Текст книги "Сценарий известен"

11

Несмотря на то, что Ленц не хотел этого признавать, он всё-таки заболел. У него резко поднялась температура, и всю ночь он промаялся в лихорадке, находясь между сном и явью. То ему казалось, что он спит, хотя он не спал, то, наоборот, он спал, но ему грезилось, что он всё ещё лежит в своей кровати и не может заснуть. Под утро температура начала спадать, и он наконец уснул. Ирина, приносившая каждое утро кофе в спальню коменданта, в первый раз за всё это время увидела его спящим. Он лежал на боку, почти целиком укрытый одеялом. Его согнутая фигура и какое-то страдальческое выражение лица вызвали в Ирине не привычный страх, а непонятную жалость к этому человеку. Свернувшись под одеялом калачиком, он выглядел намного меньше и казался мальчишкой. Глядя на него, с трудом можно было представить, что он может калечить и убивать людей, что насилие над людьми он сделал своей профессией и что в этой профессии он сильно преуспел. Это заключение так поразило девушку, что она ещё долго раздумывала над ним.

Испугавшись за здоровье коменданта, который долго не выходил из своей спальни, фрау Лизбет всё-таки уговорила больного позвать за доктором, тем более как раз сегодня утром в лагерный госпиталь приехал профессор К.Г. Пришедший врач застал гаупштурмфюрера без сознания: жар стал настолько сильным, что больной начал бредить и не мог внятно отвечать на вопросы. Обеспокоившись его состоянием, профессор прописал ему инъекции витамина С и порошки для снижения температуры, однако жаропонижающее было малоэффективным, больного продолжало лихорадить. Он лишь на некоторое время приходил в себя, просил воду и вскоре вновь проваливался в беспокойный сон. Вечером врач записал в историю болезни пациента Йохана Ленца новый симптом – сильный грудной кашель, который не давал коменданту покоя. И чем выше поднималась температура, тем неукротимее становилось харканье.

Весь следующий день, когда профессор вынужден был уехать по срочным делам в свою клинику, комендант почти не приходил в себя. К жару и кашлю прибавилась ещё и агрессивность: находясь в бреду, пациент с удивительным упорством и силой противился лечению, выбивал из рук питье, не давал ставить уколы. Приставленная к коменданту медсестра из клиники профессора ничего не могла поделать. Назначенное лечение в полной мере не проводилось.

В полдень третьего дня болезни коменданта Ирина стала невольным свидетелем странного разговора между фрау Лизбет и высокопоставленным лицом из лагерного начальства. Он часто бывал в резиденции, и девушка запомнила его полное обрюзгшее лицо с маленькими бегающими глазками. Ещё больше ей запомнился неестественно высокий для мужчины тембр его голоса. Ирине показалось подозрительным то, что этот человек разговаривал с фрау Лизбет не в гостиной, а на кухне, как будто не хотел, чтобы кто-то увидел его в этот день в доме коменданта.

– Вы говорите, он не принимает лекарств? – говорил он.

– Нет, он как будто что-то знает. Я очень боюсь, гер Шульц. Вдруг он что-то заподозрил? Он постоянно бредит, а в бреду кричит: «убийцы» и «я не позволю»! Мне страшно!

– У него есть шансы? Что сказал профессор?

– Говорит, что у него, возможно, начинается пневмония. Я слышала, что от неё часто умирают, но не всегда. Всё зависит от своевременного лечения и организма больного.

– Ладно, будем надеяться на благоприятный исход. Держите меня в курсе дела. Профессора ещё два дня здесь не будет. А наш врач – свой человек. Если, как вы говорите, он не принимает лечение, нам даже лучше. Мне пора. Держите меня в курсе дела, в курсе дела, – повторял он.

