Текст книги "Женщина-зима"

– Все проходит, – тихо сказал Добров и накрыл своей рукой руку Полины.

Она кивнула. Борису хотелось отвлечь ее от грустных мыслей, сказать что-то хорошее. Только он не мог придумать что. Ему хотелось рассказать ей, как он благодарен им с Тимохой за все. Он решил отблагодарить их по-настоящему щедро. Но не знал как. Все казавшееся простым и естественным до вчерашнего утра теперь могло выглядеть фальшивым, неуместным.

– Мне очень нравится ваш сын, Полина. Настоящий мужик.

– Спасибо.

– Учиться мечтает. Это хорошо. Только вам ведь одной непросто будет его выучить…

Полина пожала плечами:

– Я не одна. Отец мне помогает. А потом… Правильно вы заметили: он – будущий мужчина и в жизни будет пробиваться сам. Я в него верю.

– Я тоже, – согласился Добров. – Но считаю, что именно таким ребятам и нужно помогать.

Полина убрала перемытую посуду в буфет и вытерла стол. Взглянула на Доброва с недоверием. Ему так показалось. Он понял, что Полине не по душе разговор, но все же продолжил:

– Вы, Полина, с Тимофеем мне жизнь спасли. И я теперь тоже хочу что-нибудь для вас сделать. Но я не знаю, что именно вам нужнее в данный момент. Я мог бы оплатить Тимофею обучение. Нет, нет, вы выслушайте. Может, вы думаете, что это дорого? Для моей фирмы это нормально. Я в самом деле могу!

Добров торопился, потому что видел – Полина слушает его вполуха, она уже готовит ответ. Понял это по вспыхнувшему на щеках румянцу, по ставшему вдруг жестким блеску глаз.

– Конечно, это потом, в будущем. Но наверное, ему и сейчас много нужно. Компьютер, например. Вы лучше знаете, подскажите мне…

Полина улыбнулась почти неприметно. Он не мог расшифровать значение этой улыбки, во все глаза следил за изменениями в ее лице.

– Спасибо, – сказала она таким тоном, что он сразу догадался, что за этим последует. – Компьютер нам не нужен. Я как врач – против. Пока человеку четырнадцать он должен двигаться и постигать мир не через экран, а с помощью глаз, рук, ног. Пробовать его на ощупь и на вкус. А деревенский парень – тем более. Он должен научиться многим вещам, компьютер будет только отвлекать. Так что спасибо, конечно, но только нам ничего не надо. И ничего мы особенного не сделали. Если бы у вас на глазах человеку стало плохо, разве вы не помогли бы?

Он кивнул, лихорадочно выискивая новые аргументы. Вот если бы он мог без слов передать ей свои мысли, тогда все не выглядело бы так плоско, так банально!

На лице Полины появилась мягкая улыбка. В этой женщине не было ни тени кокетства. Ее волосы, связанные сзади крепким узлом, мягко спадали с затылка на шею. Они отливали красным деревом, и Доброву вдруг ужасно захотелось потрогать их – каковы они на ощупь? Мягкие и тонкие или, наоборот, упругие? Он машинально убрал руку со стола.

– Полина, вы только не обижайтесь, ради Бога. Как бы вам это объяснить… Я все думаю над вашими словами, ищу смысл в том, что произошло… Еще пару дней назад я был уверен, что живу единственно правильно, все делаю как надо. Я занимался делами фирмы, разводился с женой, собирался судиться с ней из-за сына. Думал о заказах, поставщиках и конкурентах, упихивая в свои сутки все тридцать часов! И вдруг меня выбросило из той жизни в ваше Завидово! И здесь вы… Не знаю, как объяснить, никогда так много не говорил. Здесь тоже жизнь, только как на другой планете… И вы, и ваш сын – вы такие настоящие…

– И вы решили осчастливить нас с помощью денег, – с мягкой улыбкой закончила за него Полина.

Добров развел руками. Ничего не получалось. Косноязычный он какой-то.

А она улыбалась и улыбкой смягчала свой однозначный отказ.

– Нет, конечно же – нет! – возразил он.

– Вы ищете смысл в том, что попали в нашу деревню, и находите его в нас с Тимохой. Дескать, мы нуждаемся в помощи и вас нам Бог послал?

