Текст книги "Выбор читателя – 2022"

Алина Ланина
Выбор читателя – 2022: сборник участников конкурса

© Издательство «Четыре», 2022

* * *

Б. Алексеев. Испанская одиссея (отрывок)

Испанская одиссея: сборник прозы / Борис Алексеев. – Санкт-Петербург: Четыре, 2021 – 244 с.

«Испанская одиссея» – книга о любви. Любовь к женщине, к стране, к творениям человеческого духа и разума объединяет сюжетные линии всех представленных в книге произведений.

Известно, что любовное чувство – признак равновесия с миром, а сама любовь – волшебная палочка Гармонии. И если палочка оказалась у вас в руках, храните её как бесценный подарок судьбы. Но пусть ваша бережливость будет щедра, ведь, по словам английского поэта Перси Биши Шелли, «истинная любовь тем отличается от золота и глины, что она не становится меньше, будучи разделенной».

1. 1991 ГОД,

ДВЕНАДЦАТОЕ АПРЕЛЯ

Испания. Приморский городок Сан-Педро. Оздоровительный бассейн «Талассия» на окраине города. Йодистый запах подогретой морской воды.

Я иду по гулкому коридору, разделяющему голубой оазис бассейна и многочисленные кабинеты спа-процедур. Моё тело, разомлевшее от долгого тридцатишестиградусного купания, торопится покинуть влажные пределы «Талассии» и остудить кожу «прохладным» двадцатишестиградусным морским бризом.

Неожиданно из бокового прохода прямо передо мной вышаркивает огромный сутулый старик. Покачиваясь на худых жилистых ногах, старик направляется к выходу. Его походка напоминает колыхание шлюпки в волнах на короткой береговой привязи.

Ускоряю шаг, пытаюсь протиснуться между ним и стеной коридора. Хм, не получается. Сила, похожая на взаимодействие однополярных зарядов, не пропускает меня. Что за ерунда? Вновь ускоряю шаг. И вновь хребет старика реально отталкивает назад.

«Ах, так?» – демонстративно перестаю куда-либо торопиться.

Если честно, мне и спешить-то некуда. Вторую неделю не случилось найти хоть какую-то работу, а отсутствие работы, как известно, затягивает человека в топь хронического безделья. Говорю ответственно: чел, озлобленный затянувшейся хроникой, способен на очень нестандартные поступки. К примеру, он пускается в частный сыск. Зачем? Неважно. Так он реализует свою внутреннюю пустоту. Сыскарь, как комар, дырявит взглядом объект и «пьёт» его непонятку. А потом сцеживает выпитое в пустые пазухи. Ха, отлично сказано! Именно сыск вытащит меня из трясины будней. Да здравствует Мюнхгаузен – решено!

Я пристраиваюсь метрах в пяти за спиной старика и в буквальном смысле копирую его шаги. Это непросто. Старик, как длинноногий страус, парит вразвалочку над кафельными половицами, и я, при всех моих стараниях, то и дело сбиваю шаг и перехожу на рысь. Однако чем я не Шерлок?

«Хей, Огюст! – попыхивая трубкой, говорит дружище Холмс. Он так же, как и я, едва поспевает за стариком. – Тебе двадцать лет! Помни: жизнь – щедрая расточительная игра. Твоя игра. И ты обязан играть на победу независимо от окончательного результата!»

* * *

Стоп!

Перечитываю собственную запись: «озлобленный хроническим бездельем»… Хорош, нечего сказать! Окончил лучшее bachillerato[1]1
  Bachillerato (исп.) – последние два выпускных класса испанской средней школы, аттестат зрелости.


[Закрыть] в Сан-Педро. Сам сеньор Пабло тискал меня в объятьях и шептал в ухо: «Иди, сынок, пусть дорога укажет тебе путь к счастью!» Какая дорога? Всюду, где я ни пытался устроиться на работу, холёные менеджеры лапали мои документы и отвечали, лыбясь, как раздавленные помидоры: «Сеньор Огюст, очень сожалеем, но ваше досье нас не убеждает. Позаботьтесь обзавестись протекцией».

