Текст книги "Ведьмино яблоко раздора"

 
Тело мое бумажное, кожа бела,
Кровь солена, любовь к рабу божьему Елисею сладка.
Я грудью вздохну, головой буйной встряхну,
Босой ногой по сердцу раба божьего Елисея пойду.
Чтоб ему ни одной темной ночи не спать,
Не лежать, матери, отца не вспоминать,
Друзей не окликать, подруг не зазывать,
Чтоб меня, рабу божью Аполонию, двенадцать лет
не забывать.
Будьте, мои слова, крепки и лепки.
Двенадцать лет держитесь, двенадцать лет лепитесь.
Ключ, замок, язык. Аминь.
 

Затем девушка проделала то же самое с водами из двух других крынок. После натирания тела родниковой водой Аполония нагая вышла из избы и стала сушиться, кружась в лунном свете.

– Теперь никуда не денется. Только сама не забывай, кто он для тебя, – предупредила Алкмена, но девушка ее уже не слушала. Она побежала по дорожке к склону, откуда открывался вид на море.

– Какая волшебная ночь! Звезды, как горошины. А море, море какое! Спокойное, словно оно уснуло! Э-ге-гей! Просыпайся! – закричала Аполония и бросила со скалы камень. Камень исчез в темноте, отозвавшись глухим всплеском.

Санкт-Петербург. Наши дни

Половина дела сделана – в стан врага нанесен сокрушительный удар, который вывел его из равновесия. Сегодня Томиле позвонила взбешенная Сазонова и потребовала немедленно забрать Дениса. Она шипела, как змея, назвала ее кукушкой, а Николая козлом, от которого, кроме проблем, ничего не дождаться.

До окончания продленки оставалось еще три часа, поэтому можно было пока заняться своими делами. Суп надо сварить и дыру в кармане куртки сына зашить. Мать постоянно ворчит, что она по дому ничего не делает. Как же «не делает»! Еще как делает, пашет как лошадь. Мать ей сразу условие поставила, что ни ее, взрослую кобылу, ни ее семью она обслуживать не собирается. Один раз ужин не приготовила, потому что сил не хватило после работы идти в магазин, так теперь постоянно вспоминает.

Идти к Сазоновой забирать детские вещи? Очень надо! Сама принесет. А если не принесет, можно потом за ними сходить. Денис без лишней пары носков обойдется, дома у него шмотья и всяких игрушек-книжек полно, а Светку его вещи будут нервировать. Вот так вот! Противника надо добивать до конца и делать это всеми возможными способами.

Сазоновой Колька был нужен, только когда у него дела шли хорошо, а как только он попал в беду, так все – пошел вон. Тома ее сразу раскусила, как только увидела. Первое впечатление – оно самое верное, в этом Томила убеждалась не раз. Только всегда считала, что не нужно отвергать человека, если он с первого взгляда не понравился, и всегда за это расплачивалась. Так вышло и с Сазоновой. При знакомстве Светка показалась ей хищной и расчетливой. Но, как обычно, Тома из-за своего «не надо сразу отвергать человека, пусть он раскроется» со Светой стала общаться.

«И по гороскопу она Рыба – скользкая и противная. Настоящая щучка», – подумала Тома, вспомнив, как в марте Николай ушел к ней на день рождения вместо обещанного Денису похода в ТЮЗ.

То, что бывшего мужа посадили, Томилу ничуть не печалило. Уж лучше пусть за решеткой, чем с этой выдрой, рассудила она. Оно и полезно – посидит, подумает над своим поведением. Будет знать, как по потаскухам шляться.

А она ему передачку соберет с пирогами домашними, какие до свадьбы ему пекла. Глядишь, и наладится у них все.

