Текст книги "Мама"

Ника никогда не выходила из дома без шапочки. С собой всегда было две-три запасных на всякий случай. В школе сначала ее постоянно спрашивали, почему она в шапочке, но потом привыкли и перестали. Она говорила правду – что носит шапочку, потому что из-за болезни у нее выпадают волосы. Дети просили показать, но она никогда не соглашалась, так как мама запрещала ей.

Ника носила шапочки с трех лет. Она не ощущала их на себе, они стали словно продолжением ее головы. Ее залысины не особо смущала ее, но очень смущала маму, она всегда следила за тем, чтобы никто не мог их увидеть. Если на улице приходилось переодеть шапочку, мама всегда очень торопливо и суетливо загораживала ее всем телом, быстро переодевала ей шапку и поправляла так, чтобы не было видно лысых участков. Ника привыкла, что этого нужно стыдиться и прятать. Сейчас, когда ей было уже 11, Ника управлялась со всеми своими шапочками сама, и у нее не возникало мысли обнажать свою голову прилюдно.

Антон этих шапочек не замечал. От слова совсем. Она носила шапочки, когда они познакомились (им было лет по пять или шесть) и все время после этого. Зимой, осенью и весной шапка была очевидна, летом многие дети ходили в панамках, так что это не вызывало у него никаких вопросов на протяжении первых лет их знакомства. К тому же он был мальчиком, его вообще мало интересовали чьи-то там шапочки, даже если это твой лучший друг Ника. Когда они учились в одном классе, другие дети спрашивали, почему она все время носит шапки, даже в помещении, но его это почему-то совершенно не удивляло. Ну нравятся человеку шапки, и что теперь.

Однажды в апреле, в конце третьего класса Антона и четвертого класса Ники, они вместе шли домой со школы. Стояла первая весенняя жара, солнце припекало что было сил, дул приятный теплый ветер. Это были первые дни, когда мама не встречала Нику из школы, и они с Антоном шли медленно, заглядывая во все углы и подворотни, наступая во все лужи и поднимая все палки, камни, бумажки и прочие сокровища. Антон уже давно ходил из школы один, точнее, чаще всего он ходил с друзьям и одноклассниками, но, с тех пор как Нике тоже позволили ходить домой одной, он стал ждать ее после уроков (у нее обычно было на один урок больше), чтобы пойти вместе.

Им очень нравилось ходить вместе, у них всегда было о чем поговорить, а иногда, наоборот, им хорошо было просто идти молча, щуриться на солнце, подставлять лицо ветру и думать о своем. Так было и в тот апрельский день. Солнце грело жарко, Антон чувствовал, что его голова под шапкой вспотела, и он снял шапку и подставил волосы освежающему ветру. Волосы приятно развевало на ветру, голова быстро остыла.

– Ника, сними шапку, знаешь, как круто! – воскликнул он.

– Мне мама не разрешает, – ответила та привычно.

– Да ладно, никто не видит, мне тоже не разрешает, – засмеялся Антон. – Но сегодня же тепло так. Скоро вообще можно будет без шапок ходить.

– Только не мне, – вздохнула Ника.

Антон удивленно посмотрел на нее. Он впервые в жизни подумал, что и в самом деле никогда не видел подругу без шапки. В его памяти пронеслись вереницы шапочек-панамок-кепок-шляпок, которые он видел за годы знакомства на Нике, но так и не смог вызвать в памяти хотя бы один ее образ без шапки. Не смог вспомнить, какого цвета у нее волосы. Длинные они или короткие? Прямые или вьющиеся?

– А ты почему всегда в шапке? – просто спросил он, словно и не слышал всех этих разговоров одноклассников в прошлом.

– У меня почти волос нет. Я почти лысая, – ответила Ника.

– Почему?

– Не знаю. Из-за болезни какой-то.

Антон пожал плечами.

– Все равно сними, знаешь, как круто ветер в голову дует!

