Текст книги "Бездна. Девушка. Мост из паутины. Книга вторая"

А ведь опасность, казалось ей, притаилась совсем близко. Тишина опустевшего дома, лишь изредка разбавляемая доносящимся с улицы шумом и шагами в коридоре, с каждым днем угнетала все сильнее. Стоило Эридеро уехать, Веру окутал новый страх: что, если во время его отсутствия приедет Дон Карлос, Москито или кто-нибудь неизвестный, но для нее не менее опасный? Кто защитит ее, повторись недавний инцидент? Этот затерянный в неизвестности дом представлялся ей кораблем в бурлящем океане, а на нем она, маленькая, беззащитная, рискует в любой момент оказаться за бортом и сгинуть в бушующих темных водах. Плывущий без управления корабль отдан на растерзание стихии – именно так воспринималось ею происходящее. Все неизвестное казалось враждебным и угрожающим. Всё и все. Тогда же она впервые задумалась о реальности, в которой живут окружающие ее отныне люди: насколько она опасна, как часто рискуют они жизнью? «А что если с ним случится плохое, непоправимое? – эта мысль непрошенной гостью вторглась в сознание, окунув ее в неподдающийся контролю чистый концентрированный ужас. – Что тогда будет со мной???» – Вера задрожала. Ответ был очевиден: тогда она будет вновь отдана во власть человека, предложившего «убить девушку, тело сжечь и отправить фрагменты во Вьетнам», а возможно, и его мстительного помощника или какого-нибудь еще психа из их компании. В отличие от Эридеро, они не станут с ней церемониться, – в этом она не сомневалась – если и оставят в живых, запугают, очевидно, попытаются сломать. С ним же правила игры на удивление понятны: хочешь жить – следуй установленным правилам, хочешь умереть – беги. «Выбор невелик, но решать тебе», – подчеркивал он, и Вера не преминула отметить: по какой-то причине ему представляется важным дать ей почувствовать, что выбор, пусть весьма ограниченный, есть всегда, и делая его, ты берешь на себя ответственность. Намеренно он давал ей осознать наличие выбора, и это отличало его от всех тех, кто в агрессивной форме поспешил бы убедить ее, что выбора у нее нет и не будет – увы, за последние шесть месяцев с представителями данного подвида двуногих она успела познакомиться довольно близко, потому не могла не увидеть, не могла не оценить приоткрытую выбранной стратегией личность: от соблазна подпитать эго демонстрацией вседозволенности своей власти, от тирании жертвы и тотального ее подчинения отказываются сильные. Не унизить, не поработить, не запугать, напротив – приподнять, заставив смотреть в глаза, а не испуганно прятать взгляд есть маркер, характеризующий личностей самодостаточных и не лишенных великодушия. Именно так вел себя с ней Эридеро. В довершение ко всему он не рассказывает ужастиков о мучительной смерти, что также весьма ценно и человечно. Думая о своем покровителе, Вера пришла к выводу: он единственная на сегодняшний день гарантия ее жизни. Только ему под силу то, что не удалось Элене – защитить ее, уберечь от дона Карлоса и множества неизвестных ей пока «донов карлосов», населяющих эту мрачную реальность. Правда, она так и не осмелилась спросить, какой будет жизнь после выздоровления. А слова Москито, между тем, забыть никак не удавалось.

***

На календаре 9 февраля. С утра непрерывно льет дождь. Гремит гром, небо разрезает молния. Вера завороженно наблюдает за происходящим, забравшись в кресло и укутавшись в плед. Ее отвлекает стук в дверь – проходит Рикардо и протягивает ей телефонную трубку. «Донья Элена», – сообщает он.

– Привет, Бэмби, – трубка оживает знакомым голосом. – Как поживаешь?

– Спасибо, нормально, – невольно улыбается Вера. – А ты как? Рана заживает?

– А разве у нее есть выбор? – неподдельно удивляется Элена. – А ты, я слышала, идешь на поправку?

– Да, мне намного лучше. Обо мне здесь очень заботятся, – признается Вера. – Даже непривычно… – Помолчав, спрашивает: – Элена, а тебе тюрьма не снится?

