Электронная библиотека » Альфонсо Синьорини » » онлайн чтение - страница 1

Текст книги "Другая Шанель"


  • Текст добавлен: 13 мая 2014, 00:52


Автор книги: Альфонсо Синьорини


Жанр: Зарубежная публицистика, Публицистика


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 3 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Альфонсо Синьорини
Другая Шанель

ALFONSO SIGNORINI


CHANEL

Una vita dafavola


Перевод с итальянского С. Ю. Рюриковой


© 2009 Arnoldo Mondadori Editore S.p.A., Milano

© Издание на русском языке, перевод на русский язык. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2010

© Оформление. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2013


Очарованию несовершенства

 
La chance, c’est une façon d’être.
La chance, ce n’est pas une petite personne.
La chance, c’est mon âme.
 
Gabrielle Chanel

Пролог

Возвращение

Тонкие колечки голубого дыма летят ввысь, перегоняя друг друга, и медленно тают в воздухе. Сигарета выкурена наполовину. На колечки устремлен неподвижный взгляд женщины лет пятидесяти. Ее волосы собраны в пучок, на лице – умелый макияж. Кажется, она вся во власти мыслей, которые вот-вот обратятся в слова. Но пока она не торопится выпустить их, словно напуганная какой-то невидимой силой. Женщина сидит в неуверенной позе, на самом краешке стула, то и дело посматривая на другую даму, постарше. Та удобно расположилась на диване, держа между пальцами забытую сигарету. Ничто не выдает ее волнения, но она вдруг произносит резко:

– Хватит! Не надо говорить мне то, что вы на самом деле не думаете. Я точно знаю – у меня получится. Все вокруг меня считают, что уже поздно. Даже тебя, Манон, снедает страх. Страх, что все в прошлом. Мне вовсе не нужны слова одобрения. Я в них не нуждаюсь. Судя по всему, один лишь Пьер Вертаймер считает, что поступил правильно!

Та, кого назвали Манон, отвела взгляд от тающего сигаретного дыма, на мгновение ее глаза с жалостью остановились на собеседнице.

– Мадемуазель, – произнесла она едва слышно, – если бы я не верила в вас, меня бы тут не было.

Действие происходит в доме номер 31 по улице Камбон, на втором этаже. Мадемуазель Габриель Шанель, известная всей планете под именем Коко, и мадам Лижур, которую вот уже много лет все называют Манон, говорят о февральском дне 1954 года. Габриель воспроизводит в памяти походку манекенщиц, крой демонстрируемых платьев, цвет и сияние тканей. Особенно четко она видит перед собой образ белокурой Иветт, модели слишком жеманной и, по ее мнению, нагловатой. В тот день Иветт вышла на подиум в пиджаке из джерси, который можно было бы скроить получше, к тому же, черт возьми, сатиновый бант от блузки оказался наполовину спрятан под вырезом.

А Манон кажется, что она слышит гомон толпы. Людей было столько, сколько они не видели с 1939 года. Возвращение великой Коко Шанель стало событием, которое привлекло внимание самой разной публики. Вот они, эти люди, сидят в креслах из золотистого бархата вдоль сверкающего подиума на улице Камбон. Большинство из них – яркие звезды мира моды, мира культуры и искусства. А вот и богатеи, денежные мешки. Снаружи тоже толпа, привлеченная шумным событием. Знаменитые лица и шляпки, ценой в тысячи франков, а рядом – обыкновенные люди, которым никогда не получить входного билета.

Пятое февраля – великий день! Созданный через преодоление, ценой невероятной трудоспособности. Коко Шанель сняла корону в далеком 1939-м, когда над Парижем, скрипя и лязгая, сомкнулись ржавые ставни войны, погрузившие город во мрак. Свет в ателье на улице Камбон погас – впервые в жизни Коко пришлось смириться с тем, что ее будущее предрешено кем-то другим. А ведь она всегда кроила свой завтрашний день, словно очередное платье. Она любила свободу и предпочитала делать только то, что нравится ей самой. Она вся была в этом.

– Пятнадцати лет достаточно, – сказала она самой себе за несколько месяцев до знаменательного февральского дня. – И потом, мне кажется, пора женщинам обрести новую элегантность – комфортную. Наши женщины утратили элегантность.