Взволнованная услышанным, Ирина поспешила удалиться. Она быстро забежала в свою каморку в подвале и села на старый матрас, который заменял ей кровать. Сердце сильно колотилось, в голове вертелись странные противоречивые мысли. Её охватило чувство злой радости от осознания возможной скорой кончины человека, который так свирепо с ней обращался. Конечно, всё закономерно, все логично: как он никого не любил из своего окружения, так и его никто не любит, все только ждут его смерти, чтобы избавиться от ненавистного начальника и занять освободившееся место. Но вдруг она вспомнила жалкое беспомощное тело больного, распластанное на кровати, и неожиданно вновь ощутила прилив необъяснимой жалости к нему.

«Будь, что будет, – решила она. – Я ничего не могу для него сделать. Я и не должна ничего делать», – как будто оправдывалась пленница.

От этих мыслей Ирину оторвал странный глухой стук. Он раздавался где-то правее её каморки. Девушка поспешно вышла в узкий темный коридор и пошла на этот звук. По всей длине коридора располагались двери, они всегда были закрыты. Ключи от них держала при себе фрау Лизбет. Иногда в эти комнаты приводили пленных девушек для коменданта. Ирина могла только догадываться, куда потом исчезали их избитые растерзанные тела: в лагере в таком состоянии они были обречены на смерть, потому что не могли выходить на работу. Единственным утешительным для Ирины фактом было то, что такие пленницы появлялись в резиденции коменданта всё реже.

Дверь, за которой раздавались звуки, находилась в самом конце коридора.

– Кто там? – тихо спросила испуганная девушка, нагибаясь к замочной скважине.

– Помогите! Воды! Принесите воды, пожалуйста, – ответили по другую сторону двери на ломаном немецком.

– У меня нет ключей. Я не могу открыть дверь, – невероятное чувство жалости охватило сердце Ирины, на глаза навернулись слезы. За дверью послушались жалобные стоны, которые перемежались короткими фразами на иностранном языке, похожем на французский.

– Я постараюсь найти ключ. Подождите! Я постараюсь, я всё для вас сделаю, я обещаю! – шептала Ирина то на немецком, то на русском языке, как будто эта фраза была обращена не к девушке за дверью, а к ней самой. Нужно было быстро взять связку с ключами, которую фрау Лизбет неизменно держала в кармане своего передника, и открыть дверь. Взять ключи незаметно было невозможной задачей, потому что своей тяжестью эта связка оттягивала карман передника и грузом ощущалась на теле. К тому же, Ирина не была уверена, что ключи от складских помещений действительно находятся в этой связке. Но когда Ирина обещала пленнице за дверью помочь, она не кривила душой, она в самом деле больше всего на свете сейчас хотела спасти эту девушку. Гнетущее чувство вины, которое она испытывала перед лагерными узницами, каждый день не давало ей покоя. И чем сытнее она ела, тем сильнее становилось это чувство. Погруженная в ежедневную работу, Ирина не могла избавиться от тягостных мыслей. Её ничуть не беспокоила собственная судьба, дальнейшее будущее, она заполнила своё сердце чужими страданиями, о которых почти ничего не знала, но это незнание позволяло ей рисовать в своей голове самые страшные картины жизни в бараках женского лагеря.

Воодушевленная долгожданной возможностью кому-то помочь, Ирина решительно направилась на кухню, где полчаса назад она застала фрау Лизбет с лагерным начальником, но домработницы там не оказалось. На кухне суетился повар: он так боялся Ленца, что продолжал готовить ежедневные обеды и ужины, зная, что его господин не станет их есть. Неожиданно в голову Ирины сама собой пришла мысль: а что, если ключи от этих помещений есть и у повара. Ведь он должен иметь доступ к «амбарам» Ленца.

– Гер Андреас, у вас есть ключи от подвальных помещений? Моя дверь случайно захлопнулась, и я не могу зайти в свою комнату, – как можно непринужденнее и убедительнее проговорила Ирина.

– Они есть у фрау Лизбет. Спроси у неё, – ответил повар, недовольный тем, что его отвлекают от любимого занятия.

