Текст книги "Десять тысяч дверей"

Сэмюэль покопался в повозке и достал укрытую чем-то корзину.

– Это вам. – Выражение его лица ничего не выдавало, но едва заметная складочка возле уголка губ могла быть намеком на улыбку. Его глаза сияли знакомым светом воодушевления. Точно так же он смотрел на меня, когда пересказывал сюжет очередного низкосортного романа и добирался до места, где главный герой в решающий момент врывается и спасает похищенного ребенка. – Возьмите.

Читатель, наверное, уже думает, что эта история в итоге окажется вовсе не о Дверях, но о более личных и в то же время более волшебных вратах, которые открываются между двумя сердцами. Может, так и есть – я убеждена: каждая история может оказаться историей любви, если посмотреть на нее в правильное мгновение, под правильным углом в лучах закатного солнца, – но тогда речи об этом не шло.

Не Сэмюэль стал моим самым близким другом на свете. Им стал зверек, который лежал, сопя и подергивая лапками, в протянутой мне корзине.

Из своих редких прогулок в Шелберн, которые проходили в сопровождении Вильды, я знала: Заппиа проживали в тесной квартирке прямо над своей продуктовой лавкой. Это было многочисленное шумное семейство, при виде которого мистер Локк недовольно фыркал и бормотал что-то про «этих людишек». Охраняла магазин огромная зубастая собака по кличке Белла.

Она, как объяснил Сэмюэль, недавно произвела на свет щенят бронзового окраса. Остальные дети семейства Заппиа теперь распродавали их доверчивым туристам, убеждая их, что это редкая африканская порода для охоты на львов. Но одного щенка Сэмюэль оставил.

– Выбрал для тебя самого лучшего. Видишь, как он на тебя смотрит?

И правда: щенок в корзинке перестал ворочаться и уставился на меня влажными голубоватыми глазами, как будто ожидая от меня божественных откровений.

Я не могла знать, чем станет для меня этот щенок, но, наверное, предчувствовала это, потому что, когда я подняла взгляд на Сэмюэля, у меня защипало глаза.

Я открыла было рот, но Вильда снова издала трескучий горловой звук.

– Ну уж нет, юноша, – объявила она. – Немедленно отнесите это животное туда, откуда оно взялось.

Сэмюэль даже не нахмурился, но складочка возле его губ тут же исчезла. Вильда вырвала корзину у меня из рук – щенок завалился на бок и перекатился, беспомощно перебирая лапками, – и сунула ее Сэмюэлю.

– Уверена, мисс Сколлер оценила вашу щедрость. – С этими словами она повела меня обратно в дом и еще целую вечность читала мне нотации о микробах, о том, что настоящим леди не положено держать больших собак, и о том, как опасно принимать подарки от мужчин низкого социального статуса.

За ужином я попыталась воззвать к мистеру Локку, но безуспешно.

– Полагаю, тебя разжалобила какая-нибудь блохастая бродяга?

– Нет, сэр. Вы помните Беллу, собаку, которую держат Заппиа? Она родила щенков, и…

– Значит, полукровка. Они никуда не годятся, Январри, и потом, я не желаю, чтобы какая-то дворняжка погрызла мне всю таксидермию. – Он помахал вилкой. – Но послушай, что я тебе скажу. Один из моих партнеров в Массачусетсе разводит очень редких такс. Возможно, если ты будешь очень старательно учиться, я соглашусь наградить тебя ранним рождественским подарком. – Он снисходительно улыбнулся мне, подмигнул, заметив поджатые губы Вильды, и я выдавила ответную улыбку.

После ужина я вернулась к переписыванию бухгалтерских книг в угрюмом и раздраженном настроении, со смутным ощущением, будто мне натирают кожу невидимые кандалы. Цифры начали расплываться и преломляться из-за выступивших на глазах слез. Внезапно мне почему-то захотелось вернуть свой давно утерянный карманный дневник. И тот день в поле, когда я написала историю так, что она ожила.