Теперь ей уже семьдесят один. И она наслаждается результатом своей ссылки, продлившейся пятнадцать лет. За эти годы ей удалось накопить невероятное количество сил и энергии.

– Хотите похоронить меня заживо? – ледяным тоном бросает она Манон.

Верная управляющая всех ее магазинов отвечает взволнованным взглядом. Еще один выстрел, прямо в грудь бедной Манон:

– Что ж, я могу все бросить. Еще раз. Я ведь так уже сделала однажды. Я не боюсь забвения.

Замешательство

Она не просит помощи у своей ассистентки, юной девушки, одетой во все светлое. Она не опирается на предложенную руку, хотя девушка постоянно находится рядом с ней. То и дело приседать, когда за семьдесят, – упражнение, поверьте, непростое. Ноги сгибаются неохотно. Это кажется символичным – жизни никогда не удавалось поставить Габриель на колени. Однако перед своей собственной одеждой ей даже нравится склоняться. Одну булавку она держит губами, вторую – в руке. Эта булавка – словно кисть, призванная нанести последний штрих, возможно, ни для кого не заметный. Коко, великая Коко возится у ног манекенщицы, которая будет демонстрировать одну из ста тридцати моделей, придуманных к возвращению в мир моды. Она приводит в порядок юбку из шелка шантунг. Ее линии бросят вызов послевоенной Франции.

– Стой спокойно, пожалуйста. Лучше скажи: тебе в ней удобно?

Юная Симона, стройная кареглазая девушка из Нормандии, отвечает робким шепотом:

– Конечно, мадемуазель.

– Мне не нужна лесть, девочка. Я хочу знать, какие у тебя ощущения от того, что на тебе надето.

– Мадемуазель, это похоже на одежду, которую носишь дома. Которой доверяешь. Легкая и надежная.

Коко улыбается одними глазами.

– Ты это прочитала в каком-то журнале несколько дней назад, так? Ну, неважно. Если ты действительно так чувствуешь, значит, я достигла цели.

Внезапно, все еще стоя на коленях, она обнимает ноги Симоны, захватывая юбку. Обнимает с силой, а потом опускает руки и смотрит, что произошло. Ей недостаточно видеть крой, линию, цвет. Ей важно знать, что происходит с тканью, как мнется этот китайский шелк. Юбка должна оставаться стильной. Даже в помятом состоянии.

До показа остается совсем немного – каких-то несколько минут, и в жизни Коко начнется новый виток. Помимо голоса Манон, за кулисами слышен голос Люсии Буте, работавшей при Коко в ее золотые годы (после того как в 1939 году мадемуазель выбрала забвение, она открыла свое собственное ателье на улице Руаяль). Люсия взяла на себя труд руководить пятьюдесятью портнихами, нанятыми по случаю.

– Девочки! – говорит она громогласно. – Все готовы? Пора на подиум!

Коко тем временем устраивается в своем пространстве в полумраке. Она садится на ступеньку лестницы, ведущей на второй этаж. Эта лестница отделяет взволнованную публику от тех, кто готовит показ.

Манон окликает хозяйку:

– Мадемуазель, вы идете?

– Нет, продолжайте работать. Я останусь здесь.

Она хочет наблюдать за всем, будучи уверенной, что ее не видит никто.

На подиум выходят манекенщицы в первых туалетах, и Коко на мгновение прикрывает глаза. Этого мгновения ей достаточно, чтобы понять: наступившая в зале тишина – не от восторга, а скорее, от неловкости. По коже пробегает легкая дрожь, которую она не в силах объяснить. Нет-нет, это не страх. Да и униженной она себя совсем не чувствует. Возможно, это просто шелест времени. Вибрация тех пятнадцати лет, что требуют уважения к себе. Пятнадцать лет – это не просто пауза, не просто чуть затянувшийся интервал между двумя нотами. Ее столь долгое отсутствие – это надлом. Сегодняшняя Коко Шанель – это изменившаяся Вселенная. Ей не надо искать равновесия между любовью и свободой. Она без всяких дилемм нашла себя. Несколькими месяцами раньше она связалась со своим старым другом и соратником Пьером Вертаймером, попросив у него поддержки в возвращении. В частности, поддержки финансовой, ведь именно его деньги могли обеспечить шумное второе пришествие. В юности Коко умудрялась в одиночку практиковать командные виды спорта. Она предпочитала совершать ошибки, но не принимать помощь от окружающих. Проигрыш? О нет, проигрыш казался ей невозможным. Теперь она знает, что быть Шанель – это тяжелый труд, а не просто слава.