– Она так строга со мной. Я боюсь, что разгневаю фрау Лизбет своей просьбой, а ещё больше своей нерасторопностью, – девушка попробовала давить на жалость, потому что давно поняла: вызвать к себе жалость у мужчины гораздо проще, чем у женщины.

– Ты не видишь, как я занят? Не хочешь просить у фрау – возьми у Ганса. У него тоже есть. И не мешайся тут! Я ничего не успеваю. Вдруг господин Ленц изволит ужинать… Иди лучше, спроси, не желает ли ужинать медсестра фрау Петра. Она так давно дежурит у постели больного, что не могла не проголодаться.

– Слушаюсь, гер Андреас.

Ирина уже несколько дней не была в спальне коменданта, там всем распоряжалась фрау Петра, неотступно дежурившая у постели Ленца. Войдя туда, Ирина застала медсестру спящей в кресле у кровати своего пациента, который спокойно лежал с закрытыми глазами, как будто и не болел вовсе, а просто прилёг отдохнуть. И только тяжелое, ненормально громкое дыхание Ленца напоминало о недуге. Ирина тихо, не вставая на полную стопу, подошла к медсестре и шепнула ей на ухо:

– Гер Андреас спрашивает, будете ли вы и господин Ленц ужинать, – фрау Петра вздрогнула и смутилась оттого, что её застали врасплох.

– Гер Ленц не принимает никакую пищу, а я голодна. Вы не могли бы посидеть тут некоторое время, пока я буду ужинать? Ещё тут нужно сделать влажную уборку. Это всегда идёт на пользу больному.

– Хорошо, фрау Петра. Я обо всём позабочусь.

– Садитесь сюда, и если вдруг гер Ленц проснётся, тут же дайте мне знать, – медсестра встала с кресла и уступила его Ирине. – Я быстро, всего минут десять, не больше. И ничего не делайте, только следите за больным, – строго добавила женщина.

– Хорошо, – Ирина села на край кресла и проводила взглядом уходящую фрау вплоть до того момента, как та тихо закрыла за собой дверь. При ней Ирина как будто стеснялась смотреть на Ленца, она и сейчас хотела окончательно убедиться, что женщина действительно ушла, прежде чем как следует взглянуть на него.

За два дня болезни он очень изменился: и без того большие глаза стали ещё более значительными, даже прикрытые веками глазные яблоки сильно выделялись на похудевшем лице. Вокруг глаз обозначились мелкие морщинки и синие круги, щетина покрывала всю нижнюю часть лица, от сильного жара волосы на голове стали мокрыми и казались темнее, чем были на самом деле. Его спокойное лицо казалось безобидным и приветливым. Глядя на такого коменданта, Ирина даже подумала, что он совсем не страшный человек, и никак не могла сопоставить свой ставший привычным страх с этим образом обычного больного человека. Вдруг совсем неожиданно глазные яблоки стали бегать из стороны в сторону под опущенными веками, больной стал издавать непонятные звуки, похожие на мычание. Вслед за этими звуками послушались тихие, едва различимые слова:

– Мария! Что ты говоришь! Мария! Опомнись! Мария! – голос становился громче, постепенно набирал силу. Затем последовал сильный приступ кашля, от которого больной проснулся и открыл глаза. Ирина испуганно и смущенно смотрела на Ленца, она ожидала увидеть привычный раздраженный взгляд, которого она никогда не могла выдержать, но не видела его. Больной внимательно смотрел на неё, как будто что-то мучительно вспоминая; Ирина опустила глаза и растерянно думала о том, что нужно сейчас что-то сказать.

– Я позову за фрау Петрой, я сейчас, – Ирина подскочила со своего места, порываясь идти.

– Не нужно. Сиди тут. Эти черти только и ждут, как я умру! Небось, свои вакцины на мне испытывали. Тут никому нельзя верить! Никому! Они все убийцы! И я убийца! – голос коменданта опять переходил на крик, отчего на лице стали выступать крупные капли пота. – Надо бежать отсюда! Уезжать! Все убийцы! Убийцы! – внезапно на крик коменданта прибежала фрау Лизбет. Её испуганное бледное лицо сливалось с белоснежным передником.