Протекцией! Где я возьму им эту протекцию? Мой отец – великий умница, но он простой рыбак и не вхож в денежные кабинеты. А протекция сеньора Пабло им нужна как на базаре тухлая рыба – вечно, мол, этот школьный нянька пристраивает своих бездельников в тёплые местечки. У-у-у, сволочи раздавленные…

Мне скоро надоедает препираться с собственной памятью, и я перевожу взгляд на объект сыска, вернее, на его совершенно лысый затылок. «Ха, старикан-то непростой, – примечаю его необычайно развитые теменные бугры. Помню, на уроках психометрии модница Эльза утюжила нас цитатами из какой-то тёмной книжонки: дескать, развитые теменные кости указывают на наличие в экстрасенсорике человека паранормальных способностей. Чушь собачья, но я запомнил. Может, потому, что отец частенько говорил мне: «Везде, где б ты ни был, наблюдай человека, так познаешь самого себя».

Ну вот, пока я «разглядывал» бородавку на шее Эльзы (вечно припрятанную под крохотный шарфик-арафатку), старик набрал крейсерскую скорость и метров на десять ушёл вперёд. «Э-э-э, дырявая субмарина, так дело не пойдёт! – ворчу я на старика и также прибавляю в скорости. – И вообще, сеньор Огюст, запомни: ты сегодня сыскарь, а потому не валяй дурака – Fais ce que dois, advienne, que pourra![2]2
  Fais ce que dois, advienne, que pourra (лат. лучезарный Марк Аврелий): «Делай что должно, и будь что будет».


[Закрыть]»

2. СЫСК НАЧИНАЕТСЯ

Как гребцы на двухместном каноэ, мы синхронно движемся по извилистому каньону коридора и через пару минут оказываемся в просторном вестибюле. Старик тормозит возле стойки ресепшена, что-то говорит консьержке, та улыбается и подаёт конверт. Мой «визави» долго рассматривает депешу, видно, собирается с мыслями, затем размашистым движением вскрывает печатку и погружается в чтение.

По мере того как его глаза перебегают с одной строки на другую, корпус старика медленно разворачивается в мою сторону. Наконец он прекращает читать, поднимает глаза и фокусирует взгляд прямо на мне. Я едва успеваю увернуться от выпущенных в меня двух колких смоляных стрел и сменить на лице выражение охотника на гримасу беззаботного гуляки.

В вестибюле много народу и довольно шумно. По рассеянному состоянию старика я понимаю, что стрелы, выпущенные в мою сторону, предназначались вовсе не мне, а кому-то другому, о ком, видимо, сказано в депеше. Дальнейшие события показали, что я ошибался, – стрелы предназначались мне. Однако сейчас его видимое «безразличие» лишь добавляет моим действиям уверенности, вернее, наглости в исполнении задуманного шпионства. Почти не таясь, я наблюдаю, как старик тщательно мнёт бумагу и затем резким движением бросает комок в урну, будто освобождается от тягостной нужды. С минуту стоит неподвижно. Убедившись, что комок исчез в урне окончательно, он расправляет сутулые плечи, выпячивает подбородок и, выпустив в мою сторону ещё одну стрелу «с прищуром», решительно направляется к выходу.

Я иду за ним. Эпизод со стрелами, едва не проткнувшими меня пару минут назад, беззаботно рассыпается в памяти. Так волна при ударе о волнорез крошится на миллионы незначащих брызг и перестаёт существовать. А ведь только что она, как всякая большая форма, обладала уникальным внутренним содержанием…

* * *

Наше «двухместное каноэ» пересекает бурлящую гавань вестибюля, проходит «пороги» вращающихся проходных дверей и оказывается на ступенчатой отмели огромного уличного океана. Я крадусь метрах в шести от старика. Он же всё время прибавляет шаг, будто сбрасывает с сутулых плеч мне под ноги мгновения своей прожитой жизни.

Не скрою, меня буквально распирает от молодецкого задора и интриги происходящего. Ведь я погружаюсь в чужую тайну! «Эх, был бы я писателем! – подумалось тогда. – Вот она, книга! Судьба сама подносит перо – пиши!»