Добров улыбнулся по-глупому и снова развел руками. Она будет права, если посмеется над ним и не станет больше слушать.

– А дело-то скорее всего в вас. Это вам устроили передышку. И друг ваш скорее всего не виноват. И даже если виноват, его вина не стоит вашей дружбы.

– Вы правда так думаете?

– Я почти уверена в этом!

– Ну вот. В таком случае получается, что вы мне снова помогли. А я-то что же? Так и останусь в неоплатном долгу?

– Нет, почему же? Вы тоже сделаете кому-то добро. Это же так просто… – Полина положила перед ним горсть сушеного боярышника: – Жуйте, это вам полезно. А курить нельзя совсем, бросать нужно.

– Это сложно, – вздохнул Добров. Полина уводила его от начатого разговора, а он снова вернулся к нему: – И все же я хочу что-то сделать для вас, – не сдавался он. – Ну хорошо. Не хотите компьютер, давайте я вам баню новую отстрою, забор ваш ремонта требует. На следующей неделе бригада приедет, быстро все сделают. Ладно?

– Нет. – Полина посмотрела на него с сожалением. – Что обо мне соседи скажут? Спонсора себе Петровна завела? Хоромы строит? Не годится.

– Да неужели для вас так важно, что люди скажут?! – возмутился Добров. – Каменный век какой-то!

– Важно, – серьезно возразила Полина. – Доктор на селе – это… Это почти как священник, понимаете? Они ко мне со всеми болячками, и с физическими, и с душевными. Я каждому в селе хоть раз помогла. Уважают они меня. И сын уважает.

Добров не нашелся что возразить на это. Сейчас на ней была тонкая водолазка, которая плотно охватывала фигуру, выделяя грудь. Сверху играла гранями серебряная цепочка. Когда Полина двигалась, цепочка плавно смещалась, укладывалась поудобнее. Добров поймал себя на мысли, что его так и тянет поправить пальцем эту цепочку. Черт-те что! Все в этой женщине почему-то привлекало его. Хотя умом-то он прекрасно понимал: нет в ней ничего! Обычная она, обычная. Деревенская баба.

Он отвел глаза. Волнуясь, встал и прошелся по кухне. Мучительно искал аргументы, слова искал, чтобы продолжить разговор. Ему хотелось говорить с ней, знать ее мнение по разным вопросам, словно ей было известно то, что он, Добров, хотел бы знать, но не мог.

– И что же, вы их всех совсем бесплатно лечите? – уцепился он за ерунду. Хотя в принципе ему все было ясно. – Ведь у вас в деревне даже фельдшерский пункт закрыли, хоть там и зарплата была, я думаю, символическая. На что же вы живете?!

– Ну, совсем бесплатно не получается. Несут, кто что может: мед, яйца, варенье. Кто и носки свяжет для Тима, принесет. Но дело не в этом. Я люблю помогать людям. Мне это самой приятно. – Полина обезоруживающе улыбнулась.

Добров поверил. Она не играет, она находит для себя естественным и приятным просто помогать людям. И в этом она права, как и во всем остальном, и возразить нечего!

– И вам все равно, кому помогать? – попробовал Добров развить свою внутреннюю путаную мысль. – Вы их всех одинаково любите? То есть нет в деревне людей, которые были бы вам неприятны, вызывали у вас раздражение?

Полина добросовестно подумала, прежде чем ответить:

– Есть, наверное. Но когда человек нуждается в медицинской помощи или он попал в беду, это куда-то уходит. Я ведь про многих знаю такие вещи, которые больше никто не знает. Это очень ответственно.

– И вы храните все эти деревенские секреты?

– А какая разница, деревенские это секреты или городские? – холодно возразила Полина, и Добров понял, что снова ляпнул не то. – Вам спать нужно. Сердце нуждается в отдыхе, вы еще очень слабы. Ложитесь. Я схожу корову проведаю, она у нас вот-вот отелиться должна.