Моя ручка скользнула к полям книги. Я не стала обращать внимания на голос в голове, твердивший, что это нелепо, бессмысленно и невозможно; что слова на бумаге не способны творить волшебство. Я написала: «Жила-была хорошая девочка, которая встретила плохую собаку, и они стали лучшими друзьями».

На этот раз я не почувствовала, что мир беззвучно изменился. Мне лишь показалось, будто вся комната тихо вздохнула. Окно, выходившее на юг, слегка задребезжало. Меня охватила болезненная усталость, тело потяжелело, как будто все мои кости стали свинцовыми. Ручка выпала из моих пальцев. Я сморгнула влагу, затуманившую взгляд, и задержала дыхание.

Но ничего не произошло. Щенок не возник рядом со мной из ниоткуда. И я вернулась к работе.

На следующее утро я проснулась резко и очень рано – ни одна молодая девушка в своем уме не согласится добровольно встать в такой ранний час. Я услышала, как что-то ударилось в окно. Вильда засопела во сне, инстинктивно хмуря брови.

Я кинулась к окну, путаясь в ночной рубашке и простынях. На покрытой инеем лужайке стоял Сэмюэль, на его запрокинутом лице снова играла полуулыбка. В одной руке он сжимал повод своего серого пони, а во второй держал все ту же корзинку с круглым дном.

Я выскочила за дверь и помчалась вниз по черной лестнице, не успев задуматься даже на секунду. Мысли «Вильда с тебя кожу сдерет» и «Боже, ты же в одной ночнушке» пришли мне в голову только после того, как я распахнула дверь черного хода и побежала навстречу Сэмюэлю.

Тот покосился на мои босые ноги, которые холодил иней, а потом перевел взгляд на мое лицо, исполненное отчаянного нетерпения. И во второй раз протянул мне корзину. Я обхватила замерзший сонный комочек и прижала к груди. Щенок тут же уткнулся носом мне под мышку в поисках тепла.

– Спасибо, Сэмюэль, – прошептала я. Сейчас я понимаю, что это была слишком скудная благодарность. Но Сэмюэль, похоже, остался доволен. Он склонил голову, напомнив рыцаря, который добился благосклонности прекрасной дамы, потом взобрался на своего сонного пони и исчез в тумане полей.

Я позволю себе прояснить ситуацию: я не дурочка. Я поняла, что слова, которые я написала на полях, – это не просто чернила на бумаге. Они прикоснулись к миру и внесли в него какие-то невидимые, неясные изменения, которые привели Сэмюэля к моему окну. Но было и более рациональное объяснение: он разглядел тоску в моих глазах и решил послать ко всем чертям эту злую немку с ее запретами. Я предпочла поверить в это объяснение.

И все же, вернувшись в комнату и положив пушистый коричневый комочек в гнездо из подушек, я первым делом отыскала в ящике стола перо. Взяв с полки «Книгу джунглей», я открыла пустую страницу в конце и написала: «С того дня они с собакой стали неразлучны».

Летом тысяча девятьсот девятого года мне было почти пятнадцать, и туман моего подросткового эгоизма постепенно начал рассеиваться. Весной вышла вторая книга «Анны с фермы “Зеленые крыши”» и пятая книга «Страны Оз»; белая курносая женщина по имени Элис успешно завершила поездку на автомобиле через всю страну (мистер Локк назвал сей подвиг «крайне нелепой выходкой»); ходили пересуды об Оттоманской империи, где случился то ли переворот, то ли революция («какая бессмыслица»); а мой отец уже много месяцев находился в Восточной Африке и ни разу не прислал ни одной открытки, только посылку к Рождеству, в которой лежала фигурка слона, вырезанная из пожелтевшей слоновой кости, с буквами МОМБАСА на животе. К ней была приложена записка, в которой он обещал, что приедет домой к дню моего рождения.

Он не приехал. Зато приехала Джейн.

Начиналось лето, и листья на деревьях были еще молодыми и блестящими от росы, а небо синело, будто свежевыкрашенное. Я лежала в саду вместе с Бадом, перечитывая прошлые книги «Страны Оз», чтобы подготовиться к чтению новой. Я уже успела позаниматься французским и латынью, решила все задачки и переписала бухгалтерию для мистера Локка. Теперь, оставшись без Вильды, по вечерам я была предоставлена самой себе.

