Текст книги "Страшная Маша"

– Ты чего, совсем обалдел? – разозлилась Маша. – Я слова вспомнила, надо проверить, может, догадаемся, что и как.

– Маша дура, – высунул острый язычок Витя, скорчив рожу, – у Маши голова дырявая, а Витя помнит.

– Врун! Если помнишь, скажи. Слабо? Ты даже таких слов не знаешь.

– А вот и знаю. Эти слова сто лет назад все знали. Если придумаешь, как нам вдвоем дома сегодня остаться, то расскажу. Ты же наврала ей про экскурсию. Я уже много чего увидел.

Маша кисло усмехнулась.

– Ври, да не завирайся. То, что сто лет назад было, никто не увидит.

– А я могу.

– Тогда кто такой красный комиссар?

– Лешин прадедушка, ясно?

– А он тут при чем?

– С него все началось. Больше ничего не скажу. Иди маму буди. Пусть на работу идет, а мы тут останемся.

Витя перед рассказом о прадедушке Алексея затребовал банку варенья. Маша не дала, он долго капризничал, а потом его словно прорвало. Маша слушала брата, мрачнея все больше. Даже не потому, что история сама по себе была жутковатой, а потому, что Витя менялся на глазах, превращаясь из шкодливого малыша в старичка с остановившимся, мутным взглядом и хриплым, чужим голосом. Казалось, кто-то другой, переживший все ужасы революций и войн, поселился внутри Вити и пытается заставить его говорить о том, чего ребенок не понимает и не может знать. Получался очень путаный рассказ, Маша с трудом улавливала его смысл еще и потому, что Витя то вскакивал, то падал на ковер, дрыгая ногами. Выпучивая глаза и захлебываясь слюной, он выкрикивал какую-то невнятную чушь. Смотреть на все это и слушать было невыносимо. Пытаясь выдернуть брата из прошлого, Маша схватила его в охапку, встряхнула, но его тело свела судорога, выкрутив дугой руки и ноги. Маша в страхе закричала: «Очнись! Я все поняла!» Витя обмяк и провалился в глубокий сон. Так и оставила его на полу спящим, а сама присела рядом.

Ее душили слезы, а страх когтистой лапой скреб по затылку, заставляя голос разума сжаться до ничтожного комочка. Показалось, что опять шелохнулась штора на окне и страшные ночные гости вот-вот зайдут. Из распахнутой форточки подуло холодом. Липкий хвост сквозняка заворочался под кроватью, но вскоре замер, притаившись в темном углу. Витя долго не просыпался, а она боялась шелохнуться. В голове ее проносились какие-то неясные картины Витькиного бреда, из которых она никак не могла сложить историю, но даже если бы Маше это удалось, то вряд ли она смогла бы понять ее смысл и значение. Просто Витя заглянул туда, где представления Маши о событиях всего лишь столетней давности были сродни представлениям о житии динозавров. Какие-то красные и белые вожди, комиссары, кровавые звезды и черные пауки – все это напоминало в рассказе Вити компьютерную игру, где нет особого смысла, кроме одного: победит тот, кто быстрее стреляет. А ведь если бы Маша поняла, как пройти этот квест, то это избавило бы ее от многих неприятностей и подсказало ответы на важные вопросы: что искать, где и зачем, а главное – она бы узнала…

Про то, чего не знал никто.

Глава третья

Провалившись в прошлое, Витя увидел и по-детски пересказал историю семьи Рагутиных, а заодно и столетнюю историю всей страны. В его художественном исполнении это напоминало голливудскую сказку-ужастик. Маша, как ни старалась, не могла уловить суть. По Витькиной версии все началось с битвы «красных» против «белых». Красные отбирали у Белых дома, землю, а если те не отдавали, их убивали. У Красных был вождь – лысый, картавый и жестокий, который пообещал, что, когда расправится с богатыми, бедные будут жить в раю. Красные ему поверили и пошли убивать.

