Текст книги "Запретные дали. Том 1"

Эпизод 6. Мокрый пол

– Это просто возмутительно!.. – бурчал себе под нос Мартин, старательно убирая мокрые разводы на полу, – И в таких вот невыносимых условиях мне приходится работать!.. За что я только плачу своему арендодателю такие большие деньги?! Хоть бы Жанет пришла что ли…

В своей потрепанной фрачной классике, в начищенных до зеркального блеска лаковых туфлях, Мартин остервенело ерошил остроконечные пряди темных волос и все ползал на четвереньках по мокрому полу с грязной тряпкой в руках, позоря на корню свою почтенную профессию.

Стоя в сторонке, Себастьян, внимательно наблюдал за действиями «падшей врачебной интеллигенцией» и вскоре пришел к неожиданному выводу, что Мартин совсем не тот, за кого себя выдает. На самом деле он простой, как пять копеек, да к тому же с явными деревенскими замашками. Скорее всего, это выходец из какой-то глубинки, еще пущей глубинки, нежели Крайние Плакли, который, получив медицинское образование, поспешно переехал в лучшую жизнь, и жизнь эта его изрядно потрепала.

Тут-то Себастьян понял, что нашел своего соплеменника и незамедлительно приступил к самым решительным действиям.

– Мартин, – осторожно начал он, – а у нас больница пустует без доктора…

– Соболезную! – огрызнулся Мартин, принимаясь выжимать тряпку.

– Не хочешь поработать в наших Плаклях? – предложил Себастьян.

– Мне совершенно нет никакого дела до ваших злополучных Плаклей, – пробурчал Мартин, – и без того плакать хочется…

– В городской больнице нас не принимают, – продолжал говорить Себастьян, – тем более это очень далеко…

– Вот и возрадуйтесь, – съехидничал Мартин, вновь опускаясь на четвереньки, – нечего вам делать в том треклятом морильнике!..

– Есть правда у нас одна девушка, – продолжал Себастьян, – она травками лечит, но не всегда и не всех…

– И правильно делает, – категорично заявил Мартин, – что толку вас лечить?.. У вас то посевная, то маревая!.. Все одно подохнете, сколько здоровья в вас не вкладывай!..

– А Староста Фрэнк хорошо докторам платит, – продолжал Себастьян, – что-что, а деньгами он тебя не обидит…

– Деньги меня совершенно не интересуют… – перебил Мартин, – Главное, чтобы живы-здоровы были, а на пожить миленькому Мартину завсегда хватить!..

Заслышав это, Себастьян сперва удивился, а потом несказанно обрадовался, поняв, что встретил именно того.

– Мартин, – радостно скомандовал он, – пошли к нам в Плакли!

«Строгая врачебная интеллигенция» вздрогнула, озадаченно захлопала длинными изогнутыми ресницами и принялась по новой отжимать тряпку.

– Мне совершенно нет никакого дела до ваших злополучных Плаклей!.. – сухо парировал Мартин и добавил с нескрываемым трагизмом, – У меня тут катастрофа мирового масштаба!..

– Это просто протекающий потолок, – пожал плечами Себастьян.

– А это просто мальчишка, – заявил Мартин, одаривая темно-синим взором, – который завтра же отправится в свои злополучные Плакли!.. А нукась немедля пошли в мой кабинет!.. Швы тебе снимать будем, и только попробуй мне истерить начать!.. К кровати привяжу до вечера, усек?.. Бестолочь истерическая!.. За Плакли свои он мне тут плачется!.. За миленького Мартина кто б поплакался!..

– В Плаклях за тебя обязательно поплачутся, – выпалил Себастьян, – у нас люди душевные!

– Martinus non asinus stultissimus (лат. Мартин не тупой осел)!.. – заверезжал Мартин, пребольно хватая Себастьяна за запястья и резко затаскивая в «кабинет».

– Конечно-конечно, – зашептал тот и громко вскрикнул от невыносимой боли.

Снятие швов оказалось весьма неприятной и крайне болезненной процедурой. Себастьян то и дело ойкал и вздрагивал, однако ни на минуту не переставал думать о скорой расправе безжалостного отца.

Меж тем «строгая врачебная интеллигенция» с невозмутимым видом продолжала что-то выдергивать из изнывающего левого бока.

