Текст книги "Листая Путь. Сборник малой прозы"

Три имени. Три Алексея
(маленькая печальная повесть)

Что сказать? Что придумать? Чем жить,

Если прожита встреча?..

Светлана Николаевна воспринимала имя «Алексей» совершенно обыкновенно, ничем его не выделяя из бесконечной череды других мужских имен. Примерно до восемнадцати лет, до своего поступления в университет. Потом это имя на добрый десяток лет зазвучало в ее душе, как струна – то прекрасная и гармоничная, то дребезжащая и доводящая до истерики…

***

Она буквально «болела» Петербургом и Крымом. Первый – «запал» в ее сердце как нечто совершенно изумительное по ранним детским годам – там она родилась и прожила несколько лет до развода родителей. Потом они с матерью переехали к бабушке в Крым, в один из чудеснейших его уголков, в какой нельзя было не влюбиться.

Не удивительно при этом, что она также глубоко «болела» и жила хорошими поэтами, художниками, театром, где даже пробовалась на любительской сцене в роли немеркнущей Коломбины.

Затем начался университет – разумеется – филология, шумный, потому что компактный, студенческий городок. Появилось множество новых знакомых, подруг, впечатлений. И эти три Алексея… Практически – один за другим.

***

Началось все с Григорьева. Также филолога, годом и курсом старше нее. Он был довольно застенчивым лиричным юношей, проникновенно исполнял «несчастные» романсы под гитару, сторицей искупая этою проникновенностью и искренностью довольно слабые навыки владения инструментом и голосом. Он жил идеею несчастной любви, писал стихи, которых никому не показывал… С ним было счастья не построить.

Он же «приклеил» ей прозвище «Василиса» – производное от замечательной русской фамилии. «Имечко» это ей поначалу не очень-то нравилось, но слишком быстро прижилось и «приросло» к ней, словно вторая, а вернее, третья кожа. Она смирилась, и решила носить исключительно три таких разных имени: Светлана, Коломбина и Василиса.

***

Подстать Григорьеву был и его закадычный приятель Алексей Тихомиров. Тот страдал от чахотки, решился на операцию и остался почти без легкого, был циничен и резок, нещадно критиковал власти и при первой же возможности сутками цитировал по политическим и нравственным мотивам запрещенные цензурою стихи.

Он откровенно вздыхал от безнадежности потуг расположить ее сердце к себе, частенько пивал «горькую», ничуть не стыдясь, а напротив, бравируя этим своим состоянием, чем, конечно, еще больше отдалял ее – девушку из приличной семьи – от себя самого и от малейшей толики сострадания или жалости к нему…

***

Поселилась Светлана с еще двумя «дамами» (величать друг друга девушками у них как-то сразу же не задалось) в одной квартире. Анжелика – самая старшая, была очень начитанной и самоуверенной особою, ее умом и знаниями восхищались даже преподаватели. К тому же, она приехала также из Крыма, из того же местечка, и поэтому моментально взяла Коломбину под свое «крылышко».

Обе они были «пышками» или, точнее, весьма упитанными по телосложению девицами, что Светлану сильно конфузило, а Анжелику не заботило вовсе. Ей «эти мужчины», как она сама уверяла, были совершенно не интересны, она «снисходила» до общения с ними, только лишь, если те хоть сколько-нибудь «приближались» к ней по уровню интеллекта.

Правда, Василиса очень быстро пришла к лукавому выводу, что подруга сильно приуменьшает степень своего интереса к кавалерам. И делает это сознательно: не виновата же она, что выросла далеко не красавицей, да еще и «толстушкой»!

И впоследствии догадка Светланы подтвердилась самым неожиданнейшим образом, когда сама собою выстроилась строгая система: стоит в доме появиться новому молодому человеку, Анжелика начинает отпускать уничижительные тирады по поводу того, как быстро он в нее, в Анжелику, «втрескался»…

Затем «влюбленный» переставал появляться у них или находил другой объект для воздыхания среди знакомых им девушек (те же Алексеи всерьез интересовались Светланою), тогда Анжелика ревновала «изменников», «недостойных мизинца ее руки», и залечивала душевные раны злым высмеиванием несостоявшихся ухажеров.