Прадедушка Алексея, которого звали Василий, стал слугой вождя – красным комиссаром. Однажды он получил приказ арестовать белого генерала и отобрать у того все, чем тот владел. У генерала был большой дом в имении Предгорье, большая семья, а еще острая сабля. Генерал не хотел сдаваться и взмахнул саблей, но Василий выстрелил первым. Василий мог бы убить всех – жену генерала с младенцем Михаилом и шестнадцатилетней дочкой Любой, но решил поступить по-другому. Поставил условие: если генеральская дочка пойдет с ним, то генеральскую жену и сына не тронет, пусть, в чем стоят, убираются из этих мест, авось сдохнут по дороге. Дочка генерала была красавица – волосы золотые, глаза голубые. С гордо поднятой головой пошла она за комиссаром. Василий натешился ею, измучил, а когда надоела, выбросил на улицу умирать. Но Любочка не умерла, только умом тронулась и онемела. Хотела покончить с собой, зашла в реку с камнем на шее, но река подхватила ее и понесла на другой берег по ту сторону горы, которую местные звали Загорьем и старались там не селиться. Считалось, что там живут отбросы нового пролетарского общества – всякие буржуйские недобитки, сосланные за преступления перед новой властью.

Полуутопшую женщину нашла добрая женщина Евдокия и спрятала у себя в подвале. Через полгода там, в подвале, и родился мальчик, а мать, так и не сказав ни слова, умерла. Кто она такая и откуда, Евдокия догадалась, заметив вышивку на белье. Вышит был герб графа Шумилова – генерала и местного помещика. Евдокия до революции служила прачкой и стирала еще Любочкины пеленки. Похоронила она тихонько Любу под березой на маленьком местном кладбище в Загорье и крестик деревянный соорудила, а на дощечке написала: «Любовь Александровна Шумилова, 1901–1918». Мальчику дала имя Иван, а отчество и фамилию – своего отца. Вот и получился Иван Иванович Рагутин. Растила его Евдокия как своего сына. О настоящей матери он не знал. Женщина пыталась разузнать, что случилось с помещицей Ольгой Николаевной и ее сыном Михаилом, но никто не видел и не слышал. Они как сквозь землю провалились. Кто-то рассказал, что недалеко от поселка нашли трупы женщины и маленького ребенка, обглоданные собаками, но Евдокия не хотела верить, что это мать и сын Шумиловы.

Иван вырос и пошел на войну с фашистами. Когда Армия Красной Звезды победила армию Черных Пауков, Иван вернулся домой в Загорье героем, но не застал в живых Евдокию. В этой части поселка почти никого не осталось. Иван переселился в Предгорье. Пришлось ему, как и всем выжившим, восстанавливать эти края. Большой дом райсовета, зовущийся в народе «генеральским», был взорван. Фашисты, отступая, разрушили его и сожгли. Под развалинами нашли трупы расстрелянных партизан и обгоревшие документы. Иван руководил разбором руин. Разглядывая полусгоревший архив, он заметил фотографию некоего комиссара Василия Лаврентьева. На него смотрело лицо, казавшееся знакомым: ямка на подбородке, густые брови домиком… То, что это его отец, Иван не догадался, да и невдомек ему было, что стоит на развалинах материнской усадьбы, иначе, наверное, не отдал бы приказ сравнять ее с землей.

После войны Иван стал начальником – председателем колхоза «Красная гора» в поселке Предгорье. Построил на месте взорванного «генеральского дома» свой собственный, а райсовет к подножью горы перенес. Посватался к рыжей Женьке – первой красавице поселка. Она поначалу отказалась встречаться. Был у нее жених, но пропал, получив срок за порчу народного имущества. Иван мог бы его спасти, но не стал, а даже поспособствовал аресту. Женя ждала, мучилась. Иван ждал тоже. Добился-таки своего – пошла она за него, а через год родила мальчика Петю, но с Иваном у нее жизнь не заладилась. Ревновал ее страшно, бил смертным боем, а потом держал взаперти, чтобы синяки сошли.

