Текст книги "Письма к Орфею"

Алиса Лунина
Письма к Орфею

Дети Марии

Подмосковье. Наше время

В перерыве между операциями заведующая акушерским отделением первого родильного дома Мария Петровна Арсеньева зашла в ординаторскую. Она стояла у стола и просматривала медицинские карты, когда ее мобильный телефон зазвонил.

– Здравствуй, Маша! – сказал мужской голос.

Мария мгновенно узнала этот голос и не то, что вздрогнула – содрогнулась. Она как подкошенная, рухнула в кресло. Сердце бешено колотилось. Это был голос с того света. Человек, с которым она сейчас говорила – Георгий Качарава – погиб двадцать два года назад.

– Ты умер, – растерянно сказала Мария.

– Иногда и мертвые возвращаются, Маша, – сказал Георгий. – Впрочем, как видишь, я жив.

Он рассказал ей, что много лет искал ее, даже нанял детектива, как в каком-нибудь шпионском фильме, и вот – нашел. «Маша, что же ты молчишь?» Она больно, до крови закусила губы, – что она может ему сказать?! «Я думала, что ты умер, а ты, оказывается, жив?! Как же так?! И что теперь делать мне?» Как тяжело дышать… Кажется, что земля уходит из под ног.

В кабинет заглянул врач – анестезиолог, но увидев ее лицо, вышел, осторожно прикрыв за собой дверь.

– Гера, я… не могу сейчас говорить, – выдавила Мария, – я… позвоню тебе. Потом.

– Хорошо, – сказал Гера, – ты можешь позвонить мне на номер, с которого я сейчас говорю.

Мария прервала разговор. Некоторое время она продолжала сидеть с телефоном в руках. Вошедший в кабинет ее коллега – доктор Стариков о чем-то спросил Марию, но тут же замолчал, – у сорокалетней заведующей отделением Первого родильного дома Марии Петровны Арсеньевой было совершенно белое, как мел, лицо.

– Мария Петровна, что с вами? Хотите, я вас заменю на операции? – предложил Стариков.

– Да, пожалуй, – сказала Мария. – Я, кажется, не здорова.

Мария шла по коридору больницы, не отвечая на приветствия коллег, не видя и не замечая ничего вокруг. Звонок из прошлого от человека, которого она столько лет считала погибшим, все перевернул в ее душе.

В больничном сквере она бессильно опустилась на скамейку и долго сидела так в оцепенении; и только когда хлынул оглушительный июньский ливень, она поднялась и пошла к выходу из больничного городка, – медленно – словно не замечая дождя. Дождь вообще пошел вовремя – благодаря ему никто бы и не подумал, что эта хрупкая светловолосая женщина в синем платье – плачет; со стороны казалось, что по ее лицу текут дождевые капли.

Дверь Марии открыла ее средняя дочь – семнадцатилетняя Лиза.

– Мам, что с тобой? Ты промокла…

Мария прошла в свою комнату и легла на диван.

– А почему ты сегодня так рано? – спросила Лиза.

– Лиза, пожалуйста, забери сегодня Соню из садика. Мне что-то нездоровится, – попросила Мария.

– Ладно, – кивнула Лиза. – Ма, с тобой все в порядке?

– Со мной все в порядке. Просто болит голова. Иди, я посплю.

Когда дочь ушла, Мария взяла телефон и набрала номер, с которого ей сегодня звонил Георгий. Марии казалось, что звонок Геры ей пригрезился, что на самом деле его не было, и что сейчас она звонит в пустоту, как случалось много раз за эти годы, и ей никто не ответит.

– Да, Маша, – ответил Гера.

* * *

Вечером Лиза привела из садика младшую сестру – шестилетнюю Соню. Мария накормила Соню ужином, поставила ей диск с мультфильмами – пусть смотрит. Она все делала машинально, как в гипнозе.

– Мама, я ухожу, приду поздно, – предупредила Лиза.

Мария очнулась, взглянула на дочь – на лице боевой раскрас, футболка с вызывающей надписью, «рваные» джинсы – в дырах гуляет ветер, – кошмар. А на улице Лизу, конечно, ждет этот парень… Мария вздохнула – в последнее время с дочерью нет никакого сладу, как с цепи сорвалась. Запросто может заявиться под утро и без тени смущения сообщить, что она ночевала у этого своего… Вани.