– Мне нельзя возвращаться домой, – умоляюще заголосил Себастьян, – понимаешь, нельзя!

Мартин замер, похлопал длинными изогнутыми ресницами и криво усмехнулся.

– Это что еще за истерический бред малолетнего создания?.. – раздался ехидный тон, – Себастьян, ты меня уже откровенно пугаешь…

Тут Себастьян понял, что настало время самых решительных действий.

Как на духу он поведал о конфликте, который разгорелся в тот злополучный вечер между ним и отцом, выставляя при этом собственного отца беспощадным деспотом, а себя беспомощной жертвой случайных обстоятельств.

– Eruditio aspera optima est (лат. Строгое обучение самое лучшее)!.. – прогромогласил Мартин, вытягивая очередную болючую нитку, – Хотя, лично я считаю, что в воспитании детей категорически не допустимы телесные наказания… Безусловно, толк будет, но тут палка о двух концах…

Он принялся рьяно глагольствовать о правильности того самого воспитания, с жаром размахивая пинцетом с вытянутой ниткой, затем принялся расхаживать взад-вперед, звонко чеканя каждый шаг, подкрепляя свои речи артистичной жестикуляцией, временами накручивая на палец непослушный завиток темных кудрей и, в конечном итоге, вновь переключился на бесовское громогласие.

Наблюдая за всем этим, Себастьян понял, что ни в коем случае не должен упустить такое чудо.

Выговорившись до конца, Мартин резко приобрел прежний холодно-надменный вид «строгой врачебной интеллигенции» и как ни в чем не, бывало, принялся было прибирать свои «страшные орудья», но вдруг резко остановился.

– И чегось это мы так полюбовно на меня теперича смотрим, – спросил он, подозрительно косясь на Себастьяна, и истерично заверезжал, – Martinus non asinus stultissimus (лат. Мартин не тупой осел), слышишь? Шли бы да ехали мне твои Плакли, бестолочь истерическая! Шли бы да ехали! Не пойду, не пойду туда!

– Хорошо-хорошо, – встрепенулся Себастьян, – я не настаиваю.

– А в чем тогда дело? – спросил Мартин, сурово подбоченясь, и нервно застучал мыском туфли, а получив в ответ смущенное пожимание плеч на пару в виноватой улыбкой, произнес осторожным тоном, – Чегось-чегось, а завтра, как никак, мне тебя домой отправлять, и не надобно мне проблем с твоими горячо любимыми родителями, а посему, если у тебя имеются претензии по поводу проделанной мною работы, то потрудись их немедля озвучить… Кстати, к критике я отношусь совершенно спокойненько и, при весьма убедительных аргументиках, могу запросто принести свои глубочайшие извинения…

Он премило заулыбался, кокетливо помахивая длинными изогнутыми ресницами.

Чего-чего, а такого поворота событий Себастьян никак не ожидал и потому сильно растерялся, не зная, что и ответить.

– Себастьян, – нахмурился Мартин, – я настоятельно требую, чтобы ты в словесной форме озвучил мне цель своих возмутительных гляделок!.. Чегось ты смотришь на меня как на светлое будущее?.. Ежели есть какие претензии, то давай озвучивай!.. Однако ж поимей в виду, что свою работу я выполнил более чем добросовестно…

Далее пошла речь, про какую-то «идеально сделанную спленэктомию», которая благодаря, «преотличнейшему» послеоперационному уходу, обошлась без «дурных последствий», затем последовал бредовый рассказ о какой-то «Третьей городской», где во время все той же сплэнектомии умирает каждый третий, причем, даже не дождавшись той самой сплэнектомии.

Слушая все это, Себастьян пришел к выводу, что, во-первых, Мартин набивает себе цену, а во-вторых, скорее всего, держит большое зло на ту самую загадочную «Третью городскую».

Взяв себе на вооружение все вышеизложенное, Себастьян тотчас же решил воспользоваться этим для собственной выгоды.

– Мартин, – заявил он, – у меня нет к тебе никаких претензий, наоборот, я считаю тебя великим мастером своего дела.