Однажды в поселке Предгорье появился боевой офицер – грудь в орденах, на подбородке ямочка, густые брови домиком. Звали его Михаил. Поселковые бабы сон потеряли, а Женя посматривала в его сторону с нескрываемым интересом. Не понравился он Ивану. Ходили слухи, что приехал он в эти края искать какую-то женщину, живую или мертвую. У офицера, точно как у Ивана, сверкала в глазах булатная сталь. Так бы они и рубились глазами, а может, и в самом деле поубивали друг дружку, не ведая, что родня, что Иван – племянник Михаила. Выжили, оказывается, в революцию жена и сын генерала. Чудом выжили. Если бы не революционный художник Паша Кондратьев, который повстречался им на пути, могли бы стать теми самыми трупами, что обглодали собаки. Паша, заметив нищенку с ребенком на руках, просящую милостыню в Загорье, поразился ее стати. Свое дворянское происхождение он сам скрывал как мог, поэтому безошибочно различал его у других. Женщина, несомненно, была аристократка. Он предложил ей помощь.

С тех пор княжна Ольга Николаевна Шумилова стала его другом, женой, моделью и музой. Они бежали из поселения, скитались по всей стране и поселились на юге развалившейся Российской империи.

После перенесенных страданий Ольга часто болела. Когда ее сыну Михаилу исполнилось двадцать четыре, она умерла. Это случилось за месяц до начала большой войны. Перед смертью Ольга Николаевна открыла сыну тайну его происхождения и умоляла найти сестру. Михаил собирался отправиться на поиски, но вместо этого ушел на фронт. Он храбро сражался, дошел до Берлина, а когда вернулся домой, застал отчима полумертвым инвалидом. Только когда поставил его на ноги, отправился в места, где когда-то было его родовое гнездо.

Старожилы, кто выжил после революции и войны, утверждали, что от генеральской семьи даже могил не осталось. Михаил не верил этим сказкам – ведь они с матерью спаслись, значит, и Люба могла. Раскрывать правду о себе было опасно. Точку в его поисках совершенно случайно поставила рыжая Женя – жена Ивана. Она взяла на себя организацию похорон одинокой женщины, которая завещала похоронить ее рядом с матерью в Загорье. Тогда-то и рассказала Женя Михаилу про существование другой части поселка. Туда можно попасть, если обогнуть гору по суше или, что быстрее, по реке. В народе та часть пользуется дурной славой: там проживали неблагонадежные буржуазные элементы, высланные властями из столичных городов. Земли там мало – сплошной черный камень.

Теперь в Загорье никто не живет, осталось только старое кладбище, на котором пару десятков могил. Мать Ивана, Евдокия, тоже там похоронена. Иван поставил ей красивый памятник из местного камня, черного и блестящего, как смола. Камень для памятников поселенцы брали на развалах у подножия горы, но пошли слухи, что камень ядовитый, что светится по ночам, а тот, кто под ним лежит, не может успокоиться и тянет за собой всю родню. Люди побаивались и потому на эту сторону поселка его не везли, а Загорье постепенно вымирало. Там на всех могилах такие памятники стоят, кроме одной – на ней только деревянный крест и табличка с именем женщины. Умерла она молодой совсем, сразу после революции.

Михаил, не откладывая, отправился в Загорье и нашел на старом кладбище крест с именем сестры, а найдя, решил поставить красивый памятник. Отыскал у подножия горы большой черный камень, сам обточил его и отполировал до зеркального блеска. В нем отражались небо с облаками, гора и река. Стал этот памятник вроде местной достопримечательности: разнесся слух, что в Загорье на кладбище есть камень, в котором можно увидеть свое лицо, и если оно выглядит уродливым, как на аттракционе кривых зеркал, то жди неприятностей или смерти.

Потянулся народ на кладбище, чтобы судьбу выведать, а кто просто поржать. Не понравилось это председателю Ивану Рагутину. А особенно возмутило его собственное отражение, похожее на раздутого от давности утопленника. Задумал он, как только Михаил уедет, этот камень убрать с глаз долой.

Возненавидев Михаила всей душой, стал Иван жену свою к нему ревновать – боялся, что сбежит. Когда Михаил засобирался домой, случилось ужасное – Иван жестоко избил Женю, да так сильно, что она не могла встать. Вины Михаила не было. Он вызвал Ивана на разговор. Закончился разговор дракой. Чуть не поубивали друг друга родственники. Михаил уехал из поселка, захватив на память осколок от камня, который стал памятником сестре. Женя долго болела и рано умерла. Ивану Рагутину пришлось самому растить сына Петра.