– Лиза, у тебя экзамены! – напомнила Мария. – О чем ты думаешь?

Хотя зачем спрашивать, когда и так ясно, о чем, вернее, о ком, думает Лиза. Предмет ее размышлений зовется Ваня – лохматый, в ухе серьга, штаны на заднице болтаются, словно сейчас он их потеряет. Это что – достойный избранник?!

– Провалишь экзамены в институт, вот чем закончится эта дурацкая история! – устало заключила Мария.

– Мама, это не дурацкая история, – возразила Лиза. – У нас с Ваней – любовь!

– Ну, какая любовь? Какая любовь может быть в твоем возрасте?! – Мария покачала головой и вдруг осеклась.

* * *

Абхазия. Сухуми. 1992 год

– Что у тебя с ним? – грозно спросила Ирина у дочери.

– Все! – просто сказала Маша.

Ирина так и села, схватившись за сердце. – Что – «все»?

Маша улыбнулась: – Любовь, мама!

– Да какая любовь в семнадцать лет? – заохала Ирина. – Вы оба еще дети!

– А Джульетте вообще было двенадцать! – хихикнула Маша.

Ирина пожала плечами:

– Ну, так ничего хорошего из той истории и не вышло. Главное, когда вы успели закрутить эту самую любовь?!

Когда успели?! С Герой Качарава Маша училась в одном классе, но до поры – до времени она не обращала на него внимания. Так, видела, что Гера – красивый мальчик, знала, что он хорошо учится, – да вот и все; они даже не общались. А в начале десятого класса, осенью, когда к ней на улице пристали взрослые парни и Гера за нее вступился, Маша присмотрелась к нему и поняла, что он не такой, как все, – интересный, умный, прочел много книг, с ним есть о чем поговорить. В тот день домой они пошли вместе (жили на соседних улицах), и с того дня не расставались. «Ну что ты все время проводишь с этим Качарава?» – ворчала Ирина. «Он – не такой как все, он – особенный!» – улыбалась Маша.

Уже в июне, на выпускном вечере они сказали друг другу главные слова, и решили – вместе. Навсегда.

Ирине все это, конечно, не нравилось. Как мать, она хотела для своей единственной дочери – умницы и красавицы, лучшей судьбы и лучшего жениха. Против самого Георгия она, в принципе, ничего не имела – парень умный, воспитанный, красивый (тут она дочь понимала), и семья Качарава – уважаемые люди, но ее смущало, что он – другой национальности. Мать Геры – грузинка, отец – абхаз, а Маша из русской семьи; не скажутся ли потом эти национальные различия? Да и одобрят ли Герины родители отношения сына с русской девушкой? Пока что его мать – Тамара, даже не здоровается с Ириной – на улице всегда отворачивается, хотя знает, что Гера встречается с ее дочерью. Правда, отец Георгия – Давид Качарава неизменно приветлив, встретит – всегда улыбнется, расспросит о делах, но кто его знает, будет ли он доволен, если речь зайдет о том, чтобы им породниться?

– Маруся, ты пойми, Гера – другой, – мягко заметила Ирина. – Другая культура, другие ценности, все – другое.

– Зато от смешанных браков родятся самые красивые дети! – рассмеялась Маша.

Ирина ахнула:

– Я тебе дам! Дети! Рано вам об этом думать. Сами еще дети. Ты и этот твой желторотый Гера. О будущем надо думать! Учиться!

Да, – о будущем надо думать. Но Маша думает, – она еще в восьмом классе решила стать врачом. В следующем году она будет поступать в медицинский институт, а уже с осени начнет работать в городской больнице. И Гера думает о будущем – через пару лет хочет поступить в институт; а пока, чтобы не сидеть на шее у родителей, он устроился в тот же автопарк, где водителем работает его отец.

– Так что, мама, извини, ты не права! Мы с Герой уже не дети, а взрослые самостоятельные люди, да!

– Взрослые! – снисходительно усмехнулась Ирина.

И все у Маши с Герой хорошо, но единственное, что беспокоит Машу – так это напряженные отношения с матерью Геры – Тамарой. Тамара на Машу смотрит волком, наверное, ей не нравится, что сын выбрал русскую.