Все шло, как надо. Томила впервые за последнее время стала улыбаться. Она взглянула на себя в зеркало, придирчиво изучая свое лицо. В детстве она дружила с одной хвастливой девочкой, Верой. Та все время чем-нибудь хвастала, ненавязчиво внушала окружающим мысль о своей исключительности. И платье у нее красивое, и через скакалку умеет прыгать без остановки, и даже парадная у нее самая лучшая, потому что первая от угла. Томка так не умела. Она понимала, что Веркина парадная ничем не лучше ее, а напротив, хуже, поскольку Веркин дом более старый, но Вера о нем так отзывается, что он предстает не иначе как дворцом. Платье на ней тоже самое обыкновенное – ситцевое в ромашку. Но у Томы-то на платье этих ромашек нет! И ни у кого больше их нет. Скачет Вера и в самом деле долго – тут возразить нечего, но уж не лучше всех – это точно. Юлька, которая на втором этаже живет, на три года их младше, совсем мелюзга, а со скакалкой такие штуки вытворять умеет, что Верке даже не снилось. Юля этому на гимнастике научилась, куда с четырех лет ходит. Только Юлька с ними играет редко, у нее всегда то занятия, то соревнования. Томиле, конечно же, тоже хотелось быть в чем-нибудь особенной, она даже могла придумать себе такую особенность, но вот беда – преподнести ее не умела. Поэтому, слыша очередное Верино: «К нам вчера гости приходили, и они сказали, что у меня красивые глаза. Мне все говорят, что у меня красивые глаза», – Томила могла сказать только: у меня тоже! «У меня тоже красивые глаза», – повторила Тома. Вера хмыкнула и ничего не ответила, будто бы и не услышала. «У меня красивые глаза», – внушала Томила, придя вечером с прогулки. Тогда, в десять лет, Тома не могла определить, красивые ли у нее глаза или нет. Она смотрелась в зеркало совсем не так, как смотрится взрослая женщина. Все, что зеркало ей могло тогда сообщить – это чистое ли у нее лицо или нет, а уж насколько оно привлекательно, отвечать на этот вопрос зеркало не торопилось. «У меня красивые глаза! – повторила девочка. – У меня будут самые красивые глаза!»

– У меня красивые глаза, – заключила Томила. – Губы тоже ничего. Только бледные слишком. Волосы тусклые, посеченные, нужно ими заняться, – она сняла с них резинку и, словно гребнем, расчесала их пятерней. А что, может, сделать асимметричную модную стрижку и покраситься? В какой-нибудь атомный цвет. Например, в рыжий. Что-то ей подсказывало, что на рыжий она не отважится, в крайнем случае, на ореховый, но помечтать было можно, хоть о рыжем, хоть о сиреневом.

Тома достала из ящика коробку с косметикой, пользовалась которой редко – все некогда, все на бегу, так и привыкла обходиться без макияжа. Глядя на образец в журнале, нанесла на веки тени. Ей было стыдно перед самой собой за то, что она дожила до тридцати с лишним лет, а грамотно подкрашивать глаза не научилась. Получилось кривовато, поэтому Тома старательно растушевала. Как ни хотелось придать глазам выразительности с помощью подводки, она не стала этого делать. Подводка ей никак не давалась, чтобы ею пользоваться, нужно набить руку, иначе ровных линий не добиться. Но и так вышло вроде неплохо – глаза стали ярче. Томила обозначила румянами скулы и взяла свою привычную перламутровую помаду, чтобы накрасить губы, потом взяла другую, более яркого кирпичного цвета. Она в Томиной косметичке появилась случайно. Однажды, придя в торговый центр за спортивными штанами для Дениса, Тома забрела на презентацию косметики, где визажисты сделали ей макияж. «Все у вас светло-коричневое: и пальто, и волосы, и помада. В этом цвете вы теряетесь, и вашей индивидуальности совершенно не видно. Вам нужно добавить яркости, вот взгляните, что получится, если сменить цветовую гамму». Визажист сделал ей дерзкий макияж, который Тома на своем лице даже представить не могла. Щедро накрашенные глаза стали огромными, губы призывными. Это была уже не она, а женщина-вамп. «Это вечерний вариант, – пояснил визажист. – Дневной – более спокойный». Сняв косметику, ее снова накрасили, но уже не столь ярко, и Томе предложенный имидж даже понравился. Ей очень захотелось купить косметику, которой ее красили: серые, белые, серебристые, розовые и даже вечерние лиловые тени, но на все сразу денег не хватало – сыну нужны были новые кроссовки, а мужу хотелось купить синий галстук, который очень шел к его костюму. Но все-таки от кирпичной помады Томила тогда отказаться не смогла. Она ею пользовалась два дня, но, как ей казалось, без нужных теней это было уже не то. Да и тени надо наносить тщательно – ее в магазине целый час красили, а времени у нее на это нет. «И без макияжа сойдет», – решила она.