Ника посмотрела на него со смесью недоверия и удивления. Она давно ждала, что он спросит ее про шапочку, про волосы, но он все не спрашивал. И вот теперь, когда он спросил, казалось, ему совершенно все равно, что она лысая. И ей вдруг нестерпимо захотелось снять шапку. Никогда раньше ей так этого не хотелось, она привыкла к этим шапкам, как к продолжению головы, а сейчас ей остро захотелось ощутить дуновение ветра на коже головы, почувствовать его прохладу. Она огляделась – до дома было еще довольно далеко, мама не могла увидеть ее в окно, вокруг никого не было – они шли через гаражи. Тогда она решилась, осторожно сняла шапку и наклонила голову к ветру.

Это было божественно. Легкие струи теплого ветерка ласково гладили ее голую голову, приятно шевелили редкие пряди, она закрыла глаза и наслаждалась этим новым ощущением.

– Ну, что я говорил? – радостно воскликнул Антон. – Правда же круто! А у тебя классная голова, ровная такая. Я слышал, что у лысых всегда видно, какой череп кривой. А у тебя вон, никаких шишек, нормальный такой череп.

Ника посмотрела на него, не зная, что сказать на такой комплимент. Потом она расхохоталась и не могла остановиться до самого дома. Антон тоже хохотал. Так они и шли, захлебываясь смехом, пока не показались их окна. Тогда они снова натянули шапки.

* * *

На столе стояла большая коробка. Антон заглянул внутрь и увидел два десятка коробочек и баночек с разными лекарствами и витаминами.

– Ты все это пьешь? – удивленно спросил он.

– Ну да, – ответила Ника, – штук по 10 в день точно. А то и по 15, на завтрак, обед и ужин, – то ли в шутку, то ли всерьез добавила она.

Антон взял наугад одну коробочку и принялся читать: витамин А, ретинола ацетат, никотиновая кислота (витамин В3), магний В6 форте…

– Зачем так много?

Ника пожала плечами:

– Мама говорит, так надо. У меня же аллергия примерно на все. Есть нельзя ничего, от слова совсем. Вот и питаюсь вот этим. Ладно, пошли. Хотя, погоди, я в ванную на пять минут.

Ника вышла из кухни, а Антон продолжал рассматривать содержимое коробки. Он брал в руки каждую баночку или коробочку, читал, что на ней написано, и клал обратно. Названия были длинными и ничего для него не значили, он забывал их сразу же после прочтения. Но вдруг одна упаковка привлекла его внимание. В прозрачной пластиковой баночке лежал ярко-синий порошок. Его цвет был таким ярким и насыщенным, Антон никогда раньше не видел, чтобы лекарства были такого цвета, словно гуашь.

– Это что такое красивое? – спросил он, поднимая баночку, чтобы показать Нике, которая как раз вернулась и на ходу пыталась затолкать большой альбом в школьный рюкзак.

Та пригляделась и слегка подняла брови в удивлении.

– Не знаю, как это сюда попало, это вообще-то мамин реактив для цианотипии, наверное, она по ошибке его сюда сунула.

– Циано чего? – переспросил Антон, продолжая завороженно разглядывать лазурный порошок.

– Цианотипии. Ну это что-то типа старинного вида фотографии, когда еще не было фотоаппаратов и вот этого всего. Так делали отпечатки растений и других вещей. Мама увлеклась этим какое-то время назад, теперь у нас кругом всякие реактивы. Ну и картины ее, или фотографии, не знаю, как их правильнее называть.

У Антона был такой заинтересованный вид, что Ника, вздохнув, спросила:

– Хочешь посмотреть?

Мальчик закивал, и она повела его в спальню мамы и папы. Там на стенах висело десятка полтора необычного вида картин в рамках. Все они были различных оттенков синего цвета, а на этом синем фоне были изображены силуэты и контуры различных предметов – листьев растений, веток, травинок, перьев бабочек и птиц. Антон медленно шел вдоль стены, внимательно разглядывая каждый рисунок.

