Текст книги "Бездна. Девушка. Мост из паутины. Книга вторая"

– С теми, в кого не нужно вкладывать, – подсказала Вера. – Это называется «готовый материал».

– В готовый материал тоже вкладывают, отшлифовывая, – констатировал он. – На определенном уровне времени на сырой материал становится банально жаль.

– Я – сырой материал? – с удивлением уточнила она.

Он с улыбкой кивнул.

Вера вздохнула и потупила взгляд. В последний момент, падая, она, ухватившись за соломинку, собрала последние остатки решимости, склеив воедино разлетевшиеся осколки характера. «Кем бы он ни был, – шепнул внутренний голос, – он всего лишь человек… а ты не так слаба, как кажешься. Докажи это».

– Что ж, не подходить под ваше определение «готового материала» весьма лестно. Это радует, – непосредственно проговорила она и вскинула глаза: из них на собеседника глядела насмешка, холодная и надменная. «Вы думали, я не знаю, что взгляд бывает обидней слов? – безмолвно обратилась к нему Вера. – Полагали, меня так легко задеть?»

– Неплохо, – похвалил он. – Но в целом слабовато. Чему ты рада? – Вера молчала. Эридеро ухмыльнулся. – Опять прячешься за «предпочтительнее», так ведь? Озвучить собственные мысли не осмелишься. Боишься… оно и правильно, – он направился к двери. – Предсказуемо и банально.

– Желаете продолжения? – она глубоко вздохнула.

Мужчина обернулся и кивнул, пристально глядя ей в глаза.

– Вас называют сеньором и ходят перед вами на цыпочках… вы выглядите как сеньор и атрибуты статуса выбираете на удивление тщательно, даже рискну сказать – грамотно. Но ваши дома, машины, обслуживающий персонал и прочая внешняя мишура ничуть не маскируют вас и не облагораживают. Вы продолжаете оставаться всего лишь нарко, который окружает себя шлюхами.

– «Всего лишь нарко» я был лет 15 назад, – он негромко засмеялся. – Твоя смелость граничит с идиотизмом или инфантилизмом, или и тем и другим вместе взятым, что вообще безнадежный случай. Забавное зрелище для единичного просмотра.

– Ну вот мы и обменялись бесполезной информацией, – пожала плечами Вера. – Зато искренне.

– Ты на самом деле такая незамутненная или прикидываешься?

– Зачем вы это делаете? Провоцируете меня и наблюдаете за реакцией… Элена в тюрьме также развлекалась. Только я, как видите, не могу похвастаться выдержкой… особенно сейчас, – обескураженно проговорила Вера. – Я всего лишь хотела наладить с вами отношения и сказать вам… – она бессильно опустилась на диван. Ее охватили слабость и осознание нелепости происходящего. – А получилось вот как…

– Весьма неплохо получилось, – холодно подытожил он. – Не лицемерно.

– Но однобоко, с моей стороны. Так всегда: когда вы рядом, меня заклинивает, как сломанную игрушку… – в голосе усталость, но Вера приказывает себе договорить. – Я хоть и дура, но мир на черное и белое не делю. Вы спасли мне жизнь. Кем бы вы ни были, я благодарна вам. Вам и Элене, – эти слова прозвучали непосредственно и откровенно. – Послушайте, я не хочу ссориться с вами. Не только потому, что завишу от вас, хотя отчасти поэтому, но и потому, что очень ценю то, что вы для меня сделали.

– Мне не нужны твои заверения в благодарности, достаточно не нарушать установленных границ, – бесстрастно сказал он, глядя в окно поверх нее. – И будь добра, избавь меня впредь от выяснения отношений. Ты мне – никто, посторонний человек, свалившийся в мою жизнь нежданно-негаданно. Я пожалел тебя, а ты требуешь все больше места…

Вера отшатнулась, почувствовав себя крошечной и жалкой. Невольно отступила назад, словно в поиске опоры, и не успела отвернуться вовремя – глаза предательски заблестели от слез.

– Простите, – едва слышно произнесла она. – Этого больше не повторится… – и, подавив желание разрыдаться, замерла, силясь заморозить мысли и чувства на секунды, казавшиеся нескончаемыми до его ухода, физически ощущая, как пристальный взгляд, неотрывно следя за ней, царапает кожу.