Публика – сплошь старые друзья, но и они сидят с потерянным видом. В зале повисла ледяная атмосфера катастрофы, и лишь единицы пытаются не замечать этого. Другие сопереживают замешательству, которое – как им, вероятно, кажется, – охватывает в эти мгновения признанную королеву моды. Сегодня у публики каменное сердце. Так будет и завтра. И в последующие дни. Начнутся злобные сплетни, появятся убийственные комментарии в прессе…

Все эти люди, пришедшие на показ, были полны энтузиазма. Теперь же они говорят, что эпоха Коко осталась в далеком прошлом. И лучше ей не начинаться вновь.

Предзнаменование

– И что, по-твоему, не так?

Мегги Ван Зулен пытается привнести хоть немного спокойствия. На ее плечах лежит непростая обязанность – быть услышанной. В элегантно обставленной комнате Мегги стоит рядом с дочерью, Мари-Элен. Та отчаянно рыдает уже несколько минут. Похоже, начался Всемирный потоп, и в Ноевом ковчеге не оказалось места для бедной девушки. Хотя, по правде говоря, самой Мари-Элен разразившаяся драма кажется очень, очень серьезной. Только что ее планы на вечер, которого она так ждала, рассыпались прахом. Она надеялась блеснуть на сегодняшнем балу. Быть дебютанткой – это так ответственно… Самые влиятельные семьи Восточного побережья чуть ли не за год готовятся к дорогостоящему параду мод. Каждая из наследниц уверена: ее платье – лучшее из лучших, в нем она затмит всех…

Но коварная и рациональная Коко в магию не верит. Верит она лишь в себя. Здесь, в этой комнате, устланной красно-голубыми коврами, она присутствует в качестве подруги – правда, подруги знаменитой и опытной, вот почему Мегги не смогла устоять от соблазна использовать ее в роли консультанта.

– Что скажешь, Коко? Взгляни, не чудо ли это платье, что мы купили для Мари-Элен?

Коко меряет платье коротким взглядом. Ее ответ уже готов, но она не торопится выносить вердикт.

Девушка стоит прямо, словно кол проглотила, похожая на какую-нибудь герцогиню с портрета эпохи барокко. Она с нетерпением ждет, что ей снова скажут: «Прелестно, просто прелестно!»

Коко обожает Штаты. Она влюбилась в эту шумную, полную красок страну в первый же свой приезд. Даже фиаско, пережитое лет двадцать назад, не умерило ее чувств. Сэм Голдвин, циничный голливудский магнат, был уверен, что сможет возродить славу американского кино и, главное, продать много входных билетов, если великая Шанель сделает эксклюзивные наряды для знаменитостей. После недолгих колебаний она согласилась. Но хватило нескольких месяцев, чтобы понять: рафинированный европейский стиль ее туалетов с трудом уживается с любовью Голливуда ко всему броскому и яркому. Она поняла, что к такому же заключению пришел и сам мистер Голдвин, разрыв с которым прошел по взаимному согласию и совершенно безболезненно. Но Америка осталась в ее сердце. В 1953 году она на две недели стала гостем Мегги, своей близкой нью-йоркской подруги. Как это ни печально, сейчас ей предстоит сыграть роль безжалостного палача – и когда! Накануне самого главного бала ее дочери…

Будьте уверены, с уст Коко не слетит ни единого слова, даже отдаленно напоминающего медоточивую лесть, к которой так привыкла Мари-Элен, успевшая продемонстрировала свое новое платьице ближайшему окружению. Королева моды ограничивается короткой репликой:

– Оно ужасно. Просто чудовищно!

Эти ее слова послужили детонатором – за ними последовал взрыв отчаяния, юная дебютантка безутешна.

Но грядущий вечер таит в себе не одну неожиданность. Коко и не думает ограничиваться комментарием. Она оглядывается по сторонам и замечает красную шелковую штору с бахромой у себя за спиной.