Мать Геры – высокая, статная, в ее облике есть что-то царственное (недаром муж Давид называет ее «царица Тамара»). Она красива, но это какая-то тяжелая красота; у Тамары крупные черты лица, темные глаза – уголья (ее взгляд трудно выдержать), густые, длинные, иссиня-черные волосы. Увидев Тамару в первый раз, Маша невольно подумала, что мать Геры похожа на колдунью из сказки (и тут же смутилась – нельзя так о матери любимого мужчины!) Маша Тамару побаивалась, чувствуя, что та ее на дух не выносит, но однажды не выдержала и прямо спросила:

– Тетя Тамара, я вам не нравлюсь?

Тамара ничего не ответила, но по ее глазам все и так было ясно. «Ты не подходишь моему сыну. И я никогда не смирюсь с его выбором. Мы сами найдем ему невесту». «Не сердись на мать, – как-то попросил Машу Гера, – в их семье так было принято – родители сами выбирают сыну невесту. Невесте – жениха». Да, у них так было принято, правда, сама Тамара когда-то ослушалась родителей, выбрав в мужья Давида. Ее грузинская родня возмутилась – замуж за абхаза?! Но Тамара была не из тех, кому можно что-либо диктовать и вышла замуж за Давида.

А вот отец Геры – Давид Качарава, Машу привечает – улыбается, шутит. Давид как-то сказал Маше, что в нем самом много примеси русской крови – его бабушка была русской. И старший брат Геры – Сандро, к Маше хорошо относится, говорит, что Гера выбрал самую красивую девушку в Сухуми.

Ну а расположение суровой Тамары Маша все-таки надеялась заслужить со временем.

* * *

На земле стояло прекрасное лето, цвели сады. Вечерами Маша с Герой пропадали на море, часто задерживаясь на пляже до самой ночи. У них был укромный, потаенный уголок на каменистом берегу, где можно было, спрятавшись от всех – купаться, болтать, целоваться.

Маша часами могла смотреть на Геру. У Геры – темные волнистые волосы и глаза удивительного цвета – не черные, а чайные, красивые очерченные губы и смуглая, бронзовая кожа. Гера прекрасно сложен, его кожа пахнет морем и солнцем. Когда Гера целует ее, – Маша чувствует, что сходит с ума, и внутри у нее словно перекатываются какие-то волны, ударяя в низ живота. В последние дни им становится все труднее остановиться, чтобы не перейти запретную грань, все труднее оторваться друг от друга.

И однажды Маша сама сказала Гере – не останавливайся! Пусть все будет. Они застыли на краю пропасти – и – полетели.

…Она зашла в море, и море омыло ее кровь. Маша плыла, рассекая волны, чувствуя гордость и счастье от того, что она стала женщиной.

Потом, правда, она испугалась и, выйдя на берег, спросила Геру: – А что мы будем делать, если я забеременею?

– Поженимся! – сказал Гера как о чем-то разумеющемся.

Они сидели, обнявшись. Море шумело. Над морем висели огромные звезды. Казалось, что это лето никогда не кончится.

* * *

Подмосковье. Наше время.

Взяв с Лизы обещание, вернуться домой до полуночи и, проводив дочь, Мария включила компьютер. Два часа назад, когда они разговаривали по телефону, Гера пообещал написать ей. Мария зашла в свою электронную почту и увидела письмо от Геры. Этого письма она ждала двадцать три года.

Когда-то они с Герой любили писать друг другу – записочки с клятвами, письма. Последнее он написал ей за день до войны.

…Однажды коллега по работе – акушерка Ольга спросила Марию:

– Мария Петровна, вы жили в Абхазии, когда там началась война?

Мария помрачнела, – она не любила говорить на эту тему. Каменела – ни слов, ни эмоций.

– Меня туда в детстве летом возили к морю – отдыхать. Так странно – пальмы, инжир, мандарины, и вдруг – война. Как-то в голове не укладывается. А с чего все началось? – простодушно спросила Ольга.

Мария вздохнула, – с чего все началось?