Наконец, резко отвернувшись, он вышел. А Вера, заперевшись в ванной комнате, поспешила в душевую кабинку: плакать лучше всего, подставляя лицо под струи воды – слезы растворяются, не оставляя следов. Только застывшую глубоко внутри горечь воде не под силу смыть.

***

– Сеньорита, вы снова разболеетесь! – озабоченно замечает Валентина, разглядывая бледную неподвижно сидящую в кресле Веру. – Вы это специально делаете, не иначе! – И упрекает: – Так нельзя! Не обедаете, не ужинаете…

– Просто нет аппетита, – чуть слышно отвечает Вера, отсутствующе глядя перед собой. – Оставьте, пожалуйста, обещаю поесть позже.

– Ладно, – вздыхает женщина. – Не забудьте про таблетки, не то сеньор рассердится…

– Сеньор… – повторяет Вера, подавив смешок, и саркастично заверяет: – Да, сеньора сердить не будем не в коем случае…

Валентина одаривает ее недоумевающим взглядом.

– Я принесу вам успокоительный чай, – роняет она и спешит покинуть комнату, опасаясь невольно спровоцировать гостью, а главное стать свидетельницей неуместных слов. Валентина всегда безошибочно угадывала, когда следует удалиться.

…Вера вновь погружается в тишину. Едва с порога доносится шум, выходит из оцепенения, порывисто поднимается и проходит на террасу: дон Карлос, не дает ей покоя вопрос, будет ли он среди гостей? В ее сознании этот невзрачный человек с хитрым, цепким взглядом слился со смертельной угрозой воедино. Каждой клеточкой она ощущала: он не намеривается забывать о существование той, которую «непозволительно оставлять в живых», как и она не в силах забыть о нависшем над ней дамокловом мече. Незнакомые люди, они пускали корни в мыслях друг друга, и связавшая их невидимая ниточка не намеривалась обрываться. Вера ждала: поднялся сильный ветер, его резкие струи пронизывали насквозь, ворота отворялись, въезжали машины… дона Карлоса все не было. А вот приехал некто особо важный, догадалась она по сопровождающей машину охране – из черного Порше показался мужчина в черном пиджаке из кожи аллигатора. «Колоритный персонаж, – усмехнулась Вера, – на запястье, готова поспорить, массивные золотые часы в стиле дона Карлоса, для полного комплекта не хватает пластиковой блондинки а-ля Сандра. Вечные ценности». «Организатор вечеринок» – именно так, утолив Верино любопытство, представила женщину Валентина, многозначительно вздохнув – не заставила долго ждать: несколько минут спустя она вышла из бесшумно подкатившего огромного серебристого внедорожника, а за ней, подобно бабочкам из шкатулки, выпорхнули длинноволосые девушки в ярких коротких платьицах, поверх которых были небрежно наброшены готовые слететь пиджачки… «Своеобразный вызов непогоде, – подумала Вера, – пасмурно, ветрено, а они играют в вечное лето. Потому как в слякоти жить не хочется, а тепло можно имитировать… оно веселее, и куда лучше продается». Сандра, притормозив, сосредоточенно оглядела своих «ninas»11
  Nin`as – девочки.


[Закрыть] и с удовлетворением повела их за собой, как наседка цыплят. Вниманием Веры мгновенно завладела Вивиана: напряжение, сменившее живость, застыло на лице заученной, так не похожей на прежнюю, улыбкой. Отрепетированная походка и нервные жесты рук. Кажется, если потормошить ее в этот момент, раздастся истерический смех, отметила Вера и невольно почувствовала необъяснимый прилив сострадания к этой незнакомой девушке.