– Это все сделала твоя мама? Этой вот цианотипией? Этим синим порошком как-то красят бумагу?

– Ну да, там нужно делать раствор, происходит химическая реакция, картины надо держать на свету несколько часов, потом промывать, я не очень хорошо понимаю, мама сама этим занимается. Это ее хобби. Она говорит, что так она отдыхает от дел, от быта и от моих болезней. Вроде как это ее отдушина. Так она говорит. Все, ладно, пойдем, а то в художку опоздаем.

Дети вышли из спальни, затем обулись, взяли куртки и вышли в подъезд. Закрывая дверь, Ника сказала:

– Кажется, это называется берлинская лазурь. Этот реактив. Красивое название, правда?

* * *

Вечером того дня Антон сидел в своей комнате и не знал, чем ему заняться. На дом не задали ничего сложного, а на всякую ерунду вроде выучить стихотворение даже сил тратить не хотелось. Мама задерживалась на работе, на улице уже были сумерки, Антон валялся в кровати с планшетом. Все игры надоели, он лениво листал страницы соцсетей, когда вдруг вспомнил сегодняшний разговор с Никой. «Ци-а-но-ти-пи-я», – диктуя сам себе по слогам, он ввел слово в поисковую строку. Первая же ссылка привела его на страницу в Википедии, которую он с любопытством прочел. Действительно, оказывается с помощью этого метода ученые позапрошлого столетия делали отпечатки листьев растений, цветов, насекомых и других объектов. Отпечатки получались точные и долговечные, что было весьма ценно в те времена, когда фотографии еще не существовало. Затем Антон набрал «берлинская лазурь», на что поиск выдал ему множество фотографий ярко-синего порошка, такого же цвета, как и тот, что он видел днем дома у Ники. Открыв статью в Вики, он снова принялся читать. Сначала шло много букв про химический состав и формулу вещества, про историю его открытия, эту часть Антон почти полностью пропустил, так как там все равно было ничего не понятно – химия в шестом классе только началась, и все, что он узнал, так это формулу воды – H₂O. Затем пошел раздел о применении берлинской лазури. Понятное дело, что в первую очередь ее использовали как пигмент – красящее вещество в составе различных красок, но дальше говорилось, что она также использовалась как очищающее вещество для загрязненных почв, как ветеринарный препарат и что-то еще, о чем Антон не успел дочитать, потому что услышал, как поворачивается ключ в замке. Он отложил планшет и пошел встречать маму.

– Привет, как дела? – спросила мама, заходя в дом и снимая сапоги.

– Нормально, – протянул Антон, беря у нее сумку и неся ее в кухню. – А у тебя?

– Да тоже неплохо. Работы много, коллега заболела, пришлось доделывать ее документы, вот задержалась. Ты поел?

– Ага. Разогрел суп. Там еще тебе осталось.

– Хорошо, сейчас переоденусь и поем. Погреешь мне?

– Ага, – Антон достал кастрюлю из холодильника. – Мам! Купи мне набор для цианотипии!

– Циано чего? – мама заглянула на кухню, одна рука все еще в свитере.

– Цианотипии. Ну это такой старый способ фотографии. Такие классные изображения получаются. Цветов там, растений, букашек всяких.

– Ладно, покажешь попозже, – мама пошла в свою спальню заканчивать переодеваться.

После ужина они вместе сели выбирать наборы для цианотипии в интернет-магазине. Оказалось, что это очень популярная штука.

– Надеюсь, ты и правда собираешься этим заниматься, а не от нечего делать тут меня гоняешь, – сказала мама, добавляя в корзину три разных набора и нажимая кнопку «оплатить».

– Буду, конечно, – заверил ее Антон, – спасибо, мам!

Чуть позже тем вечером, уже лежа в кровати, он написал Нике: «Я заказал себе цианотипию. В подарок на др жди отпечаток таракана)))». «Дурак))», – пришло ему в ответ.