– Нет, – в голосе искренность. – Потерпи, пройдет, – успокаивает она. – Ладно, Бэмби, давай прощаться…

– Скажи, – не сдержавшись, выпаливает Вера, – ты не знаешь, когда вернется хозяин дома?

– «Хозяин дома», – смеется в ответ Элена, – как ты его забавно называешь…

– Ваши прозвища кажутся мне необычными, а имени его я не знаю…

– Понятно, – секундная пауза. – Позвони ему сама и спроси, – игриво говорит она.

– Ты же знаешь, что я этого не сделаю, – обрывает Вера. – Элена, мне неспокойно одной… Я боюсь, что, воспользовавшись его отсутствием, кто-нибудь заявится… Не знаю, в курсе ли ты, но после твоего отъезда Москито…

Взрыв смеха заставляет ее осечься. Элена заливается, вспоминая невозмутимый голос Эридеро, рассказывающий о случившемся: «Он посмел поднять руку на то, что принадлежит мне, в моем доме, на глазах моих людей. Только из уважения к вам, дон Карлос, я наказал его довольно мягко». Жаль, она не присутствовала при этой сцене, но лицо Коати на следующий день весьма красноречиво отражало обуревавшие его недовольство и замешательство. «А что, по-твоему, ему оставалось? Вопиющее проявление неуважения на глазах у кучи народа, – вздохнула Элена. – Москито постарался на славу! Кайман не возмущался мягкостью наказания? – съязвила она и серьезно добавила: – Карлос, твой Москито становится опасен: он теряет самоконтроль не в первый раз. Смотри, как бы это не сыграло против тебя. Против всех нас». Карлос поморщился, но Элена не сомневалась: оброненная фраза крепко засядет в памяти.

– Прости, Бэмби, – говорит она, подавив смех. – Понимаю, ты пережила неприятные минуты, но Москитито свое получил, уверяю. И прекращай бояться почем зря: пока тебя защищает «хозяин дома», никто тебя не тронет. Москито – недоразумение. Вообще-то «недоразумение» могло стать его вторым прозвищем…

***

Вера просыпается, когда в комнату вползает грязный, серый свет – в минуты, которым ей никогда не удавалось найти точного определения: не тьма, но и не свет… уже не ночь, но еще не утро… не то конец, не то начало… Она ничуть не удивилась, вынырнув из уже знакомого сна: первая вне тюремных стен ночь, омраченная кошмаром, принесла ей абсолютную убежденность – совсем скоро вернется «морская история». Не может не вернуться. И она не заставила долго ждать: ночью 11 февраля Вера снова качалась на волнах. Безграничность лазурного полотна заставляет ее замереть от страха, каждой клеточкой тела прочувствовав человеческую слабость и беззащитность. Море или океан… Крошечная песчинка, затерянная в огромной стихии, она не ведает, приближает ее к берегу или отдаляет каждый гребок. И вновь отчаяние подкралось совсем близко – там, вдали, море и небо сливаются в единое синее пространство, вокруг ни живой души, а под ней – неподдающаяся воображению глубина, бездна, в которую она провалится, едва иссякнут силы, затем, чтобы долго лететь на дно, медленно и плавно, в последнем полете, только не вверх, а вниз. Внезапно водная гладь приходит в движение, и странный глухой звук заставляет ее окаменеть от ужаса. Вера бессильно оглядывается… на нее надвигается нечто – огромное, мощное, оно с каждой секундой все ближе, все ощутимей… вскрикнув, распахивает глаза – как и прежде, за минуту до наступления неизбежного, она неизменно возвращается в реальность. Это нечестно, чересчур предсказуемо, вздыхает Вера, понимая: зловещий сон будет властвовать над ней, пока не удастся погрузиться на самое его дно.

