Текст книги "Сезам"

Спектакль

Как обычно, наша компания собралась у Доцента.

– По рублю? – сразу взял быка за рога Алексей.

Он был у нас заводила, и ожидать чего-либо другого от него было нельзя.

– Опять водка? – захныкала Наташка.

– Можешь не пить, но рубль давай, – строго посмотрел на нее Алексей.

Наташка со Светкой переглянулись и полезли в сумочки. Они знали, что спорить бессмысленно.

– Бросаем на пальцах? – обвел всех взглядом Алексей. – Девицы не в счет.

– Хоть тут повезло, – хмыкнула Наташка. – Мы пока закуску приготовим.

– А у меня в холодильнике пусто, – тоже хмыкнул Доцент.

Все это приняли как должное. В холостяцкой квартире холодильник и должен быть пуст.

– Раз, два, три! – скомандовал Алексей.

Я, Доцент и Алексей выбросили пальцы. Бежать в магазин, как всегда, выпало мне.

Алексей собрал с каждого по рублю и добавил еще один.

– На закуску, – сказал он.

Я кивнул, взял на кухне пустой полиэтиленовый пакет и вышел за дверь.

На улице было жарко. Под ногами проминался разогретый асфальт. Редкие прохожие старались не вылезать из тени, и я шпарил по солнцепеку в гордом одиночестве. По ложбинке на спине пробежала струйка пота.

Хорошо, что от дома Доцента до гастронома пять минут хода. Место удобное, и мы собираемся здесь перекинуться в картишки. А в последнее время к нам присоединились Наташка со Светкой, мы их звали Черная и Белая. Обеим нравился Алексей, но это неудивительно. Рост под два метра, голливудская улыбка, легкий характер. У него, правда, жена и дочка, но это после работы. А в рабочее время он целиком в их распоряжении, так им кажется. Но я хорошо знаю Алексея, рассчитывать девицам особо не на что. Да зачем их расстраивать? Тем более, безропотно вносят рубли в общую кассу.

Мы с Доцентом холостяки, но девушки в нашу сторону даже не смотрят. А мы с ним поглядываем. Особенно хороша Черная. Высокая, стройная, пышная грива волос, большие черные глаза с искрой.

– Ноги, правда, не бреет, – сказал как-то Алексей.

– А мне как раз небритые нравятся! – хохотнул Доцент.

– Это потому, что ты абориген, не знакомый с достижениями цивилизации, – нравоучительно поднял вверх указательный палец Алексей. – Дешевые бусы на шее, кольцо в носу, вместо денег камушки в кармане. Дикарь!

Он любил внешние эффекты.

Я уже не помню, почему Володя стал Доцентом, в жизни он, как и мы с Алексеем, обычный журналист.

Я купил бутылку водки, колбасу, сыр, хлеб и минералку. Все равно ведь придется добавлять, так что разбрасываться деньгами нет смысла. У нас и так их кот наплакал, впрочем, как у большинства граждан нашей великой страны.

С этими мыслями я вошел в квартиру Доцента.

Там уже вовсю резались в подкидного дурака, и, похоже, на раздевание. Алексей сидел в рубашке без штанов, Доцент в штанах без рубашки, Наташка без юбки. Полностью одетой была лишь Светка.

– Я с ними не играю, – сказала она мне.

В ее словах мне послышался какой-то подтекст. Я внимательно посмотрел на нее. Тоже высокая, стройная, глаза серые. Без чертовщинки, но симпатичная.

– Может, ты и водку не пьешь? – спросил я.

– Водку буду! – с вызовом уставилась на меня Светка.

Я усмехнулся и стал выкладывать снедь на стол. Бутылку выставил последней.

– Сейчас сыр порежу, – метнулась на кухню Черная.

Ноги у нее и впрямь от ушей.

– Зря ты не раздеваешься, – сказал я Белой. – Жарко.

– А сам?

– Так ведь еще не выпил.

Алексей налил в рюмки по первой. Черная принесла из кухни тарелку с закуской.

– Ну, поехали! – скомандовал Алексей.

Мы выпили.

Пить водку в жару последнее дело, но и деваться некуда. Я с Доцентом в отпуске, Алексей на работе, но он в любое время года и суток ходит в свой журнал по какому-то особому графику. Девицы, похоже, тоже в отгуле.

– Присоединяешься? – спросил меня Алексей.

– Сейчас в душе ополоснусь.