* * *

Лина мечтала уехать поскорее из дома лет с двенадцати, а может быть, и с десяти. Жить с матерью было невыносимо, ее перепады настроения, вечное недовольство, тяжелая рука и постоянные крики сделали сестер запуганными, вздрагивающими от каждого шороха. С приходом матери домой они превращались в двух нервных мышей, которые сидели тихо, стараясь предугадывать все желания матери, а в остальное время – не попадаться ей на глаза.

Лина была старшей, и она понимала, что сможет уехать из дома раньше – как только закончит девятый класс (о десятом и одиннадцатом она даже и не мечтала, так как понимала, что терпеть лишние два года просто не в силах). Ей было немного жаль оставлять сестру один на один с матерью, но она убеждала себя, что больше пользы принесет сестре, если сможет хоть немного встать на ноги в городе, пока та заканчивает школу, а потом забрать ее к себе. Четкого плана, как она будет вставать на ноги, у Лины не было, но ей казалось, что все наверняка станет хорошо, как только она вырвется из опостылевшего дома.

У Лины было несколько подруг, которыми, впрочем, она не слишком дорожила. Парни особого внимания на нее не обращали. Время от времени она влюблялась в какого-нибудь старшеклассника, но никогда не пыталась даже привлечь его внимание или как-нибудь выразить свои чувства. Она была уверена, что недостойна ничьего внимания. Что она тупая, страшная и никчемная. В этом годами убеждала ее мать. Поэтому единственной ее мечтой и единственным устремлением было окончить школу и поступить в какой-нибудь техникум в городе.

Выбор ее пал на аграрный колледж, так как на вступительных нужно было сдавать химию, а она неплохо в ней разбиралась, даже сдавала по ней выпускной экзамен. Поэтому она поехала и подала документы на отделение ветеринарного дела, за что была высмеяна матерью, которая говорила, что ни на что большее Лина и не годится, кроме как лечить чирий у коров. Лина старалась не обращать внимания и с нетерпением ждала конца августа, когда должны были вывесить списки зачисленных, а также начать распределение в общежитие.

Два месяца лета тянулись бесконечно долго. Сестра страдала и жаловалась, что теперь остается с матерью одна, мать всячески старалась поддеть насчет будущей профессии и загружала работой больше обычного. Несмотря на это, однако, Лина видела, что матери страшно отпускать ее. Она видела, какая тревога была у нее в глазах, когда Лина собирала чемоданы, складывала туда свои осенние и сразу зимние вещи, книги, тетради.

– Зачем все сразу берешь? – спрашивала мать, – на выходные же будешь приезжать, там и возьмешь. Зачем тебе пальто сразу?

Лина ничего не отвечала. У нее не было уже сил притворяться, что она может выносить мать. Хотя что-то вроде жалости начало просыпаться в ее душе тем больше, чем ближе был конец лета. Когда в последний понедельник августа она в очередной раз поехала в колледж, чтобы увидеть списки зачисленных, она даже на секунду подумала, что, может, было бы лучше, если бы она не поступила. Но ее фамилия оказалась в списках. Она сходила в общежитие, встретилась с комендантом, получила ключи от комнаты и наставление приезжать с вещами не раньше 1 сентября, так как в комнатах еще ремонт и травят тараканов. Ей хотелось взглянуть на комнату, но комендантша не пустила и буквально вытолкала ее, велев возвращаться через неделю. «Вот там заедешь и рассматривай все на здоровье», – заявила она, захлопывая дверь за Линой и еще несколькими студентками.

31 августа Лина окончательно собрала свои два чемодана. Осмотрела пустые полки в их общем с сестрой шкафу. Ей стало страшно и одиноко уже заранее. Показалось вдруг, что зря она уезжает из своего такого привычного и родного дома. Что неизвестно, что ее ждет там в городе. Что мать, хоть и злая и грубая, но все же своя и родная. Что спать без сестры будет как-то не по себе. Ей как никогда захотелось поговорить с матерью. Может, даже обняться, чего они не делали практически никогда. Но мать весь день притворялась очень занятой и даже не смотрела на Лину. Тогда Лина и Ната улеглись в свою кровать (они спали на одном продавленном диване, вместо одной из ножек которого были подложены несколько книг) и стали шепотом мечтать, как однажды они вдвоем будут жить в городе и как у них все будет прекрасно. Как у них будет хорошая работа, много денег, любящие мужья и красивые дети. Они тихонько смеялись, представляя, какими они станут взрослыми тетками, и делались серьезными, когда обещали друг другу никогда не орать и не бить своих детей. Незаметно за этими разговорами они уснули.