3. СТАРИК

Рискуя привлечь недоуменные взгляды уличных прохожих, я вышагиваю за спиной старика и всё более любуюсь деталями его забавного экстерьера.

Передо мной необыкновенный «исторический» артефакт! Длинные шорты болтаются на худых жилистых ногах, как открепившиеся паруса двухмачтовой бригантины. Обут старикан в поношенные кроссовки поверх плотных шерстяных носков. Сутулое, обнажённое до пояса тело исковеркано бесчисленным количеством лилово-коричневых пятен и мозолистых бугорков. Спина напоминает старый морской бакен с налипшими чешуйками устриц, рачков и сухих перевязей морской травы.

Поминутно я спрашиваю себя: «Зачем ты идёшь за ним?». И продолжаю идти, не ожидая ответа…

* * *

Старик выходит за территорию бассейна и направляется к бухте. На одном из круговых перекрёстков он неожиданно останавливается и оглядывается назад. Я синхронно разворачиваю голову и тоже оглядываюсь. Возле самой дороги, на балконе старинного особняка, мне видится молоденькая девушка. Она держит в руках красный невероятно длинный шарф. Девушка подбрасывает шарф вверх и, управляя им, как воздушным змеем, перебегает с одного края балкона на другой. При этом шарф послушно следует за ней. Наконец она останавливается, обвязывает шарфом тоненькую шею и на моих глазах превращается в огненный кокон! Припоминаю строки из учебника начальной мореходки: «Красный свет маяка обозначает левую от безопасного сектора область для приближающихся судов». Знать бы тогда, сколько слёз и человеческого горя произведёт в моей судьбе этот красный ориентир житейского фарватера!..

Очарованный танцем милой сеньориты, я так и стою, обернувшись назад и совершенно позабыв о старике. Через какое-то время сквозь шум машин и дальние крики чаек мой слух улавливает шарканье его удаляющихся шагов. Звук стёртых подошв почему-то напоминает мне неприятное поскрипывание песка на зубах. Я распрямляюсь и вижу покатую спину старика далеко впереди, почти у самой бухты. Несоответствие расстояния и моих слуховых впечатлений озадачивает меня. Я снова оборачиваюсь назад.

Ни старинного особняка, ни девушки на балконе нет и в помине. За моей спиной галдит обыкновенная курортная толкучка, и чёрные размалёванные негры липнут к посетителям, как сладкая вата.

4. ЯХТА

Стого дня прошло шестьдесят лет, но я отлично помню ужас, охвативший меня от внезапной перемены декораций. Однако самым удивительным оказалось не это. Увлечённый игрой в преследование, я не стал ломать голову над чудовищной метаморфозой бытия, свидетелем которой только что оказался, но беспечно (о, молодость!) вновь поспешил за стариком. Мы подошли к пирсу. Мой «провожатый» махнул кому-то рукой. Через пару минут напротив нас причалила старенькая двухмачтовая яхта. Судя по облупившейся покраске и канатным скруткам, время службы этой старой посудины давно подошло к концу. Я не большой знаток бригантин, но даже мне показалось, что в послужном списке причалившей яхты значится не одна сотня бедовых океанических лет. Её допотопное убранство напомнило мне картинки про пиратов, которые я любил в детстве рассматривать, сидя у отца на коленях.

Вдоль всего корпуса яхты трепетало странное облачное уплотнение. Оно полностью скрывало судно от посторонних глаз, и в то же время для тех, кто находился на самой яхте (в этом свойстве «облачка» я вскоре убедился сам), окрестная видимость никак не менялась, будто не было никакой завесы. Но сейчас я видел одновременно и яхту, и облачко.

* * *

Пусть читателя не удивляет внезапно появившаяся фраза «шестьдесят лет назад». Какие шестьдесят, когда герою, со слов Шерлока Холмса, не более двадцати?

Однако следует принять во внимание вот какое обстоятельство. События, о которых повествует начало романа, произошли, судя по названию первой главки, двенадцатого апреля 1991 года. То есть сегодня. В то же время я вглядываюсь в календарь, висящий напротив, и вижу, что в столбиках цифр нынешний день значится… вторым февраля 1971 года. Как так? Я человек верующий и готов засвидетельствовать перед читателем крестное знамение в том, что обе даты верны и относятся именно ко мне как к автору книги!