Я смыл пот. Стало легче.

Когда вернулся в комнату, Черная уже сидела в белых трусах и бюстгальтере. Алексей с Доцентом старались на нее не смотреть, но это у них плохо получалось. Я сам невольно уставился на ложбинку между грудей.

– Сейчас перестану играть и оденусь! – тряхнула гривой Наташка.

– Так ведь жарко, – сказал я и перевел взгляд в окно.

Через улицу располагалась городская прокуратура, и большие окна ее кабинетов были выставлены на наше обозрение, как ложбинка Черной.

– Они всегда пялятся на улицу? – спросил я.

– Кто?

Наташка встала и подошла ко мне. Я хорошо ощутил холодок ее упругого тела.

В каждом из окон третьего этажа, который был на одном уровне с нашим окном, виделся силуэт мужчины, глядящего через стекло на улицу.

– До конца рабочего дня остался час, – сказал Алексей, – вот они и тоскуют. А если бы знали, чем мы тут занимаемся, бегом примчались бы.

– Так мы их и впустили, – хмыкнул Доцент.

Мы уже все стояли у окна и смотрели на прокурорских.

– А давай мы им кино покажем, – сказал Алексей. – Черная, ты готова?

– Я всегда готова, – с вызовом посмотрела на него Наташка. – Ты что предлагаешь?

– Снять с тебя трусы и лифчик и поставить на подоконник, – сказал Алексей.

Подоконник в доме Доцента был широкий, поставить на него можно было не одну Черную.

– Я тоже хочу! – пискнула Белая.

Светка толкнула меня бедром. Оно было неожиданно мягким.

– Сначала надо выпить, – сказал я.

Все в возбуждении направились к столу. Дело затевалось веселое.

– Ну, так кого будем выставлять? – критически посмотрел на девушек Алексей, закусывая водку колбасой.

Те потупились.

«Лучше бы обеих, – подумал я. – Заодно и сравнили бы».

– Пойдет Черная, – принял решение Алексей. – Она больше на манекенщицу похожа.

– А я, значит, не похожа?! – оскорбилась Светка. – У меня грудь больше!

Мы с Доцентом переглянулись. Дело действительно выходило веселым.

– А изгиб бедра? – сказал Алексей. – Наташка, покажи.

Наташка поднялась со стула и подбоченилась. Изгиб был хорош.

– Я тоже так могу!

Светка подскочила к Черной и тоже подбоченилась. Но на ней были кофта с юбкой, и изгиб выглядел не так завлекательно.

– Видишь, – сказал Алексей, – профессионализма не хватает.

– При чем тут профессионализм? – спросил я Доцента.

Тот пожал плечами.

Разгневанная Светка шлепнулась на стул рядом со мной, и он едва выдержал.

– Не переживай, – сказал я ей. – У тебя какой размер лифчика?

– Какой надо! – дернула она плечом. – Предательница…

– Давай допьем, – Алексей разлил по рюмкам остатки водки. – У прокурорских рабочий день заканчивается.

Мы посмотрели на часы, висящие на стене. Без пятнадцати шесть.

Я заметил, что Светка сломала две спички, закуривая сигарету. Что она так нервничает? Ее длинные ноги никакая юбка не скроет. А здесь ведь представление. Наверное, Алексей прав, профессионализм нужен.

– Ну, вперед! – поднялся Алексей.

Перед подоконником, стоя к нам спиной, Наташка одним непринужденным движением освободилась от лифчика. Сами собой сползли по ногам на пол трусики. Алексей, словно артист балета, подхватил ее за талию и поставил на подоконник.

Сияя ровной белизной, Черная стояла, как античная статуя в музее.

«Июль, а она еще ни разу не загорала, – подумал я. – Почему Алексей говорил, что она не бреет ноги? Бреет».

– Позу, позу прими! – командовал Алексей. – Повернись, помаши ручкой! Вот так! Они сейчас из окон попадают…

Служители Фемиды действительно разглядели девушку. Один из них уперся руками в стекло, прижавшись к нему лбом. Второй отпрянул в глубину кабинета. Третий хлопнул себя по ляжкам и присел. По разинутому рту было понятно, что он хохочет.

Но меня больше беспокоил тот, что убежал. А вдруг в милицию позвонит? В любом коллективе, даже прокурорском, может найтись идиот.