Дом утонул в звуках: музыка, смех, голоса, а Вера, словно окаменев, продолжала стоять на террасе, вглядываясь вдаль, представляя себя пушинкой, которую вот-вот подхватит, закружит и унесет далеко-далеко со свистом проносящийся ветер. Лишь продрогнув до костей, она заставила себя покинуть этот продуваемый клочок пространства. Горячая ванна помогла унять дрожь. Погрузившись в пену, Вера ощутила, как противоестественное спокойствие проникает в нее капля за каплей. Голос Москито шептал на ухо: «Думаешь, он станет с тобой церемониться? Ты для него не представляешь интереса». Ему вторил равнодушный низкий голос: «ты мне никто». Она негромко рассмеялась – натужно, слегка истерично, и осеклась: нарисованный воображением смех Виви был воспроизведен ею вплоть до малейших оттенков. «Никто… насколько емкое и лаконичное определение, – думала Вера. – Он отнесся ко мне, как к щенку, которого из жалости впускают в дом. А затем обнаруживают: даже будучи беспроблемным, он требует внимания – накормить, выгулять, помыть лапы… а если больной, то вообще забот не оберешься. И несчастное создание начинает тяготить и раздражать одним фактом своего существования, тем, что живой, а не игрушечный. Его можно выбросить, что в нашем случае проблематично, можно передарить, что опять же проблематично, а можно усыпить… это гораздо проще…» Она устало закрывает глаза. Она не боится, она устала бояться. Устала ждать. Устала зависеть. Устала чувствовать. Ее заполняет странная пустота, эмоции, будто ластиком, стирает невидимая рука. Ничего нет, кроме этой пустоты. Хочется заснуть. Надолго. И кажется ей: если бы в этот момент к виску приставили дуло пистолета, она не успела бы вынырнуть из овладевшей ею апатии.

***

На часах почти семь утра. Вера медленно покачивается, обхватив колени, сама себя убаюкивая. Глаза воспалены, в висках стреляет. На календаре 13-ое февраля… вновь 13-ое – последний день жизни Тиен. В огромной комнате покинута физическая оболочка Веры – она на время сбросила ее, как змея кожу, чтобы вновь перенестись в сырую камеру и пережить те размытые и одновременно четкие, словно запечатленные на пленку, часы – заполненные смертью, заставившие впитать, казалось, в собственную кровь бессилие, фатальную неизбежность, ужас, боль потери. И в этот ранний час, глядя на вырисовывающиеся за окном в туманной дымке очертания холмов, она с горечью убеждается: новые знакомые, преследуя ее, отравляют изнутри, подобно яду. Аннулируют надежду, обесценивают будущее, разъедают настоящее. И одновременно осознает – не отдавая себе отчет, стоит радоваться или напротив, злиться: к черте, за которой полная свобода, обретаемая с осознанием обреченности, ей так и не удалось подойти вплотную. В этом невнятном существовании, уставшая и обессиленная, с отчаянием привязываясь к жизни, становясь все более уязвимой – уязвимость растет со страхом – она продолжает цепляться за непонятное настоящее, за сумрачное будущее, продолжает надеяться, что «ничего не осталось, ничего нет и не будет, а посему нечего терять» не про нее. «Вот уж воистину: чем меньше у человека причин дорожить существованием, тем крепче он за него цепляется, – усмехается Вера, пытаясь вспомнить, кому принадлежало это высказывание, но тут же оставляет эту затею. – Как ты, – обращается она к Тиен, – как я…»

Пелену окутавшей ее дремоты разбавляют шаги, голоса… Она настолько устала, что не в состоянии реагировать. Происходящее в тесной камере 13 декабря окончательно выталкивает доносящиеся извне звуки. Она смотрит в глаза Тиен и на несколько часов проваливается в сон, уносящий ее в кошмар, вынырнув из которого, встает в конец измученной и выходит на террасу, в надежде, что ветер хоть немного взбодрит ее. Солнце слепит глаза. По небу плывут похожие на сахарную вату облака. Ветки деревьев покачиваются от ветра. «Интересно, – гадает она, – сумела ли Тиен принять? До конца принять?» Воспоминания обрывают женские голоса. Вера ошеломленно вскидывает голову, пытаясь понять, откуда они доносятся. Девушки негромко щебечут о делах, готовясь к отъезду.

– Сандра упомянула, что в Панаме он большой человек, – говорит раздосадованный голос. – Очень неприятный тип. Это еще мягко сказано. Лучше бы я осталась дома.

