Текст книги "Мама"

* * *

Ровно через 20 минут прозвенел будильник, и Антон направился к балкону, но в это время зазвенел дверной звонок, и он пошел открывать. Пришла мама.

– Ты поел? Посуду помыл? Уроки сделал? – вопросы сыпались, как из рога изобилия. Антон кивал и неопределенно мычал в ответ на каждый из них, пытаясь уловить возможность сменить поскорее тему.

– Как на работе? Опять за всех одна работаешь? – спросил он, беря у мамы пакеты и неся их в кухню.

– Да нет, сегодня все вышли, наконец-то, – мама пошла в ванную мыть руки.

Антон разобрал пакеты, поставил в холодильник молоко, кефир, яйца, переложил хлеб из магазинных пакетов в хлебницу.

– А ты вкусного ничего не купила? – крикнул он, оглядывая оставшиеся пакеты.

– Там чипсы в одном пакете, посмотри, – крикнула в ответ мама из спальни.

Антон быстро нашел чипсы, вскрыл пачку, сел на высокую табуретку за столом и принялся самозабвенно хрустеть.

– Ты хоть что-нибудь нормальное поел? – спросила мама, заходя в кухню. На ней уже была домашняя футболка и штаны, на ходу она собирала волосы в хвост, – сидишь дома целый день, хоть бы погулять сходил, там солнце такое…

Мама не успела закончить, потому что на этих ее словах Антон вскочил и ринулся на балкон.

– Ну вообще я имела в виду погулять на улице, а не на балконе, – сказала она, удивленно подняв бровь.

Антон вернулся с балкона, держа в руках рамку.

– Что это там у тебя? – мама заглянула ему через плечо.

– Цианотипия! – гордо ответил Антон, не отводя глаз от картины в рамке. Он был просто поражен – бумага из светло-зеленой стала насыщенного темного синего цвета! Точно так же, как и на картинах мамы Ники.

– Кажется, получилось, мам! Я думал, не получится, все было такое желто-зеленое сначала, и было непонятно, откуда там вообще синему взяться, а теперь смотри, смотри, как на солнце посинело. Даже, пожалуй, слишком, но это не страшно, можно промыть, и станет светлее.

Антон аккуратно снял стекло и убрал негативы с листа бумаги. На их месте остались светлые пятна, а точнее, подробнейшие, максимально детальные изображения листьев, пера, крыла бабочки и всего остального. Это действительно выглядело, как фотография.

– Здорово получилось, – мама тоже рассматривала изображение.

Антон еще несколько минут завороженно глядел на картину, затем побежал в ванную.

– Я промывать! – крикнул он на ходу.

– Давай, – отозвалась мама и тоже пошла к раковине с куриной грудкой в руках.

Спустя десять минут Антон снова появился в кухне, сияя, как золотая медаль. В руках он гордо нес мокрый лист с цианотипией.

– Вот, смотри! – он показал маме фото-композицию белого цвета на ярко-синем фоне. Каждая прожилка листа, каждый узор крыла бабочки были в точности повторены.

– Ну надо же, с первого раза у тебя получилось, молодец! – мама внимательно разглядела картину. – Теперь его надо высушить, да?

– Ага. Пойду повешу на сушилку у тебя в комнате, ладно?

– Хорошо, повесь. Сейчас суп сварю, иди уроки доделывай, наверняка, половину сделал.

Спустя час Антон сидел за столом с мамой, ужинал и любовался на цианотипию, вставленную в рамку и повешенную на стену кухни.

– Красиво вышло, – сказала мама, проследив взгляд сына.

– Ты бы видела, сколько их у мамы Ники. Тоже красивые очень, и такие необычные, некоторые даже непонятно, из чего сделаны.

– Ну, если увлечешься, тоже можешь все стены завешать, – засмеялась мама.

– Я вот только так и не понял, зачем в наборе два порошка, которые надо каждый отдельно растворять, а потом смешивать. Почему нельзя было сразу эту берлинскую лазурь положить, как у мамы Ники? Я у нее видел, у нее прямо в баночке такой ярко-синий порошок, Ника сказала, что это берлинская лазурь для цианотипии. Почему в моих наборах такой нет?