Скажу более, через три с половиной месяца моему главному герою, коренному испанцу с французским именем Огюст (что значит Август, Августин, Августа) предстоит родиться, и ему же, не далее как через три с половиной месяца или раньше того, предстоит… закончить свою земную жизнь! Так в романе складываются его биографические обстоятельства – главный герой не может пережить свой собственный день рождения!

Читатель усмехнётся: «Не много ли загадок для столь небольшой книги?». Что тут скажешь? Он прав. Поэтому давайте просто читать дальше.

…Старик обогнул парапет и по откинутому трапу перешёл на палубу.

– Ты идёшь? – обратился ко мне матрос, скручивая канат с оголовка пирса.

Я ловко перепрыгнул через ограждение и ступил на дощатый трап вслед за стариком, не замечая того, что происходящее начинает всё более диктовать мне (Холмсу!) условия игры.

* * *

Увлечённые делом или идеей, мы часто не видим изменений в окружающем нас пространстве. Например, плавая у берега, мы не сразу замечаем, что течение уже подхватило нас и несёт в открытое море. Увы, мы привыкли видеть во всём только себя. Привыкли наделять окружающий нас мир личными качествами и ожиданиями. Нам так проще. Но в этом-то и кроется ошибка и тысячи тысяч разбитых человеческих ожиданий. Как бы мы ни насыщали мир своим присутствием, он всегда останется независимым от нас, со своею собственной свободой воли. Принять этот очевидный факт человеку мешают его личная гордыня и тайное чувство страха перед тем, что изобразил русский художник Казимир Малевич в своей странной картине «Чёрный квадрат». Ведь говорят же мудрецы: «Мы живём на этом свете не благодаря окружающей среде, а вопреки ей».

Сегодня второе февраля 1971 года, через три с половиной месяца мне исполнится (вернее, исполнилось бы) восемьдесят лет. И то, о чём я только что написал, разве может уместиться в двадцатилетние мозги? Конечно, нет!

А раз нет – на нет и суда нет. Иди, Огюст, будущее ждёт тебя!

* * *

…Присев на кормовую поперечину, я подумал: они меня или вежливо попросят сойти на берег, или ткнут шваброй в спину и погонят восвояси парой солёных морских прибауток. Однако время шло, матросы совершали последние приготовления к отплытию, и никто не обращал на меня никакого внимания. «Ладно, покатаемся!» – решил я, продолжая находиться в полубредовом возбуждении от своей шпионской затеи.

Тем временем судно аккуратно отчалило от пирса, подхватило парусами порывистый береговой ветер и уверенно легло на курс. Лёгкие покачивания корпуса яхты пришлись мне по вкусу. Я осмелел и принялся разгуливать по палубе, наблюдая за действиями команды и статного седого капитана. Все участники плавания деловито выполняли обыкновенную морскую работу, и то, что на меня никто не обращал внимания, я объяснил себе элементарной флотской дисциплиной.

Мне давно не случалось бывать на корабле, и теперь я с упоением вглядывался в исчезающий берег и вдыхал полной грудью сырой моросящий бриз. Трезвящие струи ветра быстро охладили мою «беспутную» эйфорию, а невнимание команды породило тоскливое чувство одиночества. Я вновь присел на кормовое возвышение и, чтобы хоть как-то занять себя, принялся разглядывать мускулистые тела матросов.

Их нарочитое ко мне безразличие заставило-таки задуматься над собственным положением. Я ощутил неясный страх. Он, как комок бумаги, брошенный стариком в корзину, полную прочего мусора, надавливал мой мозг и путал мысли. Сменив ролевую установку «сыщик» на положение беспомощного статиста, я впервые в жизни ощутил тревогу за собственные действия. Как странно может обернуться безделье души!..

* * *

– Куда направляется наша яхта? – спросил я матроса, занятого креплением каната на оголовок кнехта.

Матрос равнодушно взглянул на меня стеклянными, будто невидящими глазами, собрал к переносице густые чёрные брови и, ничего не ответив, продолжил наматывать канат.