Пройдет время, историки дадут оценку произошедшим событиям, народ придумает свою мифологию об этой войне, а для нее все началось в тот августовский вечер, когда они пришли к Гере домой и поразились тому, какие застывшие, напряженные лица у его родителей.

Абхазия. Сухуми. 1992 год

– Вы чего оба такие мрачные? – рассмеялся Гера.

Его отец вздохнул: – Война…

Тогда еще было непонятно – надолго ли все затянется и чем закончится. Маше казалось, что все быстро разрешится, ну потому что какая может быть война в наше то время?! Однако Гера ее оптимизма не разделял, был мрачен, подавлен. Как-то с горечью признался ей, что эта война проходит через его сердце. Его мать – грузинка, отец – абхазец, и уже год родители яростно спорят друг с другом на счет того, кто прав, кто виноват в обострившейся распре грузин и абхазов.

Между тем, город все больше походил на военный лагерь – повсюду люди в военном камуфляже, и кажется, что в самом воздухе что-то застыло, как перед грозой – вот-вот рванет. Вскоре Гера сказал Маше, что ей пока лучше уехать из Абхазии. Маша вскинулась – ни за что! Но Гера заводил этот разговор снова и снова. Потом пошел к Машиной матери: – Тетя Ирина, я считаю, вам на время лучше уехать.

Ирина вздохнула: – Куда нам ехать, Георгий? Где нас ждут?

– Поезжайте в Россию, к родственникам, – сказал Гера. – Здесь становится опасно.

– А ты? – спросила Маша. Если бы Гера поехал с ними, – она бы не задумываясь, согласилась ехать куда угодно.

На лицо Геры набежала тень:

– Маша, мужчине не пристало бежать. И потом – это моя земля. Я должен остаться.

Маша обиделась на него: если бы он любил ее – поехал бы с ней! Вспылила: – Уходи!

Гера ушел.

– Маша, а если Георгий прав? Может, и в самом деле, лучше на время уехать? – растерялась Ирина.

Маша только махнула рукой – и ты туда же!

Ирина сидела тихая, потерянная – куда ехать? Бросить то, что с таким трудом налаживала?

…Она приехала в Абхазию двенадцать лет назад. Ирина была из Ростова-на Дону, там родилась, закончила педагогический институт, вышла замуж. В Ростове же родилась Маша. Отношения с мужем у Ирины не сложились, – он ушел от нее, когда Маше был год, и больше они никогда не виделись. Замуж она так больше и не вышла – не сложилось. Когда Маше было пять лет, тетка Ирины, которая жила в Абхазии, позвала их к себе. Семидесятилетняя родственница жаловалась, на то, что болеет и что ей тяжело одной; ухаживать за ней, кроме Ирины, было некому. Подумав, Ирина продала квартиру и поехала в Абхазию. Через два года тетка умерла, оставив Ирине дом в наследство. Еще при жизни родственницы, деньги, вырученные от продажи ростовской квартиры, Ирина стала вкладывать в дом – достроили второй этаж, расширили первый. На летний сезон Ирина сдавала первый этаж «отдыхающим». Приезжало много отпускников из России, союзных республик. Денег, заработанных за летний сезон, Ирине с Машей хватало на целый год. И вот теперь – все оставить? Ехать неизвестно куда? Но если оставаться здесь и впрямь опасно? Она должна думать о безопасности Маши… В последние дни даже на улицу страшно выйти.

Ирина не спала до утра, думая, как поступить.

Через два дня Гера пришел с отцом. Давид сказал Ирине, что он договорился со своим знакомым – капитаном прогулочного катера в Пицунде, что их с Машей морем доставят в российский порт.

– А потом куда нам ехать? – усмехнулась Ирина.

– Поезжайте к родственникам, куда угодно… Уезжайте отсюда! – у Давида был такой голос, что Ирина поняла – все серьезно, и спросила, сколько у них времени на сборы.

– Лучше ехать прямо сейчас. Я отвезу вас на машине. Берите только необходимое. За домом – будем смотреть, – пообещал Давид.

Ирина ушла собирать вещи.

Маша смотрела на Геру, – неужели он ее отпустит?! Гера молчал. Тогда Маша заявила, что она никуда не поедет.

– Это война, дочка, – тяжело вздохнул Давид, – может быть всякое.