– Наташка, слезай! – крикнул из-за моей спины Доцент. – Вы разбежитесь, а я здесь прописан. Сматываться надо.

– Правильно! – принял в свои объятия Наташку Алексей. – Надевай трусы, пойдем в магазин за добавкой. Смотри, один так и стоит с вытаращенными глазами. Занавес опустился, но овации продолжаются. Аншлаг!

Все стали торопливо одеваться. Наташку накрыло только теперь. Она не могла застегнуть крючки на лифчике, и Светка помогла ей.

– Стой! – поднял вверх палец Алексей. – Ждем, пока прокуроры не разойдутся. Хотя они и не должны узнать тебя в одежде, лучше подождать. Береженого Бог бережет.

Он на цыпочках подошел к окну, осторожно задвинул занавеску и стал из-за нее вести репортаж с места событий.

– Толпой расходятся, – говорил он в сложенные трубочкой руки. – Народу, как в тыкве семечек! Баб много. Интересно, что они в прокуратуре делают? Доцент, не подходи, пусть думают, что здесь уже никого нет. Все с портфелями. Трудно распознать тех, кто пытался выпрыгнуть в окно. Да, страна так и не узнает своих героев, но в следующий раз мы придумаем что-нибудь оригинальное…

– Алексей, кончай! – не выдержал Доцент.

Мы вышли из квартиры и, крадучись, спустились по лестнице. Можно было выйти на проспект дворами, но мы по привычке свернули в арку и оказались перед прокуратурой.

Из ее стеклянных дверей вышел высокий человек с залысинами. Судя по выпирающему животу, был он уже немалого чина. В руках портфель.

Прокурор скользнул по нам взглядом – и вдруг остановился, растопырив руки.

– Это ты или не ты? – потрясенно спросил он, уставившись на Наташку.

Та пожала плечами и тоже остановилась.

– Гражданин, вы о чем? – строгим тоном вопросил Алексей.

Прокурор с размаху поставил на асфальт портфель и захохотал. Я узнал в нем служащего, который совсем недавно покатывался от смеха у себя в кабинете.

– Слушай, как тебя зовут? – проговорил он, отсмеявшись. – Давай телефончиком обменяемся.

– Гражданин, вы ее с кем-то спутали, – обнял Наташку за плечи Алексей. – Что за манера к чужим девушкам на улице приставать? Мы сейчас милицию вызовем.

– А Прусаков хотел вызвать, но мы не дали, – сказал прокурор. – Готовы и дальше смотреть. У тебя хорошо получается.

Черная покраснела. Похоже, до нее только теперь дошло, в каком виде она предстала перед мужиками.

– Гражданин, вас дома жена случайно не ждет? – спросил Алексей. – С двумя детишками?

– С одним, – поднял с асфальта портфель прокурор. – Но без таких, как она, тоже нельзя. Ладно, гуляйте, но строго в рамках закона. Иначе встретимся не на улице, а в другом месте.

Он еще раз посмотрел на Наташку и направился к проспекту. Мы пошли в другую сторону, хотя нам тоже был нужен проспект с гастрономом.

Как это всегда бывает, после пьянки наступило похмелье, и у меня заболела голова.

Светка вдруг взяла меня под руку. Я подумал, что товарищи по несчастью всегда цепляются друг за дружку.

Один был лишь Доцент, но верилось, что и на его улице когда-нибудь случится праздник.

Шаман

На фестиваль народного творчества в музей-заповедник Коломенское я с женой и ее подругой Татьяной отправился в конце мая.

Вовсю шпарило солнце, цвели яблоневые сады, и это было лучшее время для фестиваля. А Коломенское с его живописной поймой Москвы-реки – и место.

– Когда-то у моих родственников по папиной линии здесь был дом, – сказала жена. – Дядя Коля выходил из дома и рисовал картины. Одну нам подарил.

– Картины не продавал? – спросил я.

– Нет, рисовал для души.

– Карандашом?

– Маслом.

– Настоящий художник, – кивнул я.

– И нечего смеяться, – строго сказала жена. – Ты в детстве тоже рисовал.

– У меня были акварельные краски, – вздохнул я. – Но наш Днепр даже акварелью хорошо получался.

– Что-нибудь сохранилось? – поинтересовалась Татьяна.

– Откуда! – удивился я. – В детстве я три города сменил. А потом и страну.

– Ну, не в Америку же попал! – расхохоталась подруга. – Всего лишь в Россию.