– Спокойно, – говорит она, с таинственным видом изучая ткань. – Вот что решит все наши проблемы.

Она просит, чтобы штору сняли. Вооружается всевозможными подручными инструментами: ножницами, иголкой, булавками. И создает сказку. То, что получается, гораздо больше, чем просто платье. Теперь на Мари-Элен настоящее произведение искусства, отличающееся тонким вкусом и неподражаемой элегантностью. К тому же ценность ему прибавляет имя великой Шанель.

Бал получился сказочный. Целый вечер за Мари-Элен толпой ходили восхищенные подружки. Им хотелось знать, кто автор этого чуда.

У сказки Мари-Элен будет и продолжение – свадьба. Ее супругом станет Ги де Ротшильд, принц на белом коне.

Коко знала, что такое успех, весь мир был у ее ног. Но этот маленький эпизод всегда наполнял ее гордостью. На американской земле возродилось ее желание вновь стать королевой. Уменьшительно-ласкательное «Коко» никогда ей особо не нравилось.

– Нов роли Габриель мне уже скучно, – решает она.

Реванш

Из ателье на улице Камбон она исчезает поспешно и в полном молчании.

На показе, знаменующем возвращение Коко Шанель, она так и просидела на лестнице, никем не замеченная.

– Пусть смотрят на мои платья, а не на меня, – говорила она в дни, предшествующие грандиозному событию. – И я вовсе не собираюсь отдавать дань моде. У меня другая цель – показать туалеты, которые давно уже ношу в своем сердце. И потом, все эти новинки, о которых говорят тут и там, – я их уже видела раньше. Париж носил их лет тридцать назад.

Но вот показ завершен… Растерянные лица тех, кто покидает зал, говорят о многом.

Люсия Буте возвращается в хаос закулисья, где модели снимают с себя платья и натягивают их на манекены.

– Отлично, девочки, – говорит она с серьезным видом, – если вы понадобитесь, с вами свяжутся.

Обернувшись, Люсия внезапно замечает Коко, застывшую у входа.

– О, мадемуазель… – произносит помощница дрожащим голосом. – Я только что сказала девушкам, что мы скоро свяжемся с ними…

Коко молчит. Ее широко распахнутые глаза все видят и все замечают. Она могла бы разозлиться на бестактность Люсии – за очевидный скепсис, звучавший в ее голосе. Но сейчас ей не до этого. Манекенщиц еще обязательно позовут. Но только она знает, когда и для чего.

Кто сказал, что сегодняшний показ оказался неудачным? Произведения близких друзей Коко – музыканта Стравинского, драматурга Кокто, художника Пикассо – насквозь пронизаны новизной, и найдется немало людей, готовых подвергнуть их остракизму. Но, в отличие от указанных мэтров, небеса наградили Коко невероятной интуицией (и плюс к тому практичностью). Она давно поняла, из каких источников подпитывается гениальность. Все новое – это хорошо забытое старое. Творчески переработанное, привязанное к сегодняшнему дню. Некоторое время назад именно она убрала с дороги Поля Пуаре, одевавшего женщин ярко, но немного безвкусно, в стиле восточных гаремов. Следуя за Пуаре, она окончательно освободила женщин от корсетов и тяжеловесных тканей, создав для них невиданные ранее образы. В своем творчестве она воплощала в жизнь то, что видела много лет назад на крестьянках Курпьера, где провела свое раннее детство. Она переработала рубахи нормандских рыбаков, да много еще чего. Эстетическая революция великой Шанель рождалась из подсказок, подброшенных из прошлого…

На следующий день после показа газеты выстрелили безжалостными комментариями. Коллекцию Коко назвали «жалкой попыткой выбраться из тьмы забвения». Обложка одного из изданий гласила: «Шанель безнадежно устарела».

Вскоре в центре внимания оказалось новое имя – Кристиан Диор. Восходящая звезда работает в стиле модерн, и его модели считают верхом элегантности. После провала Шанель он открыл собственное ателье в Париже, откуда принялся насаждать стиль Belle Epoque.