– Ну разумеется!.. расплылся тот в самодовольной улыбке, по-кошачьи сощуривая синие глаза, – У меня ведь за плечами колоссальный опыт!.. Я этих спленэктомий столько делал-переделал!.. Больше, конечно, шил… Шил-шил-шил, но!.. Это тоже имеет колоссальную значимость!.. Заметь, при всем твоем неугомонном рвении ни одна лигатура не лопнула, ни один шов ни разъехался!.. Это уже дорогого стоит…

Себастьян улыбнулся этой завидной скромности и вновь попытался направить разговор в нужное русло.

– Мартин, – восхищенно сказал он, – наша больница отчаянно нуждается в таком вот гениальном специалисте, как ты!

– Мне совершенно нет никакого дела до вашей отчаянно нуждающейся больницы… – продолжал упрямиться Мартин, – Мне, и так, пациентиков с лихвой хватает!.. Я, знаешь ли, пользуюсь большой популярностью!..

Эти слова разом разбили все надежды Себастьяна. Готовый вот-вот расплакаться с досады, он решил оставить все дальнейшие попытки.

– Эй! – вдруг озабоченно склонился над ним Мартин, – Ну чего ты раскис-то?..

Взял Себастьяна за подбородок, он настойчиво заглянул в изумрудно-зеленые глаза, в которых уже блестели слезы.

– Ego te intus et in cute novi (лат. Я тебя знаю изнутри и в коже)… – вкрадчиво прошептал лукавый голосок, – Честно признайся мне, Себастьян, отчаянно нуждающаяся больница тебя ведь совершенно не волнует… У тебя тут личная выгода… Давай-ка, выкладывай все начистоту миленькому Мартину…

Поняв, что «синеглазый черт», обладает большей проницательностью чем Падре Френсис, Себастьян, принялся исповедоваться. Слезно поведал он о том, этой зимой умер его старший брат Артур, а отец очень тяжело переживает эту невосполнимую утрату.

– Первое время отец практически жил возле могилы Артура, – молвил Себастьян, тяжко всхлипывая, – а потом… потом ушел в сильный запой. Он и сейчас не прочь пропустить стаканчик-другой, а после выместить свой гнев и отчего на мне, а я-то чем виноват?!

В порыве полного отчаяния, Себастьян пал на колени, крепко обняв «строгую врачебную интеллигенцию» за ноги, невольно поразившись их худобе.

– Тише-тише, – боязливым тоном заявил Мартин, – не надобно меня хватать!.. Если я ненароком упаду и раскрою себе голову, то от этого вашему Артуру мало чем полегчает, а строгому родителю тем более…

Он попытался вновь поднять Себастьяна за подбородок и заглянуть в глаза, да только тот брезгливо увернулся и рассказал, что помимо всего этого, после смерти Артура, отцу стало тяжело управляться с обширными полями, тогда-то он и определил Себастьяна на место Артура. Однако столь тяжелая работа оказалась Себастьяну совершенно не по силам, поэтому и работает он весьма плохо. Естественно, отец приходил в ярость, не жалея ни сквернословия, ни кулаков.

– Отец говорит, что лучше бы я умер вместо Артура… – говорил Себастьян, горько вздыхая, – Нам очень нужен второй работник…

– Я что-то не понял… – парировал Мартин, недоуменно трясся взъерошенной головой, – Кому я нужен-то?.. Вашей отчаянно нуждающейся больнице или как?..

Тут Себастьян понял, что чересчур разболтался и виновато пожал плеч.

– И ты взаправду считаешь, – заслышался лукавый голосок, – что твой строгий родитель до такой степени обрадуется моему долгожданному появлению в вашей отчаянно нуждающейся больнице, что к нему разом вернется прежнее душевное равновесие, и он свято начнет беречь твое здоровье?!

Криво усмехнувшись, «синеглазый черт» заливисто загрохотал, то и дело, громоглася: «Egregie (лат. Гениально)!» и «О, sancta simplicitas (лат. О, святая простота)!», и все обзывал Себастьяна несмышлёным ребенком.

Себастьяну стало нестерпимо стыдно, стыдно за свою детскую наивность, за свой эгоизм и вообще за все на свете. Да и кого он только что просил? Кому только что слезно исповедовался? Ехидной нечисти?

Понуро опустив пристыженную голову, Себастьян вызвал еще больший прилив смеха с язвительными комментариями со стороны «ехидной нечисти».