Подумай о своей матери. Почему ты решаешь за нее?

Маша заплакала. Гера подошел к ней, обнял:

– Это все ненадолго, через месяц ты вернешься. Все будет хорошо. Давай, надо ехать!

– А моя собака? – растерялась Маша. – Можно Мухтара взять с собой? Я не поеду без Мухи!

– Ну что ты, куда с собакой… – сказал Давид. – Оставь собаку нам, мы присмотрим. Скоро вернешься и заберешь.

Машино последнее воспоминание о доме – беседка во дворе, цветы в палисаднике, окна ее комнаты, и – любимый Мухтар.

Когда они сели в машину Давида, Муха заволновался, заскулил. Маша отвернулась, чтобы ничего не видеть. Машина тронулась. Не выдержав и посмотрев, Маша увидела, что Муха бежит за машиной, и разревелась. Давид остановил машину: «Гера, иди, отведи собаку к нам домой. Я сам их отвезу».

Гера молча вышел из машины.

В дороге, пока ехали – молчали. Только Ирина с горечью сказала: «Вот ведь – бежим из родного города, как воры! И ничего с собой не взяли – так, альбом с фотографиями, документы…» Маша тоже молчала. В глубине души она злилась на Давида. Ей вдруг подумалось – а что, если родители Геры под предлогом «заботы» о ней с матерью, решили спровадить ее подальше, чтобы разлучить с Герой?

В Пицунде на причале Ирине стало ясно, что Давид оказал им большую услугу, – желающих уехать было куда больше, чем мест в катере. Люди в отчаянии рвались к забитому катеру, куда уже никого не пускали. У Маши появилась надежда – может быть, их не посадят? Но Давид помахал кому-то рукой, и по трапу к ним спустились два матроса. С Давидом Маша простилась сухо. А он обнял ее на прощание:

– Ну же, дочка… Все будет хорошо! Я еще спою на вашей с Герой свадьбе!

Матросы провели Машу с Ириной на катер. Так Маша и запомнила на всю жизнь – причал, толпа отчаявшихся людей, исчезающий вдали берег.

Позже она узнала, что уже скоро выехать из Абхазии стало очень сложно, для многих – попросту невозможно.

Впоследствии она много раз задавала себе вопрос – что было бы с ними, если бы они с матерью остались в Сухуми? Но ответа Мария не знала. Она знала только, что многие ее знакомые погибли в войну. Кто был убит, кто умер от болезней, голода, разрухи.

* * *

Родственники в Ростове Ирине с Машей были не рады, – на первое время приютили, но быстро дали понять, что беженцам нужно рассчитывать на себя. Помыкавшись в Ростове, в конце сентября уехали в Воронеж – Ирину пригласила к себе подруга детства, но в Воронеже тоже не задалось (ни работы, ни квартиры – как жить?), в общем, и там надолго не задержались. Их печальная одиссея закончилась в Подмосковье, в небольшом городке, куда их позвала дальняя родственница Ирины. Там и осели.

Мать устроилась учителем в школу, Маша в больницу санитаркой, получили комнату в общежитии; они уговаривали себя, что все это временно, старались держаться. Больше всего Маша переживала за то, что от Геры не было вестей. Она написала ему много писем, но Гера молчал. Маша пыталась звонить тем редким сухумским знакомым, у кого были домашние телефоны – но дозвониться не получалось, связи не было. Уже в Подмосковье она пошла на почту и заказала разговор с Сухуми «с уведомлением» – Геру должны были вызвать на переговорный пункт; но когда в означенный час она пришла на почту, ей сказали, что разговора не будет по причине того, что вызываемый абонент не явился.

– А почему не явился? – спросила Маша упавшим голосом.

Пожилая женщина в почтовом окошке сочувственно посмотрела на Машу и вздохнула: – Кто ж его знает…

Позже Маша отправила Гере еще десять приглашений на переговоры – в пустоту.

В конце октября Маша подумала, что заболела – ее тошнило, рвало.

Взглянув на бледную дочь, Ирина испугалась: – Маруся, что с тобой? – и вдруг изменилась в лице. – Ты что… беременная?!

Маша охнула – их с Герой лето любви, звезды над пляжем, море с его приливами – отливами… И вот – ребенок.