Тома старательно подкрасила губы кирпичной помадой, затем откопала в комоде щипцы для завивки волос. Красота должна быть во всем, решила она. Волосы у Томы были хоть и короткими, но густыми, и с ними пришлось повозиться. Терпения на завивку не хватало. Она накрутила только пряди спереди, а сзади завила их лишь слегка. Все равно никто не видит, малодушно оправдала она собственную лень. Томила сменила халат на старые джинсы и домашний свитер, который был еще не совсем домашним, поскольку не слишком заносился, и Тома иногда надевала его в люди.

– Не хуже этой мымры Сазоновой, – заключила она, глядя в зеркало.

Вспомнив о Светлане, Томила помрачнела. Мысли о разлучнице портили ей настроение всегда. На этот раз Тома предпочла унынию действие. Она полезла в письменный стол за тетрадкой, между страниц которой лежала распечатка с форума «позитивных женщин», там было описание ворожбы. Одна дама, по ее словам, таким образом накрепко привязала к себе возлюбленного, несмотря на то что до приворота он был к ней совершенно равнодушен. Это был очень сильный приворот, старинный – от потомственной ведьмы.

«Надо натереть себя три раза: первый раз – водой с медом, второй раз водой с солью, третий раз чистой водой. Все три раза воду наговаривают приворотными словами:

 
Тело мое бумажное, кожа бела,
Кровь солена, любовь к рабу божьему (имя) сладка.
Я грудью вздохну, головой буйной встряхну,
Босой ногой по сердцу раба божьего (имя) пойду.
Чтоб ему не одной темной ночи не спать,
Не лежать, матери, отца не вспоминать,
Друзей не окликать, подруг не зазывать,
Чтоб меня, рабу божью (имя), двенадцать лет не забывать.
Будьте, мои слова, крепки и лепки.
Двенадцать лет держитесь, двенадцать лет лепитесь.
Ключ, замок, язык. Аминь.
 

Перед ритуалом, как и полагается, Томила зажгла свечу, сняла с шеи цепочку, волосы же у нее и так были распущенными. Двенадцать лет, на взгляд Томы, было недостаточно. Она дальновидно прикинула, что по истечении этого срока в их отношениях с Николаем снова может возникнуть трещина. Но ничего, хотя бы на двенадцать, а там приворот можно будет повторить, – приободрилась она, подготавливая миски с водой. Эта ворожба была еще хороша и с технической точки зрения – она не требовала никаких сложных атрибутов вроде крови жаб и земли с кладбища. Соль найдется в любом доме, и мед, в общем-то, тоже. Тома задумалась, а есть ли у них мед? Его в их семье никто не ел, и вполне может быть, что меда не окажется, и тогда задуманное придется отложить. К счастью, мама была женщиной домовитой и любила, чтобы холодильник и продуктовые полки были заполнены, так что банка отличного таежного меда нашлась.

 
Тело мое бумажное, кожа бела,
Кровь солена, любовь к рабу божьему Николаю сладка, —
 

заговорила она над водой. —

 
Я грудью вздохну, головой буйной встряхну,
Босой ногой по сердцу раба божьего Николая пойду…
 

– Лучше бы пол подмела вместо того, чтобы дурью маяться. Четвертый десяток пошел, а все как дитя, – раздался громкий голос Дарьи Альбертовны.

Томила вздрогнула, расплескав приворотную воду. Как же она не услышала звука отпираемой входной двери? Мать, как всегда, все испортила. Теперь еще и насмехаться будет. За что такая невезуха? У всех матери как матери, всегда поддержат и утешат, а у нее все наоборот – никакой поддержки, одни упреки. Так было всегда, с самого ее детства. И теперь уже не изменится.