Насмеявшись вдоволь, Мартин, махнул рукой и принялся с серьезным видом убирать свои рабочие инструменты, обращаясь с ними так трепетно и нежно, словно то были бесценные сокровища, а Себастьян сидел и с тихой грустью наблюдал за стремительным лучиком ускользающей надежды.

Закончив со своей щепетильной уборкой, «синеглазый черт» сел за стол и отрешенно закурил, мечтательно смотря на табачные струйки дыма, но вдруг резко повернул взъерошенную голову, устремив пронзительно-синий взгляд, до краев преисполненный сиреневого блеска.

– И какова цена?.. – раздался лукавый голосок.

– Ну, – тотчас замялся Себастьян, – ты сможешь работать в нормальных условиях…

– И только лишь?! – брезгливо скривился Мартин.

– А еще ты будешь в почете у жителей Плаклей, – начал придумывать Себастьян.

Как назло, в дверь постучали, что значило лишь одно, а именно, начало «врачебного приема».

Заслышав стремительное: «Войдите!», Себастьян поплелся в комнату, где долго и упорно пребывал в самых расстроенных чувствах, продолжая думать о своем теперь уже точно плачевном положении. Вскоре от тяжелых мыслей его внезапно отвлек Мартин, который влетел стремительным вихрем, но, как ни странно, не для посещения туалета.

Окинув Себастьяна с ног до головы сверкающим сапфировым взором, он властно схватил того за руку и потащил в «кабинет».

Под двумя керосиновыми лампами висело огромное зеркало в округлой раме замысловатой ковки. Однако далеко не кованная рама поразила Себастьяна, а то, что по всей диагонали зеркала простиралась тонкая трещина.

– Знаешь что, – сказал Мартин, по-кошачьи сощурившись, и лукаво улыбнулся собственному отражению, – а я согласен на эту авантюрку!..

С этими словами он в услужливой манере протянул Себастьяну руку. Не раздумывая, Себастьян ответил на это «дружеское рукопожатие», бесстрашно глядя с нечеловеческие глаза, которые моментально темнея, наполнились сиреневым блеском до такой степени, что отчетливо выделяли неимоверно расширенные зрачки, в которых точно в зеркальной глади можно было рассмотреть собственное отражение.

Испугавшись подобного новшества нечеловеческого взгляда, Себастьян отвернулся и ненароком посмотрел в треснутое зеркало. Отражаемый высокий черный силуэт с заостренными чертами мертвецки-бледного лица кровожадно ухмыльнулся. Вне себя от ужаса, Себастьян поспешил, от греха подальше, поскорее зажмуриться.

Эпизод 7. Канифоль

На следующее утро Мартин с услужливым видом протянул стопку до боли знакомых вещей. Поношенные ботинки были начищены до блеска, незатейливая одежда тщательно выглажена и источала своеобразный аромат, близко напоминающий запах мочи, но перебитой ромашкой.

Подозрительно принюхавшись, Себастьян не стал вдаваться в расспросы, а поспешил скорее одеться.

– Ну, вот, – усмехнулся Мартин, – хоть на нормального человека теперь похож стал.

Себастьян смущенно улыбнулся, искренне радуясь, что наконец-то принял свой обычный облик.

– Ничегось не забыл? – заслышался лукавый голосок, подкрепленный кошачьим прищуром и ехидой усмешкой.

Спохватившись, Себастьян испуганно зашарил по своей груди. Понаслаждавшись этими безрезультатными поисками «синеглазый черт» запустил руку в карман и протянул Себастьяну деревянный крестик на веревочке.

С превеликой радостью принял Себастьян свое потерянное сокровище, но стоило ему одеть льняную нить на шею, как мысль о скором возвращении домой тяжелой тучей охватила разум. С нескрываемой надеждой посмотрел он на «синеглазого черта», но тот, услужливо откланявшись, устремился к своим «пациентикам», чтобы в скором времени прискакать обратно.

– Сегодня ажиотаж какой-то, – с самодовольным видом сказал Мартин, вытирая невидимый пот со лба, – словно чувствует, шельмы проницательные.

– В наших Плаклях тебе тоже работы хватит, – поспешил заверить его Себастьян.