– Всякое бывает. Выбрось из головы, – утешает ее подруга. – И не вздумай ныть Сандре. Ты же ее знаешь…

– Да уж. Надеюсь, он остался доволен. Не хватало мне еще проблем… – вздыхает девушка. – Что поделаешь, не всем везет, как Виви.

– Второй раз подряд, – в голосе отчетливые нотки неприязни. – Она, кстати, остается до завтра.

– Думаешь, он серьезно на нее запал?

– Может быть. Она уже фантазирует вовсю. Понесло ее маленько от успеха.

– Ну да… она ведь не так давно начала и на тебе – Эридеро, – девица присвистывает. – Посмотрим, как долго это продлится.

Вера спешит вернуться в комнату. С облегчением вздыхает, оставив голоса позади. Вот отчего Вивиана была так напряжена накануне – ответ оказался на удивление прозаичен – боялась, что выбор падет не на нее. Очевидно, завоевывая статус любимой куклы Наследника, она испытывает удовлетворение, а возможно, счастье. Подобный статус, подсказывает Вере интуиция, мечта для нее и ее подруг. Билет в красивую жизнь. Избранность и защищенность. Вера морщится. Впрочем, эта пестрая компания поспешно покидает ее мысли.

***

– Сеньорита, – окликает ее Рикардо, и она медленно открывает глаза. – Донья Элена, – он протягивает трубку.

– Как поживаешь, Бэмби? – раздается мягкий, немного ленивый голос.

– Нормально, – безучастно отвечает Вера. – А ты как?

– Хорошо. – Элена делает паузу, а затем серьезно уточняет: – Ты точно в порядке?

– Не знаю, – чуть слышно говорит Вера. – Не знаю, наверное.

– Возьми себя в руки, – наставляет она безапелляционным тоном. – Выйди на террасу, подыши воздухом, погрейся на солнце и вспомни, что пару недель назад ты могла об этом только мечтать.

– Хорошо, – покорно отзывается Вера.

– Бэмби, ты это брось… эти рефлексии… – на удивление заботливо произносит она. – Отстранись от того, что душит.

– Спасибо, – устало говорит Вера. – Просто я хочу спать…

– Ну давай, до скорого!

Вера кладет трубку. «Уснуть бы, – думает она, – уснуть бы на много лет и проснуться, когда все останется в прошлом», – и желание нырнуть в тишину, испить ее одним глотком, заполняет все ее существо.

Глава 3. Просвет

Даже в самой худшей судьбе есть возможности

для счастливых перемен.

Эразм Роттердамский

14 февраля. Стоит теплый, необыкновенно солнечный день. На часах половина третьего. Немигающим взглядом Вера смотрит на верхушки деревьев, отрезающих дом от посторонних глаз, не видя, время от времени вслушивается в доносящиеся извне звуки, не слыша; и необходимость сконцентрироваться утомляет ее. Она пытается восстановить по кусочкам события последней ночи: происходящее становится все призрачнее, а она все уязвимее. Успев понять, что, ослабнув, тело может отказаться служить владельцу, настал черед очередного открытия: рассудок далеко не так прочен, как ей казалось, в любую минуту он может предать, стерев границы реальности. Это открытие повергло ее в панический, разрезающий душу на мелкие кусочки ужас. Содрогаясь от мысли, что опасность отчасти таится внутри нее самой, она с отчаянием открывала, впитывая по каплям, новые грани ранимости и неопределенности… «Неужели, – думала она, – может наступить момент, когда я не смогу полагаться на саму себя???»

Из оцепенения ее вырывает знакомый низкий голос:

– Лина, – негромко зовет он, и по тому, как терпеливо произносится имя, Вера догадывается: он обращается к ней не в первый раз. Сделав усилие, слегка поворачивает голову на звук. – День теплый, солнечный. Почему бы тебе не спуститься вниз? Погуляешь немного, посидишь в саду.

– Спасибо, мне не хочется, – бросает она механически.

– Тебе необходимо отвлечься, – с неприкрытым участием констатирует Эридеро.