Полина накинула фуфайку и ушла. А он остался в кухне и все мерил ее шагами, продолжая начатый разговор. Пытался возражать Полине. Деревня вымирает, это видно. Молодежи здесь делать нечего. Полина – умная женщина, с высшим образованием. Не может она не видеть всей бесперспективности их с сыном существования здесь. И отказывается она от помощи не из гордости или упрямства, а просто из четких заключений своей невероятной логики. Следуя за ее мыслью, Добров пришел к выводу: чтобы отблагодарить Полину, ему нужно по меньшей мере поставить на ноги всю деревню. Окончательно запутавшись, так ничего и не придумав, Борис уснул под равномерное мурлыканье котенка.

Дядя Саня считал Лепешкина своим главным конкурентом и в чем-то был прав. Нет, Лепешкин не был неравнодушен к спиртному, как дядя Саня, не брал в долг самогонку у Кати Плешивки, и вообще пути дяди Сани и Лепешкина никогда не пересеклись бы, если бы не одна особенность деда Лепешкина – он был чрезвычайно домовит. Эта положительная в общем-то особенность постоянно ставила его на пути горького пьяницы Сани Калачева. Тот добывал себе на пропой разными путями, и одним из этих тернистых путей была стезя собирательства. В соседнем селе был пункт приема старого металла, и, конечно, Завидово было добросовестно очищено дядей Саней от старых труб, всевозможных железок и чугунных болванок. Так же в селе невозможно было найти брошенных пустых бутылок, ибо их охотно собирал дядя Саня, а по четвергам сдавал возле магазина приемщику из города. Усердию дяди Сани на этом поприще не было бы равных, не проявляй подобное же рвение дед Лепешкин. Тот в отличие от Калачева не имел конкретной цели и до поры мог не знать, для чего именно могла пригодиться та или иная вещь, но мощный инстинкт домовитости призывал его тащить в дом все, что плохо лежало. Сараю деда Лепешкина мог позавидовать районный краеведческий музей. Там хранились старинный сундук, несколько ржавых утюгов на кованых подставках, керосиновые лампы различных конфигураций, целое собрание сочинений вождя революции, списанное конторской библиотекой в период перестройки, огромный катушечный магнитофон, несколько сколоченных вместе стульев из зрительного зала колхозного клуба и множество других разнообразных вещей. Частенько случалось так: присмотрит дядя Саня старый чугунный котел, выброшенный хозяевами при ремонте бани, побежит домой за тележкой, вернется – котла нет, как не было. А один раз меняли на конторе крышу, целый склад старой черепицы организовался позади здания. Он договорился с шурином, что за бутылку перетащит ему всю черепицу. Как же! Пришли они с шурином отобрать то, что получше, а там уж черепицы след простыл. Только отпечатки лап с остатками навоза кругом. Вот с тех пор задумал дядя Саня поймать Лепешкина с поличным, положить конец безобразиям! Только случая не было. И ведь насчет колес дядя Саня промедлил случайно. Совесть, что ли, в нем разговорилась? Машина как-никак стояла возле соседкиного двора. Может, родня приехала или знакомые. Сомневался некоторое время: взять, не взять? А колеса-то он сразу приметил. Поскольку дядя Саня находился в предчувствии запоя, то предприимчивый ум его работал особенно остро. И он просто дивился себе. Он сразу видел все ходы, как Чапаев. Колеса он оттащит Гуськовым, поскольку уже имел опыт сбыта разных автомобильных запчастей этим товарищам. За колеса с такой машинки можно запросить недешево. Надолго хватит. Разговорившаяся было совесть постепенно затихала. У него просто руки чесались, пока он курил на крыльце и обсуждал с соседским Полканом детали операции. Он сбегал в сарай за инструментом и довольно ловко снял колеса. Теперь нужно было приготовить место под них. Дядя Саня поругал себя за то, что сразу не продумал столь важную деталь. Домой зашел на пару минут, как ему показалось. Нужно было надеть что-нибудь потеплее. Пришлось немного полаяться со своей, вечно ей что-то надо. Потом расчистил место на погребе, приготовил мешки из-под картошки, чтобы забросать колеса. А когда вышел и, оглядевшись по сторонам, вдоль забора направился к заманчиво чернеющей машине, было уже поздно. Машина зияла пустотами, как раскрытый рот – отсутствием передних зубов. Колес поблизости не было. Дядя Саня был потрясен. Первым его движением было влететь на крыльцо и разбудить хозяев. Но неожиданно он встретился взглядом с глазами Полкана, прилипшего мордой к забору. Он подумал, что зря так откровенничал с собакой, и почему-то расхотел стучаться к Полине Мороз. Потом подумал, что хозяин машины мог выйти ее проверить и обнаружить снятые колеса. Убрать их во двор. Злой и озадаченный, он вернулся домой, решив подождать до утра. Утром решил обождать до вечера. Нашел предлог и послал супругу к Полине за какой-то надобностью, та принесла новости. А к вечеру, с готовым планом, он все же явился к соседям. И теперь вдвоем с Михалычем они затаились в сарае Нюры, соседки Лепешкина.