– Ты никак на Кольку ворожить вздумала? – оценила мать непривычно парадный вид дочери, произнесенные ею ритуальные слова и горящую среди бела дня свечу. – Вот дурында! Мало тебе унижений, продолжения захотела?

– Ну, мам! Не начинай.

– А я не начинаю! Раз мужик стал ходить налево, так и будет продолжать. Горбатого могила исправит! За каким чертом тебе такой муж?!

– А у тебя никакого нет! – вспыхнула Тома. – Почему ты отца выгнала?

– Сама знаешь почему. Таким же кобелем был, как и твой. Только мой бывший не уголовник, в отличие от твоего. Спасибо, доченька, хорошего отца моему внуку ты выбрала – мать мою угробил и нас обобрал.

– Это еще не доказано.

– Ничего, докажут – дело нехитрое. Просто так не арестовывают. Будет сидеть как миленький!

Когда Дарья Альбертовна узнала об аресте бывшего зятя, она этому факту очень обрадовалась, хоть и стала Томилу поедом есть, упрекая в неразборчивости. С арестом Николая, по ее мнению, дело должно было прекратиться вместе с нервотрепкой и неприятностями, которые приносило их семье общение с милицией.

Томила знала, что Коля никого не убивал. И еще она знала, что он к ней вернется и они будут жить вместе долго и счастливо, но спорить с матерью у нее не было ни сил, ни желания, и она, как обычно, предпочла промолчать.

С приходом матери на душе стало паршиво. А ведь совсем недавно настроение было приподнятым. И надо было матери так не вовремя явиться и все испортить своими язвительными замечаниями! Тома с тоской посмотрела на себя в зеркало: прическа, макияж, освежающей расцветки свитер – достаточно ли хороша? Ей захотелось услышать слова поддержки, чтобы кто-то сказал, что она еще ничего и Коля обязательно ее оценит и вернется. Тома достала телефон. Кому позвонить? Алла в отъезде, а больше близких подруг у нее нет. Разве что только сестра.

Ярослава, как всегда, оказалась занята, но, понимая, что сестре сейчас несладко и нужна поддержка, согласилась прийти в кафе.

– Ты все ждешь возвращения Кольки?! – изумилась Яся, выслушав получасовой монолог Томилы, в котором она, как всегда, жалела себя, проклинала разлучницу и восхваляла бывшего мужа. Тома даже кофе не выпила – все говорила и говорила. Ее чашка так и осталась полной в то время, как Яся уже свою опустошила. – Вот дурында! Ты меня, конечно, извини, но это уже ни в какие рамки не лезет. Я больше всего боялась, что он к тебе вернется и ты его примешь. О том, что он так и будет вытирать о тебя ноги, я даже не говорю. Помнишь, как он к тебе относился в самые лучшие годы вашего брака? Только будь с собой честной и сними розовые очки. Уже тогда он относился к тебе потребительски, но ты не хотела этого замечать, пребывая в наркотическом сне любовной эйфории. Он в тебе видел инструмент для совместной жизни, но никак не личность. Ты должна была соответствовать его представлениям о хорошей жене: работящей, жаждущей детей, живущей заботами о доме. Твои цели и желания Коленьку не интересовали.

– Он всегда у меня спрашивал, чего я хочу на день рождения, – попыталась защитить бывшего мужа Томила.