Мать заглянула к ним в комнату уже совсем поздно, в первом часу ночи. Девочки спали, обнявшись, как они часто это делали. Мать постояла в дверном проеме, глядя на них. Сложно было прочесть выражение ее глаз. В них были тоска и сожаление, но в то же время и стальная решимость, и недобрый блеск. На секунду она заколебалась и, казалось, что сейчас она зайдет в комнату, но потом она вздохнула, резко развернулась и тихо вышла, прикрыв за собой дверь.

Химия в колледже оказалась ужасно сложной. Гораздо сложнее, чем в школе. Лина даже не ожидала, что будет настолько тяжело разбираться во всех этих формулах. Но еще сложнее были медицинские дисциплины – хирургия, онкология, ортопедия, поскольку нужно было препарировать лягушек, мышей, вырезать опухоли из мертвых собак. Полгруппы рвало, Лина держалась, но к горлу, конечно, каждый раз подкатывал комок. Она даже перестала завтракать в те дни, когда по утрам была хирургия. Зато ей нравилась фармацевтика и токсикология. Было что-то завораживающее в этих названиях лекарств и препаратов, каким-то волшебством веяло от того, как загадочно они могут действовать на живые организмы. Большинство одногруппников фармацевтику ненавидели, но у Лины это был практически любимый предмет.

Особых друзей в техникуме Лине завести также не удалось, хотя она и сдружилась с тихим и незаметным одногруппником Стасом. Стас мало говорил, хорошо учился и вообще был ботаником. «Тебе на растениеводство надо было идти», – шутила Лина, но Стас не смеялся. Впрочем, он, кажется, был в Лину влюблен, но точно этого нельзя было сказать, так как он не делал никаких решительных движений в сторону сближения. Они сидели за одной партой почти на всех занятиях, вместе шли после учебы (Стас жил с родителями в доме неподалеку от общежития), вместе делали домашку и готовились к зачетам в библиотеке, вместе ели макароны с винегретом в столовой техникума.

Стас хорошо разбирался в химии. Все эти трехэтажные формулы, которые для Лины были темным лесом, в его голове прекрасно раскладывались на полочки, и он словно мог взять любую из них в руки и рассмотреть детально со всех сторон. Он помогал Лине готовиться к зачетам, часами терпеливо объяснял ей, чем коагуляция отличается от адсорбции и как легко запомнить формулу какой-нибудь аминокислоты. Лина порой вообще не понимала, что Стас делает в аграрном колледже, когда ему прямая дорога на химфак, где он запросто может стать профессором за какие-нибудь лет восемь. Стас отвечал, что с детства грезил лечением животных, а изучать химию ему просто интересно, и он не исключает, что когда-нибудь потом и на химфак поступит тоже.

Лине нравился Стас, но никаких романтических чувств она к нему не испытывала, хотя и искала их тщательно где-то в глубинах своей души, когда лежала бессонными ночами накануне зачетов и экзаменов в темноте своей комнаты и глядела в потолок, по которому шустро семенили тараканы, которых не брала никакая отрава. Ей казалось, что было бы здорово влюбиться в Стаса, так как он, судя по всему, был все же в нее влюблен, но слишком застенчив, чтобы в этом признаться. Если бы она сделала первый шаг, он, наверняка, был бы просто счастлив. Но Лина не могла влюбиться в Стаса, а начинать отношения без любви как-то не хотелось.