Глава 6

Любава нарочно пошла к ним до открытия магазина, чтобы поговорить с Семеном без свидетелей. Да, сначала не хотела. Да, через себя переступить пришлось. Но что делать-то? Только Семен может поставить Пухова на место. Кто еще?

В магазине было пусто. Наталья протирала прилавки мокрой тряпкой. Сильно воняло хлоркой.

– Семена позови, – не здороваясь, бросила Любава.

Наталья головы не подняла, яростно натирая прилавок.

Любава, не разглядывая магазин, сразу ревностно заметила все перемены. Холодильники перетащили в другое место, кондитерские изделия убрали на самую верхотуру. Ну уж это Наталья додумалась! Старухи придут, им надо, чтоб перед глазами лежало, чтоб понюхать и разглядеть. Для них это, к чаю. А теперь они печенье видят издалека, зато пиво под самым носом! Ну, умница, ничего не скажешь…

– Зачем он вам понадобился? – угрюмо поинтересовалась Наталья. – Снова отношения выяснять в магазине? Покупателей хотите нам распугать? Как в прошлый раз?

Эта вертихвостка решила упрекнуть ее грузовиком! Любава мгновенно почувствовала, как внутри ее что-то щелкнуло. Но она вовремя вспомнила о цели своего визита.

– Дело у меня к нему. Позови.

Наталья хмыкнула и дернула плечом. Это движение могло обозначать разное. Любава прочитала его примерно так: «Я не девочка, чтобы бегать за ним. Тебе надо, ты и ищи». Тогда она, не церемонясь, прошла мимо Натальи на склад. Там было темно. Пришлось вернуться. Больше всего хотелось сорваться, крикнуть Наташке в лицо все, что она о ней думает, но она напомнила себе: «Пекарня. Во что бы то ни стало забрать у Пухова оборудование. Как можно скорее. Помочь может только Семен. Он должен помочь». О том, что он может отказаться, она даже думать боялась.

– Нет, что вы все ходите? – опередила ее Наталья. – Что вы успокоиться никак не можете?

По старой привычке Наталья называла ее на вы, как продавщица хозяйку. Но Любава видела: той очень хочется назвать на ты, показать себя ровней. Ведь теперь Наташка стала хозяйкой ее магазина, вдруг выбилась из ничего! В одно мгновение!

– Я тебя спросила: где Семен? – напомнила Любава.

Но Наталью, видать, подмывало. Хотелось высказать наболевшее.

– Он после прошлого раза едва отошел, а она обратно тут как тут! – всплеснула руками новоявленная хозяйка магазина. – Чё ходить! И так Семен все оставил – и квартиру, и гараж с баней. Все! Всю мебель! Ушел с одним чемоданом, так ей все мало!

Для удобства Наталья заговорила в третьем лице. Терла и терла хлорной тряпкой стекло холодильника, словно хотела протереть до дыр. Наверняка саниэпиднадзор в гостях побывал.

– А тебе, значит, мало магазина-то? Квартира моя приглянулась? – тихо заговорила Любава, чувствуя, как внутри набирает силу что-то постороннее, неподвластное ей. Если наберет – беда. Она за себя не отвечает…

– А что же? Квартиру-то вместе зарабатывали, вместе в совхозе работали. А получается…

– Когда мы с Семеном вместе ее зарабатывали, ты еще сопливая в начальную школу бегала, а уже перед пацанами юбкой трясла! – напомнила Любава. – Я помню, как ты к Феде-шоферу в кабину прыгала, жены не стеснялась!