– Что ты тут делаешь, грязная шлюха? – закричала она на Ирину. – Где фрау Петра? Приведи её сюда! Живее! Поторапливайся!

Оробевшая Ирина выбежала из комнаты, в этот момент комендант снова потерял сознание и впал в беспамятство.

12

Йохан знал, что всё закончится его освобождением: во-первых, так обещал его дядя, а он не последний человек в Берлине, во-вторых, это происшествие – досадное недоразумение, и сама Мария непременно должна это подтвердить. С такими мыслями Йохан входил в зал судебных заседаний. Ничто не омрачало его весёлого настроения, даже недельное пребывание за решёткой в душной тесной камере не могло испортить радости от предстоящего освобождения и долгожданной встречи с Марией. Войдя в просторный зал, он долго глазами искал её. Вот, во втором ряду сидит его мать, рядом с ней отец, он выдаёт своё волнение поглаживанием узкого подбородка, покрытого седой щетиной. Вот в зал вошёл адвокат, коренастый мужчина с огромным животом и красным лицом. Ещё вчера он заручился поддержкой судьи, поэтому во всех его действиях читается торжество от грядущей победы.

Сначала с обвинением выступил прокурор, Йохан почти не слушал его, он пальцами перебирал концерт Штрауса, который ему предстоит играть на отчётном концерте в консерватории. Лишь когда прокурор монотонным голосом спросил обвиняемого, согласен ли тот с предъявленным обвинением, Йохан, не вставая со скамьи, буркнул своё «нет» и снова погрузился в более привычный для него мир музыкальных партий. Вслед за прокурором выступили свидетели со стороны обвинения и защиты. Многих из этих людей Йохан видел в первый раз и невольно подумал, что, оказывается, совершенно чужие, незнакомые люди могут сыграть значительную роль в твоей жизни, повлиять на решение судьи в ту или иную сторону. Свидетелям задавали вопросы то прокурор, то адвокат, то судья. Йохан равнодушно смотрел на всё происходящее, будто их ответы его не касаются, будто перед ним плохие актёры разыгрывают скучную мещанскую пьеску.

Но вот в зал заседаний вошла она. Йохан не слышал, когда её вызвали, он лишь увидел, как распахнулись большие тяжёлые двери и все присутствующие невольно обратили своё внимание на высокую грациозную девушку. Мария обладала невероятным магнетизмом, она приковывала к себе взгляды мужчин и женщин, стоило ей только войти в помещение, и неважно, что это было за помещение, аудитория консерватории или комната общежития, где она жила. Причём такого пристального внимания её удостаивали не только мужчины, но и женщины: её красивым лицом с большими серыми глазами, обрамленными пушистыми ресницами, нельзя было не любоваться. Йохан тоже мог часами просто смотреть на неё и получать от этого безмолвного созерцания эстетическое удовольствие. Он никогда всерьёз не задумывался над тем, любит ли он Марию, но с самого первого дня их знакомства понял, что именно такая женщина должна стать его избранницей, во-первых, потому что она красива, и это неоспоримо для всех, во-вторых, потому что она гордо несёт звание красивой женщины и не разменивается по мелочам. А в-третьих, просто потому что он Йохан, что значит «бог», и кто, как не Мария, должна стать его избранницей?