– Жилье хоть предоставят? – недоверчиво спросил Мартин.

Доктора в Крайних Плаклях никогда не проживали.

– Да, конечно, – как можно убедительнее закивал Себастьян.

– Это радует… – облегченно выдохнул Мартин и усвистал в направлении узкой дверки.

Сделав свои крайне важные дела, «строгая врачебная интеллигенция» засуетилась по дому, нервно ероша и без того поерошенные волосы.

Вещей у Мартина оказалось совсем немного. Все поместилось в потертый дорожный чемодан и видавший все виды медицинский саквояж.

– Держи скрипку, – произнес Мартин, всучив Себастьяну начищенный до зеркального блеска лакированный футляр, а также стопку перевязанных книг, – все равно ничего тяжелее тебе поднимать нельзя.

Тут-то Себастьян понял, что на самом деле являлось источником той мистической музыки и изумленно ахнул.

Однажды учитель упомянул о загадочной скрипке, туманно объяснив, что это довольно сложный музыкальный инструмент, требующий особого слуха, на котором в незапамятные времена играли лишь самые избранные. Те самые избранные давно поумирали, скрипки потерялись, и сейчас кроме свиристелок, дудочек, балалаек и гармошек ничего другого нет.

– Скрипка? – удивленно прошептал Себастьян и испуганно воскликнул, – Мартин, ты играешь на… скрипке?!

Получив учтивый кивок одобрения, Себастьян нервно затрясся, отчетливо поняв, что прямо перед его глазами в гробовом футляре твердого чехла покоится тот самый недосягаемый музыкальный инструмент, а подле с двухметровой высоты озадаченно хлопает ярко-синими глазами тот избранный, кто наделен особенным особым сухом. Тот кто, придя с потустороннего мира, может играть музыку мертвых.

– Ну, играю, – усмехнулся Мартин, – дальше что?

– Невероятно… – прошептал Себастьян, не сводя восторженных глаз с «синеглазого черта».

– Частных концертиков не даю, даже за отдельную плату, – категорично заявил тот, – знаешь ли, это моя личная фанагория, ну, разве что, подпоить хорошенечко… Хотя, нет и даже в этом случае…

– А можно посмотреть? – невольно выпалил Себастьян.

– Oculis non minibus (лат. Смотри, но не трогай)! – сурово прогромогласил Мартин и стремительно добавил, – Не страдивариус, конечно, но все ж таки денег стоит и немалых…

Легко и просто расстегнув тугие замки лакированного футляра «синеглазый черт» отворил «гробовую крышку» и смиренно отошел в сторонку.

Себастьян осторожно посмотрел и затаил дыхание. Там в недрах жемчужно-атласной подкладки покоилась неимоверно-недосягаемая красота прекраснейшего из прекрасных, к гробовой крышке был прикреплен тонкий смычок в паре с мотком запасных струн. Себастьян был не в силах вынуть «ее» из оков, но одно лишь лицезрение этой мирно покоящейся красоты было отрадой для его крестьянской души.

– Я тебя сейчас пять килограмм канифоли на себе тащить заставлю, если будешь так пялиться, бестолочь истерическая! – послышался далеко-далеко за туманной дымкой мечтательности сердито-визгливый голос, – Ты на ней так дыру протрешь! Слышишь? Дыру протрешь!

Крышка сердито захлопнулась, пряча прекраснейшее из прекрасных от восхищенных глаз.

– А вот это, – лукаво произнес Мартин, взгромождая себе на плечо увесистую холщовую сумку, – все канифоль, ибо данная дамочка жрет ее в непомерных количествах! Такая вот музычка, дружочек!

С этими словами, он подхватил чемодан и саквояж, с ноги открыл дверь и устремился невесть куда прямой тропинке в сторону леса.

Всю дорогу Себастьян то и дело боязливо посматривал на Мартина и все думал правильно ли он поступает, ведя в деревню эту синеглазую нечисть.

Глава 2

Эпизод 1. Черт в доме

Нижние Плакли являлись весьма живописным местом. Пьяня благоуханием весенней свежести, цвели деревья и кустарники. За невысокими заборчиками стояли аккуратные белесые домики.

Старики и дети с удивленно смотрели на высокую статную фигуру, бойко шагавшую рядом с низеньким сыном Патрика Карди.