Жизнь в стране налаживалась – ракеты летели в космос, реки поворачивались, военная мощь нарастала. Обещанный красными комиссарами рай должен был вот-вот наступить, и называли они его «коммунизм». Рядом с поселком началось строительство большого водохранилища, названного Красногорским искусственным морем. Все Загорье вместе со старым кладбищем шло под затопление. Иван подсуетился и перезахоронил Евдокию в Предгорье, соорудив ей памятник из розового гранита, а могила его настоящей матери – Любови Александровны Шумиловой ушла под воду. Вскоре и сам Иван утонул в этом море, не дожив до шестидесяти. Нашли на берегу его кепку и рыбацкие снасти, а неподалеку раздутый от воды труп. Никто не понимал, как могло такое случиться. Иван был опытный рыбак и отличный половец. В тот день у него родился долгожданный внук Алексей. Иван обрадовался, крепко выпил и пошел на рыбалку…

Несколькими годами раньше на другом конце света в Канаде у Великих озер в семье пожилого русского эмигранта и канадской француженки тоже родился мальчик по имени Энтони. Его отец – Михаил Шумилов, минералог, профессор университета, был сыном русского дворянина, генерала, погибшего в революцию от руки красного комиссара. Михаил сбежал из Советского Союза в конце семидесятых, колесил по свету и в середине жизни нашел свой дом в Канаде, напоминавшей просторами и природой оставленную родину.

Кровные родственники Алексей и Энтони жили и росли, не подозревая о существовании друг друга. Их разделяли тысячи километров, океаны и страны, жившие по разным законам. Мальчики, хоть и чем-то отдаленно были похожи, но были абсолютно разными. Алеша Рагутин родился слабеньким, рос болезненным, вечно сопливым и хлипким. Над ним посмеивались одноклассники, но он не обижался и первым приходил на помощь друзьям, если у них случались неприятности. Окончив школу, Алексей уехал в город учиться в медицинском институте. Тогда и случился пожар, в котором сгорели его родители.

Тони Шумилофф, напротив, рос активным и стремился к лидерству. Он презирал слабых, но и себя не щадил. Отец хотел видеть в наследнике продолжателя своего дела – ученого-минералога, но Тони интересовали не камни, а, скорее, драгметаллы, конвертируемые в доллары. Он рано разбогател, а потом осиротел, потеряв сначала мать в автокатастрофе, а потом отца, ушедшего в преклонном возрасте. От родителей осталось небольшое наследство. В бумагах, переданных адвокатом, Тони обнаружил письмо отца, адресованное сыну, в котором он завещал продолжить исследования уникальной породы камня, найденного им в России. Кроме письма имелись тетради, исписанные кириллицей с обилием формул и чисел, а еще брелок отца – черный камень, отполированный до блеска и напоминавший формой миндальную косточку. Из письма он узнал об удивительных свойствах этого камня и о своем дворянском происхождении.

В конце двадцатого века в поселке Предгорье почти не осталось жителей, как не осталось той страны, в которой должен был наступить коммунизм, но в новом веке и тысячелетии произошло невероятное – поселок не только возродился, но и стал местной ривьерой, куда устремились дачники и большие деньги.

Глава четвертая

Витя резко проснулся, словно его ущипнули, и тут же принялся крутиться юлой. Запрыгнул на диван, с дивана на стул, а со стула на стол и, как с трибуны, заорал:

– Слушайте все! Я знаю, что мы должны найти!

– И что же? – устало спросила Маша.

– Мы должны найти наши подарки!

– А чего их искать? Сам же сказал, что они в доме лежат. Мы еще кое-что должны найти, но ты не сказал, что именно.

Витя слез со стола и заговорщически зашептал:

– Искать надо не что-то, а кого-то. Он решает, кому жить, а кому умирать. Чем больше вокруг умрут, тем он сильнее. Во как!

Маша удивилась и тоже почему-то перешла на шепот:

– А ты знаешь, кто это?

– Не знаю. Он тот, кто решает. Мы его найдем и будем вместе решать.

– Еще чего! Думай, что говоришь. Тоже мне, Господь Бог нашелся, – разозлилась Маша, – объясни толком. Ты помнишь хоть слово из того бреда, что час назад нес?