Вера поднимает глаза, стараясь сконцентрировать взгляд. Из огромных глаз смотрят кричащие, превысившие безопасную дозу потерянность и отчаяние. На секунду ему показалось, будто она собирается что-то сказать, но она отстранилась столь же внезапно, как ответила на его отклик. Лицо приняло бесстрастное, отсутствующее выражение. Она уткнулась взглядом в пол и не произнесла ни слова. Замкнулась в себе. «В каких воспоминаниях? – думал он, глядя на едва подрагивающие ресницы. – В каких страхах?»

Бессильно откинувшись на спинку кресла, она устало отвернулась к окну. Снова эта, так угнетающе действующая на него неподвижность… и безжизненно-расслабленные руки: стоит поднять ладонь и не удержать – безвольно соскользнет вниз. Как вчера. Он постоял недолго, озадаченно глядя на нее, затем вышел. На этот раз на его уход Вера не обратила ни малейшего внимания. Ее одолевали слабость, головокружение, тошнота – последствия, как она подозревала, вчерашнего срыва.

***

Она отчаянно силилась понять, был то мастерски нарисованный подсознанием кошмар, или на самом деле пересечена черта, за которой галлюцинации и реальность, скрестившись, создают новую картину мира: «Кажется, я успела заснуть», – вспоминала Вера, и пережитое восстанавливалось с кинематографической точностью: она снова видела тюремный коридор, по которому шла в сопровождении надзирательниц, зная, что это дорога в один конец. Каждый шаг отрезал ее от жизни, а на лице проступало отрешенное выражение: точь-в-точь как на лице Тиен в последние часы. Как будто смерть понемногу проникает вовнутрь, отмечая новые владения, и просачивается наружу. А вот она сидит в темной комнате, прикованная цепью к стене, и ждет, и думает – мысли ее на удивление четкие, такие, какими они могли быть в действительности, если бы настал момент… наверное, о подобном думала Тиен. Когда на улице еще темно, но в небе, на горизонте, появляются первые светлые пятна, ее выводят, и Вера знает: до рассвета она не доживет. Дерево, к которому привязывают осужденных, покрыто цветами, их тонкий аромат вызывает приступ тошноты. А в нескольких метрах от него уже выстроились люди с ружьями в руках – у них человеческие тела и руки, а лица манекенов. За ними мелькает фигурка Тиен – она заторможенно смотрит на происходящее и ждет… А Вера пытается выкрикнуть что-то, но не в силах пошевелить губами. Дула винтовок устремлены на нее, и, обезумев, она инстинктивно пытается вырваться, убежать, но от каждого резкого движения веревки лишь сильнее впиваются в тело. Раздается шум выстрелов… В небо с криком взлетает стая ворон. К ней подходит человек с лицом манекена и разрезает веревки. Она видит себя со стороны – бесшумно соскользнувшую на землю, истекающую кровью. Ее тело грубо волокут в сторону и бросают в траву. Она лежит с широко распахнутыми, остекленевшими, как у куклы, глазами и внезапно приоткрывает губы, силясь сделать вдох. Отстраненно наблюдая за своим телом, Вера, содрогаясь, понимает: она все еще жива. Но понимает не она одна – человек с лицом манекена, указывая на нее коллегам, выкрикивает непонятные слова и приближается. Каждый его шаг похож на удар ножа, и кажется сердце не выдержит и остановится от ужаса, от осознания неизбежного, но оно, как назло, не желает прекращать работу. И тогда к ней, агонизирующей, подходит он – повернув голову, Вера видит остановившиеся рядом черные ботинки – и приставляет дуло винтовки к ее виску. Вскрикнув, открывает глаза, но все продолжается наяву, сон и реальность сливаются воедино: он продолжает стоять рядом, этот человек с лицом манекена, и она, ощущая прильнувшую к виску сталь, пытается пошевелиться и убежать, но страх, расползаясь по телу, разносясь на десятки крошечных частиц, парализует ее. Она вскрикивает и, боясь задохнуться, судорожно набирает воздух… нервная дрожь разносится по телу, мышцы сводит судорогой, на лбу выступают капельки пота, по щекам текут слезы. Мысли спутывает паника, к горлу подступает тошнота, сердце, кажется, вот-вот разорвав грудную клетку, выскочит наружу, и наконец найдя в себе силы, Вера сползает с кровати, спешит прочь, ничего не видя перед собой. Ноги подкашиваются, она больно ударяется о какой-то твердый предмет, и в затуманенное сознание врывается резкий звук разбившегося стекла. На секунду она застывает, затем, оглядевшись по сторонам, видит знакомую дверь, спешит укрыться за ней и автоматическим жестом запирает ее. «Господи, – бормочет она, – что со мной происходит?»