– Дарил подарки и считал, что этого вполне достаточно, чтобы ты была счастлива, – усмехнулась Яся. – Это напоминает мне отношение родителей к малолетнему ребенку, которые считают, что, кроме новых кубиков и кукол, ему желать нечего – у него и так все есть. Твой драгоценный Коля хоть раз поинтересовался, чего ты хочешь добиться в жизни, кем стать, чем заниматься? Нет! Потому что он сам за тебя все решил. Ты, по его мнению, должна была быть милым существом, сосредоточенным на доме и детях, ну и на нем, разумеется, тоже. Поначалу так и было: очарованная ролью жены, ты с радостью расшибалась в лепешку, обеспечивая ему комфорт, и вила гнездо. Но потом тебе захотелось чего-то еще. И это чего-то называлось собственные желания. Ты вспомнила, что до встречи с Николаем у тебя тоже была жизнь со своими интересами. Тогда у вас с Колей и произошла первая размолвка. Его программа дала сбой: как это так, жена заявила о своих интересах? Помню, как ты на кухне сидела вся в слезах, заедая обиду пирожными. А когда Дениска появился, на кого ты стала похожа! Да тебе голову вымыть за счастье было, какие уж там желания и цели. Круглые сутки к ребенку как привязанная. А Коля твой придет с работы, сделает ему «козу рогатую» и на диван – он устал. Твоя работа кладовщицы, прямо скажем, – не сахар, но как ты туда рвалась! Вышла, когда очень деньги нужны были, так вернулась со смены, как с отдыха. Ты с энтузиазмом принималась за мытье полов, с радостью готовила, когда было кому с ребенком посидеть. А Коля только физиономию кривил: жена у него собственное дите не любит, так и мечтает кому-нибудь спихнуть. Попробовал бы он сам пожить в таком режиме: два года нон-стопом только ребенок, ребенок, ребенок. Когда ты заикнулась о няне, что у вас началось! Коля стал в позу: не хочу, говорит, чтобы при живой матери ребенка воспитывала чужая женщина! А своя, значит, обязана пахать как лошадь. Няня – это же тяжелая работа, даже когда воспитанник – собственный ребенок. Вот что я тебе скажу, сестренка, твой Коля неудачник и жлоб. Был бы нормальным мужиком, заработал бы денег, чтобы нанять няню. А если не может заработать, помогал бы сам или хотя бы не упрекал! И ты еще сожалеешь, что рассталась с этим недоразумением? Он тебя не любит, слышишь, не любит! Тебе нужен нормальный мужчина, который будет относиться к тебе достойно.

– Нужен, – вздохнула Тома, – только где его взять?

– В мире миллиарды мужчин, неужели среди них для тебя ни одного нет? Так не бывает!

– Тоже сказала, в мире. Уже выезжаю первой электричкой в Эфиопию.

– Хорошо, иностранцев в расчет брать не будем. Но и в России тоже народа полно. И в нашем с тобой городе не полтора человека живет. Миллионный город – это не тайга и не хутор. Захочешь, найдешь себе пару и будешь счастлива.

– Найти-то не проблема, только нужна я им всем.

– От того, что ты так считаешь, ты действительно становишься ненужной. Скажи лучше, ты сама себе нужна?

– Не знаю. Я точно знаю, что нужна Дениске, а себе – об этом я не задумывалась.

– Себе ты не нужна, – констатировала Яся. – Типичное отношение к себе многих мам. Поэтому и мужики в твою сторону не смотрят.

– Много ты понимаешь! – обиженно огрызнулась Тома. – У самой ни мужа, ни детей! У меня хоть сын есть, а у тебя никого! И все ты неправильно себе представляешь. Коля у меня не такой, и мы с ним жили счастливо. Это выдра Сазонова во всем виновата, если бы не она, все у нас с Колей было бы хорошо.

– Да уж, куда там мне понять ваше семейное счастье. Если тебя устраивает быть тряпкой, продолжай в том же духе – молись на своего Коленьку и станешь еще счастливее.

На этом разговор сестер закончился. Ярослава расплатилась и встала из-за стола.

– Мне пора идти. Пока! – сдержанно произнесла она на прощание и растворилась в вестибюле.

Чтобы не задерживаться лишние секунды, Яся не стала застегивать полушубок. Она быстро вышла на улицу, где ее сразу окатила волна холодного воздуха. В свете фонарей, ложась под ноги, искрился снег. Темнело рано – сумерки начинались уже с половины пятого, а к семи часам становилось совсем темно. С каких-то пор Яся стала не любить затяжную зиму с ее темнотой, морозами, снегом, который лежит вплоть до мая. Она родилась в Петербурге и поэтому всегда воспринимала такой климат как должное, не задумываясь о том, что зима может быть короче и теплее, а то ее и вовсе можно избежать. Например, уехать куда-нибудь в теплые страны. Яся не понимала, что ее больше расстроило в разговоре с сестрой: нежелание Томы взглянуть на вещи трезво и наконец понять, что Николай не стоит того, чтобы за него цепляться и ждать его как манны небесной, или сказанные ею слова о том, что Яся сама незамужняя и бездетная, что было в понимании Томилы – несчастная и скорее всего глупая. Скорее всего – потому что у Томы хватало деликатности не говорить об этом прямо. Но этого и не требовалось – из ее рассуждений и так все было понятно: не сумела обзавестись мужиком, значит, дура.