Думаю, Бад заслуживает более подробного рассказа. Если бы худшие кошмары Вильды могли принять осязаемую форму, они оказались бы очень похожи на желтоглазого щенка с огромными лапами, роскошной бурой шерстью и без малейшего уважения к нянькам. Увидев его у меня в спальне, она закатила истерику и потащила меня в кабинет мистера Локка прямо в ночной рубашке.

– Боже мой, мисс, прекратите эти крики, я даже кофе еще не пил. Так в чем дело? Мне казалось, я вчера вполне ясно выразился. – Мистер Локк обратил на меня свой фирменный ледяной взгляд бледных, как луна, глаз. – Не желаю видеть это животное в своем доме.

Я почувствовала, как моя воля дрожит, поддается и угасает под тяжестью его взгляда. Но потом я подумала о словах, спрятанных на последней странице томика Киплинга: «Они с собакой стали неразлучны». Я покрепче обняла Бада и посмотрела в глаза мистеру Локку, упрямо сжав челюсти.

Прошла секунда, потом еще одна. У меня на шее выступил пот, как будто я поднимала тяжести. Потом мистер Локк рассмеялся.

– Ладно, оставь его, если так уж хочется.

С этого момента мисс Вильда стала постепенно исчезать из нашей жизни, выцветать, как газетный заголовок на солнце. У нее не было шансов против Бада, который рос с пугающей скоростью. Со мной он все так же был ласковым щенком, который засыпал у меня в ногах и пытался забраться на колени даже тогда, когда перестал туда помещаться. Но вот его отношение ко всем остальным представителям человеческого рода становилось просто опасным. За шесть месяцев он с успехом изгнал Вильду из нашей комнаты, заставив ее переселиться к прислуге, а к девятому месяцу большинство обитателей особняка предпочитали не соваться к нам на третий этаж.

В последний раз я видела Вильду, когда она торопливо шла через лужайку, озираясь на окно моей комнаты, – нянька напоминала генерала, бегущего с поля проигранной битвы. Я так крепко обняла Бада, что он взвизгнул, а потом мы весь вечер плескались на озере, охваченные головокружительным чувством свободы.

Теперь я лежала, пристроив голову на его нагретые солнцем ребра, и вдруг до меня донесся хруст и шум двигателя, означавшие, что к дому приближается машина.

Подъездная дорога, ведущая к особняку Локка, представляла собой длинную извилистую аллею из величавых дубов. Мы с Бадом обошли дом и вышли из-за угла как раз в тот момент, когда такси отъехало от входа. К парадной лестнице из красного камня уверенным шагом приближалась странная незнакомка.

В первое мгновение я подумала, что это какая-нибудь африканская королева, которая отправилась с визитом к президенту Тафту, но по ошибке прибыла в особняк Локка. Не сказать, что она выглядела так уж роскошно – бежевый дорожный плащ с ровным рядом блестящих черных пуговиц, один-единственный кожаный саквояж, скандально – или высокомерно – короткие волосы. Скорее, дело было в гордо расправленных плечах или, может, в том, каким взглядом она окинула особняк Локка – без толики восхищения и благоговения.

Она увидела нас и остановилась перед лестницей, видимо, в ожидании. Мы подошли ближе, и я положила руку на ошейник Бада на случай, если ему взбредет в голову безобразничать.

– Ты, наверное, Январри. – Она говорила с ритмичным иностранным акцентом. – Джулиан сказал мне искать девочку с непослушными волосами и злой собакой. – Женщина протянула мне руку, и я пожала ее. Ладонь незнакомки была покрыта мозолями, напоминавшими топографическую карту незнакомой страны.

В этот момент из парадной двери вышел мистер Локк и направился к своему новенькому «Бьюику» десятой модели. Это пришлось очень кстати, поскольку мой рот широко раскрылся от изумления и закрываться, похоже, не собирался. Мистер Локк был уже посередине лестницы, когда наконец заметил нас.