Третья «компаньонка» Наташа была самой миловидной из них и самой подлинно скромницей. Она редко вмешивалась в разговор, часто недоуменно «хлопала» своими огромными глазами, много мечтала. А о чем? Кто знает…

***

Анжелика, ее «старый друг» Евгений и еще несколько филологов-старшекурсников издавали раз в два месяца «толстый» рукописный литературно-художественный журнал «Весло Харона», отбор рукописей в который был очень строг. Поэтому Василиса ужасно гордилась, когда три ее стихотворения за подписью «Коломбина» появились на страницах этого чрезвычайно популярного в студенческом городке издания.

Оно выходило в свет только в трех экземплярах, один из которых поступал в безграничную собственность к главному редактору Евгению. Второй – доставался Анжелике, и она «выдавала» его почитать только избранным и исключительно в их же квартире. Третий – отпускался в свободное плавание по факультету и обычно через неделю-другую исчезал совершенно бесследно.

Нетрудно догадаться, что из-за «Весла Харона» у них постоянно бывали гости: кто-то приносил рукописи и смиренно ожидал «приговора» Анжелики, другие приходили почитать последний выпуск, попить чайку с баранками и пообщаться с интеллектуальными барышнями.

Часто в доме гостила гитара, а, уж, свечи – были неизменным его атрибутом. И только для самых «жданных» и почитаемых гостей Анжелика или Василиса варили кофе по особому ритуалу (поначалу это Василисе почти не доверялось, но затем стало все чаще «поручаться» именно ей; говорилось, что Анжелика «страшно занята» или «это не тот гость», но на самом деле, у Светланы кофе получался много лучше)…

***

Коломбина обожала Блока – самого «питерского» из всех российских поэтов, душевно любила Волошина, хорошо относилась к Ахматовой и Цветаевой, не брезговала и иностранными авторами. С прозою у нее были более сложные отношения, и скидка делалась исключительно для «прозы поэтов».

С литературой и языкознанием получалось легко (еще бы, она же с детства «впитывала» и тонко «чувствовала» родной язык!), с философией и некоторыми другими предметами выходило существенно хуже, поэтому редкая сессия обходилась без «хвостов», утомительных пересдач и укоризненных взглядов педагогов, которые с самого начала находили в Светлане Николаевне некую «филологическую жилку». Та же картина наблюдалась и у ее старшей подруги. Лишь Наташа училась успешно и раньше многих уезжала домой, в провинцию.

Но по-другому с учебою Василисиной и быть не могло: они – «веслохароницы» (так окрестил их беспардонный Тихомиров) – жили «богемно», и им это нравилось. Какая же при этом может быть успеваемость?? «Богемность» заключалась не только в самом журнале или в «редакции на дому», но и в том, что Наташа укладывалась спать часов в одиннадцать, а Василиса с Анжеликой засиживались до трех-четырех часов утра, если не до зари, обсуждая самые животрепещущие темы.

Одною из них – теперь это можно признать – была тема взаимоотношений между мужчиной и женщиною (или наоборот?). «Учителей» духовной стороне этого вопроса имелось предостаточно – они смотрели с портретов на стенах и с книжных полок. А практическую сторону на тот момент познала только Анжелика: «это» было у нее всего однажды и, разумеется, несчастливо. Она одновременно пугала «этим» Василису и распаляла ее страстное воображение.

***

«Рудковский. Алексей. Прошу любить и жаловать! Есть вино. Накрывайте на стол. Я вам петь сейчас буду!» – так в ее жизни появился нежданно-негаданно «сказочный принц». Ему было уже «под тридцать» – целая вечность; он объездил с экспедициями половину страны, подвизаясь в них то историком, то геологом, то медбратом.