* * *

Никто ее не понимает: ни сестра, ни подруга. Никто. Яське легко, ей всего-то двадцать шесть лет, у нее нет проблем, нет «бонуса» в виде ребенка. Конечно, ей стоит только свистнуть – и толпа поклонников штабелями ляжет к ее ногам. Алке тоже в этом плане несложно. У нее нет принципов. Для нее кольцо на безымянном пальце мужчины не помеха для того, чтобы закрутить с ним роман. Жена не стена, отодвинется, – заявляет Алка. Может, жена и не стена, только не хочет она, Тома, никого двигать. И не из каких-то там благородных порывов души, вовсе нет, а потому, что противное это занятие – встречаться с женатым. Противное и бесперспективное. Ей даже просто общаться с женатыми не хотелось. А зачем оно нужно, это общение, если все равно ни к чему не приведет, лишь морально вымотает, если, не дай Бог, угораздит в такого влюбиться.

Один ее знакомый после того, как женился, сказал: девушки, видя на моем пальце обручальное кольцо, стали смотреть на меня так, словно у меня нет ноги. Это он очень верно заметил, только Томила была еще более категоричной. Женатых мужчин она воспринимала не так, будто бы они инвалиды, – она их не воспринимала вообще. И дело не в том, что эти мужчины не представляли для нее матримониального интереса. Будь они свободными, у нее, может, и мысли не возникло бы связать с ними свою жизнь. Дело было в другом. Общение с женатым мужчиной совершенно не такое, как со свободным. Глаза у него пустые, как зеркало, потому что мысленно он всегда далеко. В голове у него ипотека, ремонт, покупка подгузников или нового холодильника, поиск ответа на вопросы: куда поехать с семьей в отпуск и где взять на это деньги. Общаться с ним возможно только в строго ограниченных пространстве и времени, за пределами которых начинает маячить супруга. От этих ограничений общение становится ущербным. Женатые мужчины стараются не выходить за свои пространственно-временные рамки, а если и выходят, то ведут себя как воры, пробравшиеся в чужой сад за черешней, – постоянно пребывают в напряжении, готовые сорваться с места. Если пойдешь с таким в ресторан, то он весь вечер будет украдкой поглядывать на часы и по сторонам: не видит ли его кто-нибудь из знакомых и успеет ли он домой к определенному часу, после которого лучше там не появляться во избежание скандала. Он будет нервно реагировать на звонки мобильного, не смея его отключить. Виновато улыбаясь, выходить в холл, чтобы сказать жене, что он задерживается на работе по случаю совещания или дня рождения сослуживца.

От этой его лжи становится противно, в воздухе словно повисает грязь, хотя между ними ничего и не было. Флирт, который теоретически мог зародиться, умирает на корню вместе с уважением и прочими добрыми чувствами к женатому приятелю.

Ладно, Алка ее не поняла. С ней все ясно. Но Яся тоже ее точку зрения разделять не стала.

Сестра со свойственной ей прямотой назвала ее дурой и объяснила почему.

– Если ты решила не общаться с женатыми мужчинами, то уж будь последовательна, не общайся и с женщинами. Причем как с замужними, так и с незамужними. Они ведь тоже мысленно должны быть далеко. У одних в голове семья и дети, у других какие-то другие интересы. С таким настроем ты останешься в вакууме. Может, женатый познакомит тебя со своим холостым другом.