– Любезный, скажите: куда направляется наша яхта? – обратился я к другому матросу. Тот ловко орудовал шваброй и разгонял по палубе пенистый следок перекатившейся через борт волны.

Матрос выпрямился, упёрся грудью в древко швабры и крикнул товарищу:

– Васса, ты чё пузырь дуешь? («О чём спрашиваешь?» – догадался я.)

– Топи, Филя! («Отстань!») Крысиная ты голова… Васса хотел ещё что-то прибавить, но в этот миг первая серьёзная волна сшиблась с носовой частью яхты и задрала палубу. Я упал, ударился головой об угол металлического ящика и потерял сознание.

Волна, разодранная в клочья, метнулась вверх и «просыпалась» на палубу крупными водяными комьями. Один пришёлся аккурат мне в голову. От удара я пришёл в себя и, несмотря на боль в голове и тошноту, вызванную сотрясением, скомандовал: «Держись, парень!». Мне захотелось увидеть, куда упали матросы, ведь устоять при такой качке невозможно. Я оглянулся.

К моему удивлению, оба моряка спокойно продолжали свои занятия, не обращая ни на волну, ни на меня никакого внимания.

Что происходит? А вдруг яхта пойдёт ко дну, кто будет меня спасать, если я для них не существую? И вообще, как это я не существую?! От этой мысли мне стало холодно, грустно и ещё более одиноко.

* * *

Тем временем погода улучшилась. Яхта, как барышня, засидевшаяся за рукоделием, резво бежала в открытое море. Она весело подбрасывала буруны встречных волн и приплёскивала ими палубу. Свежая, умытая красавица яхта посверкивала в лучах заходящего солнца начищенным судовым металликом. Несмотря на прожитые годы, она молодилась перед каждой встречной волной, подобно даме нежного бальзаковского возраста. Берег, напротив, плющился и превращался (вместе с биографией двадцатилетнего бездельника) в узкую, едва различимую полоску суши между огромным неподвижным небом и морем, таящим предзнаменования грозных будущих событий.

Тёплый морской бриз просушил мою одежду. Я вернулся на корму и расположился на полюбившейся мне кормовой поперечине. Тихая отрешённая задумчивость овладела моим сознанием. Я опустил голову на грудь и вскоре уснул, обласканный попутным ветром и мерными покачиваниями моего нового пристанища.

И. Хлюпов. Соло на Витгенштейне (отрывок)

Соло на Витгенштейне: рассказы, повесть, юмористические зарисовки / Иван Хлюпов. – М.: Де Либри, 2021. – 330 с.

«Соло на Витгенштейне» – авторский сборник, включающий в себя шесть рассказов, повесть и подборку юмористических миниатюр. За смешной формой они скрывают в себе глубинные смыслы, оказываются многослойными и многогранными калейдоскопами, в которых интеллектуальный читатель может видеть великое множество самых разнообразных толкований (подсказкой или ключиком к таким толкованиям являются эпиграфы каждого из рассказов).

«Соло на Витгенштейне» является аллюзией знаменитого довлатовского «Соло на ундервуде» и «Соло на IBM». При чем же здесь немецкий философ Людвиг Витгенштейн? Ответ дается в эпиграфе к произведению, где герой фильма Дерека Джармена сожалеет о том, что не имеет достаточного чувства юмора, чтобы воплотить в жизнь свою самую заветную мечту – сочинить философский труд, который целиком состоял бы из одних лишь шуток. Похоже, Ивану Хлюпову, в отличие от Людвига Витгенштейна это все-таки удалось сделать…

ГИМИЛ, 0024 г.

Закурив, Альберт снова повернулся к плакату. Маленький плюгавый человечек со злобными глазами держал в руках восьмиконечный крест. Лидер каинистов, их патриарх. «Обратись к Господу!» – гласила надпись сверху. «Спасение в Церкви Святого Каина» – информировала надпись внизу. Альберт нахмурился. Он прекрасно знал того, кто был изображен на плакате. Когда-то, много лет назад, еще в старом мире, этот человек читал под его началом Священное Писание. Тогда он был пешкой, а теперь…

– Ну, брат Андрей! – Альберт со злостью сорвал плакат со стены. – Ну, патриарх Святого Каина!..