Мария знала о своей красоте, поэтому привыкла к пристальному вниманию со стороны окружающих и умело пользовалась своей привлекательностью в личных целях. Вот и сейчас она смело и уверенно вошла в зал, поймав на себе десятки восхищенных взоров. Довольный такой реакцией, Йохан с тщеславным самолюбием развалился поудобнее на скамье, закинул ногу на ногу и откинулся на левую руку. Ему всегда льстило то внимание, которое оказывают его девушке. Прокурор задал свой вопрос, девушка, немного подумав, стала отвечать на него. Сначала вопросы касались места и времени пребывания Марии в день «преступления». Потерпевшая, именно так называл её судья, давала уверенные честные ответы, но чем ближе прокурор подкрадывался к сути рассматриваемого дела, тем сбивчивее говорила Мария: её голос стал дрожать, на глазах появились слёзы. Во всё время допроса Йохан пытался обратить внимание девушки на себя, поймать её взгляд, улыбнуться, сделать знак рукой, но она упорно продолжала не замечать его. Тщеславная уверенность стала покидать молодого человека, он потупил взгляд в пол и закрыл лицо руками.

– В этот вечер Йохан Ленц избил и изнасиловал меня, – едва удерживая слёзы, отвечала Мария.

«Что такое? Почему она называет меня по фамилии? Какое изнасилование? О чём она говорит? Этого не может быть», – с досадой и недоумением думал Йохан, больно сжимая свою голову руками.

– Он повалил меня на кровать и несколько раз ударил по лицу, – продолжала девушка.

– Мария! Опомнись! Что ты такое говоришь? – вырвалось со скамьи подсудимого. В ответ на этот отчаянный возглас девушка впервые посмотрела в сторону Йохана. Её холодный, полный ненависти взгляд, жаждущий расплаты, поразил молодого человека до глубины души. Йохан опустил глаза. Он больше не проронил ни слова; даже когда девушка с ужасающими своей откровенностью подробностями описала ночь, проведенную с ним, он продолжал молчать. И только когда Мария закончила говорить, Йохан наконец поднял глаза и стал долго пристально смотреть на неё, как будто пытаясь взглядом сказать то, что невозможно выразить словами. Вдруг на него напал сильный приступ удушающего кашля, от которого Йохан проснулся… Рядом с ним сидела девушка, очень похожая на Марию. Но Йохан знал, что это не она. Он мучительно вспоминал, кто эта девушка, но не находил в своей памяти хотя бы одного фрагмента, связанного с ней.

– Я позову за фрау Петрой, я сейчас, – сказала девушка, и Йохан невольно залюбовался её красивым правильным лицом.

– Не нужно. Сиди тут. Эти черти только и ждут, как я умру! Небось, свои вакцины на мне испытывали. Тут никому нельзя верить! Никому! Они все убийцы! И я убийца! – голос Йохана начал переходить на хриплый крик, от которого ему самому стало жутко – Надо бежать отсюда! Уезжать! Все убийцы! Убийцы!

На крики Йохана прибежали люди в белых халатах и военной форме. Девушка незаметно растворилась в их толпе. Он напрасно с усилием вглядывался в чужие лица, чтобы отыскать её.

– Гаупштурмфюрер Ленц, Тысячелетний Рейх удостоил вас высокой чести стать первым человеком, который на себе испытает достижения великой немецкой науки в области евгеники. Это выдающийся шаг на пути к бессмертию, и только лучшие из лучших, чистокровные арийцы, обладающие несомненным расовым и физическим превосходством, будут удостоены этой чести, – торжественно произнёс человек в белом халате, лицемерно щуря свои глаза.

– Мы заменим вам все органы, и вы станете новым человеком новой Великой Германии, – продолжал он, засучивая рукава белого халата. Подошедшая фрау Лизбет, улыбавшаяся какой-то омерзительной улыбкой, начала надевать ему на руки липкие резиновые перчатки и протянула новенький блестящий скальпель.