Мама только пожала плечами. В химии она не разбиралась.

– Спасибо, мам, очень вкусно, – Антон встал из-за стола.

– Как там твои уроки? Мне надо проверить?

– Не, там ничего сложного, я все давно сделал. Я пойду еще почитаю про цианотипию, ага? – с этими словами он пошел в свою комнату.

После тщательного изучения интернетов, он пришел к выводу, что можно попробовать заказать берлинскую лазурь отдельно. Она продавалась как красящий пигмент в разных интернет-магазинах хозяйственных товаров, товаров для ремонта и товаров для художников. Ее можно было купить в виде готовой краски, а можно – в виде порошка, именно такого, какой Антон видел дома у Ники. Стоила она не слишком дорого, но самым удивительным было то, что берлинскую лазурь продавали еще и как лекарство – средство от радиации и отравления тяжелыми металлами. Это показалось Антону таким захватывающим, что он, забыв про цианотипию, принялся читать о противоядных свойствах берлинской лазури. Одна за другой ему попадались истории ужасных отравлений, больше всего ему запомнилась та, в которой какая-то женщина в СССР, работавшая в школьной столовой, отравила несколько детей и учителей раствором Клеричи – каким-то специальным составом, используемым геологами – этот раствор содержит в себе тяжелый металл таллий, который вызывает отравление, которое очень быстро может привести к смерти. Самое ужасное в таллии то, что он не имеет ни вкуса, ни запаха, и жертва даже не почувствует, что выпила яд. Она подливала яд прямо в школьную еду.

Именно от отравления таллием и помогает, как ни странно, берлинская лазурь, которая изначально вообще-то использовалась лишь как краска. Ею рисовали свои картины художники в 18–19 веке, но в 1782 году берлинские ученые-химики умудрились сделать из нее отравляющий газ «Циклон-Б», тот самый, который использовался нацистами в газовых камерах концлагерей.

– Спать пора уже, – мама заглянула в комнату Антона.

– Да, сейчас, вот только одну статью дочитаю. Слушай, ты знала, что в СССР одна тетка травила детей и учителей в школе таллием? И что от отравления таллием помогает берлинская лазурь? Мама, мне кажется, наши повара в школе нас тоже травят. Но не таллием, потому что таллий безвкусный, они травят нас чем-то совершенно несъедобным на вкус. Но давай все же на всякий случай прикупим берлинской лазури, а? Ну пожалуйста?

– Ох, ну все, юморист, пора спать, завтра в школу. Умывайся, чисти зубы и туши свет. Через 15 минут проверю.

– Ладно, только собери мне еды на завтра в школу, не хочу умирать молодым!

Мама уже закрыла за собой дверь, но Антон слышал, как она посмеивалась.

* * *

София Павловна стояла у себя на балконе, одной рукой нервно прижимая к уху телефон, другой держа сигарету. Она выпускала изо рта молочно-белый дым, и он уплывал в глубокую синеву распростертого перед ней неба. Ее квартира была на 13 этаже, и, если не смотреть вниз, то все, что было видно – это бесконечная лазурь до самого горизонта. Стоял самый конец сентября, но погода была по-настоящему летняя – ярко светило солнце, дул теплый ветер, по небу плыли легкие белые облака. Даже не верилось, что буквально через несколько дней начнется настоящая осень – холодная, серая, небо затянет тяжелыми тучами, из которых будет сыпаться непонятно что.

В трубке раздавались длинные гудки – сын снова не брал трубку. София Павловна понимала, что он занят на работе, но на душе было почему-то неспокойно. Сын был уже взрослый, самостоятельный мужчина, София Павловна им вполне себе гордилась. Закончил экономический, работает в приличной фирме в сфере сельского хозяйства, женат, недавно вот стал отцом. Роды прошли не очень гладко, и невестка с ребенком три недели пролежали в детской больнице и совсем недавно выписались и вернулись домой. София Павловна не то, чтобы была большой любительницей маленьких детей, но к внучке все же прониклась нежными чувствами и испытывала большое желание помогать молодым родителям, однако, невестка не слишком спешила приглашать ее в гости, и за те пару недель, что она была дома с малышкой, Софию Павловну приглашали всего один раз.