Она успокаивала мать:

– Ребенок – это же всегда к счастью! Тем более от любимого человека!

Мать вытирала слезы:

– Какое там счастье! Не такой жизни я для тебя хотела, Маруся. Да и где он, твой любимый человек?

– Мам, скоро все наладится, вернемся домой, мы с Герой поженимся. А как ты думаешь, кто будет: мальчик – девочка?

– Что мне думать, – вздохнула Ирина, – ты и думай. Сами живем – перебиваемся, а тут еще ребенок! – Она оглядела их обшарпанную комнату. – Разве можно ребенка в такие условия?

Да, жили тяжело, если не сказать – нищенствовали. Ведь ничего – ни одежды, ни посуды, ни мебели, все оставили в Сухуми, когда уезжали. А те накопления, что были у матери, быстро потратили. Ирина переживала, места себе не находила, считала, что их просто выбросили из жизни, «вырвали с корнем». На Машу порой тоже накатывала какая-то обида на окружающих, ни на кого-то конкретно, а так – на всех; здесь, в России, люди открывают для себя вкус сникерса и «райское наслаждение Баунти», вкладываются в «МММ», строят планы на будущее, и никому нет дела до того, что где-то идет война и гибнут люди. А главное, здесь ни с кем нельзя было об этом даже поговорить – никто бы ее не понял. Какая война? Вторая мировая закончилась в сорок пятом! А про другие войны здесь ничего не знали. «Или не хотели знать!» – жестко добавляла мать.

Вскоре Ирина стала болеть, ей пришлось уйти из школы. Прозябали на Машину жалкую зарплату. Иногда Маше казалось, что она живет только ради будущей встречи с Герой. Если бы не ее беременность – она бы давно все бросила и поехала туда – к нему; даже если бы это было невозможно, она все равно бы смогла – добралась, доплыла, преодолела все расстояния и пределы, туда – в тот цветущий, благоуханный город у моря. Любой ценой. Но куда ехать? Беременность проходила тяжело, – Маша дважды лежала в больнице «на сохранении», а когда родилась Таня, стало еще тяжелее. Маше приходилось работать, заниматься ребенком (молоко почти сразу пропало – нужно было доставать смеси), а когда Тане исполнился год, – стала умирать Ирина.

Маше казалось, что мама заболела от какой-то тоски, и эта тоска съедает ее изнутри. Она постепенно, как свеча, угасала. Долгое, печальное угасание – Ирина истончалась, бледнела, изживала жизнь. Врачи говорили – сердце, но Маша чувствовала, что мама просто устала. В этой выболевшей, почти невесомой женщине, от прежней Ирины – остались только глаза и улыбка. Да, вот что удивительно – улыбка. И умерла с улыбкой.

В тот день Маша попросила девчонок со своей работы прийти к ней домой.

– Зачем? – спросила медсестра Нина Завьялова.

– Поставить гроб на табуретки, – сказала Маша. – У меня мама умерла.

Из больницы пришли три девочки и помогли Маше поставить гроб на расставленные в центре комнаты табуретки (похороны должны были состояться на следующий день). Нина Завьялова в тот вечер осталась с Машей (за что Маша ей будет всю жизнь благодарна). Так они и сидели вдвоем со светом до утра, в кроватке спала маленькая Таня, а в соседней комнате стоял гроб. Нина предложила Маше выпить водки: может, так станет легче? Маша отказалась, – она не хотела, как легче. Пусть будет хуже. Больнее. Так – честнее.

После смерти мамы Маша в одночасье стала Марией. Все просто – пока живы родители – мы остаемся детьми, сколько бы лет нам ни было. После их смерти – мы навсегда взрослеем.

* * *

В то время она жила ожиданием вестей из Сухуми. Как только связь с Сухуми появилась, Мария стала звонить всем сухумским знакомым. Бесполезно – длинные гудки, как – будто в городе никого не осталось.

Наконец ей удалось поговорить с соседями, которые жили на ее улице. И она услышала то, что перевернуло ее жизнь, словно снаряд той войны догнал ее только сейчас.

– Семья Качарава? Никого нет…

– А Гера?! – крикнула Мария.

– И Геры нет… Убили Геру.