– Я не хочу, не буду, – порывался было сказать Йохан, но не успел договорить, как в его рот быстрым и умелым движением засунули хирургический кляп. В это же мгновение руки и ноги Йохана налились чем-то тяжёлым, так что он не мог пошевелиться и вырваться из лап врачей. Острая боль пронзила его тело, а в нос бросился удушающий запах гниющей плоти, от которого Йохана затошнило. Из неудобного положения лёжа он заметил, как в комнату внесли отрезанную человеческую ногу с признаками разложения. Место среза было черным, а сама нога давно пожелтела. Такие конечности Йохан часто видел в лаборатории профессора К.Г., но тогда они ничуть не пугали его. Снова нестерпимая боль, от которой хотелось кричать, но крик с силой ударялся в кляп и оставался во рту Йохана, возвращая уже испытанную боль и приумножая её силу. Не выдержав страданий, пациент потерял сознание.

Йохан очнулся у себя в постели; рядом с ним сидела безобразно толстая женщина в медицинском халате. Её жирные мясистые руки натягивали на него одеяло. Йохан показательно стал откидывать его, сопротивляясь заботам неприятной женщины. Он пытался сесть, но её сильные руки упрямо возвращали его на место.

– Отстань от меня! Жирная сука! – закричал больной. – Мне нужно встать и скорее уйти отсюда, – превозмогая свою немощь, он резко сел и откинул одеяло… То, что он увидел под ним, повергло его в шок: вместо правой ноги была пришита чужая мертвая конечность с признаками разложения. Место соединения живой и мертвой плоти было обозначено грубым швом, выполненным коричневым шпагатом. Вокруг проколов, сделанных в его теле, образовались запекшиеся кровью дыры, а на мёртвой ноге такие же проколы выглядели черными трупными язвами. От пришитой ноги исходил резкий сладковатый запах мертвечины. Испытав ужас, Йохан истошно и жалобно закричал:

– Что вы сделали с моей ногой? Грязные фашистские сволочи! Я убью вас! Верните мне мою ногу!

На отчаянный крик больного в комнату ворвались люди. Своими сильными руками они пригвоздили Йохана к ложу. Он из последних сил вырывался из их мертвецки холодных лап.

– У него жар! Нужно сделать ему инъекцию! Фрау Петра! Давайте же быстрее, пока мы его держим!

– Будьте прокляты! Грязные сволочи! – продолжал орать Йохан, отчаянно сопротивляясь, но вскоре приятная нега разлилась по всему его телу, и он сам повалился на кровать. Глаза стало застилать синим туманом.

Йохан не помнил, сколько прошло времени с того момента. Он вновь очнулся, когда в его комнату вошёл сам Г.Г. в окружении своей личной охраны, высоких статных офицеров СС. На их фоне начальствующий Г.Г. смотрелся жалким уродцем в очках: настолько тщедушным, маленьким, физически недоразвитым было его тело. Прикованный болезненной слабостью, Йохан не мог встать и поприветствовать своего господина.

– Гер Ленц, надеюсь, вы помните, какой важный объект был вверен в ваше руководство? – начал он, важно расхаживая по спальне Йохана.

– Да, рейхсфюрер! – едва различимым шёпотом ответил больной.

– Тогда мне тем более непонятно ваше поведение! Вы помните свой указ под номером 14F13? – продолжал Г.Г., разглядывая книги в шкафу Йохана. – Согласно этому указу, заключенные, не имеющие физических сил и здоровья работать на благо Тысячелетнего Рейха, подлежат немедленному истреблению любым удобным способом. Насколько я помню, ваш лагерь практикует инъекции фенолина в таких случаях или этапирование в другие лагеря смерти, где уже построены газовые камеры.

– Да, рейхсфюрер! – отвечал Йохан, искренне не понимая мотивов странного визита столь важного в Рейхе лица в его спальню.

– Почему же тогда вы сами не работаете на благо Великой Германии? Приехав в лагерь, я застал его в ужасающем состоянии: повсюду разбросаны трупы заключенных, работники не выходят в цеха, мы и наши партнеры несем убытки, а вы преспокойно лежите в своей постели, – продолжая шагать от окна к двери и обратно, говорил Г.Г.

– Но я… я болен! – отвечал Йохан, стараясь придать своему голосу большую уверенность.