– Какие-то твои Крайние Плакли чересчур уж крайние, – заявил Мартин, оглядываясь по сторонам, – аж плакать хочется…

– У нас хорошо, – заверительным тоном парировал Себастьян, останавливаясь возле одного из заборчиков.

Просунул руку между тонкими досками, он звонко лязгнул щеколдой, и со словами: «Вот мы и дома!», радушно отворил калитку.

По правую сторону одноэтажного дома с голубыми ставнями простирался ряд построек, предназначенных для рабочей утвари, а также для домашней скотины. Недалеко от забора по соседству с крытой дровницей, стояла неказистая баня с высокой трубой. От бани до дровницы простиралась веревка с выстиранным бельем.

Всю левую сторону участка занимал большой огород и сад плодовых деревьев.

Похлопав широко распахнутыми ярко-синими глазами, Мартин громко присвистнул и оценивающе посмотрел на Себастьяна.

– Да ж, – раздался лукавый голосок, – обширное у вас владеньяце, однако ж.

– У нас еще поля есть, – гордо заявил Себастьян.

– И собственные работники есть? – по-кошачьи сощурил синие глаза Мартин.

– Есть, – ответил Себастьян.

– Зажиточные что ли? – усмехнулся Мартин.

Себастьян виновато улыбнулся, пожимая плечами, и смущенно сказал, что числиться в бригаде отца самым младшим работником, а после устремился на трехступенчатое крыльцо с резными перилами.

За дверью крохотных сеней оказалась просторная кухня, добрую четверть которой занимала печка, возле которой стоял незамысловатый рукомойник, кухонная тумба, а также громоздкий буфет замысловатого вида, под навесными полками стояла деревянная лавка с двумя жестяными ведрами. Впритык к окну стоял длинный стол, с противоположных концов смотрели друг на друга два стула с высокими спинками, а сбоку простиралась узкая лавка.

Стефанида хлопотала с ухватом у печки, неподалеку от нее крутилась Лючия. Заслышав звук отворяемой двери, обе они повернули светлые головы и тотчас же застыли с широко распахнутыми глазами.

– Себастьян… – прошептала Стефанида и возвела серые глаза в Красный угол, – Господь Всемогущий, спасибо тебе…

Размашисто перекрестившись, она бросилась к Себастьяну, и заключив его в крепкие объятия, принялась осыпать поцелуями.

– Сыночек мой!.. – запричитала она дрожащим голосом, – Кровиночка моя ненаглядная!..

Перестав, наконец, лобзать «свою ненаглядную кровиночку», Стефанида принялась громко рыдать. В это время подбежала Лючия, которую теперь Себастьян заключил в крепкие объятия и со словами: «Лючия, как же я по тебе соскучился!» принялся расцеловывать и тискать. Вся эта безумная трогательность была прервана тихим ехидным смехом.

Поспешно отерев слезы радости, Стефанида, повернула голову в сторону двери, и уставилась на нервно дрожащего Мартина, который старательно затыкал себе рот, чтобы не разразиться бурным хохотом.

Заметив на себе удивленный светло-серый взгляд, он резко прекратил свое бурное веселье, разом выпрямился, приобретая вид надменной невозмутимости, а для пущей убедительности лукаво заулыбался, по-кошачьи сощурив пронзительно-синие глаза.

Бросив подозрительный взгляд на Себастьяна, Стефанида опасливо приблизилась к неподвижной черной фигуре.

– Спасибо Вам, господин доктор, – произнесла она тактичным тоном и тотчас же дала волю эмоциям, – храни Вас Господь Всемогущий!.. Спасенье Вы наше!..

На протяжении довольно долгого времени, заключенный в удушающие объятия «господин доктор», проявляя невероятную ловкость в уворачивании от настойчивых поцелуев, узнал, что он, оказывается, является «истинным ангелом Господнем», а также много чего в этом духе.

Стойко выслушав все это, Мартин поспешно заявил, что данный отзыв «надо бы пренепременненько донести до превеликих светил медицин Третьей городской, чтобы они поняли!», и вновь принялся спасаться от новой волны бурных эмоций.