– Нашла что вспомнить! Я виновата, что меня мужики любят? А тебя муж бросил, так ты теперь за ним ходишь, унижаешься! Смотреть стремно!

Наконец Наталья не выдержала, перешла на ты.

Любаве даже легче стало от этой ее наглости. Она оглядела магазин. Наталья не поняла этого ее взгляда. А Любава вобрала в него и коробки с зеленой редькой и луком, которые Наталья приволокла из материного погреба, устроила из цивилизованного магазина базар, и мешок с капустой – кто в деревне будет капусту покупать? И все Натальины глупости, устроенные в магазине даже не от неопытности, а чтобы просто было не так, как при старой хозяйке.

– Значит, я унижаюсь? – с нехорошей улыбкой переспросила Любава.

Но Наталья и тогда не угадала ее тона. Решила, что достала соперницу, влезла под кожу. Она плохо знала Любовь Петровну. Не довелось.

– Ну что ж, не буду унижаться. Нет Семена? Не надо. Обойдусь…

При этом она небрежно, враскачку двинулась в сторону овощей и легко, одним метким движением перевернула на пол и редьку, и лук. Зеленые и желтые корнеплоды с многочисленным стуком покатились врассыпную. Наталья и охнуть не успела, как мешок был перевернут и капуста с грохотом рассыпалась по кафельному полу магазина, вслед за собратьями по огороду.

Наталья истошно завизжала. Ее визг только подогрел Любаву. Под руки попалась коробка с длинными макаронами – Любава подняла ее повыше и бросила. С хрустом и даже подобием звона полетели макароны. Теперь уже Любаве стало все равно, она бросала на пол все, что могла достать рука. Наталья метнулась в подсобку. «Семену звонить», – удовлетворенно подумала Любава и шмякнула на пол коробку с чистящими средствами. На этом ее пыл неожиданно кончился. Она почувствовала, что устала. Поняла, что Семен не станет помогать ей после учиненного погрома, а будет только орать и ругаться. А ругаться с Семеном она не в состоянии, поскольку весь свой заряд истратила на Наталью. Повернулась и вышла из магазина.

Она пришла к кабинету нотариуса и молча оглядела огромную очередь. Казалось, тут толклось полрайона. Очередь дружно обернулась и уставилась на новенькую. Лица были настороженные и уже заранее агрессивные. Наверное, как и у нее самой. Всех их нужда пригнала сюда, Любава догадывалась. Но тем не менее она не стала спрашивать, кто последний.

– Мне назначено. Я ко времени пришла, – угрюмо сообщила она.

Очередь, как разворошенный улей, загудела дружно и воинственно. Любава приосанилась. Она была готова к борьбе. Яростно работая локтями, прокладывала себе путь в тесной комнатушке, двигаясь к единственной двери с надписью «Нотариус Кац Светлана Альбертовна». По пути она успела услышать суть всех проблем, приведших полрайона к этой двери. Суть излагалась ей в уши в весьма неприветливых выражениях. После инцидента с Натальей Любаву не могла смутить такая мелочь. Она увидела, что дверь нотариуса приоткрывается со стороны кабинета, и рванула к ней. Оказалась внутри кабинета, прежде чем очередь успела воспрепятствовать. Дружный неистовый общий вздох потряс приемную.

– Как все меня хотят, – без улыбки усмехнулась нотариус, показав глазами в сторону двери.

Любава кивнула, не сумев поддержать шутку. Они смотрели друг на друга, две усталые от борьбы женщины. Они не были близко знакомы, но, как все в райцентре, друг друга знали.

– Курите, – предложила нотариус и подвинула посетительнице пепельницу. Она сразу угадала в Любаве свою, женщину из когорты воительниц. Тех, что тащат на себе семью, работу и всю эту жизнь со всеми вытекающими из нее последствиями.

Любава кивнула и молча закурила предложенную сигарету, хотя не курила давно, лет десять. Нотариус выглядела солидно, внушительно, как и подобает нотариусу. На ней был дорогой костюм размера пятьдесят четвертого, не меньше. Любава знала, что у нее муж тяжело болен, что-то онкологическое, а сын работает с матерью, за перегородкой, секретарем. И хорошо представляла, как должна пухнуть голова у этой женщины к концу рабочего дня от бумаг, чужих проблем и амбиций.