– Январри, сколько раз я тебе говорил сажать это дикое животное на поводок… а это еще кто? – Его представления о вежливости, судя по всему, не касались общения с темнокожими женщинами, которые неожиданно появлялись на его пороге.

– Я мисс Джейн Ириму. Мистер Джулиан Сколлер нанял меня в качестве компаньонки для своей дочери и оплачивает мои услуги из собственных средств в размере пяти долларов в неделю. Он выразил надежду, что вы любезно предоставите мне стол и кров. Полагаю, это письмо ясно объясняет мое положение.

Она протянула грязный потрепанный конверт мистеру Локку. Тот вскрыл его с выражением глубочайшего недоверия на лице. По мере чтения у него вырвалось несколько восклицаний:

– Ради блага его дочери, значит?.. Он сам нанял?..

Наконец он свернул письмо.

– И вы ждете, что я поверю, будто Джулиан выслал няньку для своей дочери с другого континента? Для дочери, которая, смею заметить, почти взрослая?

Лицо мисс Ириму – совершенное, будто высеченное резцом скульптора, – напоминало разглаженный ветрами ландшафт. Казалось, ни улыбка, ни хмурый изгиб бровей не способны потревожить его неподвижность.

– Я попала в непростое положение. Как и сказано в письме, если я не ошибаюсь.

– Благотворительность, стало быть? Джулиан всегда был слишком жалостливым. – Мистер Локк хлопнул перчатками по ладони и недовольно фыркнул. – Ну ладно, мисс Как-вас-там. Я ни в коем случае не желаю вставать между отцом и дочерью. Но будь я проклят, если отдам вам хорошую гостевую комнату. Проводи ее в свою комнату, Январри. Пусть займет кровать, на которой спала Вильда. – С этими словами он удалился, качая головой.

Молчание, установившееся после его прихода, показалось мне скромным и робким, как будто оно хотело бы стать неловким, но не посмело этого сделать под уверенным взглядом мисс Ириму.

– Э-эм. – Я сглотнула. – Познакомьтесь, это Бад. В смысле, Синдбад. Я хотела назвать щенка в честь какого-нибудь великого первооткрывателя, но ни одно из имен ему не подходило. Доктор Ливингстон и мистер Стэнли были очевидным выбором (мистер Локк так восхищался ими, что даже приобрел личный револьвер Стэнли, узконосый «Энфилд», который держал у себя в кабинете, чистил и смазывал каждую неделю), но они напоминали мне о засушенной руке африканского воина, лежащей за стеклом. Магеллан – слишком длинно, Дрейк – слишком скучно, Колумб – неудобно произносить. В итоге я назвала его в честь единственного мореплавателя, в чьих путешествиях мир всякий раз представал все более странным и загадочным.

Джейн посмотрела на пса с опаской.

– Не беспокойтесь, он не кусается, – заверила я ее. Он, конечно, кусался, но не очень часто, и, как мне казалось, люди, которым от него доставалось, были сомнительными личностями и, скорее всего, заслуживали быть укушенными. Мистер Локк считал этот аргумент неубедительным.

– Мисс Ириму… – начала я.

– Можно просто Джейн.

– Мисс Джейн. Можно мне прочитать письмо отца?

Она окинула меня холодным беспристрастным взглядом, как ученый, изучающий новый вид плесени.

– Нет.

– Тогда не могли бы вы сказать, почему он нанял вас? Пожалуйста.

– Джулиан очень любит тебя. Он не хочет, чтобы ты была одна.

У меня на языке вертелось несколько недобрых фраз вроде «Ого, вот это новости», но я сжала зубы и промолчала. Джейн продолжала смотреть на меня все с тем же выражением лица. Наконец она добавила:

– Твой отец также хочет, чтобы тебе ничто не угрожало. Я за этим прослежу.

Я устремила взгляд на зеленые лужайки поместья Локка и безмятежную серость озера Шамплейн.

– Ясно.