«Этот человек, которому чуть меньше пятидесяти (он родился в 1905-м), воображает, что познал все тайны высокой моды. Боже, какой же он старый. Старше моих семидесяти одного!» – думает Коко, маленькими глотками попивая горячий чай в своем номере отеля «Ритц». То, чем он занимается, ставит под сомнение то будущее, которое она наметила. Не превратятся ли ее идеи в залежалый товар, в отбросы?..

– Вас спрашивает мсье Кокто, мадемуазель. А до этого заходил еще и мсье Деон, – шепчет Манон, единственная, кому Шанель позволила оставаться рядом.

– Нет, скажи всем, что я отдыхаю. Они идут сюда, чтобы принести соболезнования по поводу окончания моей карьеры. Мило с их стороны, конечно, – только слишком преждевременно.

А в это время в Нью-Йорке, в редакции журнала «Вог» трудятся в поте лица.

– Это будет гвоздь номера? – спрашивает редактор у директора, Беттины Баллар.

– Разумеется. Мне нужна позитивная статья. Как минимум три страницы текста к вот этим фотографиям.

На фото – очаровательная девушка в соломенной шляпке. Это Мари-Элен Арно. Ее руки глубоко спрятаны в карманах, на ней блузка из белого льна, черный бант на юбке, синий пиджак из джерси. В ее образе безошибочно угадывается прикосновение руки Шанель.

Баллар стремится удовлетворить горячечный интерес к француженке, распространившийся по Америке подобно эпидемии. По другую сторону океана возвращение Коко было воспринято совсем по-другому – оно пробудило в американцах страсть. Не только «Бог», но и «Харпер Базар», да практически все глянцевые журналы, посвященные моде, констатировали очевидное: стиль великой Шанель востребован. Об этом свидетельствуют многочисленные витрины американских бутиков и заказы самых богатых клиентов. Противоположная часть земного шара провозгласила свою королеву. Коко может снова надеть корону.

Дни в Курпьере

Нет, это не вой ветра… За окном, как и каждую ночь, тихо шелестит густая бархатная листва. Из коридора доносится скрип. Что это? Двери открылись? А может, это животное кричит в хлеву? В темноте звуки пугают, лучше бы не слышать их совсем…

Темной ночью малышка Габриель лежит в постели и борется со сном. Мама тоже не спит. Ей не хватает воздуха. Девочке хочется встать и обнять ее. Она знает, что мама сидит в кровати, раздавленная очередным приступом астмы. Если зажечь свет, в маминых глазах будет читаться усталость. Ее уже ничто не спасет. Именно поэтому Габриель хочет поскорее стать взрослой… и в то же время она боится этого.

Наконец девочка решается: выныривает из собственной постели и решительно погружается во мрак коридора. Пока она шагает к комнате матери, холод ледяными лапищами хватает ее за босые ноги. Ей нужно увидеть свою бедную мамочку…

Нужно быть рядом с ней… Она должна… Даже если ее появление вызовет гнев или слезы.

– Габриель… – слышит она в дверях. Сначала звук маминого голоса пугает малышку, но потом придает уверенности. Мама хочет сказать еще что-то, но ее сотрясает новый приступ кашля. Астма – вот имя главного врага. Габриель слышала, что это болезнь совсем не похожа на лихорадку, которой она сама заболевает время от времени.

В такие дни мама и тетя обычно стараются избегать вызова врача.

– Завтра-послезавтра все пройдет, – уверенно говорят они.

Но верится в это с трудом. Попробуй поверь, если внутри нее что-то бурлит. В такие минуты девочке кажется, что чудовищная рвота не оставит ее никогда. Но… проходит два дня, и мир снова сияет яркими красками. Немного окрепнув, она уже бегает по полям вместе со старшей сестренкой Жюли.

А вот с болезнями взрослых действительно проблема… Они, эти болезни, похоже, никогда не проходят.

– Как ты себя чувствуешь? – шепчет малышка, как только мать перестает кашлять.

– Не беспокойся, сейчас пройдет.

Евгения Жанна Деволь сама не верит своим словам. Нет, не пройдет… В свои пять лет девчонка многого не понимает. Вскоре кашель сменится печальным колокольным звоном, сопровождающим похоронную процессию…

Габриель хочется прикоснуться к матери, обнять ее, но ее останавливает ледяной взгляд. В хрупком мамином теле поселилась не только астма. Сердце бедной женщины терзает одиночество. Вот уже несколько месяцев они живут в Курпьере, в Оберни, куда папа Альберт привез их, прежде чем исчезнуть в очередной раз. Они гостят у дяди Августина Шардона и его жены Франсуазы. В довольно приличного вида деревенском домике места хватило всем, хоть и с трудом.