Опустившись на пол, Вера немигающим взглядом впивается в ставший знакомым пейзаж: в этот предрассветный час окутанные туманом холмы и пасмурное небо выглядят по-особому грозно и величественно… незыблемо, как море и небо, слившиеся воедино. Она с удивлением приподнимает голову: «я и в самом деле исчезла где-то между этим небом, холмами и самыми высокими деревьями, когда-либо мною виденными. В незнакомой стране, в призрачном мире…»

Медленно тянется день, которому нет конца. Точь-в-точь повторяющий вчерашний и, возможно, завтрашний. Это даже хорошо, отмечает Вера, по крайней мере эти дни при всей их серой монотонности не несут угрозы и беды. Они не несут ничего, кроме тишины, имитирующей покой, кажущийся Вере столь же далеким, сколь невидимый во сне берег. Огромный дом в этом неживом, неестественном молчании видится ей призрачным, почти мертвым. В последние дни она все чаще подавляет в себе безумное желание разбить что-нибудь из принесенной посуды, дабы разбавить молчание этим нервным звуком. И наконец не выдерживает: звон разлетевшейся на кусочки фарфоровой чашки приносит ей странное, болезненное удовлетворение. За чашкой настает черед тарелок и стакана. Тишину сменяют поспешные шаги: в комнату заглядывает встревоженный Рикардо, за ним влетает Валентина. «Простите, у меня упал поднос», – с внезапным воодушевлением говорит Вера, не замечая, что по пальцу тонкой струйкой стекает кровь. «Не смейте вставать! – мрачно наставляет Валентина. – Не то порежетесь еще сильнее!» Возникшая в комнате суета привносит некое подобие движения и жизни, неотрепетированных эмоций и реакций, за которыми Вера с интересом наблюдает. Наблюдающие за нею, в свою очередь, не разделяют ни ее любопытства, ни энтузиазма.

– Вале, она не в себе! – шепчет Рикардо, когда, ликвидировав последствия беспорядка, они выходят в коридор. – Необходимо проинформировать патрона. А если она что-то с собой сделает? Стекло, ножи-вилки, иди знай, что этой чокнутой в голову стукнет! Ты видела, как она была довольна? Почти смеялась! С ума сойти… Откуда ее принесло?

– Не паникуй! – озадаченно произносит Валентина.

– Тебе легко говорить, – вздыхает Рикардо. – Это нас с Байроном патрон приставил к ней, предупредив: если с ней что-либо случится, отвечать будем по полной. Вот так. Не запаникуешь тут! Я же не в психушку работать шел… – парень растерянно пожал плечами и обреченно покосился на закрытую дверь. До конца смены оставалось почти пять часов…

***

А дальше началось нечто невообразимое: к четырем часа дня за окном сгустилась мгла. Абсолютно черное небо, разрезаемое молниями, являло поистине зловещую картину. В эти часы достаточно было намека на грядущий апокалипсис, и Вера невольно поверила бы в необратимость конца, настолько пугающим и нереальным выглядел мир за окном. Ожидаются сильнейшие ливни, сообщила Валентина, но они медлили с приходом – тишину разрывали на части, подобно взрывам, раскаты грома, а темнота, сливаясь с небом, опускалась на землю все ниже, и только молнии обозначали их границы. Вера замерла в тревожном ожидании: что последует за столь внушительными декорациями? Казалось, на них обрушится ураган или… Она выглянула за дверь и ошарашила скучающего Байрона потоком внезапных вопросов: нет ли поблизости океана? Он виновато покачал головой, сознавая, что ему не дозволено отвечать на подобные расспросы. Цунами отменяется, с облегчением выдохнула Вера и продолжила:

– А землетрясения в этом районе случаются? – Байрон напрягся и помрачнел. – А вулканы, – не унималась Вера, – поблизости есть вулканы?

– Сеньорита Лина, – взмолился парень, – пожалуйста, мне запрещено давать вам любую информацию относительно вашего местонахождения.

Она устало вздохнула и, жестом показав на творившееся за окном, призналась:

– Откровенно говоря, страшновато. Наблюдаю подобное впервые.

– Ничего страшного, вот увидите, – заверил Байрон и добавил, понизив голос: – Не бойтесь, сеньорита Лина, я здесь, чтобы помочь вам в случае чего…

– Спасибо! – по-детски искренне поблагодарила она.

– Ну, это ведь моя работа… – смутившись, пробормотал Байрон.