Витя собирался опять надуться, но вместо этого, выпятив живот, проследовал на кухню доедать клубничное варенье. По пути он бурчал: «Господьбог, господьбог… Сами выдумали, потом сами запретили, а теперь опять разрешили и носятся с ним. Лучше бы Супермена назначили на его место».

Маша расхохоталась:

– Какой же у тебя компот в голове!

– Это сейчас у всех, – серьезно ответил Витя, облизывая ложку с последними каплями варенья. – Мысли путаются от информации. Дай еще варенья.

– Лопнешь. Пошли гулять.

За окном неожиданно полил дождь – настоящий, почти весенний, без мокрого снега и надоевших ледяных колючек. Маша слышала его густой шум, хлюпанье труб, шуршание шин по мокрым мостовым. Ей хотелось поскорее выскочить на улицу, пусть промокнуть, но вдохнуть запахи проснувшейся весны.

– Витя, ну сколько можно? – подгоняла она брата. – Что ты возишься? Разве нормальный человек может полчаса шнуровать ботинок? А знаешь, почему так? Потому что думаешь совсем не про шнурок, а про бог знает что.

– Очень надо мне про вашего Бога думать. Я про подарок думаю.

С трудом сдержавшись, Маша схватила его за шиворот куртки и крепко встряхнула:

– Вот, ты только о себе и о подарках своих, а о маме, о людях подумал? Тебе на них наплевать?

Слабо отбрыкиваясь, Витя заныл:

– Сама же говорила, что надо туда пойти, кольцо забрать, что оно маме поможет. Отпусти, не пойду, сама иди гуляй под дождем. Ты должна меня слушаться – я теперь главный. Помнишь, что Леша сказал? Только мы вдвоем должны в дом войти. Сегодня ночью увидишь, что будет: опять бабка и папа заявятся, а Лешу к нам не пустят.

Маша выпустила шиворот Витькиной куртки и присела перед ним на корточки.

– Что значит Лешу не пустят?

– Злые они на него. Он их планы спутал. Им хотелось, чтобы мы все на одной машине поехали и в аварию попали. Говорят, что соскучились и все равно скоро все умрут. Может, конечно, не сразу все, а по очереди, но они хотели, чтобы мы всей семьей к ним. Только вот Леше захотелось дом украсить перед нашим приходом. Он поехал ночью, сразу после смены: темно, скользко, а навстречу тот грузовик…

Расстегнув пальто и размотав шарф, Маша передумала идти на прогулку. Брат сидел перед ней, хлюпая носом и размазывая по щекам слезы. Ей стало его жалко:

– Витюшенька, не плачь. Ты ведь не знал, что так будет. Или знал?

– Я не хотел, – заревел Витька, – без вас отказался идти.

Машкины пальцы на руках и ногах заныли от холода, которому неоткуда было взяться, разве что изнутри ее самой. В голове пронеслись самые страшные предположения: все это случилось потому, что Витя наобещал умершим родственникам с три короба, а взамен получил от них этот дар – видеть то, что другим не дано. Она решила проверить свою догадку:

– Не бойся, мы с мамой тебя никуда не пустим, а бабушку и дядю Володю прогоним, они больше не будут сюда приходить, но и ты тогда перестанешь смотреть назад. Будешь как все нормальные люди.

Он утер раскрасневшийся нос и посмотрел исподлобья на Машу:

– А ты тоже будешь нормальной? Не станешь вперед смотреть? Все по-честному. Думаешь, я не знаю, что они тоже к тебе приходили? Тебе, небось, тоже всякого наобещали.

Взяв себя в руки, Маша подмигнула братцу и «демонически» рассмеялась, дабы нагнать на него страху:

– То-то и оно, что это со мной давно случилось, до того, как ты родился. Думаешь, мне очень нравится видеть чужие болезни и даже смерть? Мне совсем другого хочется: видеть сквозь стены, разглядывать дно океана и другие планеты. Не получается.

– Если хочешь, можно папу и бабушку попросить, пусть не жадничают, дадут тебе, чего хочешь, – пробурчал Витька.