Сын говорил, что жена устала и не хочет гостей дома, что ей нужно отдохнуть и восстановиться после беременности, родов, больницы. София Павловна не настаивала – она привыкла уважать чужие личные границы, но ей все же казалось, что невестке нужна помощь, ведь сын был на работе с утра до вечера, дома – только по выходным, а новорожденный ребенок, она помнила это очень хорошо, требовал бесконечной заботы и внимания. Поэтому София Павловна регулярно звонила сыну и невестке, чтобы узнать, как дела и не нужно ли чего.

Обычно невестка отвечала на ее звонки, хотя и разговаривала словно нехотя. София Павловна не принимала это слишком близко к сердцу – и до рождения ребенка у них не сложилось близких отношений, и, кажется, они обе к этому не стремились. Но сегодня София Павловна звонила с утра уже несколько раз, время шло к 4 часам дня, а невестка так и не отвечала и не перезванивала, поэтому она пыталась дозвониться сыну, но тот тоже не отвечал. Никаких объективных причин для беспокойства не было, но София Павловна почему-то никак не могла успокоиться и отвлечься на какие-нибудь другие дела. Наконец, она потушила окурок в пепельнице и вернулась в комнату. Гостиная была хорошо обставлена, в ней был дизайнерский ремонт и подобранная в тон стен мебель. Стены украшали картины современных художников – София Павловна увлекалась искусством. На многочисленных полочках покоились сувениры и артефакты из самых разных стран – их обладательница любила путешествовать и объехала, наверное, полтора-два десятка стран.

София Павловна поняла, что не может больше медлить, она быстро переоделась, взяла сумку, ключи от машины, телефон и вышла из квартиры. Закрыв за собой дверь, она направилась к лифту. Пока она ждала лифт, мимо нее прошла соседка. Женщины поздоровались.

– Здравствуйте, София Павловна, как поживаете?

– Здравствуйте, Наталья Леонидовна, все хорошо, спасибо, как у вас?

– Да тоже прекрасно, спасибо. Прогуляться собрались? Погода чудеснейшая.

– Поеду сына проведать, – ответила София Павловна, и в эту минуту подъехал лифт, – всего доброго, Наталья Леонидовна.

София Павловна вошла в лифт и нажала кнопку 1 этажа. Их дом считался элитным, все соседи сплошь и рядом были или бизнесменами или работали в городской администрации, поэтому все всегда были подчеркнуто вежливы друг с другом. Самой Софии Павловне принадлежала небольшая сеть из трех магазинов игрушек, которую они создали вместе с мужем. Супруг, Дмитрий Борисович, умер три года назад, и она продолжала вести дела самостоятельно. К счастью, бизнес был налажен и не требовал постоянного участия, поэтому София Павловна стала активно путешествовать, с одной стороны, это помогло ей отвлечься от смерти мужа, с другой, позволяло находить новые идеи для магазина – во всех своих поездках она посещала магазины игрушек и черпала там новые идеи для ассортимента своей сети. С тех пор как невестка забеременела, София Павловна поймала себя на мысли, что, каждый раз, видя новую понравившуюся ей игрушку, она представляет, как подарит ее внуку или внучке.

Сестра Софии Павловны Антонина жила в Германии – она перебралась туда давно, еще в молодости, вышла там замуж за немца, родила и вырастила троих детей и постоянно звала сестру переехать к ней, но та никак не могла решиться. С одной стороны, ее тянуло переехать за границу в спокойную сытую Германию, с другой, ни муж, ни сын не рвались – они не представляли себе жизни в другой стране. Когда Дмитрий Борисович умер, сестра стала звать еще активнее, мол, сын уже взрослый, у него своя жизнь, никто тебя теперь не держит, но София Павловна все никак не могла решиться. Она часто ездила к сестре в гости, присматривалась районам и квартирам и даже загородным домам – продав бизнес в России, вполне можно было бы позволить себе небольшой домик в пригороде Берлина, но принятие окончательного решения она все откладывала. А потом сын объявил, что жена ждет ребенка, и София Павловна переключила свое внимание на семью сына.