Я пыталась придумать, как бы повежливее сказать: «Мой отец повредился рассудком. Вам, наверное, лучше уехать», – когда Бад потянулся к Джейн, обнюхивая ее. На его морде читался вечный вопрос: кусать или не кусать? Он помедлил, а потом боднул ее руку головой, требуя почесать его за ушком.

Собаки, разумеется, намного лучше разбираются в людях, чем сами люди.

– Э-эм. Добро пожаловать в особняк Локка, мисс Джейн. Надеюсь, вам здесь понравится.

Она склонила голову.

– Уверена, так и будет.

Но в первые несколько недель, проведенные в поместье, Джейн ничем не показывала, что ей нравится дом – или хотя бы я.

Каждый день она проводила почти в полном молчании, бродя по комнатам, как запертый в клетке зверь. Джейн смотрела на меня с окаменелым выражением обреченности на лице и время от времени с большим сомнением брала в руки прочитанные мной выпуски журналов «Детективы Стрэнда» и «Кавалиер: еженедельник о захватывающих приключениях!». Она напоминала мне одного из тех греческих героев, что вынуждены бесконечно биться над невыполнимой задачей: пить воду из исчезающей реки или катить камень в гору.

Мои первые попытки завести разговор закончились неудачей. Я задала несколько вежливых вопросов о ее прошлом и получила краткие сухие ответы, которые отбили у меня охоту спрашивать о чем-либо еще. Я узнала, что Джейн родилась в центральной высокогорной части Британской Восточной Африки в тысяча восемьсот семьдесят третьем году. Правда, тогда еще не было никакой Британской Восточной Африки. Еще я выяснила, что она провела шесть лет в церковной миссионерской школе в Найру, где выучила королевский английский, жила за счет королевской казны и молилась Богу, который хранил английскую королеву. Потом она оказалась в «непростой ситуации» и согласилась поработать на моего отца.

– Что ж, – выдавила я с напускным оптимизмом, – по крайней мере, здесь нет такой жары. Ну, как в Африке.

Джейн немного помолчала, уставившись в окно кабинета, откуда виднелась золотисто-зеленая гладь озера.

– Там, где я родилась, по утрам на траве лежал иней, – тихо ответила она, и на этом разговор умер, избавив нас обеих от дальнейших мук.

Кажется, я впервые увидела, как Джейн улыбается, только на празднике, устроенном мистером Локком по случаю ежегодного собрания Общества.

Вечеринка Археологического общества проходила каждый раз практически одинаково, лишь с незначительными изменениями: восемьдесят самых состоятельных приятелей мистера Локка из числа коллекционеров заполняли гостиные первого этажа и сады и громко хохотали, упражняясь в остроумии. Сотни коктейлей превращались в пропахшую эфиром испарину, смешивались с клубами сигаретного дыма, висевшего над головами душным облаком. В конце концов все члены Общества удалялись в курильную комнату, и тогда весь этаж заполняла вонь сигар. Иногда я старалась представить, будто все это празднество – на самом деле большая вечеринка в честь дня моего рождения, потому что между ними обычно было всего несколько дней. Но трудновато притворяться, словно это твой праздник, когда пьяные гости постоянно путают тебя с прислугой и требуют принести им еще шерри или скотча.

В тот год мое праздничное платье представляло собой бесформенное розовое облако из ленточек и кружев. В нем я напоминала сердитое пирожное. К сожалению, у меня есть доказательства: для особого лоска мистер Локк нанял фотографа. На этом снимке у меня весьма напряженный и загнанный вид, а мои волосы так туго приколоты шпильками, что я кажусь лысой. Одной рукой я обнимаю Бада, то ли нуждаясь в опоре, то ли пытаясь удержать своего питомца, чтобы он не кинулся на фотографа. На Рождество мистер Локк вручил моему отцу эту небольшую, вставленную в рамку фотокарточку, вероятно, полагая, что тот будет брать ее с собой в путешествия. Но папа подержал ее в руках, хмурясь, и сказал:

– Ты здесь не похожа на себя. Ты не похожа… на нее. – Видимо, он имел в виду мою мать.

Через несколько месяцев я обнаружила фотографию в ящике стола, перевернутую лицом вниз.