Родители Стаса оба работали химиками в институте минералогии и надеялись, что сын не пойдет по их стопам, а сделается каким-нибудь успешным предпринимателем. Но Стас был серьезно увлечен наукой. Однажды, зимой второго курса, когда он был в гостях у Лины в общежитии (вообще, водить гостей в комнаты строго запрещалось комендантшей, но внешний вид Стаса – этакого одуванчика в очках – вызывал абсолютное доверие, и ему разрешалось приходить днем, при условии, что он будет уходить до 6 часов), он спросил ее, как она живет с таким количеством тараканов, они же буквально сыпались с потолка. Стас не был брезглив, но, когда таракан шлепнулся прямо в его кружку с чаем, это, по его словам, был перебор даже для общаги. Лина ответила, что общажных тараканов не берет никакая отрава, что они с соседками перепробовали буквально все – от дорогих «Рейда» и «Раптора» до советского «Дихлофоса». Стас задумался, а в следующий раз принес небольшую бутылочку с коричневатой жидкостью и сказал, что эта вещь точно уничтожит всех тараканов раз и навсегда, только советовал после обработки комнаты хотя бы пару дней в ней не жить, чтобы не самоуничтожиться вместе с тараканами.

Следующие две ночи Лина провела у Стаса (между ними ничего не было), а когда вернулась, обнаружила, что тараканы действительно пропали. По совету Стаса она тщательно вымыла всю комнату, чтобы убрать трупы и остатки яда. Тараканы не вернулись ни через неделю, ни через месяц, и, хотя и продолжали радостно обитать у соседей, в их комнату больше никогда не заглядывали. Лина спросила Стаса, что за ядерную смесь он приносил. «Раствор Клеричи, – ответил он, – у родителей на работе взял. Вообще его используют для измерения плотности минералов, но в нем содержится таллий, а из таллия раньше делали отраву от крыс и муравьев. Потом ее запретили, так как она ядовитая и для людей, но зато эффективность у нее – сама видишь».

На всякий случай Лина еще раз перемыла комнату с содой и мылом, но потом забыла об этом и стала наслаждаться спокойным ночным сном без топота тараканьих лап по одеялу.

Шла весна 1998 года. Лина училась на втором курсе, получала мизерную стипендию, которой, конечно, не хватало даже чтобы сводить концы с концами. Всю весну они с соседками по комнате болели то гриппом, то каким-то кишечным расстройством, у Лины болели суставы, постоянно хотелось спать, она всерьез опасалась, что не сможет сдать очередную сессию из-за того, что ей все время хотелось лежать в постели. Врач студенческой поликлиники, усталая женщина с потухшим взглядом, прописала ей витамины и велела побольше гулять. Каким-то чудом сессию она все же сдала. Летние каникулы она провела дома с сестрой и матерью.

В августе грянул кризис, а в начале третьего курса перестали платить стипендию. Мать посылала ей деньги – и каждый раз отвратительное чувство ледяной рукой сжимало все ее внутренности, но отказаться от денег она не могла – тогда бы ее просто выселили из общежития. Скрепя сердце, она получала денежные переводы в ближайшем почтовом отделении, покупала макароны и картошку, платила за комнату, после этого у нее не оставалось практически ничего.

Она пыталась устроиться на подработку, но совмещать учебу на дневном отделении и работу никак не получалось.

Лина переписывалась с сестрой, та рассказывала ей, что после кризиса мать стала еще злее, что она каждый день ругает Лину за глаза на чем свет стоит, говорит, что та тянет из нее деньги и совсем не помогает, что, наверное, она вообще там даже и не учится, а гуляет направо и налево. Лина скрежетала зубами от бессильной злости и считала месяцы, недели и дни до того, как она наконец закончит колледж, устроится на работу и сможет не брать больше у матери денег.

На новый год Лина не поехала домой, а праздновала его со Стасом и его родителями, которые, похоже, считали ее его девушкой, но были слишком тактичны, чтобы что-то спрашивать.