Она вышла из подъезда и отправилась к машине. Сын с семьей жил не очень далеко, она доехала до их дома за 20 минут. Припарковалась, подошла к подъезду и набрала номер квартиры на домофоне. Долгое время шли гудки, но никто не отвечал. Наконец, звонок сбросился. София Павловна нахмурилась и позвонила еще раз, но тоже безрезультатно. Она отвернулась от двери и стала разглядывать двор, размышляя, как ей лучше поступить. С одной стороны, скорее всего, она зря наводит панику, наверняка, невестка просто уснула вместе с малышкой и отключила звук на телефоне и домофоне. С другой стороны, какой-то червяк сомнений и беспокойства грыз и грыз ее изнутри, а София Павловна привыкла доверять своей интуиции.

В эту минуту дверь раскрылась, и из подъезда вышел молодой мужчина.

– Будете заходить? – он придержал дверь.

– Да, спасибо, – поспешно ответила София Павловна и вошла в подъезд.

Сын жил не в элитном доме, и здесь жильцам было довольно-таки все равно, кто заходит в подъезд и зачем. Никто не знал друг друга в лицо, не перебрасывался вежливыми приветствиями у лифта, это был обычный человейник на тысячу, наверное, квартир, которых построили за последние годы великое множество.

София Павловна поднялась на лифте на 8 этаж и подошла к двери квартиры. Она хотела позвонить в звонок, но побоялась разбудить новорожденную и тихонько постучала. Нет ответа. Она постучала еще раз немного громче, но также без ответа. Тогда она постучала еще громче и прислушалась. За дверью было тихо – ни плача ребенка, ни голосов, ни звука шагов. София Павловна вздохнула и занесла кулак, чтобы постучать со всей силы, но в эту минуту у нее зазвонил телефон. Она достала его из сумки, на экране высветился номер сына.

– Алло! – тут же ответила она.

– Мам, это ты там стучишь к Лине? – спросил сын, явно нервничая.

– Ну да, я. Я никак не могла ей дозвониться за весь день, и ты тоже не отвечал, я запереживала и решила приехать проверить, все ли в порядке. Вот только она не открывает, я и в домофон звонила, и в дверь уже стучу.

– Мам, она же просила не приезжать без предупреждения. Она говорит, что только что уложила Нику и не хочет, чтобы ты ее разбудила. Ника очень плохо спит, ты же знаешь. От любого шороха просыпается.

– Да, конечно… Просто я весь день звонила, с самого утра, а она не отвечала, вот я и подумала, вдруг случилось чего…

– Да нет, мам, ничего не случилось, все в порядке. Просто Лина устала.

– Ну может она впустит все же меня? Раз уж я уже приехала. Я бы помогла, может быть, чем-то ей.

Было слышно, что сын замялся. Он не любил отказывать матери, он был многим ей обязан, в то же время, ссориться с женой тоже не хотелось.

– Я перезвоню тебе, – наконец сказал он и отключился.

София Павловна осталась стоять под дверью с телефоном в руке, прислушиваясь к звукам внутри квартиры. Там по-прежнему было тихо. Вдруг дверь бесшумно открылась. За дверью стояла Лина. Она молча пропустила Софию Павловну в квартиру, прижав палец к губам, прося не шуметь. София Павловна как можно тише разулась и прошла в ванную, чтобы вымыть руки. Ей уже было стыдно, что она явилась вот так без приглашения, навела панику своими звонками. Она пожалела, что ничего не купила по дороге – еды, памперсов, какую-нибудь вещь для ребенка или чего-нибудь приятного для Лины. Выйдя из ванны, она огляделась. Лина была на кухне, и София Павловна направилась туда, проходя на цыпочках мимо спальни. Поравнявшись с дверью, она украдкой заглянула внутрь. Там она успела заметить детскую кроватку, приставленную к взрослой кровати. В кроватке лежала малышка, завернутая в бело-розовую пеленку. Глаза ее были закрыты, она мирно спала. Было видно, как поднимается и опускается ее крошечная грудная клетка.