Маша аж подпрыгнула:

– С ума сошел? У кого просить, у мертвяков? Они за это точно тебя на тот свет утащат. Уже доигрался – Лешу подставил. Думаешь, он просто так погиб? За нас погиб! Вместо нас, понимаешь? Попрошайка! Подумаешь, всякие глупости научился делать! Чего еще выпросил? Колись. – А ты маме не скажешь? – струсил Витя. – Я много чего умею.

– Ну что, например? Сквозь стены видишь?

Витя задумался, уставившись на противоположную стену с потертыми обоями в мелкий цветочек. Голова Маши развернулась в ту же сторону и застыла под неудобным углом. Ее лицо вытянулось, глаза полезли на лоб, а челюсть отвисла – на обоях творилось черт-те что: желтые и сиреневые цветочки складывались в букетики, потом рассыпались в линии, закручивались по спирали, разбегались в разные углы. Маша подбежала к стене, зачем-то пощупала засаленную поверхность дешевых обоев – цветочки были на своих местах, хотя секунду назад прыгали во все стороны, как блохи:

– Витя, что это было? – спросила, опешив, и еле сдерживалась, чтобы прямо сейчас не задать ему серьезную трепку. Мальчик, чуя неладное, сорвался с места и шмыгнул в комнату в недошнурованном ботинке, захлопнув за собой дверь.

– Открой сейчас же, – налегала на дверь Маша, но дверь не поддавалась. Она отступила в замешательстве. Замка на двери не было. Его силенок точно бы не хватило удерживать ее с той стороны, значит, делал он это при помощи другой силы. Какой? Опять ей стало не по себе:

– Все, мир и дружба. Я сдаюсь, – процедила Маша, – ты Супермен. Ведь именно этого ты просил у бабушки и дяди Володи?

Из комнаты послышался обиженный голос:

– Ничего такого я не просил. Просто хотел быстрее всех в игры играть, чтобы без мышки, джойстика, только глазами. Куда посмотрел – все туда побежали, моргнул – подпрыгнули, зажмурился – стреляю. Могу без рук двери открывать и закрывать, мелочь всякую рядами строить – мух там, тараканов. Хочешь, покажу?

Маша не отвечала. Витя осторожно приоткрыл дверь. За порогом сестры не было. Озираясь, он вышел из комнаты и позвал:

– Машка, выходи. Будем мириться. Где ты?

Она ответила из маминой комнаты:

– Бегом сюда, есть идея. Сейчас проверим. Только быстро, а то с минуты на минуту мама с работы вернется.

Сумерки уже заползли в дом. Слабый свет оранжевого ночника едва освещал комнату. Маша сидела на корточках перед тумбочкой и смотрела на запертую дверцу.

– Сможешь открыть? Там лежат поздравительные открытки Алексея, какие-то рецепты, им выписанные, даже пара писем. Я однажды видела, как мама их перечитывала. Понимаешь? У нас есть все – его почерк, подпись. Если ты цветочки переставлял на обоях, то ведь и буквы сможешь, правда?

– А зачем? – удивился Витя.

– Не догадываешься?

– А чего там догадываться? – Витя шмыгнул носом и подтянул штаны. – Хочешь соврать и написать письмо от Леши, что он подарил нам дом.

– Это называется «Завещание», и никакое это не вранье. Если бы Леша не погиб, мы бы точно все там жили, – ответила Маша, пытаясь понять, как сдвинуть защелку в замке.

– Не открывается. Витька, помогай!

Витя нехотя присел рядом и тяжело вздохнул:

– Маша, ты не поняла. Я не умею глазами открывать и закрывать двери и цветочки на обоях переставлять. Тебе это все показалось.

– Так, дорогой братец, – разозлилась Маша, – я сама это видела. И дверь перед моим носом ты тоже умудрился запечатать так, что слон бы не проломился. Испугался? Чего? Думаешь, тебя всего этого лишат, если ты добрые дела будешь делать? Сам же говорил, что в стрелялки на компе играешь без мышки, только глазами.

Витя опустил голову, отчего на его макушке при свете ночника вспыхнуло маленькое рыже-кудрявое пламя. Машкин легкий шлепок по шее заставил его, плюхнувшись животом на пол, быстро пролезть под кровать и оттуда заорать:

– Не трогай меня, слышишь! Я ничего такого не умею. Это понарошку. Когда приказываю, в твоей голове все и происходит. Поняла?!