Она не слышит, как в комнату входит Мартин, ее новый охранник, не слышит ни стука в дверь, ни обращенных к ней вопросов. Все осталось где-то там, за границами мира, в котором она пребывает в эти минуты. Она не отдавала себе отчета в том, как долго просидела на полу, не в силах сдвинуться с места, но в какой-то момент подталкиваемая не то остатками здравого смысла, не то уцепившись за промелькнувшую ниточку сознания, встала, опираясь о стенку, прошла в душевую кабинку, прямо в одежде сползла на пол, механически повернув кран, и на нее обрушились струи холодной воды…

***

Мартин тем временем в замешательстве косился на дверь. Предчувствие не обмануло его: с таким «заданием» проблем не оберешься – именно на этой мысли поймал он себя, едва получил новое распределение. «Не могла подождать до утра», – с раздражением думал он, прикидывая дальнейшие действия. Одного взгляда на учиненный беспорядок – постель смята, одеяло сброшено на пол, разбиты кувшин с водой и чашки, стекла на полу море – достаточно, чтобы заключить: проигнорировать случившееся не представляется возможным. Последствия истерики на лицо. А на часах почти час ночи. Поразмыслив, Мартин решил посоветоваться с Байроном, занявшим его место у ворот.

– Когда это случилось? – поспешил осведомиться тот. В голосе нескрываемое беспокойство.

– Минут 20 назад…

– Она не отвечает? – он осекся на минуту. – Стучи, пока не ответит!

– Стучу. Бесполезно.

– Сообщи патрону! – непроизвольно он произнес эти слова в приказной форме.

– С ума сошел! – Мартин нахмурился. – Он сейчас со своей блондинкой… Прикинь, как обрадуется!

– Слушай, если с ней что-то случится, а ты не уследишь… – Байрон сделал паузу и, собравшись с мыслями, договорил, понизив голос: – Не хотел бы я оказаться на твоем месте.

– Не знаю… – замешкался Мартин. – Подожду-ка еще немного.

Четверть часа спустя ему пришлось ответить на третий – два предшествующих были проигнорированы – звонок Байрона.

– Не отзывается, – раздраженно бросил он. – Но я слышу шум воды.

– Она всегда отвечает! – озабоченно произнес Байрон. – Всегда. Не тяни, сообщи патрону.

– Не преувеличивай! Слушай, теперь я понимаю, почему он тебя заменил, – Мартин усмехнулся. – Ты бы его каждую ночь из-за проделок этой Лины…

– Сеньориты Лины, – перебив, сухо подчеркнул Байрон.

– Она пытается привлечь внимание, – миролюбиво заключил Мартин. – Убедится, что на ее истерики не спешат реагировать, успокоится. Бабская психология. Короче, расслабляемся. Если через часа два не выйдет, продолжим разговор.

Байрон закурил, растерянно вглядываясь в освещенные окна комнаты. Сомнений у него не оставалось: ей, должно быть, плохо, она нуждается в помощи. И ей не к кому обратиться. «Пожалуйста, не оставляйте меня в темноте!» – вновь произнес тихий, мягкий голос. Он вспомнил огромные, беззащитные глаза и одинокую тоненькую фигурку у окна. Задумчиво повертел телефон в руках… будь что будет, сказал он себе и, решившись, набрал номер. Гудок за гудком – ответа не последовало. Байрон напрягся. Минуту спустя экран засветился.

– В чем дело? – поспешно осведомился Эридеро: звонок «с ворот» среди ночи не предвещает ничего хорошего.

– Патрон, сеньорита Лина…

– Что??? Ты где находишься? – холодно процедил Эридеро.