Настоящий Арлекин! Сильный и умеющий демонстрировать эту силу наглецам… абсолютно уверенный в себе… обладающий отменным чувством юмора и безмерно обаятельный – его ни капельки не портили даже очки, которые неумолимая близорукость заставляла носить постоянно… похожий внешне на симпатичного плюшевого медвежонка – ее любимую игрушку в детстве… он пел шикарные лирические песни и задорные юмористические куплеты… он пил вино чаще, чем воду, но это не делало его развязным и нагловатым, как Тихомирова, или трагично настроенным, как Григорьева… напротив, Рудковский от каждой новой бутылки становился все веселее и привлекательнее, заражая своей веселостью всех окружающих… Могла ли Коломбина в него не влюбиться???

***

Поначалу он смотрел на Коломбину не то, чтобы совсем уж равнодушно, но как-то отстраненно. Как водится, в гости он приходил к Анжелике, обсуждал с нею стихи и очередные журналы, заодно развлекая всех остальных.

К старшей по возрасту «хозяйке» – это было очевидно – интерес его исчерпывался на грани филологии, не переходя в сферу нежных материй. А вот на Наташу он периодически бросал совершенно особенные «мужские» взгляды – тут ничего поделать было невозможно, Наташа действительно была хороша…

Ничего не попишешь, но придется признать: Наташа ни с кем не встречалась, не целовалась, не пропадала вечерами, даже в беседах об «этом» своих вынужденных подруг никакого участия не принимала никогда. Читала, конспектировала, готовила, шила, занималась прочими банальными «женскостями», но к этой теме касательства не имела…

Коломбина однажды невольно подслушала часть разговора Рудковского с Анжеликой, который ее эпатировал своей прямотой и «физиологичностью».

– Ты чего Наталью держишь, словно монашку? – совсем по-взрослому спрашивал Арлекин, – Она же очень зрелая и наливная девчонка. Судя по глазам – страстная до безобразия, а ходит и общается – тише мыши! Ты чего, мужиками ее запугала? Или иную какую дурь в башку вбила?

– Ничего я ей не говорила. Да и не слушает она меня на эти темы. Тебе-то, понимаю, «мясца» свеженького захотелось – так попробуй, подлезь! А меня в эти вещи не путай!

– Надо будет – подлезу! Еще ни одна не отказывала. Даже ты… Ладно, извини, что напомнил. Был пьян, а остановиться не смог…

– Забыли. Но и поставлять тебе неофиток я не намерена. Обращай, кого хочешь, сам в свою веру. И кстати, есть особы, более готовые откликнуться на твое донжуанство…

Но тут вошла Светлана, белая, как снег, от пережитого потрясения. Сослалась на «сбежавший» кофе, за что была немедленно отчитана по всей строгости Анжелики, и страшная беседа прервалась. А Коломбина, кажется, догадалась, кого Анжелика имела в виду…

***

Василиса мыслила себя барышней прогрессивной, в старых девах коротать свой век нисколько не собиралась, да и ханжою не считалась совсем. Но этот разговор… Он что-то неумолимо и неуловимо переменил в ней в совершенно непонятном направлении.

Нет, дело было не в ревности: между Рудковским и Анжеликою все произошло и окончилось задолго до нее, значит – не имело ровным счетом никакого значения. Значимое, наверное, заключалось в другом: она совершенно не могла понять ни подругу, ни по-прежнему горячо любимого мужчину.

Порою Коломбине очень хотелось проплакать навзрыд несколько дней к ряду: ну, что он нашел в этой Наташе?.. чем приглянулась ему когда-то Анжелика?.. Почему он не смотрит на нее – готовую хоть сегодня отдать ему всю себя – как на женщину, на любящую женщину, всей душою любящую…

***

Она не обращалась за советом или разъяснениями к Анжелике – что-то и в их взаимоотношениях переменилось со времени «того разговора». Коломбина решила немного поизучать жизнь самостоятельно, без назойливой опеки Анжелики и даже вопреки ее «материнским» наставлениям. Пусть и она позлится!..