Кое-как отстранив от себя Стефаниду, которая перешла на вторую стадию бурных эмоций, собираясь вот-вот разразиться бурным плачем, Мартин выразительно закатил ярко-синие глаза и, криво усмехнувшись, наградил «высокоэмоциональную женщину» синим оценивающим взглядом, и стремительно вперился по самую душу в испуганные светло-серые глаза. Сделавшись белее полотна Стефанида, громко ахнула, хватаясь за сердце, вызвав ехидную усмешку на восковом лице.

– Достопочтенная и премногоуважаемая госпожа Стефанида, – молвил Мартин, – искренне прошу Вас, оставить эти возмутительные фамильярности, зовите меня просто Мартин. Вам понятно?

Вконец оторопевшая Стефанида кротко кивнула и виновато опустила светлую голову.

– Вот и славненько… – облегченно выдохнул Мартин и продолжил, – Для начала, достопочтенная и премногоуважаемая госпожа Стефанида, я бы хотел с Вами переговорить вот о чем…

Тут он осекся и устремил темно-синий взгляд уже на Себастьяна с Лючией, которые вовсю таращили любопытные изумрудно-зеленые глаза, навострив не менее любопытные уши.

Уперев руки в боки, Мартин сердито застучал мыском туфли, и уже открыл рот, чтобы прочитать курс нравоучений, как вдруг был резко отвлечен пришедшей в себя Стефанидой.

– Конечно, конечно, – дрожащим голосом сказала она, – я внимательно слушаю тебя, Мартин…

Одарив оробевших Себастьяна с Лючией искрящимся темно-синим взором, Мартин взял Стефаниду под локоток и, отведя в сторонку, принялся во всех подробностях рассказывать про то что Себастьян совсем недавно пребывал в «крайне тяжелом состоянии», едва не лишившись жизни. Далее последовал туманный рассказ о загадочной «сплэнектомии», в довершении которого Мартин объявил себя гениальным хирургом и самодовольно заулыбался, кокетливо похлопывая длинными изогнутыми ресницами.

– Кто это? – шепнула Лючия Себастьяну.

– Мой лечащий врач, – ответил тот и приглушенно хихикнул, – цену себе набивает!

– А он кто? – спросила Лючия, не отрывая испуганно-очарованного взгляда от «строгой врачебной интеллигенции».

Себастьян призадумался и вдруг решил проверить находчивость сестренки.

– Сама что ли не видишь? – шепнул он с укором.

Лючия принялась во все глаза таращиться на старательно распинавшуюся «строгую врачебную интеллигенцию», принахмурилась и на секунду приставила к вискам вытянутые указательные пальчики, показывая образ того, чье истинное имя не упоминают. Себастьян вначале опешил, но потом хитро улыбнулся.

– Ну, вот, – молвил он, решив напугать сестренку, – сама прекрасно догадалась!

Однако вместо того, чтобы испугаться Лючия восторженно заулыбалась.

– Он такой красивый, – произнесла она с восхищением, – совсем не такой, как в «Святой книге», и как его описывает Падре Френсис.

Себастьяну совсем не понравился тот полюбовный взгляд, которым теперь таращилась сестренка на «синеглазого черта».

Ревностно посмотрев на все еще распинавшуюся «строгую врачебную интеллигенцию», Себастьян все же решил проявить братское снисхождение, тем более что он был полностью солидарен с последнем утверждением Лючии.

– Ага, красивый, – учтиво кивнул он и язвительно добавил, – к тому же он весьма миролюбивый и очень даже заботливый, правда, чересчур суетливый и визгливый до невозможного, а еще шутки у него какие-то дурацкие…

– С нами жить будет? – с нескрываемой надеждой спросила Лючия.

– Очень на то надеюсь, – ответил Себастьян, – будет отцу помощь. «Они» ведь, сама знаешь, какие услужливые.

– Ну да, – кивнула Лючия, – только Падре Френсис говорит, что вреда от них больше, чем пользы.

– Ну, значит и новое развлечение у отца появится, – заявил Себастьян, – не все же на мне злость вымещать.

– Ты жестокий! – воскликнула Лючия и принялась с нарочитым сочувствием смотреть на «синеглазого черта», который в свою очередь рьяно глагольствовал маме про то, какой же ее «горячо любимый сын Себастьян» все-таки превеликая умничка, а после вручил какой-то листок и принялся зачитывать вслух что-то непонятное, но, по всей видимости, крайне важное.