– Да, не повезло, – согласился я.

– Ленусь, что это он сегодня не в настроении? – повернулась к жене Татьяна.

– Не с той ноги встал.

Я не стал спорить. Иногда на меня накатывала меланхолия, и чаще всего в такой вот погожий день.

Мы вошли на территорию заповедника, и я поразился числу любителей народного творчества. Здесь пели, там плясали, где-то вдалеке полыхали яркими красками платки и юбки.

– Цыгане! – обрадовались девушки. – Пойдем к цыганам!

Я знал, что никакая русская женщина не может устоять перед цыганщиной, и отпустил их.

– Идите, а я здесь погуляю, – сказал я. – Заблудитесь, звоните по мобильнику.

Меня не сильно тянуло в табор. Когда мне было лет пять, цыгане нагрянули в наши тихие Ганцевичи, мирно нежащиеся под полесским солнцем. Этот набег стал для меня едва ли не самым сильным детским потрясением. Вторым была пестрая гадюка, свернувшаяся кольцами и греющаяся под солнцем на болоте. В тот раз мама впервые взяла меня с собой в лес по грибы, и я сразу нашел гадюку.

Так вот, появление цыган на нашей улице было сравнимо с налетом татаро-монгольской орды. Вылетели ржущие лошади с повозками, за ними бежали цыганки в длинных цветастых юбках. Они врывались в хаты, не обращая внимания на стариков и детей, взрослые большей частью были на работе, хватали все, что попадалось под руку, и выскакивали на улицу. Вслед за ними рвались за калитку ошарашенные собаки, но почти все они сидели на цепи.

Табор остановился на ночь в Томашевском лесу за Цной.

– Пойдем? – подмигнул мне Станкевич Ванька.

Он был на год старше, и я его слушался беспрекословно.

– Куда? – попятился от него я.

– Смотреть на цыган.

– Украдут…

– Ты что, маленький? – сплюнул Ванька. – Они только грудных воруют.

И я, преодолевая слабость в ногах, потащился за ним через приречный луг в лес. Там горел большой костер, фыркали кони, громко смеялись люди.

– Ходи, ходи сюда! – махнул рукой, увидев нас, бородатый дядька.

Я залез в самую середину куста. Ванька, презрительно оглянувшись на меня, подошел к костру. Бородатый засмеялся, обнял его за плечи и протянул баранку.

– Угощайся, – сказал он.

Похоже, воровать детей цыгане в этот раз не собирались, и я вылез из куста. Второй баранки у бородатого не оказалось, и Ванька отломил половину мне.

Мы грызли засохшую баранку и во все глаза смотрели на цыганскую жизнь. Она сильно отличалась от нашей. На костре булькало в котлах варево. Хрустели зерном в мешках, привязанных к морде, лошади. Один из цыганят, пробегавших мимо, поддал мне ногой под зад.

– Не трогай! – прикрикнула на него цыганка.

Она была смуглая, с большими глазами и блестящим от сполохов костра монисто на груди. «Красивая», – подумал я.

Домой мы с Ванькой вернулись уже в сумерках.

– Не говори никому, что ходил к цыганам, – сказал Ванька.

Я и сам знал, что говорить об этом не стоит.

Кажется, как и сейчас, был тогда конец мая…

Народу вокруг было так много, что даже как-то терялись величественные храмы Казанской Богоматери и Вознесения, не говоря уж о деревянном дворце Алексея Михайловича.

Я вдруг увидел маленький костерок и человека, сидевшего перед ним. Костерок настолько не вписывался в фестивальную суету, что я поневоле направился к нему.

Человек на коврике перед тонкой струйкой уходящего в небеса дыма был явно северного происхождения. Желтое морщинистое лицо, щелочки глаз, длинная трубка, на плечах оленья шкура.

Человек не шевелился, но я понял, что он заметил мое приближение.

– Жарко, – сказал я.

– Садись, – кивнул трубкой человек.

Он не смотрел на меня, но я чувствовал, что он не прочь поговорить. А может, и не только поговорить.

– Откуда приехал? – спросил я, присаживаясь на траву.

– Нганасан однако.

– Шаман?

– Камлаю маленько.

В золе костра я разглядел какие-то кости. Других признаков шаманства видно не было.

– Как сюда добирался?

– Самолетом.

– Оплатили?

– У шаманов денег не бывает.

– Как же вы живете?

– Дают.