Но Тома упрямо продолжала гнуть свою линию. Она что-то ни разу не встречала мужчин, жаждущих ее с кем-нибудь познакомить. Ей всегда попадались исключительно собаки на сене, которые ни себе ни людям – сами не торопились роман заводить и с друзьями не знакомили. То ли из вредности, то ли оттого, что приберегали ее для себя, на всякий случай, то ли чтобы, если у друга отношения не сложатся, не быть виноватыми.

* * *

С неба падали белые пушистые снежинки. Они белой фатой укрывали город и освежали его, как освежает перезрелую невесту подвенечный наряд. Прикрытая снегом грязь становилась незаметной, неровности асфальта сглаживались, улицы делались шире и светлее. Кое-где раздавались одиночные взрывы не взорванных в новогоднюю ночь петард. С наступившим! – продолжали поздравлять подвыпившие граждане прохожих. И вас, – отвечали им прохожие и шли дальше.

– С Новым годом! – раздалось у него над ухом.

Какой, к черту, Новый год?! Прошел уже давно, будь он неладен!

– Слышь, мужик, с наступившим, говорю, – не отставал замызганного вида тип с бутылкой пива в посиневших от мороза руках. – Давай вздрогнем за праздник?

– Угу, – пробурчал он, торопясь исчезнуть. Не хватало еще пить с этим хануриком – и так засветился где не надо. Ну на фиг, быстрее нужно отсюда уносить ноги. И подальше, в какую-нибудь жаркую страну с теплым морем и нестабильностью во внешней политике. Залечь под пальму на месяц-другой, пока проблемы не улягутся. А они будут, он это спинным мозгом чувствует. Родственники старухи наверняка шум подняли из-за ее смерти. Он вспомнил, как Аида схватилась за сердце, а потом ее тело обмякло. Ему ничего не оставалось, как положить ее на диван. Вот и хорошо, что старуха померла от сердечного приступа, – подумал он тогда. Хоть старуха и сумасшедшая и ее показания мало что значили бы, но все же она была свидетелем. А мертвый свидетель, как известно, гораздо лучше живого. Но все равно пакостно-то как получилось. И надо было тащиться сюда, за тридевять земель, затратить столько сил на подготовку, чтобы открыть сейф и обнаружить в нем кукиш! Когда он его открыл, до него не сразу дошло, что сейф пустой. То есть он увидел, что там пусто, – не слепой. Но осознал это спустя несколько секунд. Он ожидал любые преграды: невозможность проникновения в квартиру, появление в ней хозяев, какой-нибудь финт ушами от этого инфантила Володи, но никак не рассчитывал на пустой сейф.

Как так могло получиться? Куда делось это хреново яблоко? – думал он. А может, его прибрал к рукам тот пижон, что явился к старухе раньше него? Он так внезапно появился на заднем дворе, что чуть не нарушил все планы. Первая мысль была, что пижон – член семьи Лакришевых или их близкий друг. Но нет, раньше он около Лакришевых не появлялся, и еще смущало то, что он пришел в дом украдкой, с заднего двора. Тем не менее в доме по поводу его визита шуметь не стали, и это приободрило наблюдателя. Вскоре гость вышел и отправился назад тем же маршрутом – огородом. Он решил проникнуть на веранду, как только пижон скрылся из виду, чтобы старуха подумала, что тот что-то забыл и вернулся назад.

Нет, пижон тут ни при чем. Не мог он забрать яблоко – ключ-то остался у старухи. То, что яблоко хранилось в сейфе, сомнений не вызывало – не зря же старуха так в ключ вцепилась. Тогда куда же оно подевалось – вот в чем вопрос.

Это удивительно, сколько информации о себе и о своих близких люди оставляют в Интернете. Володя Лакришев на сайте в порядке трепа выдал всю подноготную своей семьи: где бывают, чем занимаются. По его описанию, он живет с ограниченными, меркантильными существами, при этом его сестра-клуша, мать-диктаторша, бабка-умалишенная.

Он следил за Лакришевыми давно. Старуха, у которой был ключ, выходила на улицу редко и всегда в чьем-нибудь сопровождении. Он не знал, как к ней подступиться, и тут удача – ее вывезли на дачу.

