показалось, всего лишь спустя мгновение – Савьо уже не было в каюте. В отчаянии посмотрев на кувшин с водой, Айзек облизал пересохшие губы. Он не знал, куда и на сколько увели писаря, а умереть от жажды, справившись с лихорадкой, было бы, по крайней мере, глупо.

Айзек предпринял новую попытку сесть, стараясь не опираться на раненую руку. Стены каюты тут же пустились в замысловатый танец, и парень прикрыл глаза, пережидая приступ головокружения. Когда окружающий мир перестал вертеться, а предметы заняли положенные им места, Айзек спустил ноги на пол и осторожно попробовал встать. Несмотря на мгновенно навалившуюся слабость, он держался на ногах, пускай и не очень крепко.

Медленно, опираясь здоровой рукой о стену, Айзек пошёл вперёд – никогда ещё их тесная каюта не казалась ему такой бесконечной. Уже дойдя до стола, он внезапно почувствовал, что мир вокруг опять покачнулся, а дрожащие ноги предательски подкосились. Айзек машинально выбросил вперёд правую руку и ухватился за край стола, чтобы удержать равновесие, и тотчас же ослепительно-белый цветок боли расцвёл у него перед глазами, пронзив всё его существо своими острыми корешками. Парень ещё успел услышать, как открылась дверь и кто-то выкрикнул его имя, прежде чем беспамятство в очередной раз накрыло его.

Потребовалось ещё несколько дней, прежде чем Айзек окончательно пришёл в себя и набрался сил настолько, чтобы ходить самостоятельно без опасения опять где-нибудь рухнуть. И всё это время Савьо был вынужден разрываться между помощью Псу, уходом за его упорно не желающей заживать раной и выполнением приказов Дьюхаза.

Пару раз лихорадка возвращалась, и тогда писарь проводил бессонные ночи рядом с Айзеком, меняя ему мокрые повязки на лбу и смачивая губы водой. А под утро, урвав несколько неспокойных часов, чтобы вздремнуть, опять отправлялся к Дьюхазу, чтобы в очередной раз переписывать старые договоры, высчитывать ненавистному хозяину прибыль от проданных рабов и время от времени отвечать на коварные вопросы личного лекаря работорговца, который отчаянно стремился выяснить степень осведомлённости Савьо в медицине. Сам же Дьюхаз, лениво развалившись в кресле, не уставал придумывать новые поручения для и без того вымотанного юноши.

К вечеру Савьо, измученный вопросами и непомерными требованиями своего хозяина, буквально валился с ног от изнеможения. Дни слились для него в марафонский забег – бесконечный и отнимающий все силы. Ему казалось, что он даже перестал замечать смену дня и ночи, и только ежедневные удары хлыста – ибо, по мнению Дьюхаза, писарь, как верный друг Пса, должен был принять на себя полагающиеся бойцу удары – были крайне болезненным напоминанием того, что время всё же движется вперёд.

Порой, когда Савьо возвращался в каюту и без сил падал на тряпки в углу, не в состоянии не то что подойти и проверить самочувствие Айзека, но даже просто спросить того хоть о чём-то, он мечтал, чтобы их корабль налетел на рифы и все они пошли ко дну. Оказаться в цепких объятиях смерти, где он, наконец, обретёт отдых и покой – такой исход уже не казался ему столь пугающим, как поначалу.

Однажды, когда Савьо улучил свободную минутку, чтобы попытаться хоть немного отстирать кровь со своей рубашки, он услышал за спиной задумчивый голос Айзека.

– Семь следов. Семь дней.

Писарь обернулся к нему.

– О чём ты?

Пёс внимательно посмотрел на него.

– Я лежу здесь бревном вот уже семь дней. А может, и больше. А работорговец тем временем и не думал приостанавливать своё наказание. Вот только мстит он за нападение не мне, а тебе. Когда они это придумали? Могу поспорить, что после того как ты осмелился возразить Унику – в тот день, когда меня свалила лихорадка?

Савьо попытался изобразить недоумение.

– Просто я пару раз ослушался Дьюхаза.

Айзек покачал головой.

– Возможно, я не такой учёный, как ты. Но я далеко не дурак, Савьо.

Боец хотел было добавить что-то ещё, но передумал и угрюмо уставился в угол.

Савьо совсем не понравился его взгляд – что-то зрело в голове Айзека, какой-то план, и вряд ли он был безобидным. Писарь почти не сомневался, что Пёс вляпается в очередные проблемы. Савьо уже прикидывал, как отговорить Айзека от задуманного, но, натолкнувшись на ледяной взгляд и упрямо поджатые губы, забросил саму мысль об этом – боец уже всё для себя решил, и слова здесь не помогут.

Ворочаясь той ночью без сна, Савьо думал, что теперь на его бедную голову свалится ещё одна задача: умудриться уберечь Айзека от очередной ошибки. Писарь не сомневался в том, что Пёс вознамерился отомстить рабовладельцу или Унику, а может, и обоим сразу, но ещё меньше он сомневался в том, что последствия этого поступка будут ужасающими для Айзека.

А когда Савьо всё же задремал, ему снова приснился пожар, мечущиеся тени и плачущий на пепелище мальчик. И над всем этим парил образ Айзека с перерезанной глоткой.