На январских каникулах мать Лины без предупреждения заявилась в общежитие и устроила там страшный скандал. К счастью, большинство студентов уехали домой на праздники, и свидетелей отвратительной сцены было не слишком много. Впрочем, это мало утешило Лину, потому что мать орала так, что слышно было на всех этажах. Она называла ее проституткой, неблагодарной, тунеядкой и другими отвратительными словами, а Лина молчала, сжавшись в комок, не зная, что ей и делать и куда провалиться. В конце концов, она просто выбежала из комнаты и, как была, в халате и тапочках, прибежала по морозу к Стасу и просидела у него несколько часов, пока он носил ей чай и укрывал пледом.

Когда Лина вернулась в общежитие, матери уже не было. Лина поняла, что больше ни одной минуты в своей жизни она не хочет иметь ничего общего с ней и что больше не возьмет у нее ни рубля, даже если это значит, что ей придется жить на улице или правда стать проституткой.

Она устроилась продавщицей в ночной ларек недалеко от общежития. С 9 вечера до 7 утра она продавала пиво и сигареты местным алкоголикам, а к 8 утра плелась на учебу с черными кругами под глазами. Было сложно концентрироваться, иногда она засыпала прямо на занятиях, но мысль о том, что благодаря этой работе она может больше не просить денег у матери и сама платить за общежитие, поддерживала в ней решимость. К счастью, это продлилось недолго – в феврале у нее началась преддипломная практика и ей удалось устроиться в ветеринарную клинику, где ее старания быстро оценили и предложили подрабатывать там же санитаркой. Денег платили чуть меньше, чем в ларьке, но все равно хватало на комнату и работать приходилось только днем – после учебы и до вечера.

Лина сама не заметила, как жизнь начала становиться нормальной. Она защитила диплом, ее взяли помощником ветеринара в ту же ветклинику, пообещав после испытательного срока сделать вторым ветеринаром. Зарплаты хватало на то, чтобы снять комнату в коммуналке, и еще оставалось на жизнь. Сестра закончила школу, и Лина предложила ей переехать жить к ней, но та почему-то отказалась. Мать снимала ей комнату, сестра поступила учиться в институт.

Лина с матерью не виделась и не разговаривала. Даже не сказала ей свой адрес. С одной стороны, она испытывала чувство вины и чувствовала себя предательницей, с другой стороны ею овладело такое чувство легкости и свободы, которое с каждым днем все росло – чем дольше она не общалась с матерью, тем лучше себя чувствовала. Иногда, правда, обычно по вечерам, на нее вдруг нападало такое гнетущее, черное ощущение одиночества, беспомощности, никчемности, полной безрадостности и бессмысленности существования, что ей хотелось выйти из окна. Она ложилась в кровать, накрывалась одеялом с головой, вдавливала лицо в подушку и лежала так, пока не начинала задыхаться.

Друзей у нее так и не завелось, впрочем, она продолжала поддерживать связь со Стасом, который устроился работать в какую-то лабораторию и параллельно – учиться на химфак.

Со временем ее действительно сделали вторым ветеринаром в клинике, она работала 4 дня в неделю, остальные дни смотрела кино и сериалы или ходила гулять в ближайший парк. Можно было устроиться на еще одну работу, снять квартиру получше, но ее и так все устраивало.

Так прошло два года. В ночь миллениума она пошла на корпоратив в клуб и там познакомилась с Алексом. Все завертелось очень быстро, и спустя год они уже поженились. Лине было 22, Алексу 24, он работал торговым представителем в какой-то крупной компании, которая занималась поставкой удобрений и сельскохозяйственных кормов, хорошо зарабатывал, имел машину и свою квартиру.

Лина не то чтобы по-настоящему влюбилась, но в Алексе было что-то очень надежное, спокойное, уверенное, что она держалась за него обеими руками. Со временем семейная жизнь стала размеренной, Алекс много работал, Лина продолжала ходить в клинику четыре дня в неделю, а в остальные дни создавала уют дома. Муж, правда, любил проводить выходные активно – катался на лыжах, велосипедах, мотоциклах, ходил в походы с друзьями. Лине все это было не интересно, иногда ей очень хотелось, чтобы муж остался дома и провел выходные с ней, но он только улыбался, целовал ее в лоб и говорил, что в следующие – обязательно. Следующие, конечно, так и не наступали.