У Марии все поплыло перед глазами.

Через неделю она найдет в себе силы позвонить еще раз, чтобы спросить, где похоронили семью Качарава. Бывшие соседи ответят, что не знают. «Тогда время такое было – хоронили, где придется, дочка».

И все – после этого жизни не стало. Порой Марии казалось, что ее, как покойную Ирину, съедает изнутри тоска. Но она должна была жить, потому что нужна была Тане. А потом… У нее появился Алексей.

Однажды в больнице, где она работала, ее кто-то окликнул. Мария узнала молодого врача, который однажды приезжал на «скорой помощи» к ее матери. Это было за пару месяцев до смерти Ирины. Мария его тогда запомнила – внимательный, доброжелательный, и – совсем мальчишка, должно быть только закончил институт. Оказывается, что и он ее запомнил.

– А я недавно закончил институт, – сказал молодой доктор, – и ушел со «скорой», теперь работаю в этой больнице. Вообще– то я – хирург. Как ваша мама?

Услышав ее ответ, он помрачнел. – Простите, соболезную вашему горю.

Маша кивнула и пошла по коридору. Слезы застилали глаза. Он догнал ее: – Подождите… Идемте в столовую, выпьем кофе? У меня как раз перерыв между операциями. Меня зовут Алексей.

Алексей Арсеньев – светлые волосы ежиком, серые глаза, открытая улыбка. «Какая хорошая улыбка, – подумала Мария, – он, видимо, очень хороший человек». Кроме открытой улыбки у доктора Арсеньева была особенная манера располагать к себе людей, во-всяком случае, Мария ему в первый же день выложила всю правду о себе. Про свою жизнь на юге и их с Герой любовь. Про войну. Про Таню. Про Ирину. Просто выплеснула на него все, что долгое время комом стояло внутри.

На следующий день Алексей пригласил Марию к себе домой, познакомил с матерью, которая сразу приняла ее, а через полгода они с Алексеем поженились. Если ее любовь к Гере была бурной, страстной, то Лешу Мария любила иначе, это была любовь – благодарность, тихая нежность, любовь, вырастающая из дружбы, доверия.

У Марии были удивительные отношения с Лешиной матерью – Верой. Они с Верой как-то легко и быстро стали родными людьми. Если бы Марию попросили сказать что-то о свекрови в двух словах, то Мария сказала бы: Божий Человек. Вот Вера была – Божий Человек. Причем Человек именно с большой буквы. Мария считала, что Вера и Леша – ее утешение за все беды.

Через год Алексей настоял на том, чтобы Мария поступила в медицинский институт. Когда она училась на четвертом курсе, у них с Лешей родилась дочь Лиза. Свекровь взяла на себя все заботы о Тане с Лизой: «Машенька, ты только учись!»

Мария за многое была благодарна мужу, и особенно за то, что он всегда был поразительно деликатен в отношении ее прошлого, – никогда никакой ревности, упреков, обид. На протяжении многих лет, в день рождения Геры, она покупала букет цветов, и Леша, видя цветы, ни о чем ее не спрашивал.

* * *

– Мам, с кем ты все время разговариваешь по вечерам? – поинтересовалась Лиза.

Мария смутилась – врать не хотелось, рассказывать дочери про Геру – тем более. Подумав, сказала честно: – Я потом тебе расскажу. Когда смогу…

Лиза удивленно пожала плечами: – Ладно…

Теперь Мария Герой каждый день разговаривали по телефону, и при этом продолжали писать друг другу письма. Оказалось, что в письмах проще говорить о важном, потаенном.

В последнем письме Мария спросила у Геры о его родителях и брате. Гера скупо ответил, что его отец погиб в 92 —ом году. «Отец всегда оставался человеком, он говорил, что на войне главное – сохранять человеческое достоинство».

Давид Качарава… Мария вдруг словно увидела тот день – переполненный отчаявшимися людьми, причал, лицо Давида. «Я еще станцую на вашей свадьбе, дочка»… «Спасибо, дядя Давид, – через годы поблагодарила Мария. – Как знать, может быть, ты спас нам жизнь – мне, маме, Тане».