Даже в этом платье, похожем на свадебный торт, даже в сопровождении Бада и Джейн, которые держались по обе стороны от меня, словно мрачные часовые, затеряться на вечеринке было несложно. Большинство присутствующих делились на две группы: одни видели во мне непонятную диковинку, наслушавшись от Локка, что я дочь бурского добытчика алмазов и его готтентотской жены или наследница огромного состояния в Индии; другие – нарядную служанку. Все они не обращали на меня особенного внимания, чему я была рада, особенно потому, что тот самый неприятный рыжеволосый тип, мистер Бартоломью Илвейн, тоже присутствовал на празднике, вечно скользя где-то по периферии толпы. Я прижалась спиной к обоям на стене и на мгновение позволила себе погрузиться в пустую фантазию, в которой Сэмюэль был рядом со мной и нашептывал мне историю о волшебстве и принцессе на балу, обреченной снова превратиться в служанку, едва часы пробьют полночь.

Мистер Локк громко и воодушевленно приветствовал каждого из гостей. В его речи слышался легкий акцент: в молодости он учился где-то в Британии, поэтому, слегка подвыпив, начинал по-британски проглатывать звук «р» и растягивать гласные.

– А, мистер Хавермайер! Рад, что вы смогли приехать, ужасно рад! Вы ведь знакомы с моей воспитанницей Январри, верно? – Он махнул рукой в мою сторону, чуть не расплескав виски из своей любимой нефритовой чаши.

Мистер Хавермайер был высоким, истощенным с виду созданием с такой белой кожей, что у него на запястьях проглядывалась сеточка синих вен, уходивших под дорогие кожаные перчатки: состоятельные мужчины специально носят их напоказ, напоминая всем, что у них есть автомобиль.

Он помахал тростью с золотым набалдашником и ответил, даже не удостоив меня взглядом:

– Разумеется. Из-за всех этих забастовок я не был уверен, что смогу выбраться к вам, но в последний момент, слава богу, привезли новую партию кули.

– Мистер Хавермайер занимается производством сахара, – пояснил мистер Локк. – По полгода проводит на каком-то богом забытом островке в Карибском море.

– О, все не так ужасно. Мне подходит такая жизнь. – Он перевел взгляд на меня и Джейн, и его губы сложились в оскал в форме улыбки. – Присылайте этих двоих ко мне, если они вам наскучат. Теплые тела всегда пригодятся.

Я похолодела и застыла, точно фарфоровая. Не знаю почему – даже при том, что я росла под защитой мистера Локка и его состояния, мне не раз доводилось терпеть подобные выпады в свой адрес. Может, дело было в голодной жадности, которая тлела в голосе Хавермайера, словно спрятанные под землей залежи угля. Или в том, как резко вдохнула Джейн, стоявшая рядом со мной. Или, может быть, юные девочки похожи на верблюдов, и рано или поздно находится та самая соломинка, которая переломит их хребет.

В то мгновение я понимала лишь, что вся дрожу, похолодев, а потом Бад вскочил, как жуткая ожившая горгулья, оскалив зубы. Наверное, у меня была секунда, чтобы схватить его за ошейник, но я не могла заставить себя пошевелиться, и вот уже мистер Хавермайер закричал высоким, исполненным ярости голосом, мистер Локк выругался, а Бад зарычал, терзая зубами ногу Хавермайера. А потом я услышала еще один звук, низкий и переливчатый, настолько неуместный, что я не сразу в него поверила…

Это была Джейн. Она смеялась.

В итоге все закончилось не так уж плохо. После семнадцати швов и четырех рюмок абсента мистера Хавермайера увезли обратно в отель. Бада заперли в моей комнате «до скончания века» – но на самом деле его заточение закончилось уже через три недели, как только мистер Локк уехал по делам в Монреаль. Ну а мне досталась многочасовая лекция о природе гостеприимства, хороших манерах и власти.

– У власти, дорогая моя, есть особый язык. У нее есть своя география, валюта и – прости уж – цвет. Не следует принимать это близко к сердцу и возмущаться: это просто факты, и чем быстрее ты смиришься с ними, тем лучше. – В глазах мистера Локка читалась жалость. Я вышла из его кабинета, чувствуя себя ничтожной и побитой.