Они курили и смотрели друг на друга. Нотариусу казалось, что ей все известно про людей и ничего нового она уже не узнает. Что все они только и делают, что продают, покупают, судятся из-за наследства или вступают в него. Все они взвинчены, тупы и до предела мелочны. Одни полагают, что за коробку конфет она способна на чудо, другие сочиняют небылицы о несметных богатствах, которые они с сыном якобы загребли на нотариальном поприще. А у нее гудят ноги, от давления склеиваются глаза, и больше всего она думает о своем бессилии, о бессилии медицины и о том, что станет делать, когда Толю выпишут из больницы.

– Раздел имущества? – попробовала с лету угадать нотариус. Она слышала краем уха Любавину историю, одну из тысячи подобных.

Но посетительница отрицательно покачала головой. Любава постаралась коротко и емко передать суть своего инцидента с Пуховым. Она угадала настрой нотариуса, поэтому совсем опустила эмоции. Та курила, слушала, кивала, словно заранее знала все, что скажет хозяйка пекарни.

– Документы принесли? Расписки, чеки?

– У меня все расчеты в компьютере, все сходится…

Нотариус, не дослушав, покачала головой:

– Только подлинники. С его подписями.

– Все было в тетради, которую я не могу найти. Как сквозь землю провалилась!

– Бывает, – посочувствовала нотариус, выпуская дым. – Найдете – будет основание для подачи в суд. А так ничего доказать невозможно. Все только слова. Слова – ничто. Бумажка нужна.

– Не могу я ждать суда! – взмолилась Любава. – У меня дело горит. Мне хлеб выпекать негде и не на чем! Он разоряет меня, вы понимаете, Светлана Альбертовна? Что же мне делать?

Из соседней комнатушки вышел сын-секретарь, положил перед матерью кипу бумаг, они заговорили о своем. Любава уже поняла, что и здесь ей не помогут, но зачем-то сидела, ждала. Мать и сын быстро и внимательно просматривали бумаги, пролистывали, где нужно расставляя печати и подписи. Когда бумаги кончились и сын ушел, нотариус повернулась к Полине, с трудом возвращаясь к ее ситуации.

– Мой вам совет – обратитесь к мужу. Пусть он по-мужски с ним…

– Спасибо, – выдавила Любава и поднялась.

На улице было оживленно. Дети бежали из школы, в киоске организовалась очередь за пирожками. День разгорался, а ее оранжевый киоск напротив исполкома по-прежнему был закрыт. Возле крыльца районного Белого дома выстроилась вереница машин. Шоферы покуривали, охранник лениво подпирал дубовую дверь, глазел на народ. Любава развернулась и направилась к крыльцу исполкома.

На втором этаже, возле приемной местного главы, народу было немного. Любава села на стульчик, в ряд с остальными посетителями. Здесь очередь была более молчаливая и выдержанная, чем у нотариуса. Но, просидев полчаса, Любава заметила, что никто из кабинета главы так и не вышел, равно как и не вошел туда.

– А вы записаны? – поинтересовалась соседка.

– А что, записываться надо? – удивилась Любава.

– А как же! Я месяц назад записалась на сегодняшнее число. Вы по какому вопросу?

Любава встала и прошла в приемную. Секретарше это сразу не понравилось, она скривила личико и вытянула губки. Только то, что Любава была хорошо и дорого одета, остановило тонкую, высокую девицу от грубости.

«Где только он нашел такую в деревне? – мелькнуло в голове. – Из города выписал?»

– Девушка, Никита Матвеевич принимает?

– Кто по записи, тех принимает, – не слишком приветливо проронила секретарша. – Вы на сегодня записаны?

– У меня срочное дело. Скажите ему, что Кольчугина в приемной. Он знает.

– У него сейчас посетитель. Подождите.

Секретарша принялась наводить порядок на своем столе, осторожно растопырив пальцы. Ногти у нее были образцовые. Любаве не довелось в своей жизни ни разу отрастить такие. Хозяйство мешало.