Он щелчком выстрелил окурок в сторону и, засунув руки глубоко в карманы, побрел вверх по улице.

Вечерело. С севера дул холодный ветер, тяжелые тучи быстро неслись по небу. Улицы стояли пусты и безлюдны. Повсюду валялись кучи мусора, дымились пепелища костров. Стемнело, но света нигде не было видно. Электричество пропало три месяца назад. Наверное, уже навсегда. Воду в городской водопровод тоже не подавали, но к этому давно привыкли. Люди черпали воду из скважин, устроенных в четырех или пяти точках города.

Собственно говоря, именно из-за воды Альберт и вышел на улицу. Он надеялся принести хотя бы одно ведро, но у скважины творилось такое… В общем, теперь он возвращался домой не только без воды, но и без ведра. Досадно. Хотя, если учесть то, что он остался жив и даже не ранен, скорее удачно. Да-да, пожалуй, это удача. Черт с ним, с ведром. Ведро – дело наживное. А за водой сходить можно будет ближе к утру. Спокойнее, да и народу, наверное, будет поменьше.

Свернув в переулок, Альберт в нерешительности замедлил шаг, а затем и вовсе остановился. Впереди стояли четверо. Кто такие, разобрать было нельзя, но, по всей видимости, не члены союза пацифистов. Потоптавшись на месте, Альберт решил возвратиться обратно. Надо поискать другую дорогу. Он развернулся. В ту же минуту за спиной у него послышались шаги. Сначала медленные, затем все быстрее. Недолго думая, Альберт сорвался с места и что было духу помчался вниз по главной улице. Туда, откуда пришел. Дыхание перехватило, сердце угрожало микроинфарктом, но он все наращивал и наращивал темп.

Господи, а что если это каинисты? Они же его с дерьмом сожрут!..

Кирпичная арка, старый двор. Альберт нырнул туда. Пересек игровую площадку, свернул на асфальтовую дорожку и только тогда сообразил, что попал в западню. Выхода не было, двор оказался глухим. Мрачная каменная мышеловка с рядами черных незрячих окон, обрушившимися карнизами, распахнутыми настежь подъездами…

Подъезды! Альберт метнулся к ближайшему, заскочил в него и, согнувшись в три погибели, забился под лестницу: «Отсижусь, здесь отсижусь…»

Воздух с присвистом вырывался из легких, пот лил ручьями. Матерь божья, да его сейчас удар хватит. Снаружи послышался топот. Зажав рот рукой, он полез еще глубже. В то же мгновение в затылок ему уперлось что-то твердое и хриплый шепот сообщил:

– Откроешь рот – размажу мозги по стенке.

Альберт замер. Впрочем, ничего другого ему и не оставалось. Было слышно, как преследователи рыскали по двору, чем-то громыхали, негромко переругивались. Затем дверь подъезда скрипнула и на пороге появился человек. Да, это действительно были каинисты. Черный костюм, белая повязка на левой руке.

– Здесь тоже пусто, – крикнул он кому-то во двор. – Бесполезно. Он, наверное, в одну из квартир шмыгнул.

Парень с досадой пнул поскрипывающую на ветру дверь и вышел на улицу. Голоса стали удаляться, затем затихли совсем. Альберт облегченно вздохнул, но тут же, словно напоминая о себе, в затылок ему ткнулся ствол пистолета.

– Встань и медленно отойди к стене, – проскрипел неприятный мужской голос. – Не вздумай выкаблучиваться. Стреляю без всяких там предупреждений.

Подняв руки, Альберт послушно вылез из-под лестницы. Шуршание за спиной, мягкие кошачьи шаги.

– Выйди на свет. Быстрее. Лицом ко мне.

Альберт подошел к дверному проему, опустил руки и медленно развернулся. Испуг на его лице стал переходить в удивление.

Вот это да…

Перед ним стоял Мангус.

– Отец Альберт?.. – От удивления Мангус раскрыл рот.

Рука с пистолетом опустилась.