– У ворот… – извиняющимся тоном пробормотал Байрон.

– Именно! – резкость, металлические нотки.

«Кажется, на этот раз патрон вышел из себя», – отметил Байрон, но отступать было поздно и он быстро затараторил:

– Я счел необходимым проинформировать вас. С сеньоритой что-то случилось, почти час назад…

Молчание. Наконец абсолютно ровным, лишенным эмоций голосом, который всякий раз внушал Байрону почти священный страх, Эридеро поинтересовался:

– Поконкретнее?

– Мартин сказал, она разбила посуду и заперлась в ванной, – парень с трудом подавил вздох облегчения: по крайней мере его выслушают. – Не отзывается. Это на нее не похоже… в нормальном состоянии, – пояснил он. – Боюсь, как бы она не…

– Я понял, – короткое молчание. – Надеюсь, теперь ты соизволишь сконцентрироваться на своих непосредственных обязанностях? – с подчеркнутой любезностью осведомился Эридеро, поставив этим вопросом в разговоре точку, но Байрон испытал слабое облегчение: что-то подсказывало ему, что, как в ту первую ночь, патрон не пропустит его слова мимо ушей. А еще ему показалось, что в произносившем последние слова голосе, несмотря на откровенный сарказм, исчезло раздражение. Переведя взгляд на освещенные окна, Байрон в ожидании новостей нетерпеливо мерил шагами лужайку.

***

Увидев перед собой бесшумно подошедшего Эридеро, Мартин ошарашенно заерзал на стуле.

– Так и будешь сидеть? – бесстрастно поинтересовался тот и, окинув его оценивающим взглядом, проговорил: – У тебя замедленная реакция. – Эти слова были произнесены снисходительным, даже участливым тоном. Так обращаются чемпионы к спортсменам иной лиги – тем, кто никогда не разделит с ними пьедестал. Мартин почувствовал, что ему поставили диагноз.

«Мелодраматичности в ней хватит на десяток мыльных опер», – отметил Эридеро, окинув взглядом разбросанную постель и усыпанный стеклом пол. Силясь подавить раздражение, он неторопливо подошел к двери, прислушался – из запертой комнаты отчетливо доносился шум воды. На стук и просьбу выйти реакции не последовало. Никакой. Эридеро снова перевел взгляд на многочисленные осколки – женские истерики, как и все, что, непрошенно вторгаясь на личную территорию, посягало на его покой, молниеносно лишали его остатков толерантности. И сейчас он почувствовал, что закипает не на шутку. Вчера Рикардо, отвечая на вопросы, обронил: «Во время вашего отсутствия гостья вела себя немного странно, и однажды развлечения ради принялась бить посуду. – И подчеркнул: – Ее это очень развеселило». Если обнаружится, что подобное развлечение входит у нее в привычку, да еще среди ночи, если она откроет дверь как ни в чем ни бывало, или того хуже – он откроет дверь и обнаружит ее в полном порядке, а она посмеет холодно бросить очередное «я привыкла, когда в двери стучат», ему придется дать ей понять наконец, с кем она имеет дело. «Открой!» – он кивнул Мартину на дверь. Тихий, металлический голос и хищный взгляд. Сердится, подметил парень, поспешно вставляя ключ в замочную скважину, отмечая про себя, что бедняжке предстоит интересное знакомство. Замок сопротивлялся. «Сумасшедший дом, подфартило так подфартило, – пробормотал Эридеро и приказал: – Выбей дверь!» Мартин красноречиво покосился на патрона: н-да, читалось во взгляде, выбивать двери в собственном доме глубокой ночью, это и впрямь дурдом. Таки вляпались вы, сеньор. Несколько ударов, и дверь поддалась.