– Что приказываешь? Слышишь, вылезай оттуда, дурачок. Я тебя не трону. Объясни, что приказываешь? Гипнотизируешь, что ли?

– Обещай, что бить не будешь, – донеслось из узкой и темной подкроватной щели, – тогда вылезу.

Маша еле сдерживала злость:

– Кто тебя хоть когда-нибудь пальцем тронул? Бесстыдник! Жаль, что хоть разочек не всыпала тебе как следует.

Она пошла к двери, толкнула боком, чтобы открыть, и поняла, что дверь заперта. Подергав ручку, возмутилась:

– Слышишь ты, фокусник-гипнотизер, открой сейчас же.

Из-под кровати донеслось:

– Сама открой. Это у тебя в голове она закрыта. Скажи: «Открыто» и выходи.

Маша прикрыла глаза, прошептала: «Открывайся», и действительно дверь легко поддалась.

В это время отворилась входная дверь и в квартиру зашла мама. Не раздеваясь, опустилась на стул, прошептав: «Дети, я дома». Никто бы не расслышал ее шепота, если бы Маша не стояла рядом, едва сдерживая слезы. Смерть Леши, как заразная болезнь, поразила маму изнутри, затянув тяжелой черной плесенью душу и тело. Эту мохнатую, ползучую дрянь Маша давно заметила в маме, а теперь споры разлетались везде. Вот сейчас они упали на пол с давно не чищенных сапог, запутались в поседевших и растрепанных волосах, висят на растянувшихся рукавах свитера. Маша знает, что зовут эту болезнь депрессией, что она не заразна, но мучительна. Ей даже кажется, что она знает, как помочь, вот только бы проникнуть в дом и найти кольцо. Маша вспомнила, как недавно в телевизоре не очень молодая и не очень красивая женщина жаловалась на здоровье, а ведущая программы уверяла, что в этом случае помогает обычное обручальное кольцо, которое оттягивает на себя всю грязь из организма.

– Глупости, конечно, просто женщине нужно выйти замуж, – подумала Маша, – но попробовать стоит.

Мама молча распаковывала пакеты на кухне, когда ей под руку пролез Витька и цапнул кусок колбасы, запихнув в рот. Она не разозлилась, даже, похоже, не заметила, двигаясь как робот от стола к плите, чтобы приготовить ужин. Зато Маша, схватив его за руку, прошептала на ухо:

– Слабо приказать маме улыбнуться?

Витя замер с недоеденной колбасой во рту. Потом, оживившись, кивнул и впился взглядом в мамину спину. Наташа чистила картошку над раковиной, как вдруг выронила из рук нож, ухватилась за край, но не удержалась и сползла на пол.

– Что ты наделал, дурак?! – бросилась на помощь маме Маша.

Наташа лежала на боку. Она глубоко спала, ровно дышала и улыбалась.

– Ты же сама попросила, – надулся Витька. – Я внушил, что Леша пришел и мы сейчас будем есть жареную картошку, а она вдруг упала. Хочу картошку, давай разбудим.

Маша строго скомандовала:

– Марш в спальню, тащи подушку и одеяло. Пусть поспит, ей нужно отдохнуть.

Пока Наташа спала, дети тихонько шептались у себя в комнате, разрабатывая фантастические планы проникновения в опечатанный дом. Идея Маши про письмо-завещание уже не работала в прежнем виде. Витя переставлять буквы не умеет, зато умеет внушать. Маша вспомнила, что когда-то слышала или читала историю про то, как знаменитый гипнотизер подсунул кусочек газеты контролеру в поезде и заставил того поверить, что это железнодорожный билет. То есть Витя может заставить, например, соседку тетю Валю прочесть любой внушенный им текст. Хотя бы такой: «Дорогие Наташа, Маша, Витя, дом я завещаю вам. Целую, Алексей».

– Сможешь внушить такое?

Витя кивнул, но тут же спросил: «А тетя Валя тут при чем?»

– Как ты не понимаешь? Тетя Валя поедет с нами в поселок и скажет полиции, что есть завещание, покажет письмо, а ты будешь воздействовать на их мозги.