Обеспокоенная дневным инцидентом Валентина приносит третью чашку успокоительного травяного отвара: он ужасно горький, и Вера всякий раз добавляет по ложке меда, понижая, по словам негодующей женщины, эффективность трав. Дабы прийти к компромиссу, Вера соглашается увеличить взамен количество выпитого.

За окном бушует чудовищная гроза: потоки воды размывают панорамные окна, за которыми в эти часы не разглядеть и контуров холмов – ничего, кроме поглотившего мир мрака. Не то сказывается действие трав, не то монотонный шум дождя убаюкивает Веру, но она засыпает на удивление рано. Несколько часов беззаботного сна прерывает очередной кошмар-воспоминание: любуясь изумрудной гладью озера Возвращенного меча, она долго гуляет вдоль берега. Вокруг ни души, в этом обычно людном месте она окружена застывшим уединением. Начинается дождь, промокшая и запыхавшаяся, она вбегает в беседку, из которой резко переносится в коридор аэропорта: в мокрой летней одежде со спутавшимися волосами, а рядом, не замечая ее, идут коллеги в форме, и невидимая рука подталкивает ее к ним. Предчувствие, овладевшее ею ранее, внезапно оборачивается предсказанием, взорвавшим сознание на считанные секунды – она судорожно поворачивается и начинает бежать по длинному, нескончаемому коридору, назад, прочь из здания. Но каждое движение приближает ее в обратную сторону – туда, где, открыв чемоданы перед представителями таможенной службы, стоят члены экипажа. И чем отчаяннее силится отдалиться от них, тем быстрее сокращаются разделяющие их метры. А затем ее хватают и больно выворачивают руки. Она слышит скрип и в последний раз всматривается в лица, не в силах разглядеть их – те кружатся и ускользают. Ее окутывают мрак, холод, и воздух, который словно убивает, заставляя гнить изнутри, просачивается вовнутрь… Серые стены обступают со всех сторон. И вновь она стоит под струями воды, ощущая, как скользит по лицу и телу взгляд человека с птичьими чертами лица – с удовлетворением наблюдает он за ней, затравленной страхом. Но в отличие от произошедшего в реальности, Элена не спешит появиться… он подходит все ближе… Вера вскрикивает и, открыв глаза, встречает темноту – черную, непроходимую. Замирает. Заполняющий комнату мрак, парализуя, переносит ее в черный квадрат. Все застывает на минуты, кажущиеся ей вечностью. Смятение спутывает мысли, она вздрагивает и закрывает глаза, не в силах выносить царящую вокруг темноту. Уткнувшись головой в колени, сидит долго, не двигаясь, пытаясь восстановить сбившееся дыхание и прогнать ненавистную дрожь, начать мыслить адекватно. Наконец, не открывая глаз, зовет Байрона. Тот не откликается. Вера сжимается в комок. Проходит еще несколько минут, и она повторяет попытку, на этот раз понимая, что голос ее едва слышен. Набрав полные легкие воздуха, выдавливает из себя резкий, отчаянный возглас. Байрон вбегает в комнату, направляя на Веру кружок фонаря. Она осторожно открывает глаза и приподнимает голову.

– Почему в комнате темно? – спрашивает срывающимся, сдавленным голосом.

– Из-за грозы в доме проблемы с электричеством, – виновато объясняет он.

– Сделайте так, чтобы стало светло. Пожалуйста! – просит она.

– Я принесу вам лампу, – говорит он и направляется к выходу. Вместе с ним удаляется луч света.

– Нет! – останавливает его Вера. – Пожалуйста, не оставляйте меня в темноте.

– Мы сейчас позовем Валентину. Не волнуйтесь… сеньорита Лина, если хотите, я останусь, пока свет не включат…

Таким тоном успокаивают детей, ловит себя на мысли Вера и вспыхивает: прекращай выставлять себя на посмешище, наказывает себе она и, откинувшись на подушку, закрывает глаза.