Я почувствовал к шаману уважение. Чтобы тебе давали, нужно заслужить.

– Почему никто не смотрит, как ты камлаешь?

– Нганасан никому не нужен. Вот ты пришел. Хочешь, я проткну себя насквозь?

Шаман извлек из-под коврика железный заостренный штырь. Им вполне можно было проткнуть человека. Мне стало не по себе.

– Себя или меня?

– Вот сюда войдет, отсюда выйдет, – показал на своем теле шаман. – Для тебя.

– Не хочу, – сказал я.

Я тоже был внуком колдуна, но мне не нравилось, когда человека протыкают насквозь. Тем более из праздности.

– Тогда выпьем, – шаман достал из-под коврика початую бутылку водки.

«Да это не коврик, а скатерть-самобранка, – подумал я. – Закуски, правда, нет».

– Шаман не закусывает, – сказал нганасан.

Я догадался, что он смеется.

«Теперь все понятно, – с облегчением посмотрел я по сторонам. – В пьяном кураже не только себя проткнешь, но и того, кто рядом».

– Не бойся, – пососал трубку шаман. – Много пить не будем. Нганасану много нельзя.

– Всем нельзя, – хмыкнул я. – Пить будем из горла?

– Стакан есть.

Шаман достал из-под себя стакан и протянул мне.

Лучше бы из горла… Я заглянул в стакан и зачем-то дунул в него.

– Вирус боишься? – спросил шаман.

– Вирус к водке не пристает, – сказал я.

– Правильно. Пей.

Шаман налил в стакан граммов пятьдесят водки. Я глотком выпил ее.

Шаман взял стакан из моих рук, налил себе столько же и тоже одни глотком выпил.

– Мы братья, – сказал он, пососав потухшую трубку. – Я тебя сразу узнал. Приезжай к нам на север. Угощу строганиной.

– В тундру?

– Зачем? В поселок. Интернет есть. Знаешь интернет?

– Знаю, – кивнул я.

– Нам его ваш олигарх дал. Забыл, как зовут.

Шаман достал из костра уголек, положил в трубку и несколько раз затянулся, разжигая табак.

– Сюда зачем прилетел? – спросил я.

– Посмотреть, – пожал он плечами. – Москва однако.

Не сговариваясь, мы оглянулись по сторонам. Да, здесь было на что посмотреть. Хоть бы на цыган, пляшущих вдалеке.

– Моя жена отправилась к цыганам, – сказал я.

– Цыгане тоже люди, – успокоил меня шаман. – Каждый живет, как хочет.

Вопрос о праве наций на самоопределение был не самой сильной стороной моего мировоззрения. Я решил сменить тему разговора.

– Знаешь, кто такой опивень? – спросил я.

– У кого? – покосился на меня шаман.

– У нас на Полесье, я – белорус.

– Белорусы тоже русские.

Шаман вынул изо рта трубку. Я уже знал, что у шаманов это свидетельствует о крайней степени волнения.

«Как бы инфаркт не хватил», – подумал я.

– Инфаркты бывают от безделья, – снова засунул в рот трубку шаман. – Опивень?

Он сделал ударение на втором слоге.

– Опивень, – исправил я его.

– Как выглядит?

– Зеленый и с рожками, – объяснил я. – В застолье появляется. Сидишь с друзьями, выпиваешь, – и вдруг опивень. Похож на нас с тобой.

Мы с шаманом были одной комплекции. Да и по возрасту не очень отличались друг от друга. Я в северных народах понимал мало, но отчего-то был уверен, что мы ровесники.

– Знаю, – сказал шаман. – Раньше приходил часто, особенно под утро, теперь отстал. Держись от него подальше. Нехороший человек.

– Да все эти нечистики…

Я осекся. Кто сказал, что шаманы знаются только с добрыми духами?

– С любым разговариваем, – кивнул шаман. – Ты тоже можешь, но не хочешь. Если б хотел, стал бы шаманом.

Похоже, нганасаны разбираются в белорусах лучше, чем они сами.

Шаман плеснул в стакан водки и протянул мне:

– Пей.

В стакане было ровно пятьдесят граммов. Профессионал однако.

– В такой день грех напиваться, – сказал я. – Вон как яблони цветут. Может, споем?

– Нет, – качнул трубкой шаман. – Я уже не могу петь. Твой опивень пришел.

Мы оба затряслись от беззвучного смеха.