Альберт, бродячий торговец, вечно без гроша в кармане, каждый раз уезжал с таким видом, будто ему предстоит сделка, благодаря которой его семья сказочно разбогатеет. В брак с Жанной Деволь он вступил исключительно потому, что она вынашивала под сердцем уже второго ребенка (Жюли родилась незаконной). 19 августа 1883 года на свет появилась Габриель. В ту пору Альберт и Жанна безвыездно жили в Сомюре. (Сомюр прославился тем, что в этом городе Оноре де Бальзак поселил Евгению Гранде, героиню своего шедевра.) Позже у пары были еще дети – Антуанетта, Люсьен и Альфонс. Августин, третий сын Альберта Шанель и Жанны Деволь, умер при рождении.

Состояние здоровья Жанны давно уже оставляло желать лучшего. Но Альберту это было только на руку. Под предлогом «свежего воздуха» он отвез семью в Курпьер, а сам отправился навстречу приключениям.

Сначала это были «маленькие приключения» – в соседних деревнях, а потом география его поездок, как всегда, расширилась.

Габриель лишь изредка удавалось увидеть отца. Память едва хранила заразительный смех, светлые усы и удлиненные на затылке волосы. Однажды, когда они еще жили в Иссуаре, ее сестренка Жюли, услышав за окном шум подъезжающей повозки, радостно закричала:

– Мама! Мама! Папа приехал!

Габриель была слишком мала, чтобы запомнить все в деталях, но кое-что она помнила. Достаточно было взглянуть на маму, чтобы понять, с каким нетерпением Жанна ждала своего беспутного мужа.

Отец звучно и нежно поцеловал дочку в щеку. А потом все забыли о ней. Как же – герой вернулся домой, и его следовало уважить…

Вскоре она заснула, свернувшись калачиком прямо на полу и подложив под голову ручонки. А Жюли просидела с отцом дотемна, пока ее не отправили спать.

Ночью Габриель разбудил настойчиво повторяющийся незнакомый звук. Что-то похожее на шипение, только более насыщенное… Она открыла глаза и вдруг заметила родителей. Они стояли совсем близко друг к другу. Мама, казалось, пыталась отодвинуть от себя папу, который вдавливал ее в стену. Левой рукой он тянул маму за обе руки вверх, а правая пряталась непонятно где. Шипение вдруг стало оглушительным, похожим на стон. Девочка никак не могла понять, откуда исходят звуки. Возможно, стонала мама, шептавшая одновременно «нет». Потом Габриель увидела, как папа правой рукой ухватился за подол маминого черного платья и будто пытался отыскать что-то между ее ног. В те мгновения, когда ему это удавалось, мама отводила взгляд и пыхтела, вся дрожа. Неожиданно мамины попытки освободиться стали активнее.

– Я не хочу, Альберт! Мне нехорошо. И потом, я знаю, у тебя были другие женщины. Ты мне отвратителен. Свинья!

Эта фраза заставила отца ослабить хватку. Он не улыбался, как обычно, лицо его вдруг превратилось в пугающую злую маску. Такого выражения у него Габриель никогда не видела. Она вся взмокла, пот катился с нее градом, заливая глаза. Похоже на дождик, который никак не останавливался.

Альберт предпринял еще одну попытку обнять Жанну, но уже было ясно, что у него ничего не выйдет, что она снова оттолкнет его. Тогда он убрал руки и низко опустил голову. В такой позе он простоял несколько секунд, не произнося ни слова. Жанна продолжала смотреть на него настороженно, будто ждала нападения.

И дождалась. Внезапно Альберт стремительно поднял правую руку и со всего размаха ударил ее. Пощечина была жестокой и обжигающей. Жанна упала бы, если бы не стояла у стены.

Габриель все смотрела и смотрела на родителей, не в силах отвести взгляд. Ей хотелось, чтобы все это оказалось дурным сном, который забудется утром, когда она проснется.