Василиса не пустилась «во все тяжкие», хотя со стороны такой вывод можно было сделать вполне. Да, она стала бывать дома только по ночам, пропадая целыми днями то в библиотеках, то на занятиях (над нею уже не первый семестр дамокловым мечом висело бессердечное слово «отчисление», которое могло бы сильно расстроить далекую маму).

Потом гуляла по улицам, ходила по гостям в том же студенческом городке, охотно кокетничала с ребятами, пару раз целовалась, но оставалась все такой же неприступной. А зачем, если это произойдет не с любимым?..

Коломбина решила изучить «мужской мир» изнутри, вызнать все их секреты, став на время для них «своим парнем», чтобы в близком-далеком, когда она принесет себя на алтарь своему безнадежно любимому Арлекину, суметь попытаться сделаться для него (и только для него!) тою единственной, неповторимой и бесценной… Пусть, он со временем, как это делают все мужчины, начнет ей изменять или даже бросит ее. Но какие-то века-мгновения она будет с ним полностью счастлива, она будет полностью «его Коломбиной»…

***

В ту пору Василиса часто виделась с Григорьевым и Тихомировым – много чаще, чем с Рудковским, который без конца находился в своих очередных экспедициях. Тихомиров становился все циничней и злее, и Василиса даже пригрозила ему, что разговаривать с ним перестанет. А за Григорьевым ей было очень любопытно и полезно понаблюдать.

Григорьев тогда уже начал встречаться с Олесей – товаркой Анжелики по курсу и практически их соседкой. Оба достаточно импульсивные, они бесконечно ссорились и мирились, периодически общались между собою исключительно посредством записок, которые Василиса охотно передавала, находя в такой роли «посредника» некое «заговорщицкое» удовлетворение.

Олеся считала Василису подругою, особо многого от нее не скрывала и очень часто жаловалась на своего безумно талантливого, но такого непрактичного и непрочно стоящего на земле гражданского мужа. И им всем втроем очень нравилось держать связь Олеси и Алексея втайне от Анжелики, хотя их роман зародился и разворачивался прямо под носом у «Ее проницательности»…

***

Однажды, когда у Григорьевых в очередной раз все разладилось, и Олеся укатила на два месяца к родителям, Василисе удалось понаблюдать за мужским двуличием в действии. Григорьев, очевидно, был уверен, что между ним и его пассией все навек кончено.

Но горевал он недолго, и почти сразу же закрутил искрометный роман с недавно поселившейся поблизости девушкой. Причем, встречался с нею очень тайно – знали об этом лишь подруга той девушки да Василиса, случайно ставшая свидетельницей раннего утреннего выхода Алексея из апартаментов новой любовницы.

«Ай, да романтик несчастной любви!» – с удивлением подумала про себя Коломбина и внезапно разглядела в Григорьеве, как и в себе, нечто новое, неизведанное. В нем – неуемную буйность молодости, даже категорически настроенной на пессимизм, бесшабашность и авантюризм вкупе с величайшей осторожностью. В себе – удовлетворение от «сообщничества» в страшной тайне и непонятное «союзничество» с этим ловеласом, прикрывающимся «монашьею рясой»…

Олесе она, сама себе удивляясь, ничегошеньки не сказала, даже когда та вернулась и допрашивала ее о Григорьеве, чем, мол, он тут без нее промышлял? И еще месяца два этот бессовестный обманщик с пронзительно голубыми и невинными глазами водил за нос обеих влюбленных в него женщин: от Олеси бежал к Марине и наоборот. И самое в этом всем, что поражало Василису до глубины души, – обе с ним были счастливы и обе хотели выйти за него замуж!