– А чего нечисть жалеть? – парировал Себастьян, – Это же ведь, хуже скотины!

– Прекрати, дурак! – заверезжала Лючия, – Никакая он не скотина! Он красивый!

В это время тот самый «красивый» метнул в их сторону искрящийся сапфировый взор и, как ни в чем не бывало, продолжил бурно глагольствовать то и дело охающей Стефаниде.

– И миленький… – завороженно добавила Лючия и, тряхнув кудрявой головкой, шепнула на ухо Себастьяну – А чего он маме рассказывает?

– Ничего не рассказывает, – ответил тот, – умничает просто! «Они» ведь недалекого ума, зато поумничать горазды.

Завидев на себе пронзительно-синий искрящийся взгляд, Себастьян резко осекся и невольно вернулся к своей безотказной тактике. Смущенно опустив изумрудно-зеленый взор, он виновато пожал плечами и замер, уже не отвлекаясь на дотошную сестренку, которая, впрочем, быстро последовала его живому примеру.

По-кошачьи сощурившись, Мартин лукаво улыбнулся и поспешил вывести Стефаниду к замершим детям. Себастьян с Лючией краем глаза подглядели, что лицо матери совсем было белым-бело, а дрожащими руками она крепко сжимает какой-то исписанный листок.

– Достопочтенная и премногоуважаемая госпожа Стефанида, – заговорил Мартин нарочито громкой интонацией, – я сердечно заверяю Вас в том, что Ваш горячо любимый сын вполне здоров! Он ведь попал в руки знающего специалиста, и посему нет повода для дальнейшего беспокойства! А то, что написано на листочке всего лишь мелкая формальность, которой все же следует строго придерживаться ближайшие две недельки!

– Хорошо, – безжизненным голосом произнесла Стефанида, машинально положив листок на край кухонной тумбы.

В это время «строгая врачебная интеллигенция» устремила темно-синий взор на недвижимого Себастьяна.

– Тебе понятненько, дружочек? – склонился над Себастьяном Мартин.

Устремив вверх изумрудно-зеленые глаза, Себастьян всепонимающе закивал, смущенно краснея на всякий случай.

Ехидно усмехнувшись, «синеглазый черт» одарил его самодовольным кошачьим прищуром и опустился на корточки перед опешившей Лючией.

– А ты, – раздался поучительный тон лукавого голоска, – запомни, моя маленькая, и всякий раз напоминай братику, что животик он не напрягает, тяжеленькое не поднимает, на сквознячках не пребывает, резких движений не совершает.

Бегать и прыгать дозволяется, но в пределах разумного, договорились?

Задорно подмигнув, Мартин лукаво улыбнулся. Пронзительно-синие глаза блеснули сиреневым переливом, вызвав откровенный восторг у старательно кивающей Лючии.

В это время входная дверь резко отворилась. Завидев хмурого отца, Себастьян дрогнул и испуганно съежился.

– Явился, – пробасил Патрик с пренебрежением, и хотел было что-то добавить, но тут заслышалось тактичное покашливание.

Заметив на себе строгий каре-зеленый взгляд, Мартин прекратил кашлять и, устремив на Патрика ярко-синий взор, премило заулыбался, похлопывая длинными изогнутыми ресницами.

– Патрик, помнишь Мартина? – подала радостный голос Стефанида, – Вот он и вылечил нашего Себастьяна!

Мартин артистично поклонился, но заместо бурных оваций Патрик лишь недовольно хмыкнул.

– Ну да, – принялся сбивчиво затараторить Мартин, – и как обещался в самые кротчайшие сроки! Хотя случай, на самом деле, оказался намного сложнее изначально заявленного! Впрочем, обо всем об том я уже подробнейшим образом поведал Вашей горячо любимой супруге и посему не вижу никакого смысла вторично повторяться, потому что повторение есть ни что иное как…

Тут он завел бурное глагольствование о том самом бессмысленном повторение. Бросив подозрительный взгляд на сиротливо примкнувший к углу печки скудный багаж, Патрик зашагал за прикоридорную шторку, а через некоторое время вернулся, держа в руках большой кошелек.