На следующий день Джейн исчезла на пару часов и вернулась с подарками: свиным окороком для Бада и свежим выпуском еженедельника «Сокровищница историй» для меня. Она присела в изножье жесткой, узкой кровати, на которой раньше спала Вильда.

Я хотела сказать спасибо, но вместо этого у меня вырвалось:

– С чего вдруг такая доброта?

Она улыбнулась, демонстрируя узкую озорную щелку между передними зубами.

– Потому что ты мне нравишься. И еще я не люблю, когда сильные обижают слабых.

С того дня наша судьба была решена (я люблю представлять, как усталая, умудренная годами Судьба подписывает решение о нашем будущем, убирает в конверт и запечатывает): мы с Джейн Ириму стали, можно сказать, подругами.

Два года мы обитали в укромных уголках особняка Локка: на чердаках, в забытых кладовках и заросших садах. Мы аккуратно обходили высшее общество по самому краю, словно шпионы или мыши, прячась в тени и лишь изредка попадаясь на глаза Локку, его гостям и слугам. Джейн оставалась несколько скрытной, будто застывшей в напряженном ожидании, но теперь я хотя бы чувствовала, что мы сидим в общей клетке.

О будущем я почти не задумывалась, а если такое и случалось, это были смутные детские мечты о грандиозных приключениях в сочетании с детской же уверенностью в том, что все останется неизменным. Какое-то время так и было.

Пока накануне своего семнадцатого дня рождения я не нашла книгу в кожаном переплете, лежавшую в синем сундучке.

– Мисс Сколлер.

Я все еще стояла в Зале фараонов, сжимая в руке книгу в кожаном переплете. Бад успел заскучать, поэтому время от времени вздыхал и фыркал. Невыразительный голос мистера Стерлинга заставил нас обоих вздрогнуть от неожиданности.

– О, я не… Добрый вечер.

Я повернулась к нему, спрятав книгу за спину. У меня не было особых причин прятать от него потрепанный роман, но в этой книге мне виделось нечто живое и волшебное, мистер Стерлинг же был полной противоположностью живости и волшебства в человеческом облике. Он моргнул, перевел взгляд на открытый сундук, стоящий на пьедестале, а потом едва заметно склонил голову набок.

– Мистер Локк просит вас явиться в его кабинет. – Он потянул время, и по его лицу пробежала какая-то тень. Я бы предположила, что это страх, если бы мистер Стерлинг был физически способен выражать хоть какие-то чувства, кроме вежливого внимания. – Немедля.

Я вышла из Зала фараонов вслед за ним. Когти Бада клацали по полу у меня за спиной. Я спрятала «Десять тысяч дверей» под юбку, кожей чувствуя тепло и вес книги. «Словно щит», – подумала я. Странно, что эта мысль показалась мне такой утешительной.

Кабинет мистера Локка, как всегда, пах сигарным дымом, дорогой кожей и крепкими напитками из тех, которые держат в буфете в хрустальных графинах. Сам мистер Локк тоже выглядел как обычно: весь из прямых линий, нестареющий, будто бы он сознательно отвергал этот процесс как пустую трату драгоценного времени. Сколько я себя помнила, у него на висках серебрилась легкая седина, придававшая ему почтенный вид. В отличие от моего отца – в последний его приезд я заметила, что его голова стала почти полностью пепельной.

Когда я вошла, мистер Локк перевел взгляд на меня. Перед ним лежала стопка грязных потертых конвертов. Его глаза были серыми, как могильные камни, и серьезными, как никогда сосредоточенными на мне.

– Оставьте нас, Стерлинг.

Камердинер покинул комнату, дверь закрылась за ним со звонким щелчком. У меня в груди что-то затрепетало, словно крылья птицы.

– Присядь, Январри.

Я села на тот же стул, что и всегда, а Бад не очень успешно забился под него.