Витя послушно кивал, но не выдержал:

– А зачем нам дом? Он нехороший. В нем жить нельзя.

– Нам дом не нужен, нам надо в него войти и взять кольцо, чтобы маму вылечить, а еще понять, кто такой он, который там живет и решает, кому жить, а кому умирать.

Витя растянулся на кровати и блаженно улыбнулся:

– Ты еще про наши подарки забыла.

– Тоже заберем, не волнуйся, только ты должен очень постараться и со всей силы внушать. А вот скажи, почему мама упала, а только потом улыбнулась? Вдруг такое с другими случится? Это нехорошо. Представляешь, тетя Валя читает письмо и падает в обморок!

– Не упадет. Она здоровая, а мама болеет, слабая стала, поэтому и заснула сразу. Давай на тебе попробуем. Я вот сейчас напишу что-то, а ты прочтешь совсем другое, то, что внушать буду.

– Кто твои каракули поймет?

– Не, я буду смотреть на Лешину новогоднюю открытку. Помнишь, такая с медвежатами? Я в нее смотрю, а ты видишь его буквы.

– Вот это правильно! Все должны видеть именно Лешин почерк. Где же эта открытка?

Они сползли с кровати и принялись шарить по полкам, в ящиках стола, даже в коробках для игрушек. На пол полетели Витькины машинки и фигурки монстров с динозаврами. Из Машиных ящиков радужным ковром рассыпались карандаши. Как назло, открытка с двумя симпатичными медвежатами, сидящими под красиво украшенной елкой, не находилась. Они опять чуть не поссорились, но Маша вовремя заметила, что из альбома с семейными фотографиями торчит зеленый уголок.

– Вот она!

Радостно помахав ею над головой, сунула Витьке под нос. – Ну, давай, письмо пиши, а я пойду проверю, как там мама.

– Маш, она будет спать, пока не разбужу. Ты пожарь картошку, хорошо? Проснется, ей тоже дадим.

– Что значит «тоже дадим»? Ей в первую очередь. Ладно, держи бумагу и ручку. Только старайся.

Витя старался. Ручка скребла по бумаге, язык помогал, следуя изгибам каждой буквы. Процесс занял не меньше получаса. Маша вернулась в комнату, вытирая руки о передник. Сообщила, что картошка готова и пора будить маму. Очень удивилась, заметив, что коротенькое письмо еще не дописано.

– Писатель, слышишь, идем ужинать. Покажи, что получилось.

Витя протянул ей исписанный лист, она зажмурилась: кривые гигантские уродцы, слегка напоминающие буквы, покрывали его сверху донизу.

– Что это? Витя, тебе уже шесть, неужели не научился хотя бы печатные буквы красиво писать?

– Чего пристаешь? Посмотри еще раз.

Маша глянула на страницу и обалдела. Непонятным, но красиво летящим, «врачебным» почерком было написано: «Даргоие Наташа, Маша и Витя. Этот дом я защеваю вам. Цулую, Акселей».

– Витька, час от часу не легче. Да, я вижу, что написано Лешиной рукой, но ты буквы в словах переставил. Ужас! Никто не поверит, что взрослый человек писал.

– Ну, так я же внушу…

– Попробуй. Внуши хотя бы мне.

Витя насупился, глянув из-под бровей на сестру, которая снова посмотрела на письмо и расхохоталась:

– Нет, только послушайте: «даргоие» – это «дорогие» что ли? А «защеваю» – это что? Сейчас ты буква в букву выучишь, как правильно писать, иначе никаких подарков не получишь.

– Сама пиши.

– Я-то могу, но именно ты напишешь буква в букву под мою диктовку.

Когда с правописанием было покончено, Витька, кривляясь, проскочил мимо Маши на кухню и уселся за стол, но Маша и не думала его кормить.

– Сначала буди маму. Накормим ее, а нам – что останется.

Витя сполз с табурета и склонился над маминым ухом. Пошептав что-то, отбежал подальше. Наташа простонала и открыла глаза, которые заметались, как маленькие загнанные зверьки в поисках чего-то важного: «Леша, где он? Куда ушел? А картошка? Мы же картошку собирались есть!»