В конце-концов все открылось. Олеся устроила грандиозный скандал и пыталась свести счеты с жизнью. Марина две недели пролежала в постели, оплакивая свое «разбитое сердце». А Григорьев при виде любой из них становился «сама предупредительность» и «воплощенное чувство вины», а вне их общества – весельчаком, довольным жизнью и собою.

Как много позже Светлана узнала от него же, любил по-настоящему он в те поры третью – вот и пойми этих мужчин! Но в результате Григорьев остался с Олесею, на которой вскорости и женился, а Василиса была у них дружкою, но…

***

Перипетии жизни четы Григорьевых Светлану Николаевну в тот момент резко перестали волновать. Потому что произошло множество очень разнообразных событий, большей частью неприятных, которые отвлекли ее внимание ото всего остального. Перво-наперво, исчезла Наташа. Точнее, она не приехала с каникул домой. Прошло две недели занятий, когда Анжелика забеспокоилась и стала наводить справки.

Надо отдать Анжелике должное – ей с успехом это удалось. Через несколько дней она доподлинно знала, что у Наташи дома приключилось очень сильное нервное расстройство, что она лежит в клинике, где пробудет полгода-год, если не больше.

Удалось Анжелике разведать и причину того расстройства: тихоня-Наташа влюбилась в одного тамошнего красавца, который требовал от нее откровенных доказательств любви, не заводя никаких разговоров о свадьбе, а она наотрез отказывалась вне венца удовлетворять его прихоти. «Вот и взорвался наш тихий омут!» – с печалью подумалось Василисе…

***

Сама она попала в немногим менее неприятную ситуацию: ей не удалось пересдать три «хвоста» летней сессии, несмотря на многочисленные попытки переэкзаменовки. И под угрозой отчисления Светлане Николаевне пришлось срочно хлопотать о получении академического отпуска.

Но тут действительно неоценимую услугу оказала неугомонная Анжелика – она была знакома со всеми окрестными докторами, сама училась на каждом курсе по два года, на один из которых брался академический отпуск, и все благополучно устроилось.

На фоне хлопот об отпуске и придумывания благовидного объяснения его причин матушке Светлана Николаевна вновь сблизилась с Анжеликою, хотя знала уже ее, как собственные «музыкальные» пальцы…

Да, Коломбина к тому времени стала реально походить на эту свою литературную ипостась – она ужасно похудела от нервов и безденежья, стала стройной и утонченной. И все это ее вполне устраивало.

***

И вот, зимним вечером, во время бесконечно долгого, но приятного разговора с соседкою «ни о чем», они обе внезапно вспомнили о Рудковском. Тот не появлялся уже несколько месяцев, находясь в очередной экспедиции, и его образ становился для Коломбины все более отдаленно-возвышенным, светлым, почти бесплотным…

– Ты же была в него серьезно влюблена? – спросила ни с того, ни с сего Анжелика, – Излечилась или по-прежнему?

– Да, и была, и сейчас. Он какой-то настолько надежный, непоколебимый, сейчас бы уткнуться ему в плечо, замурлыкать и сладко уснуть… Ничего с ним не страшно! – проговорила Коломбина мечтательно.

– Диагноз понятен. Ты втрескалась в него основательно. И ты не первая, не последняя. Он – самый ветреный из всех мужчин, кого я знаю.

– А почему же на меня он вовсе никакого внимания не обращает? Ведь ветренику «любая юбка» мила?! – на этот кокетливо-шутливый вопрос Светлана получила абсолютно обескураживший ее ответ.

– Потому, что ты девственница. А он зарекся иметь дело с такими. Поняла? Если эту помеху «исправишь», он будет твоим, можешь даже к гадалке не ходить. Он «такое» изменение в тебе в момент почует…

***

И Коломбина решила «проблему». Не сразу. Подумав, помучавшись недели три или больше. А логика ее была проста: раз он, ее любимый, не считает это «самое дорогое» в понимании многих женщин, да и мужчин, чем-то важным, даже, напротив, из-за этого сторонится ее, то и ей с такой помехой жить и носиться ни к чему.