Лина сидела за столом в кухне, перед ней стояла кружка с остывшим чаем. Она шепотом предложила чаю Софии Павловне, та отказалась и присела напротив. Невестка выглядела плохо. Под глазами синяки, волосы спутаны и собраны в неаккуратный пучок, на одежде следы срыгиваний, молока, лицо бледное и усталое, руками она нервно теребила рукава домашнего платья и потирала шею. София Павловна прониклась к ней сочувствием. Она все еще хорошо помнила, как тяжело было с Алексом в младенчестве. Ее муж тоже бесконечно работал, появляясь дома только на выходные, да и тогда, бывало, приходилось брать подработки, чтобы свести концы с концами. Алекс постоянно плакал, плохо спал, она сама была как выжатый лимон первые полтора-два года его жизни. Иногда ей хотелось выйти в окно, лишь бы не слышать этот постоянный требовательный плач. Теперь, глядя на бледную, осунувшуюся невестку, она понимала, что той нелегко. Она испытала прилив злости к сыну – разве он не видит, что жене тяжело? Разве нельзя взять внеочередной отпуск, путь даже без содержания, чтобы помочь с ребенком? Ей очень хотелось помочь, и она спросила:

– Лина, как ты? Давай я помогу с чем-нибудь? Хочешь, посижу с малышкой, а ты поспи? Или вообще, как проснется, давай я схожу с ней погулять, покатаю коляску по парку? А ты выдохнешь немножко, я вижу, ты устала.

Лина испуганно замотала головой:

– Что вы, ей нельзя еще гулять, там холодно, она может простудиться.

София Павловна невольно взглянула в окно – там в голубой лазури неба сияло яркое солнце, но она не стала возражать.

– Давай тогда я вам поесть что-нибудь съезжу куплю или приготовлю? Может, тебе самой хочется пройтись по магазинам, сходить куда-нибудь? Давай я побуду с Никой, к тому же она спит.

Но невестка снова покачала головой:

– Она сейчас уже вот-вот проснется, – Лина закусила нижнюю губу и отвернулась. – Спасибо, но мне не нужна никакая помощь, – она допила чай и встала, чтобы поставить кружку в раковину, показывая, что разговор окончен. София Павловна вздохнула и тоже встала. Ей хотелось сказать Лине что-нибудь ободряющее. Что ребенок не будет младенцем вечно. Что когда-нибудь станет легче. Что малышка подрастет и начнет спать, а Лина наконец выспится. Но все это казалось таким банальным, что она промолчала.

– Можно я хоть краешком глаза на нее посмотрю? – спросила она.

– Не надо, я боюсь, вы разбудите ее, она очень чутко спит, – ответила Лина и сама устыдилась своей резкости.

– Привезти вам что-нибудь завтра?

Лине ничего не было нужно, но ей было стыдно, что она так резко ответила свекрови, поэтому она сказала:

– Привезите, пожалуйста, фруктов, Алекс постоянно забывает заехать за ними.

София Павловна кивнула, прошла в прихожую и стала обуваться. Лина следила за ней из дверей кухни.

– До свидания, – одними губами произнесла София Павловна и, стараясь не произвести ни звука, открыла дверь.

Лина махнула в ответ рукой и подошла, чтобы придержать дверь, боясь, что стук разбудит дочь. Она следила в глазок, как свекровь зашла в лифт, и, когда за ней закрылись двери, она на цыпочках подошла к спальне и заглянула туда. Дочь спала в кроватке и мерно дышала. Ее грудь и живот, стянутые пеленкой медленно поднимались и опускались. Рот был слегка приоткрыт. Лина смотрела на нее несколько минут, затем прислонилась спиной к стене коридора и медленно сползла на пол. Закрыв лицо руками, она сидела так и не двигалась следующие полтора часа, пока закатное солнце на высветило красно-оранжевый прямоугольник света на полу возле нее.

На следующий день София Павловна заехала в большой супермаркет и накупила огромную корзину фруктов для невестки. Она купила также большую упаковку подгузников, салфеток, одноразовых пеленок. Подумав, взяла еще большую коробку шоколадных конфет и набор для ванны.