– Простите, что привела Бада, сэр, просто Стерлинг сказал, что это срочно, и я не стала заходить к себе в комнату…

– Ничего страшного.

Паническое трепетание в груди усилилось. Бада не пускали в кабинет мистера Локка (а также в машины, поезда и столовые) с того самого праздника по случаю собрания Общества два года назад. При виде него мистер Локк обычно не мог удержаться от лекции о невоспитанных животных и их безответственных владельцах или, в лучшем случае, недовольно фыркал себе под нос.

Теперь мистер Локк подвигал челюстью, как будто хотел разжевать и смягчить то, что собирался произнести.

– Это касается твоего отца.

Я почувствовала, что мне тяжело смотреть на мистера Локка, поэтому уставилась на витрину у него на столе с латунной табличкой: «Револьвер Энфилд, Марк I, 1879».

– Как тебе известно, последние несколько недель он находился на Дальнем Востоке.

Отец сказал, что выйдет из порта Манилы и продолжит путь, перебираясь с острова на остров, пока не достигнет Японии. Он обещал писать как можно чаще. Я уже много недель ничего от него не получала.

Следующее предложение мистер Локк разжевал еще более тщательно.

– Его отчеты из этой экспедиции поступали редко. В смысле реже, чем обычно. Но в последнее время они… совсем прекратились. Последнее письмо пришло в апреле.

Теперь он смотрел на меня внимательно и выжидающе, как будто все это время напевал мелодию, а теперь остановился и рассчитывал, словно я допою ее за него. Как будто я должна заранее знать, что он скажет дальше.

Я продолжала смотреть на револьвер, темный, начищенный, с квадратным дулом. Горячее дыхание Бада касалось моих ног.

– Январри, ты меня слушаешь? От твоего отца нет писем уже почти три месяца. Я получил телеграмму от другого члена экспедиции: никто не видел его и не получал от него вестей. Его лагерь на склоне горы обнаружили брошенным и разоренным.

Птица у меня в груди принялась царапаться и бить крыльями в неописуемом ужасе. Я сидела совершенно неподвижно.

– Январри. Он пропал. Судя по всему… – Мистер Локк коротко и резко вздохнул. – Вполне вероятно, что твой отец мертв.

Я сидела на своем узком матрасе и смотрела, как нежный сливочный свет солнца ползет по моему розово-золотому одеялу. Вата, торчащая из дыр, и выбившиеся нитки образовывали тени и рельеф, напоминая архитектуру какого-то незнакомого города. Бад прижался к моей спине, несмотря на жару, и время от времени издавал тихие грудные звуки, похожие на щенячий скулеж. От него пахло летом и свежескошенной травой.

Сначала я не хотела верить. Я выла, кричала, требовала, чтобы мистер Локк взял свои слова назад или привел доказательства. На моих ладонях остались розовые полумесяцы – следы ногтей, которые я вонзала в кожу, стараясь сдержать свой гнев и не расколотить все стеклянные витрины в кабинете на тысячи блестящих осколков.

Наконец я почувствовала, как тяжелые, как плиты, руки легли мне на плечи, придавливая к земле.

– Довольно, дитя мое. – Я посмотрела в его глаза, бледные и неумолимые, и мое упорство рассыпалось в прах. – Джулиан мертв. Смирись с этим.

И я смирилась. Я повисла на шее у Локка, заливая слезами его рубашку. Его грубоватый голос раздался у меня над ухом:

– Ничего, девочка. У тебя остался я.

Теперь я сидела в своей комнате с опухшим лицом и сухими глазами, готовая вот-вот сорваться в пропасть боли, такую огромную, что не видно дна. Она могла поглотить меня целиком, если бы я только позволила.

Я вспомнила последнюю открытку, которую получила от отца. На ней были изображены берег моря и несколько суровых с виду женщин. Надпись гласила: «РЫБАЧКИ СУГАШИМЫ». Я попыталась представить самого отца, но перед глазами сразу встала картина: вот он уходит от меня, усталый и ссутуленный, и исчезает за дверью – ужасной дверью, из-за которой нет возврата.

«Ты же обещал, что однажды возьмешь меня с собой».