Шаман вынул изо рта трубку, выпил водку и понюхал шкуру, свисающую с плеча.

Одновременно мы поднялись на ноги и обнялись. Хватка у него была крепкая.

– Боролся? – спросил я его на ухо.

– Конечно, – сказал он. – Приедешь в поселок Усть-Авам на Таймыре, спросишь Володю. Тебе каждый покажет.

– Владимиром зовут?

– Владимиром Владимировичем.

Мы снова засмеялись, но уже в голос.

– Иди, – легонько оттолкнул меня от себя шаман.

Я вспомнил, что на латыни «иди» – это «и». Самое краткое латинское изречение. Однако говорить об этом шаману не стал. Мы с ним были далеки от латинян.

Я шел к цыганскому табору и чувствовал, как внутри у меня зреет песня. Вероятно, это было камлание, которое мне передал шаман Володя.

Фантики

О том, что в поездах могут происходить судьбоносные встречи, я знал давно.

Первая такая встреча случилась со мной еще в прежней стране. В те времена, уже достаточно отдаленные, существовал поезд «Чайка». Он шел из Минска через Вильнюс и Ригу в Таллин. Кажется, время в пути занимало ровно световой день, и спальные места в нем не были предусмотрены. Народ сидел у окошка и глазел на проплывающие мимо деревушки и городки. В Прибалтике все было камерное, даже столицы.

Лично меня больше всего забавляло пересечение границы между Белоруссией и Литвой. Границы внутри Советского Союза были условные, но вот поезд прибывал на первую литовскую станцию, и в вагон входили люди намного выше тех, кто находился в нем. Я на это обращал внимание, видимо, потому что сам относился к мелкой части человечества. Белорусы вообще-то народ немаленький. Во времена Великого Княжества Литовского именно из кривичей набирали воинов в тяжелую конницу, удар которой не выдерживали даже закованные в броню рыцари. Но эти воины брали, скорее, весом. Чем тяжелее всадник, тем мощнее удар. А здесь, на белорусско-литовской меже, решающее значение имели сантиметры, если хотите – длина. Народ был на целую голову выше. Тут, правда, мне на ум приходит высказывание Наполеона, что, в принципе, рост любого человека можно легко укоротить на голову, но об этом в другой раз.

Своим наблюдением о росте литовцев я поделился с Алесем, с которым ехал в Ригу на подведение итогов конкурса публицистов Прибалтики и Белоруссии. Он к моим словам отнесся скептически, поскольку в нем самом было сто девяносто два сантиметра.

– Это по сравнению с тобой, – сказал Алесь. – Нормальные литовцы.

Я вздохнул и отправился разыскивать вагон-ресторан. Как и большинство пассажиров, мы с Алесем считали его главным местом в поезде.

Я распахнул дверь тамбура и уперся взглядом в пряжку ремня на джинсах. Пришлось почтительно посторониться. Пряжка проплыла мимо моего носа, следом за ней появилась точно такая же. А надо сказать, в конце семидесятых годов далеко не все граждане страны Советов ходили в джинсах. Более того, их было подавляющее меньшинство.

На третьей пряжке, возникшей перед моими глазами, я понял, что надо смотреть не вперед, а вверх. Там, под потолком, я увидел смеющиеся глаза красивой девушки.

«Баскетболистки! – наконец сообразил я. – Вчера рижская команда “ТТТ” играла с минским “Горизонтом”».

Мимо меня продефилировала чуть не вся рижская команда.

– В ресторан? – спросил я уже не пряжку ремня, а туго обтянутую джинсами попу.

Та вильнула и ничего не ответила.

Я помчался к Алесю и доложил ему о баскетболистках.

– Рижские? – уточнил он. – Ульяну Семенову видел?

– Не знаю, – не стал я врать. – Они там все под два метра.

Ульяна, кстати, была мировой знаменитостью, ее рост то ли два ноль пять, то ли два ноль семь.

– Я пошел, – поднялся Алесь. – Если не вернусь, считайте меня коммунистом.

В том, что он пойдет, я нисколько не сомневался. Алесь был экстремалом в чистом виде. Ему нравились либо гулливерши, либо малышки, едва достающие ему до пояса.

– Не люблю посредственностей, – объяснял он друзьям.

Не так давно он пытался отбить у меня подружку, которая едва дотягивала до полутора метров. Пока она держалась, но что будет через месяц-другой, не знал никто.