Нагрузившись подарками, она поехала в гости. На этот раз невестка открыла сразу. Она выглядела немного лучше, кажется, синяки под глазами стали чуть менее заметны. К тому же, она причесала волосы и собрала их в хвост. На ней было то же платье со следами молока.

Лина шепотом пригласила свекровь на кухню. Проходя мимо спальни, София Павловна вновь украдкой заглянула туда. Малышка также спала в кроватке, на этот раз укрытая одеялом по самый подбородок.

Лина налила две чашки чая, свекровь выложила на стол конфеты и фрукты, пакеты с детскими вещами оставила на полу.

– Ну зачем вы так много всего, не нужно было, – шепотом сказала Лина.

– Да мне же в радость, – стандартно ответила София Павловна, радуясь, что невестке, кажется, получше.

Они выпили чай (к шоколаду невестка не прикоснулась), София Павловна также шепотом расспрашивала Лину, как проходят ее дни с малышкой, успевает ли та сама спать, есть, Лина вяло отвечала, что, конечно, тяжело, но она справляется и что Ника последние дни стала лучше спать. На этих словах София Павловна невольно повернулась в сторону спальни, ей очень хотелось взглянуть на внучку поближе, но она не хотела расстраивать Лину и рисковать разбудить девочку.

Они посидели еще немного, затем София Павловна стала собираться.

– Ты звони, если что-то нужно, – сказала она в дверях. – Ты же знаешь, у меня много свободного времени, я всегда смогу приехать, помочь, если нужно.

– Хорошо, спасибо, – вежливо ответила Лина. – До свидания.

– До свидания.

София Павловна вышла, тихо закрыв за собой дверь. Несколько секунд постояла у двери, словно в нерешительности, затем направилась к лифту. Нажав кнопку вызова, она задумчиво смотрела на закрытую дверь и думала о чем-то. Что-то тревожило ее, и она не могла понять, что именно. Подъехал лифт. София Павловна тряхнула головой, словно стремясь сбросить назойливое беспокойство. «В конце концов, – думала она, – я уже устроила панику на ровном месте из-за своей «интуиции», а все оказалось нормально. И сейчас что-то опять выдумываю». С этой мыслью она нажала кнопу первого этажа, и лифт плавно двинулся вниз.

* * *

Лина тихо закрыла дверь за мужем и на цыпочках пошла на кухню. Взглянула на часы, они показывали 8.00. Дочь уснула ровно час назад после двухчасовых укачиваний. Руки до сих пор тряслись. Малышка, хоть и была крошкой, весила пять килограммов. Лине ужасно хотелось спать. Она успела поспать полчаса, но в 7.30 прозвенел будильник мужа и разбудил ее. Муж быстро выпил кофе, сходил в душ и уехал на работу, она же так и не смогла уснуть. Проводя его, она тоже мечтала о горячем душе и чашке чая. Снова с надеждой взглянув на часы – 8.03 – Лина встала и подошла к чайнику. Там оставалось немного остывшего кипятка. Но как только она протянула руку, чтобы достать чашку, из спальни раздалось кряхтение. Лина отдернула руку, как от гремучей змеи. Все мышцы напряглись, она закрыла глаза и сделала глубокий вдох. Посчитала до пяти. Кряхтение сменило похныкивание, похожее на сдавленный кашель. Еще до пяти. Раздался плач. Его громкость нарастала с каждой секундой. Лине хотелось плакать самой.

Она повернулась и медленно пошла в спальню. Дочь разметала пеленку по кровати и в ярости молотила в воздухе руками и ногами. Лицо красное, искаженное криком. Лина взяла девочку на руки. Молча перенесла ее на пеленальный столик. Сняла грязный подгузник, выбросила его в стоящее рядом мусорное ведро. Девочка замолчала и теперь смотрела на мать из-под нахмуренных бровей, продолжая тихонько сопеть. Потом Лина сняла распашонку, взяла дочь на руки и отправилась с ней в ванную. Подмыв ребенка и завернув ее в полотенце, она вновь положила ее на пеленальный столик. Надела чистый подгузник. Девочка недовольно морщилась. Лина старалась не смотреть на ее сморщенное личико, ей казалось, что дочь недовольна всем, что она делает. Надела чистое боди. Дочь снова начала кряхтеть и морщиться, готовясь заплакать. «Да сейчас, сейчас», – пробормотала Лина, беря ее на руки и идя в зал.