Из коридора в приемную стали заглядывать очередники. Проверяли – не пролезла ли новенькая без очереди.

– Я записываюсь, – успокоила их Любава.

В это время дверь кабинета главы осторожно приоткрылась и оттуда спиной вперед стал протискиваться маленький кругленький человечек. При этом он продолжал кланяться, горячо прощаясь с хозяином кабинета. Он еще не повернулся как следует, а Любава уже узнала его. Пухов!

– Ба! Какие люди! – вскричал он, увидев ее перед собой.

Она молча отодвинула его и прошла в кабинет. Секретарша, красная как маков цвет, вбежала следом.

– Извини, Никита Матвеевич, что записаться не удосужилась. Но гляжу – зря я к тебе пришла правды искать. Опередил меня Пухов.

– Любаня! – вскричал глава и жестом отправил секретаршу. Любава поморщилась, разом припомнив все замашки своего одноклассника Никитки Панина. – Вот так ешкин кот! Все цветешь, мать твою! Грудь-то отрастила, загляденье… Что редко заходишь?

Хорошо знала Любава Никитку Панина, но, видать, отвыкла. То, что он с тройки на двойку перебивался, – это простительно. На учителей можно свалить – не разглядели гениальность. Но вот эту «дебилинку» во взгляде, ее никуда не деть. Как Никитка сумел влезть во власть, для Любавы до сих пор оставалось любимым анекдотом. Когда он выдвинул свою кандидатуру, они с сестрой лишь тихо посмеивались, вспоминая детство, школу, чрезмерную «простоватость» Панина. Не имел он шансов, слишком сильные и опытные соперники были у него. Но соперники перед выборами переусердствовали – облили друг друга грязью настолько сильно, что в дело были вынуждены вмешаться правоохранительные органы. В этот момент и вскочил на подножку резво мчавшегося поезда власти Никита Панин – со своим имиджем веселого агронома, колхозника-расколхозника, своего в доску парня. Народ посадил в освободившееся кресло Никиту и теперь толкался в коридоре, чтобы попасть к нему на прием.

– Тебе уже Пухов изложил суть дела, Никита. Я только хочу добавить: оборудование мое, он под меня копает незаконно. И обратиться мне, кроме тебя, не к кому. Семен меня бросил.

– Да ну? К молодухе ушел? Да вернется он, не первый, не последний! – бодро уверял Панин, доставая из бара коньяк и рюмки. Этим он показывал, что они не чужие.

Любава знала наверняка: коньяк принес Пухов, и они только что пили, потому что на столе у Никиты оставалось блюдце с лимоном и конфеты. И возбужденное состояние бывшего одноклассника говорило само за себя.

– А мы тебе нового муженька найдем. Я сам сосватаю, Любаня! – Никита облапил ее и полез целоваться.

Любава осторожно высвободилась и уселась в кресло у стола.

– Мне не наливай, Никита. Давление у меня…

– Давление, давление… Снизу давление или сверху? – вытаращил на нее глазищи Панин и сам громко засмеялся своей шутке. – Я вот недавно в Голландии был. Коров смотрели. Ну, скажу я тебе, фермы у них… У тебя есть корова?

– Нет.

– Зря, Люба, зря. Заведи. Не отрывайся от народа. Моя тоже было рыпнулась: я, говорит, теперь первая леди в районе… Слышь? Моя Зинаида – первая леди! Ты ее видела, Зину мою?

– Виделись как-то, под Новый год… – с тоской отозвалась Любава. Не хочет Никита ей помогать. Уходит от разговора, под дурачка косит… Пухов опередил, гад!

– Я ей говорю: держали коров всю жизнь и будем! Я хоть и глава администрации, а потомственный колхозник и хозяин! Цыц, говорю, баба! И она как миленькая: ведро в зубы и – доить! У меня так. Видала, какой я пансионат для стариков отгрохал?

– Видала, – согласилась Любава. Она действительно каждый день ходила мимо пансионата дневного пребывания пенсионеров, с вывеской на первом этаже «Ритуальные услуги». В окне при входе торчали траурные венки.

– Ну и как?

– Сила.