– Что у вас болит? Прекратите! – так же спокойно и без раздражения возражал ему собеседник. – Сейчас некогда болеть. Или вы выходите на работу, или… указ 14F13. Вы не оставляете нам выбора.

– Но моя нога! Она ещё не… – Йохан не мог подобрать слово, которое могло бы объективно описать то состояние, в котором находилась его конечность.

– Причём тут ваша нога? У вас была пневмония, она давно прошла. Вы абсолютно здоровы! Вставайте, дорогой мой, и скорее займитесь делами, – эти слащавые обороты и приторно-сладкое выражение лица делало Г.Г. ещё более жалким и уродливым.

– Да, рейхсфюрер! – отрапортовал Йохан и попытался приподняться с постели. Боясь взглянуть на свою ногу и потерять сознание от одного её вида, он с трудом сел. От резкой перемены телоположения у него закружилась голова, перед глазами поплыли темно-синие шары, что-то с силой давило на виски и весь череп, но Йохан продолжал совершать невыносимые усилия над собой, чтобы встать перед лицом своего непосредственного руководителя, которого, несомненно, боялся.

Неизвестно, сколько времени ушло у Йохана на то, чтобы встать и спуститься вниз. Невыносимая боль разъедала его правую ногу. С каждым новым шагом он вскрикивал, но никто: ни лагерные надзиратели, ни его помощник, ни Г.Г. со своими охранниками – не обращали на его крики никакого внимания. Они будто не слышали, их будто не раздражала та невероятная медлительность, с которой шагал Йохан, и хромота, с которой он переступал с ноги на ногу. Когда спустя час или два он наконец оказался на Аппельплац, его взору предстала страшная картина: повсюду лежали высохшие костлявые тела заключенных. Большинство из них были мертвы, а кто-то ещё продолжал дышать, поднимая и опуская неестественно выпирающую от худобы грудную клетку.

– Теперь вы видите, что произошло здесь за время вашей болезни? – произнёс непонятно откуда явившийся Г.Г. – Как вы допустили всё это? Это же преступление против Германии, за которое я буду вынужден отдать вас под суд. Эти горы трупов парализуют работу всего лагеря!

– Но я… я отдавал приказание закапывать их. Я не знаю, как так получилось! – кричал Йохан, хотя его собеседник стоял совсем близко, и в этом не было никакой необходимости.

– Значит, плохо закапывали. Здесь навскидку несколько тысяч тел, – продолжал настаивать на своём Г.Г., окидывая взглядом Аппельплац и прилегавшую к нему Лагерштрассе, усеянную трупами. Кое-где тела возвышались горами в метр-полтора высотой. – Я считаю, что вы сами должны исправить свою ошибку. Возьмите лопату и закопайте их, пока они не ожили, – зловеще засмеялся Г.Г., довольный своей шуткой.

– Но я не могу, моя нога, она… – Йохан снова никак не мог подобрать нужного слова. Пока он молчал, кто-то из телохранителей Г.Г. всучил ему в руки тяжелую лопату с толстым круглым черенком и приказал копать прямо здесь. Увидев разгневанный взгляд рейхсфюрера, Йохан взял в руки лопату и принялся за дело, но невозможность опереться на правую ногу и нестерпимая боль делали все усилия бесполезными. Плотный слой почвы никак не поддавался. Острый клин лопаты не хотел входить в землю, как ни старался Йохан поглубже вонзить его. Нетерпеливый и раздраженный Г.Г. стал подгонять коменданта, обезображенные звериными оскалами лица охраны изрыгали омерзительный хохот. Не дождавшись, когда Йохан выроет яму, Г.Г. приказал своим офицерам кидать трупы прямо на копающего. Йохан свалился под тяжестью тел, падающих на него. Пытаясь высвободиться от плена мертвых рук и ног, Йохан изо всех сил карабкался наверх, чтобы не быть погребенным под этим ворохом чужого костлявого мяса. Дикий крик стал вырываться из его груди, от этого крика Йохан проснулся…