Лампа, принесенная Валентиной, не освещает и половины огромной комнаты. Вера морщится и обращается к Байрону: «Пожалуйста, пока нет света, не закрывайте дверь до конца. И будьте поблизости», – он заверяет, что не отойдет от двери ни на шаг. Вера остается одна. Соскользнув с кровати, находит убежище в освещенном уютном углу – оттуда не видны нервные молнии, словно предвестники беды, подсвечивающие на считанные секунды контуры холмов. За окном шум дождя и свист ветра заглушают раскаты грома. Она вжимается в стену и обхватывает руками голову, не в силах укрыться от осознания собственного бессилия и нахлынувшей слабости. «Эти кошмары одерживают надо мной верх, всегда. Выбравшись из тюрьмы, я продолжаю нести ее в себе. Она меня не отпускает. Господи, как я хочу просто спокойно спать. Спокойно жить…» – мысленно говорит она, сжимаясь в комок и беззвучно плача.

Прячась от происходящего извне, упрямо прижимая руки к ушам, нырнув глубоко в собственные мысли, она не слышит ни шума открывающихся ворот, ни раздающихся внизу голосов, ни приближающихся шагов… «Ну и погода», – бросает прибывший хозяин дома. Он явно не в духе, не преминула отметить Валентина и поспешила удалиться. Поднявшись на третий этаж, Эридеро останавливается, наблюдая за Байроном – стоя у приоткрытой двери, прислушиваясь к доносящимся из комнаты звукам, тот выглядит обеспокоенным настолько, что не замечает постороннего присутствия. Он окликает его и застигнутый врасплох парень, растерявшись, делает шаг навстречу и поясняет:

– Сеньорита Лина просила не отходить от двери…

– Она не спит? – сухо осведомляется он, глядя на часы: почти три утра.

Байрон отрицательно качает головой и, поймав вопросительный взгляд, продолжает:

– Света нет, а темноты сеньорита боится. Она очень испугалась, проснувшись в темной комнате…

Пытливый взгляд впивается в его лицо: промелькнувшая в голосе неподдельная забота, концентрированная живая эмоция не осталась незамеченной.

– Она нормально себя ведет? – лишенным малейшего намека на сантименты, абсолютно ровным голосом интересуется Эридеро. Байрон испуганно кивает. – Точно? Не задает лишних вопросов? Не обращается с неуместными просьбами? – Байрон отрицательно качает головой. – Ни разу? – с насмешкой уточняет Эридеро, глядя Байрону прямо в глаза. Тот мрачнеет и отводит взгляд. Но тем не менее снова качает головой. «Не договариваешь», – угадывает Эридеро. – Надеюсь, ты ничего не скрываешь. Для твоего же блага, – и резко обернувшись, проходит в комнату, плотно закрыв за собой дверь.

Окинув взглядом пустую кровать, направляется к самому освещенному месту – там, в углу, сидит Вера. Глаза закрыты, но ресницы чуть подрагивают, и по сковавшему ее напряжению он понимает – не спит. Неспешно приближается. «Байрон, все в порядке!» – приветливо произносит Вера и вдруг, замерев на несколько мгновений, резко распахивает глаза. «Это вы…» – отринув, оброняет она.

– Вижу, ты рада меня видеть, – с неприкрытой иронией отмечает он, опускаясь в кресло.

Вера закрывает глаза и вздыхает, словно пытаясь вернуться откуда-то издалека. Но возвращаться оттуда – это она уже успела уяснить – не так просто, и неожиданное вторжение вводит ее в оцепенение. Эридеро рассматривает ее лицо с интересом – в этом бледном, мягком свете оно кажется ему удивительно похожим на тонкие лица святых, которые он, будучи ребенком, от скуки разглядывал на церковных стенах во время нескончаемых месс. Он и сейчас изредка пересекает церковный порог по причинам, носящим скорее праздно-официальный характер: как правило, венчания и крестины представителей «ближнего круга». Святые, должно быть, все еще там, только он их не замечает. И вот на тебе, материализовалось детское воспоминание… Те же огромные, почти потусторонние глаза на восковом лице. «Только губы у нее… совсем не для религиозной живописи образец», – отмечает он. И правда – таким живым, ярким, словно нарисованным губам, на святых ликах не место. Кажется – все плотское в ней отступило в тень, только они отстаивали земную жизнь на этом бледном лице. «Присутствует в ней нечто странное, отличающее ее от других… непонятное, инопланетное… любопытно, „это“ исчезнет, когда она придет в себя? – задумывается он. – Наверняка исчезнет, вряд ли она была такой до того, как тюрьма, голод и страх поработали над ней». Его охватывает любопытство: какой она была раньше? Надо бы не забыть спросить Элену.