«Пусть идет к баскетболисткам», – подумал я.

Дальше все развивалось в строгом соответствии с жанром любовного романа. Или бульварного.

С поезда Алесь сошел, деликатно поддерживая под ручку видную голубоглазую особу. Судя по размерам, в команде она была центровая, но гораздо симпатичнее, чем Ульяна. Разместившись в гостинице «Большая Рига», Алесь рассеянно помахал мне рукой и исчез. Я его не удерживал. Алеся нужно было принимать таким, каков он есть.

Я отдувался за двоих в жюри конкурса, с трудом сдерживая натиск превосходящих сил литовцев, латышей и эстонцев. В результате вместо двух премий, на которые мы рассчитывали, нам дали лишь одну.

– Кому? – спросил Алесь на заключительном банкете, на который он все же пришел.

– Мне, – ответил я. – Но это вопреки, а не благодаря.

– И ладно, – согласился Алесь. – Мне в другой раз дадут.

Он был на удивление покладист.

– Назад со мной поедешь? – уточнил я. – Или как в прошлом году?

В прошлом году конкурс проходил в Таллине, и на обратном пути я потерял Алеся в аэропорту. Отлучился на пару минут, оставив друга дремлющим на скамье, а когда вернулся – ни его, ни багажа, ни девицы, листавшей журнал мод рядом с ним. Объявился он дней через пять, да и то не собственной персоной, а по телефону.

– Откуда? – осведомился я.

– Из Москвы, – сказал он.

– Из какого района?

– Сейчас спрошу.

Он с кем-то пообщался и доложил:

– Бирюлево.

У него получилось «Бирулево». Я тогда о Бирюлево еще ничего не знал.

– Жена звонила, – сказал я. – Волнуется.

– Скажи, скоро буду.

Он положил трубку.

В этот раз Алесь оказался добропорядочным семьянином. Он действительно уехал со мной на той же «Чайке». Всю дорогу молча смотрел в окно. Мне его вид не нравился.

– О чем думаешь? – спросил я.

– Прикидываю, в каком городе будем жить, – тяжело вздохнул Алесь. – Не нравится мне их Рига.

– Жить можно где угодно, – хмыкнул я. – Был бы человек хороший. Сколько в ней сантиметров?

– Сто девяносто шесть.

– А на каблуках?

– Плюс десять. Говорит, без каблуков не может ходить, привыкла.

Это был тяжелый случай. Как я уже говорил в самом начале, судьбоносный. К счастью, в земной жизни человек лишь предполагает, располагает в ней кто-то другой.

Алесь несколько раз смотался в Ригу, один раз к нему приехала баскетболистка. Она, кстати, была русская, но с латышским акцентом. Я имею в виду не только рост и манеру одеваться. Жить она хотела в Риге.

Однажды в дверь квартиры Алеся позвонили.

– Открываю, – рассказал он мне, – а там два бугая ростом с Наташку. «Еще раз увидим тебя в Риге, – говорит один из них, – убьем. У вас в Минске свои центровые есть, гуляй с ними». – «Таких нет», – отвечаю я. А у самого поджилки трясутся. С виду они чистые бандиты.

– Не бандиты, а спортсмены, – поправил я его. – Откуда они узнали, что по утрам ты дома?

На работу в журнал мы с Алесем ходили к двум часам, да и то не каждый день.

– Следили, – пожал плечами Алесь.

Больше он в Ригу не ездил. Благо, в эти же дни ему на улице встретилась высокая вьетнамка, спокойно пройти мимо он не смог.

– Сколько сантиметров? – на всякий случай спросил я.

– Сто семьдесят два.

– Сам измерял?

– У меня глаз алмаз. Откуда, спрашиваю, на полуострове Индокитай высокие вьетнамки? «А я на границе с Китаем родилась», – смеется она.

Но и этот индокитайский роман Алеся продлился недолго.

Через какое-то время я уехал из Минска в Москву, и больше на поезде «Чайка» не путешествовал. Не знаю даже, остался ли он после развала СССР.

С годами мне все чаще стало приходить в голову, что все наши встречи остались в прошлом. Ушли наши поезда, уплыли пароходы, и все девушки пропали там, за горизонтом. Но человеку свойственно ошибаться чаще, чем ему хотелось бы.

Однажды я вновь отправился в Минск на поезде. Да, самолетом теперь летать дешевле, чем ездить в купе, но мы упрямы в своих пристрастиях.