Решение пришло довольно быстро, да и исполнение его не заставило ждать. В один из вечеров они с Евгением «наводили лоск» на ближайший номер «Весла Харона», изготавливая обложки и иллюстрации. Засиделись допоздна, выпили много вина, он полез целоваться, а она не стала противиться. Все случилось легко и без обоюдных претензий. Никакого волшебства – чистое избавление от предрассудка…

***

И Арлекин смог оценить жертву Коломбины буквально через несколько дней. Он объявился, как всегда, внезапно, с вином и гитарой. Они долго пели, потом целовались, уйдя покурить. А потом отправились бродить по городу и оказались у него дома. Началась сказка для Коломбины…

Больше года она тайком от его родителей прожила в их большом доме. Изредка наведывалась к Анжелике. Та тоже нанесла Рудковским (Коломбина уже воспринимала их исключительно как части друг друга) пару-тройку визитов. Редко-редко виделась с Григорьевыми и была ужасно удивлена, когда те позвали их обоих дружками на предстоящую свадьбу…

И потом понеслось-полетело…

***

Коломбина очень скоро поняла, что только служение Арлекину может быть залогом их совместного счастья. Стоило ей начать чего бы то ни было требовать от возлюбленного, тот злился, напивался, пару раз уходил их дома в ночь, и, все равно, все получалось в результате не по ее, а по его желанию.

И Коломбина после мучалась и кляла себя за неумение в нужный момент остановиться, усмирить свои желания и характер. Это при том, что в питании и в одежде она была совсем неприхотлива, приукрашивала себя крайне редко, да и то – самыми недорогими, подручными средствами, и во всем остальном старалась ничем не стеснять их семейный бюджет.

Да, чтобы окончательно не распрощаться с университетом и иметь хоть какие-то собственные «карманные деньги», не прося их у мужа, она пошла работать секретарем к одному из проректоров – помогли связи Анжелики.

Денег и удовлетворения эта работа приносила не густо, но на службе Коломбина в совершенстве освоила печатную машинку и имела столько ничем не заполненного времени, что перечитала уйму «обязательной» и «приятной» литературы, а также подготовилась к пересдаче «хвостов». И по весне они были успешно «обрублены».

В любви Арлекин обучил ее всем изыскам, которые нравились, прежде всего, ему, и Коломбине они также со временем стали приятны. Ведь ей и так было замечательно – лишь бы с ним! «Науку любви» она схватывала на лету, и обожаемый ею мужчина обыкновенно оставался весьма доволен ее утонченными ласками.

Да, он любил ее «для себя» – этот вывод было сделать не сложно. Но не в этом ли и состояла вожделенная жертвенность Коломбины – отдавать себя всю без малейших раздумий, требуя взамен лишь немного внимания да возможности находиться с ним рядом столь часто, сколько это возможно между людьми…

***

В начале лета Светлана Николаевна, восстановившаяся на факультете и закрепившаяся на работе, получила в полное свое распоряжение крохотную однокомнатную казенную квартиру на территории студенческого городка.

Арлекин глубоко обидел ее, когда несказанно обрадовался такой возможности и бросился «организовывать» их переезд. Он объяснял это предстоящим на днях отъездом в длительную экспедицию, а также тем, что ей будет весьма конфузливо прятаться в доме его родителей, когда его самого рядом нет.

Но настоящая причина, с горечью в душе признавала Коломбина, состояла в другом. Последние месяца три она подмечала, как он тяготится ее постоянным присутствием рядом, ничем стараясь этого не выдавать, но… любящему взору открывается даже самое сокровенное, бережно охраняемого от чужих глаз и ушей…

В общем, переезд состоялся и не был тяжелым физически. Вещей-то у нее – раз-два и обчелся – баул с одеждою да два баула книг. Рудковский, правда, тоже кое-что перевез из своего объемного гардероба, несколько авантюрных романов детективного содержания и самую свою любимую фарфоровую чашку…

В казенной квартире необходимо было сделать масштабный ремонт после прежних хозяев, для которого Рудковский купил и привез необходимые материалы. Но принять участие в этом «мероприятии» Алексей, как он выразился, «не успевал» – звала неотложная командировка.