Вера замирает, уже знакомый взгляд – пристальный, обжигающий, сжимает ее в тиски. В эти минуты он кажется ей тяжелым, нестерпимым, вторгающимся в ее мир. Она собирается с силами, заставляя себя ответить на него. Два мига скрещиваются во времени: воссозданный памятью за несколько минут до его прихода, когда, впервые переступив порог тюремной камеры, она бессильно сползала по стенке, а на нее, как на зверюшку в клетке, с любопытством глазели сокамерницы. В устремленных на нее глазах она вновь читает любопытство – живое, жадное, немного наглое. Нечто неконтролируемое просыпается в ней – смесь ярости, боли, уязвленного самолюбия. По какому праву он ее изучает, словно лабораторную мышь? Вламывается в ее личное пространство столь беспардонно?

– Что вам угодно? – безупречно вежливый и столь же холодный голос нарушает тишину.

По лицу Эридеро скользит насмешка, и вновь он смотрит на нее, еле сдерживая смех. «Мне? От тебя?» – лучше бы произнес это вслух, думает Вера, но он предпочитает заменить слова молчанием – красноречивым и несравнимо более обидным, чем любые слова.

– Это, конечно же, ваш дом, и вы привыкли входить без спроса в любые двери, а я особа подневольная, – резко выпаливает она, – но все-таки хочу сказать вам: я привыкла, когда в двери стучат. Вы, разумеется, имеете полное право проигнорировать услышанное, но я не смогла сдержаться.

– К чему ты еще привыкла? – насмешливо спрашивает он. – И на что еще я имею полное право?

– Зачем вы ерничаете? – недоуменно произносит она. – Вам что заняться больше нечем глубокой ночью?

– Ты уходишь от ответа, – скучающим голосом замечает он.

– Это предпочтительней, чем сказать вам, что я привыкла указывать на двери непрошеным гостям…

«Ты что несешь!» – одернула она себя, прикусив язык. Слишком поздно.

– Предпочтительней не прятаться за формулировкой «это предпочтительней»… – разочарованно проговорил мужчина и поднялся. – Не вздумай приступать к написанию очередной «стратегически» важной записки! – бросает он снисходительно-холодным тоном.

Не дойдя до двери, резко останавливается и, задумчиво глядя на Веру, приказывает Байрону войти. Едва тот переступает порог, произносит бесстрастно:

– Я вас слушаю. – В ответ молчание. Вера и Байрон растерянно переглядываются. – Вам помочь? – с наигранной вежливостью осведомляется он.

– Не понимаю, о чем вы, – ошарашенно отвечает Вера.

– И ты, Байрон, тоже не понимаешь? – в голосе скользят стальные нотки. Жесткий, хищный взгляд впивается в испуганные глаза. – Я перестаю доверять тебе, жаль.

– Мне нечего вам сказать, патрон. За время вашего отсутствия не произошло ничего заслуживающего вашего внимания…

– А «не заслуживающего» моего внимания? – невозмутимо осведомляется он. – Нет, так не пойдет, Байрон…

– Я спрашивала, есть ли поблизости океан или вулканы, – вмешалась Вера. – Непогода, знаете ли, наталкивает на мысли… больше ничего.

– Больше ничего? – холодно повторяет он, сканируя Байрона взглядом. – Тогда почему вы так переполошились? – Оба молчат. – Давай-ка сюда свой сотовый. – Парень испуганно протягивает телефон. – Я заберу его на время. Завтра получишь новый. Надеюсь, меня не ждет неприятный сюрприз.

Он смотрит в глаза каждому по очереди, и Вера под тяжестью этого взгляда, в последний момент удержавшись, не сознается в почти совершенной глупости.

– Вы ничего не обнаружите, – устало заверяет она.

– Кое-что я уже обнаружил, – усмехается он. – Байрон, – короткая пауза, – с завтрашнего дня сеньориту Лину будет охранять Мартин. Свободен!

Байрон спешит вернуться на свое место.