– Фу, ну ты меня и напугал! – Закрыв глаза, Альберт повис на перилах.

– В-вы меня тоже, – признался Мангус. – Я решил, что вы один из них.

Оба рассмеялись.

– Что теперь?

– Нужно пробираться к Собору, – сказал Мангус, – там штаб. Домой вам сейчас возвращаться рискованно.

Он сунул пистолет за пояс.

– К Собору? – Альберт медлил. – Ладно, черт с ним. К Собору – так к Собору.

– Прекрасно. Я пойду первым, вы следом за мной. Не отставайте и ничего не бойтесь.

Прежде чем выйти на улицу, Мангус внимательно осмотрел двор.

– Все спокойно, – сообщил он шепотом, – пойдем «черным ходом», через арку нельзя.

– Черным ходом? – удивился Альберт.

– Да. Здесь есть дыра.

До Собора было не больше трех километров, и эти три километра они преодолели за два с половиной часа. За два часа! Несколько раз на них нападали небольшие отряды каинистов, к счастью, вооруженных только дубинками, и Мангус с остервенением от них отстреливался. Один раз Альберт, не заметив открытого канализационного люка, едва в него не провалился. Ко всему прочему сапоги в кровь стерли ноги. В общем, когда они вышли к Собору, силы его были на исходе.

На баррикадах их встретил отец Николай:

– Альберт! – В голосе его звучала радость. – Какими судьбами? Что ты здесь делаешь?

– Да вот… – озираясь по сторонам, ответил он. Мангус, не желая мешать разговору, куда-то исчез.

– Вымотался? – сочувственно спросил отец Николай. В ответ Альберт только устало улыбнулся.

– Ну, заходи, заходи. Поешь и ложись-ка ты, братец, спать. Можешь в моей келье. Мне этой ночью все равно будет не до сна. Завтра показательная казнь, надо подготовиться.

– Казнь? – удивился Альберт.

– Да. Наши поймали каинистского архиепископа, Церковный Суд приговорил его к сожжению.

Отец Николай указал рукой на площадь перед Собором, и только тогда Альберт заметил скрывающийся в полумраке деревянный помост (…эшафот?..).

– Дел уйма, – запричитал отец Николай. – Надо столб установить, достать дров…

– Во сколько же начало?

– Утром, как рассветет.

– Круто! – Альберт улыбнулся. – Тогда отдых мне действительно не помешает. Пропустить такое зрелище…

– Иди, иди. – Отец Николай замахал руками. – Спи, ешь. В общем, чувствуй себя как дома. Меня не жди. Ах да, увидишь Мангуса, немедленно пошли ко мне. И куда он, паразит, уже успел подеваться? Ведь только что здесь маячил.

– Хорошо. Доброй вам ночи, отец Николай.

Выцарапав из кармана сигарету, Альберт заковылял к Собору.

«Пожру и сразу спать, – думал он, устало передвигая ноги. – Завтра нужно быть бодрым (…как кедр…). Усталому и разбитому на казни делать нечего. Спать!..»

Ночь прошла спокойно. Ни стрельбы, ни какого другого шума Альберт не слышал. Проснулся он утром от гомона многоголосой толпы.

«Неужели проспал?! – с ужасом подумал он, вскакивая с постели. Быстро натянул сапоги и бросился вниз. – Только бы казнь еще не началась, только бы не началась…»

В нижнем зале Собора навстречу ему попался Мангус. В руках он держал огромную зеленую канистру. Вид у него был измотанный.

– На площадь? – пропыхтел он. – Не советую. К помосту вам все равно не пробраться, толпа озверела. Точно говорю.

– А что же делать? – Голос Альберта прозвучал по-детски растерянно.

– На вашем месте, – улыбнулся Мангус, – я бы поднялся на колокольню. Оттуда прекрасный вид, и совершенно никакого риска быть раздавленным этим сбродом.

Резко развернувшись, Альберт помчался обратно наверх.

Народу собралось много. Вся площадь перед Собором оказалась заполненной людьми. Толпа волновалась и гудела. Деревянный помост за ночь завалили дровами, а также устроили что-то вроде сходен, по которым приговоренного должны будут возвести на костер. Надо всем этим возвышался большой деревянный столб.