И, ничего, управилась при помощи Григорьевых, по которым успела соскучиться…

***

Светлана Николаевна работала, училась, изредка получала письма от Арлекина (примерно одно на четыре своих). Общалась с посторонними мало и писала стихи «под подушку», никому не только не показывая их, но и не давая знать про их существование. Конечно, о любви, которой – видно – нет…

Ближе к зиме в городке объявилась поправившаяся Наташа, но приятельских или даже соседских отношений с нею у Светланы как-то не получилось.

Длительное лечение или его причины – сама болезнь – сделали Наташу из «затворницы» совсем «блаженной» и крайне падкой на внимание мужчин. Без трепета, без разбора. Красота ее не потускнела, и охотников сблизиться с Наташей да день или два находилось в достатке…

***

В один из вечеров внезапно нагрянувший к Василисе после длительного отсутствия Тихомиров был безобразно навеселе и получил от нее самую резкую за время их знакомства отповедь в ответ на очередное изливание его нежных чувств. Он бормотал что-то о «разбитом» навеки сердце и нес прочий бред. Раздосадованного Тихомирова выставили за порог, и тут же ему на глаза попалась скучающая и томящаяся Наташа.

Как он сам потом хвастался, в первые же пять минут знакомства (раньше, до Наташиной болезни, по неведомому стечению обстоятельств они ни разу не встречались) они поняли, что безумно влюблены друг в друга, а в последующие полчаса – решили пожениться.

Особо пышною скоротечная свадьба у Тихомировых не получилась: «молодые» были беднее церковных мышей, а свидетели – Коломбина и ненадолго вернувшийся Арлекин – выглядели более нарядно и влюблено, в большей степени «женихом и невестою», чем сами молодожены. И это было видно даже по фотографиям, которые отснял неуемный в обретении знаний и обучившийся фотографическому мастерству Григорьев.

У него жизнь с Олесею складывалась тоже как-то странно. Она подолгу пропадала вечерами вне дома, он был тоже часто предоставлен самому себе. И, как догадывалась Василиса, тайком погуливал на сторону. Но – очередная странность в ее к нему отношении: она опять была его, а не Олесиной «союзницей». Причем, безоговорочно.

Все знакомые поражались, что так долго способно держать вместе Григорьевых – абсолютно непохожих и не подходящих друг другу людей, общего или единого между которыми день ото дня становилось все меньше. Вразумительного ответа не находил никто, даже Василиса, хотя пыталась отыскать этот ответ.

В таких вот размышлениях Коломбине однажды невольно подумалось: а не они ли с Арлекином приносят несчастье в семье? Ведь брак Григорьевых, скрепленный их свидетельскими подписями, что называется, трещал по швам, как неудавшаяся театральная постановка. А Тихомировы, чей союз они также скрепили, просто разъехались, прожив под одною крышею после свадьбы менее месяца. Не жизнь, а трагифарс! Как и у них.

И на душе у Коломбины отчего-то все чаще становилось как-то безотчетно неуютно от откровенной двусмысленности ее собственного положения. Кто она? Ни жена, ни любовница, ни содержанка. Ни «порядочная», ни «падшая» женщина…

Так, нечто безмерно «эфемерное», как и ее возлюбленный. Дунь – улетит…

***

И бесконечно долгими зимними вечерами, наполненными крепким кофе, свечами и одиночеством, в Светлане Николаевне созрело такое простое решение всех вопросов: ей нужен, жизненно необходим ребенок! Ребенок Рудковского. Он либо «привяжет» и сблизит их вновь, либо разведет по разным жизням окончательно…

Светлана Николаевна давно уже владела тайным знанием, как вычислить «опасные» и «безопасные» дни для зачатия. Рудковский в эти «тонкости» женской жизни не вмешивался, заявив ей однажды, чтобы не вздумала «понести». Иначе – разрыв. Правда, тогда он был сильно пьян, как все чаще и чаще в последнее время.