В сдержанной интонации Гериного письма за каждой строкой много боли. Больше, чем может вместить человек. Гера написал, что его брат Сандро погиб в 93-ем, а его самого в тот день – ранили (из-за чего в городе его долгое время считали погибшим). В том же году в их дом попал снаряд, после чего начался пожар. Тамара тогда едва не погибла, спаслась каким-то чудом. Когда в войне наступил перелом, мать попросила его увезти ее из Сухуми, и он увез Тамару к ее родственникам в Грецию, где в 96-ом году она умерла.

Сам он в Греции не прижился. Поехал в Крым – к старому приятелю отца. В Крыму он и живет до сих пор – в небольшом зеленом городке на берегу Черного моря. Гера написал, что журфак он все-таки закончил и стал журналистом, теперь у него свое новостное агентство.

В Сухуми за эти годы он приезжал несколько раз. Видел свой обгоревший дом – печальное зрелище. В Абхазии вообще много заброшенных домов, в некоторых – временем и забвением прорастают лианы.

«Много чего было за эти годы, Маша, всего не расскажешь. Но я никогда не забывал тебя». Гера рассказал, что долго искал ее – весь Ростов перевернул, потом искал по всей России. Но он искал ее как Позднякову, а когда нашел – она уже была Арсеньева. Узнав, что она замужем и у нее двое детей – он не решился вторгаться в ее жизнь. Посчитал, что нет у него такого права. Через год после этого – он женился. О бывшей жене может сказать только хорошее, но что-то у них не сложилось. Когда нет любви – что-то обычно не складывается. Неважно что. Развелись. Детей не было. Может, и к лучшему? Гера признался, что за эти годы он несколько раз порывался позвонить ей, написать, приехать, и всякий раз – не решался. Но сейчас не сдержался – в тот день какая-то сила подтолкнула его набрать ее номер. «Мне ничего не нужно от тебя, Маша… Я все понимаю. Я просто хотел поблагодарить тебя за то, что ты была и есть в моей жизни. Я рад, что у тебя все хорошо – семья, работа. Значит, ты все-таки стала врачом? Твоя мечта сбылась?»

Маша ответила Гере, что эта ее мечта – сбылась. И она стала не просто врачом, а особенным врачом. Вот уже двенадцать лет она работает в родильном доме. Пришла в него после окончания института акушеркой, а несколько лет назад стала заведующей отделения. Работа для нее – это часть ее жизни. Очень важная часть. А зачастую – спасение. Да, именно работа помогает ей справляться с грузом прошлого с его печальными воспоминаниями, бедами, потерями. Она ведь каждый день имеет дело с будущим – принимает роды, а дети – это и есть будущее.

Ей приятно идти по городу и видеть детей, которых она принимала в родильном доме. Город маленький и ее многие узнают; она идет, – все с ней здороваются. «Здравствуйте, Мария Петровна!» И все – ее дети.

* * *

«А как твои дети? Сколько им, как их зовут, какие они?» – спросил Гера в письме.

«У меня три дочери: Татьяна, Лиза, Софья…»

Маша решила ограничиться этой короткой фразой. Слишком сложный вопрос, попробуй, ответь, – какие они – ее девочки?

…Старшая Татьяна похожа на мать Геры – Тамару. Сначала Мария это не понимала, но с годами, по мере того как Таня росла, сходство все более проявлялось: такое же, как у бабушки, бледное, вытянутое, продолговатое лицо, большие темные глаза – уголья, высокий лоб. Кроме того, в Тане было что-то неуловимо царственное – безупречная осанка, гордая поступь.

«Тамара Качарава!» – однажды поняла Мария, взглянув на дочь и подумала: как хорошо, что на свете осталась память о гордой, надменной, великолепной Тамаре. И поет Татьяна прекрасно – в бабушку Тамару, та тоже была знатной певуньей.

Таня с детства была задумчивой и серьезной. Мария порой чувствовала вину перед дочерью – слишком серьезная? Задумчивая? А какой Татьяне быть, если вместо молока мать кормила ее слезами и грустью? Таня рано нашла себя, – еще в детстве решила стать пианисткой. Сейчас она учится в консерватории, живет в Москве. Год назад вышла замуж за своего сокурсника – хороший парень, тоже талантливый музыкант, они удивительно друг другу подходят.