Там она села на диван, включила телевизор и приложила ребенка к груди. Девочка замолчала и тут же принялась есть. Лина откинула голову на спинку дивана. Смотреть телевизор не хотелось, вполуха она слушала новости, чувствуя, что еще немного, и она заснет. Она выключила телевизор, и держа Нику на руках, пошла в спальню. Там она легла с ней на кровать, не отрывая от груди. Голова ее опустилась на подушку. Девочка жадно сосала грудь. Лина вглядывалась в ее личико. Щечки раскраснелись, на лбу выступили капли пота, ручками она вцеплялась в грудь Лины, словно ей было мало того, что она уже изо всех сил присосалась к ней.

Лина прислушивалась к своим чувствам. С ними было что-то не так, она понимала это. С одной стороны, она чувствовала неописуемую связь с ребенком, их взаимную зависимость, свою ответственность за нее. С другой, Лину переполняли гнев, усталость и страх. С тех пор, как дочь родилась, большую часть ее жизни Лина боялась за нее. Сначала дочь чуть не умерла при родах и провела первые дни в реанимации. Затем они пролежали несколько недель в больнице, где дочь светили специальной лампой и клали под капельницу. Страх потерять ее разросся до таких размеров, что Лина на какое-то время вообще перестала чувствовать что-то другое. Все дни в роддоме и в больнице Лина смотрела на дочь и умоляла «Только не умирай, только живи». Дочь выжила. Врачи сказали, что теперь все хорошо, никакой опасности нет. Но даже после возвращения домой Лина не могла избавиться от этого страха. Каждые пять минут она проверяла, дышит ли Ника. Ее беспокоил любой плач, писк, стон, хрип, вздох. Она просыпалась каждый раз, когда малышка переворачивала голову на другую сторону. Она боялась открывать окно, если Ника была в комнате. Она не хотела, чтобы кто-то приходил к ним в дом, чтобы не заразить чем-нибудь дочь. Она не ела ничего, кроме куриного супа, каш на воде и ромашкового чая, чтобы ничего вредного для дочери не попало в молоко.

Шли дни, дочь казалась вполне здоровой, но страх никуда не уходил. Хуже того, к нему добавилась бесконечная усталость. Дочь очень плохо спала. Она просыпалась по нескольку раз за ночь и могла провисеть на груди целый час. Днем она не спала дольше 30 минут. Лина могла успеть выпить чашку чая и немного полистать ленту в телефоне, и вот уже раздавалось кряхтение, предвещавшее, что через минуту раздастся оглушительный рев. Иногда Лина ложилась спать с ней днем, чтобы доспать то, что не доспала ночью. Но даже у груди дочь спала свои полчаса и просыпалась, чтобы снова начать кричать.

Лина не высыпалась. Большую часть ночи она ходила по квартире, качая дочь на руках, днем она проходила бесконечный цикл: поносить на руках – поменять подгузник – покормить – укачать – уложить – отойти на полчаса (сходить в туалет, выпить чай, почитать телефон) – вернуться к орущему ребенку и повторить все сначала. В те полчаса, что Ника спала, Лина по пять раз подходила к ней послушать, дышит ли она. Иногда под ее шагами скрипела доска ламината, и дочь просыпалась раньше обычного. Лина хорошо знала, какая доска скрипит, и старалась не наступать на нее, но иногда от усталости ее буквально шатало и, теряя равновесие, она все равно наступала на эту проклятую доску.

Чем больше проходило дней, тем реже Лина шла пить чай или есть во время детского сна. Она боялась греметь посудой и включать чайник. Часто она просто садилась на полу в спальне, чтобы не нужно было ходить и скрипеть, проверяя, дышит ли дочь. Иногда она ложилась в кровать, чтобы тоже поспать, но этот сон был хуже всего. Взвинченная и уставшая, она долго лежала, ворочалась и не могла уснуть, а засыпала лишь для того, чтобы через десять минут быть разбуженной недовольно сопящей дочерью. Этот выход из десятиминутного дневного сна был самым ужасными испытанием. Ее тело, ее мозг вопили о том, что нужно поспать. Неимоверным усилием воли они отрывала себя от постели и брала дочь на руки, чтобы снова все начать по кругу. Поэтому она старалась не ложиться днем.