* * *

Арест Николая вызвал у Ярославы вздох облегчения: наконец-то нашли преступника и теперь оставят их семью в покое. Было неприятно, что им оказался бывший муж Томилы. Все-таки он не посторонний человек, а отец Дениса – каково ребенку будет узнать такое о своем отце? А он ведь узнает, как ни скрывай. Рано или поздно найдутся добрые люди, расскажут. И все же пойманный преступник Николай Пеганов устраивал ее больше, нежели не пойманный вообще.

Когда Яся уже перевела дух и мысленно подбирала слова утешения для Томилы, радуясь, что наконец-то все завершилось, раздался телефонный звонок. Звонил Тихомиров. Он поинтересовался, не видела ли она следов на снегу там, на даче, накануне гибели бабушки? Яся следов не видела или попросту не обратила на них внимания. Она обычно такие мелочи не замечала. Так следователю и сказала. Яся повесила трубку и задумалась: чьи это могли быть следы? Вряд ли они принадлежат Николаю. Какого лешего ему топать через заваленный снегом огород, когда можно зайти с парадного входа? Даже если он хотел подойти к дому незамеченным, он мог бы это сделать, не прибегая к хождению по задворкам. Он долго был членом их семьи, часто бывал на даче и хорошо знал, как подобраться с парадного входа, чтобы никто не увидел. В том, что к смерти Аиды причастен Николай, Яся сомневалась – не той породы этот человек. Да, он ей не нравится – что есть, то есть. Он эгоистичный и непорядочный – оставил ее сестру и ребенка ради другой женщины, но это не повод считать его преступником.

У Яси из головы не выходил Антон. Брошенная им фраза, которой она тогда не придала особого значения: «Главное – это цель».

– А средства? – спросила Яся.

– Средства – это маршрут. Маршрут не столь важен, важно прийти в пункт назначения.

Тогда ее сбил с толку этот маршрут. Антон жил за границей – это чувствовалось по его акценту и манерам, а раз так, то он мог неправильно сформулировать свою мысль. Яся тогда решила, что Антон вовсе не имеет в виду, что для достижения цели все средства хороши.

Теперь, после гибели бабушки, когда вокруг подозревают всех и вся, ей пришлось думать по-другому.

«Неразборчив в средствах! А вдруг это он наследил в огороде? И Аиду убил тоже он».

Про Антона плохо думать не хотелось, но логика ей подсказывала, что ее предположение вполне может быть правдой. Сколько она знает этого человека? Всего месяц! И что она о нем знает? Да практически ничего! Даже его фамилия ей не известна.

– Целых четыре дня! Так долго! А я так бы хотел встретить Новый год с тобой, – сказал он с грустью в голосе при расставании.

– Это семейный праздник, и я должна быть в кругу семьи.

– Я все понимаю. Но можно я приеду к тебе на дачу? Разметелево совсем близко от города, и мне не составит труда туда съездить. Даже если бы оно было далеко, все равно приехать к тебе было бы для меня радостью. Я готов мчаться за тобой на край Земли, – признался Антон с темпераментом южанина. При этом у него был такой неподдельно искренний взгляд, что у Яси дрогнуло сердце, но она не сдалась.

– Думаю, что это будет неуместно. Подожди немножко, я приеду в город, и мы сможем с тобой встретиться.

Ясе очень не хотелось представлять своего друга семье. Вернее, ему представлять семью. Она не хотела, чтобы Антон раньше времени увидел взбалмошную Аиду, властную Дарью Альбертовну и вечно всем недовольную Томилу. Милая же предстала бы перед его взором картинка!

Ее семья – это ее беда. А в свои беды посторонних посвящать не надо. Открываться можно только близким, проверенным людям, а Антон для нее пока таковым не стал. Для этого нужно, чтобы прошло время, которое ни в коем случае нельзя торопить. Иначе вместо близких, доверительных отношений может не получиться никаких. Сейчас их с Антоном отношения напоминают едва проклюнувшийся из почвы росток. И она не станет вытягивать его пальцами, чтобы тот скорее рос и расцвел пышным цветом, – быстрей он все равно не вырастет, зато погибнет запросто.