Она сначала с болью и тревогой, а потом – почти уже отстраненно (будто речь идет не о ее любимом мужчине) подмечала, как свое безудержное пристрастие к алкоголю, стремительно перерастающее в большую настоящую болезнь, он постоянно «прикрывал» одной и тою же фразой: «Ну, имею же я право расслабиться после тяжелой экспедиции! Тем более, я так ужасно рад тебя видеть!»…

***

И в середине лета Коломбина почувствовала эту восхитительную боль в сосках, ставших остро чувствительными даже к нежнейшему прикосновению. Затем начало неумолимо «тянуть» живот, и Светлана получила все возможные доказательства от природы: она беременна!

Как она упивалась счастливым и сладостным ожиданием появления на свет своей кровинушки! Как от души веселило ее полное неведение окружающих о носимом под сердцем счастье! Благо дело, из-за особенностей телосложения, ее беременность стала очевидна лишь на пятом месяце.

Вернувшийся в то время надолго Рудковский устроил форменную истерику. А, когда понял, что избавляться от желанно-нежеланного ребенка она не будет, да и поздно уже, «ушел к родителям». Как оказалось – в запой…

Меж тем, беременность Светланы Николаевны протекала, на удивление, легко – она работала до середины восьмого месяца. Роды также волшебно прошли скоротечно и почти безболезненно. И Анастасия Алексеевна Рудковская – перед самым ее рождением они обвенчались по настоянию родителей Арлекина – появилась на свет в «добром браке», «при отце» и вообще замечательной девочкой…

Хотя, между ее родителями это отношений не улучшило…

***

Рудковский, узнав пол ребенка, впал в неистовство – он, разумеется, ждал наследника, и с ним бы мог примириться, – накричал на Светлану Николаевну и исчез. Как говаривали знакомые, его часто встречали в городе едва держащимся на ногах, хвастающимся рождением дочери и упорно продолжающим напиваться «по этому поводу».

Тем удивительнее было для нее желание родителей Рудковского встретиться, наконец-то, с невесткой (на свадьбу или в казенную квартиру их нога не ступала) и внучкою.

Встреча прошла хорошо и легко: поговорили, пообщались, вручили несколько вещей для Анастасии. Но большего Светлана от них и не ждала – ей это семейство стало практически безразличным.

***

Да и Коломбиной она себя совсем перестала называть. «Светлана Николаевна» да, изредка, «Василиса». Это – при визите Григорьевых – вместе или по отдельности.

Олеся к тому времени уже практически ушла от Алексея, не сознаваясь ему в том. Да и он, казалось, только ждал от нее юридического расставания. Детьми они так и не обзаводились (однажды Алексей проболтался, что не хочет плодить «безотцовщину»).

Оба они задолго до этого, не в пример Василисе, кончили полный курс университета и работали в городе. Но Григорьев остался преподавать на факультете, и за ним была закреплена такая же, как у Светланы Николаевны, казенная квартира.

Алеша Григорьев, надо отметить, сильно переменился в последние годы. Он тяжело переболел туберкулезом, но совершенно излечился. И это, как ни странно, помогло ему сменить мировоззрение практически на прямо противоположное.

Если раньше он был «певцом ранней смерти – конечно – трагической», то теперь жадно цеплялся за жизнь, писал какой-то нескончаемый роман, который «должен был открыть ему путь в большую литературу»…

Он стал взрослее, глубже и мудрее. Порою выпивал, но после «встряхивался», с удесятеренной силою бросался жить и заражал окружающих силою и оптимизмом. Такое «пьянство» Василиса ему охотно прощала, ведь ни агрессии, ни пошлости в его поведении «под хмельком» не проявлялось – только печаль вперемежку с нежностью…