Альберт ждал. Вид с колокольни открывался великолепный. Вся площадь как на ладони. В поле зрения попадали даже баррикады, возведенные по ту сторону церковного двора. Альберт ждал.

Церемониал начался ровно в семь часов, когда багровый диск показался над крышами домов и залил все вокруг тревожным светом. Приговоренного вывели со стороны часовни. Толпа расступилась, образуя для процессии свободный проход. Люди притихли. В наступившей тишине было слышно, как в церковном саду заливается какая-то птичка.

Приговоренный, бледный тощий человек с испуганными глазами, одетый в рваную рясу, а также шестеро сопровождавших его прислужников приблизились к помосту. Четверо остались стоять, а обвиняемый и двое других поднялись по сходням. Альберт подумал, что сейчас каиниста начнут привязывать к столбу веревками или цепью, но все оказалось гораздо проще. Ему завели руки за спину, так, чтобы они обхватывали столб, а затем пристегнули запястья наручниками. Проделав это, прислужники сошли вниз, убрали за собой сходни и присоединились к четырем остальным, стоявшим возле костра полукругом.

Когда на площади появился отец Николай, толпа восторженно загудела. Он величественно прошествовал к приготовленной специально для него трибуне, поднял руку и, когда шум прекратился, начал зачитывать обвинительный акт. Речь его была длинной и путаной. Архиепископа обвиняли во всех смертных грехах. Он оказался предателем, провокатором и даже, как это ни странно, насильником и детоубийцей. Все время, пока отец Николай зачитывал обвинение, Мангус вместе с двумя парнями из отряда добровольцев поливали дрова керосином.

В руках у прислужников зажглись факелы.

– А посему, – закончил свою речь отец Николай, – Церковный Суд, во главе с патриархом Павлом Великим, приговаривает архиепископа преданной нами анафеме Церкви Святого Каина к смертной казни через сожжение. Да простит ему Всевышний все его прегрешения. Аминь.

Он замолчал, передал бумагу кому-то из своей свиты и, преклонив голову, начал молиться.

– Это ложь! – пронесся над толпой взволнованный голос. – Все ложь! Они вас обманывают, люди. Я страдаю безвинно…

Кричал архиепископ. Отец Николай как-то странно дернулся, лицо его перекосилось. Не дочитав молитвы, он подал знак прислужникам.

– Истинное Разделение еще впереди! Церковь Святого Каина – вот ваша единственная надежда на спасение! А они лгут. Лгут!..

Факелы коснулись дров, вспыхнуло пламя. Проповедь архиепископа оборвалась, раздался жуткий крик. Горело что надо. Керосину Мангус явно не пожалел. С колокольни Альберту было прекрасно видно, как извивается и корчится в огне прикованное наручниками тело. Зрелище наполнило его душу неожиданным диким восторгом. Черный дым поднимался к небу, временами застилая карабкающееся по крышам солнце. Толпа ликовала, толпа была вне себя от представления. А потом…

А потом произошло непредвиденное. Поглощенные зрелищем, за ревом и свистом никто не заметил, что с восточной стороны города, прорвав сеть баррикад, к Собору приближаются каинисты. Огромный отряд, человек в тысячу, а то и больше, повалив хлипкую церковную ограду, схлестнулся с толпой прихожан. Началась паника. Люди давили, калечили, топтали друг друга. Каинисты с остервенением рубили, кололи и резали. Раздавались одиночные выстрелы. А на пылающем костре языки пламени лизали безжизненную обуглившуюся головешку.

Не помня себя от ужаса, Альберт начал взбираться по веревочной лестнице вверх, под самый купол. Мыслей в голове не было, их словно вышибло оттуда. Были только страх, паника, желание выжить. Выжить любой ценой (…спрятаться, затаиться, отсидеться…).

Добравшись до маленькой деревянной площадочки, Альберт втянул за собой лестницу, забился в угол и почти перестал дышать. Он был уверен: снизу его ни за что не заметить. А вот когда наступит ночь или когда наши отобьют атаку…

Рев толпы все усиливался.