Муж, конечно, помогал, как мог. В выходные он носил дочь на руках по комнатам, или лежал с ней на кровати, пока Лина была в ванной или готовила обед. В будние дни, когда он возвращался вечером с работы, он помогал купать дочь и даже сам менял подгузники. По ночам же Алекс спал как убитый и никакой детский плач не мог разбудить его. Впрочем, Лина старалась не доводить до плача, она просыпалась при первых шевелениях дочери и успевала взять ее на руки еще до того, как та заплачет. Она никогда не будила мужа, чтобы попросить о помощи. Во-первых, ему нужно было утром рано вставать на работу. Во-вторых, он, в любом случае, не мог покормить дочь грудью. Поэтому все ночи Алекс спал, в то время как Лина со слипающимися глазами носила дочь по квартире, пока та не уснет после кормления.

Иногда у нее был соблазн взять Нику с собой в кровать, но она очень боялась, что во сне или она, или муж просто задавят ее. Она читала о таких случаях, об этом предупреждали врачи в роддоме и детской больнице. Поэтому, даже не смотря на страшную усталость, она укачивала ребенка, пока та не засыпала, а потом осторожно клала ее в детскую кроватку. Часто дочь просыпалась в момент перекладывания, и все начиналось заново: покормить – укачать – положить. В самые плохие ночи цикл мог повторяться по 3–4 раза. Чтобы через час начаться вновь.

Лина тряхнула головой и резко открыла глаза. Она уснула. Взглянув на дочь, она увидела, что та уже отвалилась от груди и спит. Рот приоткрыт, по подбородку стекает струйка молока, раздается тихое сопение. Ее голова лежала на руке Лины. Лина в очередной раз попыталась сделать мучительный выбор – остаться лежать и попробовать поспать вместе с дочерью или попытаться высвободить руку и встать с кровати, не разбудив ее, чтобы все же выпить чаю и позавтракать. Минут пять она разрывалась, потом, наконец, все же решила встать. Осторожно, словно сапер на минном поле, по одному миллиметру в минуту она стала вытаскивать руку из-под головы дочери. Затем так же медленно она сначала села, а потом встала с кровати. Осторожно обошла скрипучую доску. Пошла к двери. Еще пять шагов. Четыре. Три. Два.

Громкий плач. Лина замерла, одна нога занесена над полом. Полшага до свободы. До получасового сидения на кухне без мыслей, прерываемым только на то, чтобы послушать, дышит ли дочь. До свободы, которой не суждено сбыться. Лина повернулась и пошла обратно к кровати. Остановилась над дочерью. Дочь орала. Лицо было красное, глаза зажмурены, покраснели даже уши. Лина не могла заставить себя взять ее на руки. Казалось, если она возьмет ее на руки, то тут же бросит, как раскаленную сковородку. Лина представила, как она швыряет дочь на пол. Как ее мягкое тельце приземляется на ламинат. На ту самую скрипучую доску. Как ее голова с глухим стуком ударяется об пол. Лина представила, как дочь в недоумении замолкает на долю секунды и открывает глаза, чтобы посмотреть, что же произошло, а потом разражается новым, еще более сильным криком. От этой мысли Лине стало так страшно, что она выбежала из комнаты.

Она закрыла дверь спальни, чтобы не слышать крик дочери, но его, конечно, все равно было слышно. Лина села на пол в коридоре, зажала уши ладонями и зажмурилась, но крик было слышно все равно. Казалось, его должно было быть слышно во всем доме. По всей улице. Во всем городе. По всей земле. Лине хотелось не просто выбежать из комнаты. Ей хотелось выбежать из квартиры, из подъезда и бежать, не останавливаясь. Бежать, бежать, бежать, не разбирая дороги, на край земли. Чтобы только не слышать этот крик.