– Надеюсь, ты все правильно поняла, – сухо говорит Эридеро и направляется к двери.

– Постойте! – окликает его Вера. Он останавливается, но не оборачивается. – Не делайте этого! Байрон очень хорошо выполняет свою работу.

– Я заметил, – негромко смеется он.

– В таком случае, поменяйте и Рикардо, окажите услугу нам обоим.

– Что не так с Рикардо? – в голосе едва уловимое недовольство.

– Он меня избегает, кажется, считает ненормальной, – нехотя признается Вера.

– Очень хорошо, – удовлетворенно констатирует он. – Не вторая часть предложения, а первая.

– Пожалуйста, мне относительно спокойно, когда Байрон рядом. По крайней мере не дискомфортно…

– Спокойной ночи, – равнодушно произносит он и покидает комнату.

***

Вера ложится в постель, устремляет взгляд в одну точку на стене. Замирает, целиком отдаваясь во власть неотступного чувства ярости, беспомощной и глупой, направленной на то, что обвинять не имеет смысла, так как оно бредет собственной дорогой, не оглядываясь на тех, кого приносит в жертву – провидение, рок, судьба. Постепенно это чувство вытесняют досада и злость, эмоции, чьи объекты куда более досягаемы: «хозяин дома» и она сама. «В тюрьме я держалась достойнее, а здесь… он, вероятно, жалеет о том моменте, когда спас меня, получив „в подарок“ источник негатива в собственном доме: больная, если в сознании, то непременно в слезах. Истеричка и неврастеничка, наглая и неумная… – подведя неутешительный итог их встречам, Вера непроизвольно поморщилась от вырисовавшегося автопортрета. – А ведь я совсем не такая, – попыталась утешить себя она, – или это и есть я?» В отношениях между людьми, в произведенном впечатлении немалую роль играет элемент удачи, именуемой своевременностью, думает она. Порой, застав малознакомого человека в неподходящий момент и разглядев не самые выигрышные стороны натуры, будучи убежденным, что это и есть суть личности, отстраняешься, поспешно вычеркивая того, кто остается знакомым лишь с отрицательной стороны… остальное же отступает в тень – неинтересное и ненужное. «Если бы он не появился так неожиданно… – Вера вздохнула и с опаской покосилась на входную дверь. – Но он всегда приходит, когда меньше всего хочется кого-либо видеть, а главное – чтобы видели меня, и смотрит так, что хочется исчезнуть… И вместо того, чтобы взять себя в руки, то реву, то несу лишнее… а ведь я полностью завишу от него. А вдруг он рассердится и что-нибудь сделает?»

Проходят несколько часов. Вера лежит в той же позе, глядя широко распахнутыми воспаленными от бессонницы глазами на бегущие по стеклу струйки дождя. На душе все та же досада, и мозг сверлит упрямая мысль: она ведь ждала его возвращения всю неделю, а увидев, отшатнулась, как от прокаженного. Как объяснить, что то было эмоциональное состояние, обнажившее ее, не имеющее к нему ни малейшего отношения мимолетное мгновение? Никак. Наконец темноту за окном размывает серый свет, и она погружается в дремоту.

Открыв глаза, первым делом смотрит на часы: почти час дня. Проходит в ванную комнату, долго стоит под струями теплой воды, одевается и возвращается в комнату. Валентина приносит поздний завтрак.

– Скоро начнется гроза, – говорит она, глядя на апатично завтракающую гостью. – Не такая сильная, как вчера…

– У двери Рикардо? – женщина кивает, и Вера удрученно произносит, испытывая потребность поделиться: – Байрон с сегодняшнего дня работает в другом месте.

– Знаю, он был очень расстроен. Сеньор им не доволен. Но ничего не поделаешь…

– Он здесь? Не Байрон, а хозяин дома? – не удержавшись, спрашивает Вера. Валентина кивает. – В каком он настроении?

– В нормальном, – осторожно отвечает женщина. – Но лучше его лишний раз не беспокоить. У него до вечера много дел. Так он сказал.

– Понятно, – чуть слышно проговорила Вера и перевела задумчивый взгляд на дверь.