Этого человека я узнал сразу. Когда-то в Беловежской пуще он был одним из тех, кто ликвидировал СССР. Точнее, подписал соответствующие бумаги. Он тоже узнал меня. Работая в одной из центральных газет, я брал у него интервью.

Мы кивнули друг другу.

– Сейчас уложу жену спать и пойду в ресторан, – громко, чтобы я слышал, сказал он. – Буду через полчаса.

Он подчеркнуто посмотрел на свои наручные часы. Я тоже посмотрел на свои.

«Похоже на приглашение, – подумал я. – Сходить, что ли?»

– Приходите, – распорядился бывший политик.

Кажется, ему нравилась роль вершителя судеб, которая некогда ему выпала.

Когда я вошел в вагон-ресторан, политик уже сидел за столиком. Перед ним стоял графинчик с темной жидкостью.

«Двести пятьдесят», – прикинул я, заказал в буфете столько же и подсел к его столику.

– Из командировки? – спросил политик, наливая из графинчика в две рюмки.

– Да нет, в гости, – сказал я. – Уж лет тридцать живу в Москве.

– А я на телевидении выступал, – кивнул он. – Скоро забудут, кто страну спасал. Ну, поехали.

Он осушил рюмку одним глотком. Я выпил маленькими глотками. Кто-то мне сказал, что именно так нужно пить коньяк. И желательно после еды. Но делиться своими знаниями с политиком я не стал. Ему нужно было выговориться.

– Слышали, Алферов умер? – сказал он. – Хороший ученый, но коммунист.

– Да, наш человек, из Витебска, – кивнул я. – Как Шагал.

– Шагал – это другое, – махнул он рукой. – К тому же еврей.

– Среди коммунистов много евреев, – пожал я плечами. – Например, Карл Маркс.

– Маркс?!

Политик вытаращил глаза. Они и так у него навыкате, а сейчас чуть не вылезли из орбит.

– Да, его дед был раввином в Бресте, – сказал я. – Потом перебрался в Трир, где Карл Маркс и родился. Тоже хороший ученый. Очень верно написал, что капитал всегда достается не тому, кому надо.

– Про Маркса не знал, – наполнил рюмки политик. – Тем более что из Бреста.

– Я тоже брестский, – усмехнулся я. – Наши люди везде.

Политик покосился на меня, хотел что-то спросить, но передумал.

– Давай лучше выпьем, – предложил он.

Мы выпили.

Я посмотрел на большой лоб политика, переходящий в залысину. А ведь я знал его отца – известного белорусского поэта. В некотором роде он тоже был знаменитостью, попал в анонимную сатирическую поэму «Сказ о Лысой горе». Будучи профоргом Союза писателей, он делил участки для писателей на этой самой горе, и один из соратников его увещевал: «Дели, пта-мать, на совесть, честно, а если станешь мухлевать, по лысой голове как тресну – так и покатишься, пта-мать».

Стало быть, с дележкой у отца были проблемы. А яблоко от яблони, как известно, падает недалеко. Ну, и что он наделил тогда в Беловежской пуще?

– По-другому ничего сделать было нельзя, – сказал политик. – Историческая предопределенность.

– Понятно, – согласился я. – Сколько ваш отец отсидел в лагерях?

– В первый раз восемь лет, во второй – семь, – уставился в ночную темень за окном политик.

Я подумал, что человеку, отец которого отсидел пятнадцать лет в лагерях, было за что мстить.

– А что пили в пуще? – неожиданно для себя спросил я.

– Водку, – удивленно взглянул он на меня. – Коньяк тоже был, но в основном водку. Одни ведь мужики вокруг.

«Вот это и плохо, – подумал я. – С женщинами, может, и обошлось бы».

– Не обошлось, – строго сказал он. – Ход истории неумолим. Еще чуть-чуть – и народ вышел бы на улицы. Нам и одной революции хватило, вон сколько народу перебили. Плюс лагеря.

– Чем сейчас занимаетесь? – сменил я тему разговора.

– Преподаю, – откинулся он на спинку сиденья. – Платят хорошо, ни у кого не одалживаюсь.

– Ни о чем не жалеете?

– А о чем жалеть? – пожал он плечами. – Союзу все равно был каюк, мы лишь оформили его развал. Нет, ни о чем не жалею. Почти весь мир объездил.