– Ну хочешь, на работу возьму? Завхозом в пансионат? Вакансия освободилась.

– Спасибо, Никита, но я к тебе по делу пришла. Одна надежда на тебя. Приструни Пухова. Пусть отдаст мое оборудование. У меня дело простаивает, убытки. Ты же мне лицензию подписывал, Никита! Помоги!

– Так не отдает оборудование? Вот Пухов, вот жук! – ласково восхитился Никита. И залпом выпил рюмку коньяка. Некрасиво вытянул язык и уложил на него ломтик лимона. – Дело свое хочет открывать. Ну а как же? Район надо поднимать, разве я против? Малый бизнес я поддерживаю. Пухов – мужик хоть и хитрый, но работящий. Ты его, Любаня, не обижай. Голова у него варит хоть куда! А твоего Семена мы вернем. К кому он загулял? К Наташке Сизовой? Фью… Да хочешь я ее…

– Не хочу, – поднялась Любава. Она чувствовала, что от усталости и бессилия готова заплакать.

– А дочка у тебя как? В Москве?

– В Москве.

– А я своего оболтуса в Англию отправил. Прикинь!

– Прикидываю…

– Вот, Любань, как жизнь-то повернулась, – хохотнул Панин и снова полез к ней обниматься. – Знала бы ты в школе, что с будущим главой района в одном классе учишься, небось прибрала бы к рукам?

– Обязательно, – устало согласилась Любава. Голова трещала, хотелось одного – выйти на воздух.

– А ты заходи, не стесняйся. Я по-простому… Я всегда тебе рад, ты баба что надо…

Оказавшись на воздухе, Любава поняла – торопиться некуда. Она не знала, куда теперь идти и что делать. Судя по движению масс на площади, наступило время обеденного перерыва. Исполкомовские, в шубах нараспашку, тянулись к рынку, продавщица пирожков зычно кричала: «Беляши кончились, ждите!» Очередь притопывала от нетерпения, поскольку перерыв не резиновый, а беляши жарятся непростительно медленно. Рядом женщина в засаленном халате переворачивала шумовкой в большой жаровне круглые румяные пирожки. Недавно в эту пору и у Любавиного киоска толпился народ, расхватывая горячие рогалики с маком.

Любава пошла домой, поскольку идти больше было некуда. Возле ворот стоял милицейский «уазик» с мигалкой. Любава подошла поближе, из машины выбрался толстый до неприличия милиционер Кирюхин. Любава ничему не удивлялась. Приблизилась и молча протянула ему обе руки. Для наручников.

– Чего это? – покраснел Кирюхин и сделал недовольное лицо. – Вы это… хулиганничать тут бросьте!

– Пойдемте тогда в дом… хулиганничать, – передразнила Любава и прошла к крыльцу. Милиционер последовал за ней.

Дома, не глядя на Кирюхина, Любава стащила сапоги с отекших ног и сняла пальто. Уселась в кресло и уставилась на милиционера.

– Протокол составлять будем? – догадалась она.

– Что же это вы, Любовь Петровна, солидная женщина… а озорничаете в общественном месте? – топчась перед ней, сказал Кирюхин. Говорил он со свистом, вес мешал нормальному дыханию.

– Озорничаю, – согласилась Любава. – Это вам любовница моего мужа нажаловалась? Что я в своем магазине порядок попыталась навести?

Кирюхин запыхтел, надулся, заработал мозгами.

– От гражданки Сизовой поступило заявление, что вы, Любовь Петровна, устроили в магазине гражданина Кольчугина настоящий погром. Попортили имущества на сумму…

– Ну-ка, ну-ка, – Любава потянулась рукой к протоколу, – интересно, во сколько же она свою редьку оценила? Ого! Золотая редечка. Семян надо попросить…

– Вы это… зря это, Любовь Петровна… Ну зачем лишние-то неприятности? Теперь вот протокол, заявление…

Любава подняла глаза на Кирюхина и взмолилась вдруг:

– Федя, забери меня в милицию! Пожалуйста, Федя! Нельзя мне дома одной сегодня. Ну хоть вешайся!

– Да вы… Что это вы говорите такое, Любовь Петровна? Такая солидная женщина… Да вы из-за этой грымзы?