– К ужину приедут гости, – сообщает Валентина. – Вы опять не уснете из-за шума.

– Ничего! После недельной склепной тишины немного шума не повредит…

Шум… пусть будет очень-очень шумно, и я не усну до утра, думает Вера, оставшись в одиночестве. Пусть мысли заполнят ненужные звуки и доносящиеся незнакомые голоса. Все что угодно, только бы отвлечься и не думать, не вспоминать, какое завтра число… Не возвращаться во времени на два месяца назад, не переживать снова эти дни и ночи… Не смотреть в глаза Тиен, не обнимать ее на прощание, не произносить заученные слова, не чувствовать, как ускользает из рук маленькая еще теплая ладошка… и не представлять, что последовало после…

На часах половина четвертого. Тишина угнетает все сильнее, и Вера признает: овладевшее ею напряжение есть результат ожидания – ежеминутно она ждет последствий вчерашнего инцидента. Увидеть бы его, перехватить взгляд и развеять неизвестность. Напряжение немного разбавляет неподдающееся описанию облегчение, принесенное осознанием: одумавшись и не набрав номер, она спасла себя от неминуемого наказания. «Надеюсь, он немного смягчится, убедившись, что мы с Байроном не солгали. Умолчали, – поправляет она себя, – но не солгали». Услышав голос Эридеро, Вера молниеносно пересекает комнату и выбегает за порог. Резкий звук открывающейся двери и внезапное ее появление весьма странно действуют на Рикардо – он подскакивает к ней, загораживая дорогу вытянутой рукой. Мужчина, приостановившись, поворачивает голову вполоборота и смотрит на Веру – пристально, вопросительно.

– Я бы хотела поговорить с вами… – мягко произносит она.

– Не сейчас, – отрезает он и отворачивается.

Вера делает шаг вперед, и Рикардо отстраняет ее.

– Уберите руки! – твердо говорит она. – Не смейте меня трогать! У вас речевой аппарат развит? Пользуйтесь им.

Эридеро тормозит и, порывисто обернувшись, медленно приближается, впившись хищным взглядом в ее лицо.

– Не смей! – тихо, по слогам произносит он, жестом приказывая пройти в комнату. Следуя за ней, захлопывает дверь. – Не смей отдавать приказы моим людям! Ты забываешься в последний раз! Ты поняла меня, Линита?

– Забываюсь? – изумленно проговорила она. – Я не имею права требовать, чтобы до меня не дотрагивались посторонние?

– Не требуй, – не то подчеркнул, не то приказал он. – Следуй правилам! Этого вполне достаточно.

– Хорошо, – в обращенном на него горящем взгляде читалась горечь, к коей примешалось неприкрытое разочарование. Наконец она произнесла, не отводя глаз, четко, без малейшей дрожи: – Вам стоило с самого начала называть вещи своими именами: я не гостья в вашем доме, а заключенная, ваши люди – мои тюремщики.

– Без манипуляций! – отрезал он и усмехнулся. – Линита, твой речевой аппарат опережает мыслительный.

– Надеюсь, вы оценили как я дважды тактично промолчала, услышав ваше «Линита», – с сарказмом проговорила она.

– Послушай, – резко оборвал он, – я не люблю тратить время на пустую болтовню… – Понизив голос, продолжил неторопливо, очень четко, очень спокойно, как бы давая собеседнице время осмыслить услышанное: – Видишь ли, в разговорах со мной уже много лет тщательно выбирают слова. Неспроста, поверь… – Вера напряглась: крик произвел бы на нее в этот момент менее гнетущее впечатление, чем этот неестественно спокойный, отстраненно-бездушный тон. – Ты же, Вера, – да, я помню твое имя – ведешь себя крайне глупо… раскаиваешься не в сказанном, потому как продолжаешь так думать и чувствовать, а в том, что вообще раскрыла рот. Понимать, что, когда и кому стоит, а чего не стоит говорить, вещь незаменимая. В университетах этому не учат… Едва жизнь выталкивает дурочку из теплицы, обнаруживается пробел… Как в твоем случае. Но я не привык учить. Я, признаюсь, плохой учитель. У меня не хватает терпения, и вообще, я предпочитаю иметь дело с…