Лине очень хотелось завести ребенка. Алекс был не против, но прошло уже семь лет их брака, а забеременеть так и не получалось. Лина обошла всех врачей, заставила сходить Алекса, но никаких причин найти не удалось. Оставалось только ждать. Муж тем временем все больше отдалялся от нее, или так ей сказалось. Иногда он брал дополнительные выходные и уезжал в какие-то велопоходы сразу на неделю, иногда задерживался на работе до позднего вечера. Лине все более невыносимо было оставаться так долго одной.

Однажды Алекс вернулся домой около 10 вечера, как обычно, открыл дверь ключом, сбросил куртку, ботинки, прошел в ванну, по пути начав рассказывать Лине что-то, затем его рассказ на минуту потонул в шуме льющейся из крана воды и продолжился, как ни в чем не бывало, когда Алекс вышел из ванны, на ходу вытирая руки. У него была такая привычка, это раздражало Лину – не слишком сильно, чтобы говорить ему об этом, впрочем – он совершенно не думал, слышит она его или нет, просто говорил и все. Она могла в это время быть в туалете или мыть посуду, а он рассказывал что-то и потом удивлялся, если она переспрашивала.

Вот и в этот раз он уже несколько минут рассказывал какую-то историю о коллеге и перепутанных удобрениях, как вдруг понял, что жены нигде не видно. Обычно она всегда выходила его встречать. Он заглянул на кухню, в туалет, в зал, после чего, наконец, пошел в спальню. Она лежала в кровати с закрытыми глазами. Лицо у нее было чрезвычайно бледным, влажные волосы разметались по подушке, на тумбочке у кровати стояли какие-то пузырьки с лекарствами. Алекс подбежал поближе.

– Лина, что случилось? Ты заболела? Как себя чувствуешь? – спрашивал он снова и снова, но она лишь мотала головой, что-то мычала, словно в бреду, и не открывала глаз.

– Тебе плохо? Что у тебя болит? – Алекс стал по очереди брать в руки пузырьки и читать названия. Впрочем, их названия ему ничего не сказали. Он снова повернулся к жене.

– Лина! Лина, ответь мне! – он пощупал рукой лоб жены, он не был горячим, но она по-прежнему не отвечала и не открывала глаз. Подумав с минуту, он бросился к телефону и вызвал скорую.

Фельдшер, молодая девушка, худая, уставшая, с бесконечной тоской в глазах осмотрела Лину. К тому моменту она немного пришла в себя, но все еще была очень слаба, не могла встать и полулежала-полусидела в кровати, тяжело дыша. Она с трудом отвечала на вопросы врача, из этой обрывочной информации Алексу удалось понять, что Лина внезапно почувствовала себя плохо еще днем, легла в постель, приняла какое-то лекарство, потом уснула и проспала до вечера.

Врач померила ей давление и сахар с помощью глюкометра, и то, и другое оказалось слишком низким.

– У вас сахарный диабет? – спросила врач.

– Нет, – Лина покачала головой, – вроде бы нет.

– У кого-то из близких родственников был диагностирован диабет? У родителей, братьев, сестер?

– Тоже нет…

– Нужно поехать в стационар, сахар низкий, давление тоже, возможно, вы потеряли сознание, а не уснули, необходимо обследоваться, установить причину.

– Нет, нет… – Лина стала отказываться. Я не хочу ехать в больницу, я, наверное, просто устала. Я полежу, и все пройдет.

– От простой усталости такого не бывает. Такой низкий сахар бывает обычно у диабетиков, но у вас, вы говорите, диабета нет. Так что нужно обследоваться.

– Наверняка, ничего страшного, – Лина посмотрела на мужа с сомнением.