«Линита, тебе помочь, или наконец-то соизволишь выйти?» – бросил Эридеро прежде, чем пройти в ту часть комнаты, откуда доносился шум воды, и, не получив ответа, непроизвольно остановился, ощущая, как, потеснив раздражение, подступают беспокойство и тревога, затем, резко подавшись вперед, увидел Веру: одетая в темно-бордовый костюм, она сидела под струями воды на полу душевой кабинки и дрожала, как промокший котенок. Даже не пошевелилась, не взглянула на возникшего перед ней человека. Протянув руку, он обнаружил холодную воду и поспешил прервать этот почти ледяной поток. «Мартин, – негромко окликнул он парня, – принеси-ка виски. Побыстрее! – И произнес, пристально всматриваясь в ее лицо: – Что с тобой?» На его присутствие она по-прежнему не реагировала, казалось, невидимая стена отрезала ее от происходящего. Состояние, из которого ее следует вырвать немедля, пока еще не поздно. Если не поздно, невольно отметил он. Это бледное, без единой кровинки, застывшее лицо с широко распахнутыми глазами и неестественно расширенными, лихорадочно горящими зрачками, навевало пренеприятные ассоциации: нечто подобное случается в моменты смертельной опасности, минус отрешенность – та чаще всего подступает, когда все кончено. Он поспешил накинуть на нее полотенце, затем поднял на руки, поразившись, насколько она прозрачная, почти невесомая. Ручейки воды, стекая с мокрой одежды, сопровождали каждый шаг. На кушетку Вера безвольно соскользнула, подобно тряпичной кукле. Нащупав учащенный пульс, мужчина нахмурился. Тишину нарушал глухой стук бешеных ударов сердца. В дверях возник Мартин и, протянув патрону бутылку виски, отправился будить Валентину. Наполненный неразбавленным напитком бокал Эридеро поднес к губам Веры, запрокинув ей голову. Обжигая горло, жидкость просочилась внутрь, разнося по телу тепло и горечь. Вера закашлялась. «Умница, – донесся до нее голос. – Давай еще глоток». И снова горло обожгло. Она едва заметно отстранилась, закусив губу. По щеке провели рукой – прикосновение пробудило ее, как ожог, она вскинула глаза, осмысленно глядя перед собой. Способность воспринимать окружающий мир медленно возвращалась, отвоевывая ее у кошмара. «Тебе нужно переодеться, – сказал он медленно, очень четко выговаривая слова. – Иначе простудишься». Но она не ответила. Ее воспаленные, измученные глаза непонимающе смотрели на него. Не в силах более выносить этот взгляд, Эридеро отвернулся, с недоумением прислушиваясь к заполняющим его эмоциям – она будила в нем сострадание и странную, незнакомую ранее, нежность. Внезапно он испытал неудержимое желание прогнать сковавшие ее неподвижность, обреченность и боль… вернуть ту, которой она была всего полгода назад – девушку, которую он не знал.

«Помоги ей переодеться, – обратился Эридеро к вошедшей Валентине и поднялся, – кажется, она успела простудиться». Когда дверь захлопнулась, женщина протянула руки и помогла расстегнуть замок кофты, Вера приподнялась и потянулась к принесенной одежде. «Я сама», – прошептала она. Переодевалась она медленно, перед глазами все проплывало, как в замедленной съемке, движения неточные, реакции заторможены. Закончив, она попыталась подняться, но, покачнувшись, опустилась на кушетку. Дверь отворилось, к ней приблизился «хозяин дома». Вера хотела отреагировать, но не смогла – все вокруг двигались на удивление быстро, и она явно не успевала за происходящим. Эридеро отнес ее в комнату, укрыл одеялом, он был совсем близко, а его низкий голос: «принеси чаю, успокоительные и снотворные», – почему-то доносился словно издалека. Тогда-то, продолжая дрожать от холода, она принялась наблюдать за тем, как заторможенное сознание наверстывает произошедшее. Несколько минут спустя Вера покорно глотала протянутые таблетки, запивая их чаем. Эридеро стоял у окна, наблюдая за ней, изредка переводя взгляд на происходящее у дома, она же, погрузившись в иную реальность, даже не смотрела в его сторону. Зато Валентина с удивлением отметила, каким обеспокоенным выглядит патрон. Заметил это и Мартин, испуганно ожидающий последствий своего проступка.

– Скажи что-нибудь, – едва Валентина покинула комнату, произнес Эридеро.

Она безмолвно смотрела на него, неподвижная, отстраненная. Пристальный, изучающий взгляд ни на миг не отпускал ее, но она не замечала его.