Жанна наклонилась, закрыв лицо руками. Шипение прекратилось. Слышался лишь тихий жалобный плач. А потом отец негромко и отчетливо проговорил:

– Пошла вон, идиотка! Убирайся!

Потом он развернулся и направился к выходу. В дверях он бросил Жанне:

– Приготовь-ка мне постель. И собери провизию в дорогу. Через пару дней я уезжаю.

Чтобы окончательно добить жену, он произнес последнюю фразу:

– Эй! И еду я один, не надейся!

Даже по прошествии многих лет Габриель помнила это сцену. Но она не заставила ее разлюбить отца. Отец, всегда появлявшийся внезапно, как снег на голову, так широко улыбался… Единственное, что Габриель вменяла ему в вину, – это его постоянное отсутствие. Именно с ним она связывала ухудшение маминого здоровья, ее нескончаемые приступы.

Зато ей очень нравилась отцовская повозка, так часто увозившая его прочь. А еще больше ей нравилась лошадка, запряженная в повозку.

– Иди-ка сюда! – говорил отец и, взяв ее на руки, подносил прямо к лошадиной голове. – Ей нравится, когда детки ее гладят. Зови ее Улитка, это я ей такую кличку дал. Вот увидишь, она не обидится.

Дорогими для нее были и воспоминания о тех днях, когда они все вместе тряслись в этой повозке, переезжая на новое место. Детей еле удавалось втиснуть между узлами с добром. Отец обещал им «светлое будущее». Уж что-что, а язык у этого человека был подвешен. Он с легкостью кормил своих близких несбыточными обещаниями:

– Вот увидите, там будет хорошо, просто здорово! Это потрясающее место! Заживем по-королевски!

От кого-то он слышал, что хорошо живется в Бурганёв, потом, что в Эйгюранде, затем – что в Иссуаре, в Курпьере, в Бривля-Гайарде. В сущности, ему было без разницы, где жить. Доставив семью, он оставался с ней максимум два дня, а потом снова пускался в бега. «Работа…» – вот и все его объяснения. Все попытки удержать мужа и отца были в высшей степени бесполезны.

…Взгляд матери останавливает Габриель. Жанне всего двадцать пять, но она чувствует себя вдвое старше. Запасы материнского тепла у Жанны постепенно иссякают, а девочке так хочется почувствовать его. Но нет, ни ей, ни Жюли ничего не достается. Несмотря ни на что, Жанна любит своего мужа-странника, это любовь для нее как наваждение, и только с ним она просыпается к жизни. Детям не достается ничего, кроме раздражения.

– Пожалуйста, не подходите слишком близко. Мамочка плохо себя чувствует, и ей надо побыть одной, – вот что они слышат каждый день.

Уроки детства не проходят даром – так Габриель научилась искусству держать дистанцию. Ей почти незнакомы прикосновения материнских рук. Примерно в пятилетием возрасте она поняла, что роль дочери заключается в том, чтобы ухаживать за матерью и… ждать.

– Тебе что-нибудь нужно? Хочешь, принесу тебе водички, мама?

Страшный звук маминого кашля Габриель предпочла бы вычеркнуть из памяти. Но… не получается. Даже сейчас он преследует ее. А в пять лет она готова была стать верной служанкой для матери, которая не испытывала к своим детям никаких чувств. Евгения Жанна Дюваль, впервые забеременевшая в семнадцать лет, возможно, просто не созрела для роли матери. Габриэль лезла из кожи вон, чтобы подарить Жанне свою любовь, но та не нуждалась в ней. И так было до самой смерти Жанны.

– Возвращайся в постель. Иди спать. Не беспокойся, мне сейчас ничего не нужно.

Габриель поворачивается и уходит. Ей нестерпимо хочется ощутить прикосновение маминой кожи к своей. Она тихонько бредет в свою комнату и ныряет под одеяло. Босые ноги заледенели, но она не чувствует этого. Закутываясь в простыню, она пытается компенсировать нехватку материнского тепла. К горлу подступают рыдания, но она уже научилась сдерживать их.

– Я несчастна. Наверное, мне никогда не стать счастливой. Но клянусь, я не проведу свою жизнь в нытье.


Страницы книги >> 1 2 3 | Следующая
  • 4.6 Оценок: 5

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации