Текст книги "Имитация. Когда космос становится реальным"

– Дорогие друзья! Поздравляю. Вы на околоземной орбите! Наши локтаторы и станции слежения держат вас под своим наблюдением! Все параметры кругового движения соответствуют расчетным! Отклонения практически нет! Теоретически вы – в космосе!

По стандартам НАСА космосом считалась высота в 100 километров, ВВС США – 80 километров, а «Роскосмоса» – 120 километров над Землей – это границы между планетой и безвоздушным пространством, но практически наш галеон оставался в Тестово-испытательном центре, и астронавтами мы были только условно. Я вздохнул, едва такие мысли пришли мне в голову. И все же, мы считались кем-то значимыми в этой большой и необходимой для страны программе! И все же околоземная орбита… Хотел я хотел посмотреть с высоты сотни километров Великую китайскую стену, говорят, ее видно из космоса. Правда, потом мне Ашот пояснил, что это невозможно, так как стена достигает 9 метров в ширину и по цвету сливается с поверхностью, так что ее невооруженным глазом невозможно обнаружить.

– Спасибо, – поблагодарили мы. Трудно описать, какие чувства испытывали, когда наконец-то наш полет начался. На нас смотрели сотни, если не тысячи людей, работающих на Госкорпорацию. Я собирался доказать наблюдающим за нами в Тестово-испытательном центре, что не подведу, оправдаю доверие и прославлю свой этнос как нацию покорителей невозможного. Пускай я не в космосе, не в настоящем полете, однако даже такой эксперимент дает шанс на многое как мне, в частности, так и всем узбекам, в общем.

Даниил Дмитриевич хмыкнул и ничего нам не сказал, он отключился. Видимо, его соучастие в имитационном старте на этом завершилось. Теперь следить и корректировать наш пролет, поведение, помогать во всем должна команда во главе с Масляковым, а в его глазах я узрел некую грусть, словно не радовал его наш первый шаг. Понимаю, реальный полет на борту «Радуги» окажется более сложным и серьезным, чем наш, но все равно, ведь мы сейчас протоптываем тропинку к Марсу – зачем грустить?

– С вами все в порядке, Геннадий Андреевич? – спросил я, шагая по кабине.

Тот встрепенулся – экран четко показал это состояние – и торопливо ответил, будто боялся в чем-то быть изоблеченным:

– О, Анвар, конечно все хорошо! Мы теперь должны работать так, чтобы были положительные тесты вашей имитации, и настоящий полет «Радуги» открыл нам путь к Марсу! А теперь я отвлекусь, вам дается полдня для отдыха и проверки всех бортовых систем. Помните, что в сектора от «L» до «S» вам входить запрещено: сейчас там минусовая температура и минимум атмосферного давления и кислорода – это делается для эффективной работы агрегатов и машин корабля.

– В 01.30 часов мы произведем включение маршевых двигателей для разгона. С этого момента вы считаетесь летящими к Марсу, – добавил диспечер, имя которого я так и не узнал. Впрочем, познакомимся позже, ведь он не единственный, кто будет координировать наши действия на борту макета.

Итак, сейчас мы были свободными, можно было покинуть Центральный пост и разбрести по кораблю. Проверку Ашот обязал нас сделать через два часа. Я посмотрел на мониторы и увидел, как под нами вращается Земля, а Луна как бы приблизилась, что я мог разглядеть кратеры и трещины на ее поверхности. Да, картинка четкая и объемная, нынешнии технологии действительно создают эффект присутствия. Наши астрономические приборы считывали всю информацию о звездах и небесных телах, определяя наши точные координаты, после чего компьютер должен был начать перерасчет на траекторию полета к Марсу. Это задача, конечно, была решена ранее, однако требовались уточняющие детали.

– Эх, по мне бы лучше невесомость, – проворчал я, топча ногами по полу и оттягиваясь. И получил ответ от Марины, которая удивленно посмотрела на меня:

– Невесомость – первый враг астронавта, ты разве этого не знал?

– А что враг? В невесомости все легко дается, – в недоумении сказал я.

– Тогда позволь мне просветить тебя в некоторых медицинских вопросах, связанных с микрогравитацией, – с серьезным тоном произнесла бортовой врач. – Прежде всего, это рост человека и деформация его органов… Не смотри на меня так. Я не шучу! В условиях невесомости наш позвоночник распрямляется, ибо уже не испытывает земное притяжение, и рост может достигнуть шести-семи сантиметров; это может вызвать боли в спине, ущемление нерва. Далее, все наши органы сдвигаются вверх по туловищу, и это приводит к сужению талии также на несколько сантиметров. Не меньше страдает сердечнососудистая система: перераспределяется отток крови и жидкости от ног к верхней части туловища, что приводит к увеличению торса и уменьшению обхвата ног; кстати, американцы этот феномен называют «куринные ножки». Человек больше походит на некий мультяшный образ героя, у которого тонкие ноги и узкая талия, но огромная грудь, шея и лицо, которое, кстати, одутловатое и опухшее. Сам понимаешь, что синдром космической адаптации вызывает далеко не самые полезные последствия для организма.

– Мдя, – произнес Ушаков, который тоже внимательно слушал лекцию о вредности невесомости. Видимо, он представил себя таким, каким мог бы быть, исходя из сказанного Мариной. Это видение его не воодушевило, как и меня мое тоже.

– Кроме того, в условиях невесомости мозг перестает нормально воспринимать окружающий мир, поскольку мы все оцениваем через силу притяжения, например, расположение вещей, падение, взлет. Из-за этого мозг путается, у человека развивается космическая болезнь, которая по симптомам похожа на морскую: от тошноты и легкого дискомфорта до непрекращающейся рвоты и галлюцинаций. Астронавты используют лекарства от укачивания, однако они не всегда помогают. Кстати, есть такой термин – «Шкала Гарна», не слышал?

Я развел руками:

– Нет…

Я увидел ухмылку на лице Ульянову и понял, что кое-что может относится ко мне:

– Это имя американского астронавта Джейка Гарна, ставшего позже сенатором. Так вот, он стал чемпионом мира по худшей адаптации к космическому пространству. НАСА старается не признаваться в этой истории, но многое что всплывает, особенно среди сообщества профессионалов нашего профиля. Данная неофициальная, естественно, «шкала» – это состояние страшного недомогания и полной некомпетенции, все то, что проявил Гарн в своем полете.

– Но я не так уж некомпетентен, – пытался оправдаться я, чувствуя, как краснею. Сергей прыснул в кулак, увидев мою реакцию. А Марина продолжала как ни в чем ни бывало:

– Надеюсь, Анвар, ты не передешь по этой шкале» больше чем на 0,1 Гарна…

– Ха-ха-ха! – тут уже не выдержал Саркисов, и чуть не получил от меня кулаком по спине. Правда, командир вовремя остановился и стал внимательно смотреть на приборы и мониторы, хотя я был уверен, что его уши локатором направлены в зону нашего разговора.

– В невесомости человек перестает ощущать руки и ноги, и ему кажется, что он все время вверх ногами. А при прилете на Землю астронавтам приходится переучиваться жить: например, они пробуют оставить чашку в воздухе, подсознательно ожидая, что она зависнет в воздухе. Теперь о сне… Не все так просто в условиях микрогравитации. Нужно быть всегда пристегнутым к стене, к кровати, находится в спальном мешке, чтобы тебя не отнесло в сторону и ты не ударился о какие-либо приборы, не сломав не только их, но и свою голову, – подняв палец к потолку, произнесла Марина. – Правда, есть кое-что положительное в этой ситуации: человек в невесомости не храпит и опасность апноэ незначительна.

– Хм, – многозначительно произнес Саркисов и снова уткнулся в приборы. Однако мы все поняли, что это могло означать. Ашоту, видимо, лучше жить в условиях невесомости. Хотя его храп мы до сих пор не слышали, но следует радоваться, что каждая каюта звуконепронициаема и отделена от другой. Создатели галеона учитывали право каждого на собственое «я», а отдельное помещение было тому подтверждение.

– Гигиена – это важный аспект общежития астронавтов, находящихся в замкнутом пространстве и долгое время друг с другом, – говорила Марина. – Мы можем стирать одежду, так как используем техническую воду, которая очищается и вновь подается для пользования в бытовых нуждах. А вот тем астронавтам, которые проживали на орбитальных станциях и в условиях невесомости, приходилось каждые три дня менять одежду, а старую выкидывать, ибо простирать ее не имелось возможности. Вода – это был ограниченный ресурс на всех обитаемых аппаратах, но использовать ее не так уж и просто, если говорить о ваннах или душе. Дело в том, что вода из душа прилипает к телу или летает в виде шариков, что делает невозможным купание; приходилось использовать влажные губки, а волосы мыть шампунем, не требующем ополаскивания. Бриться приходилось машинками с засасывающим устройством, так как волосы могли попасть в глаза, рот астранавтам или забиться в аппаратуру, что могло привести к поломке. Зубы мыть тоже считалось проблемой, поэтому зубную пасту нужно было проглотить, а не выплевывать.

– Мдя-я, – протянул второй раз Ушаков. – Не весело.

– Конечно, особенно, если узнаешь, как сложны были туалетные процедуры… Первые туалеты просто всасывали в себя фекалии и мочу и складировали их в пакеты для последующей утилизации на Земле или выкидывали в открытый космос – для этого часто использовались вакуумные трубки. Сейчас эффективно используются механизмы управлением отходами: аппаратура ферментирует испражнения, высушивает, и мы можем использовать в качестве удобрения в наших оранжереях. Звучит, конечно, не очень приятно, но технологи пытались создать более-менее стабильную экологическую и замкнутую систему на «Радуге» и, естественно, на нашем корабле-макете. Астронавтов учили пользоваться унитазом при помощи видеоаппаратуры, так как в условиях невесомости любая ошибка может стоить больших неприятностей для всех. А мочу фильтруют и подают нам на стол в качестве питьевой воды.

– У нас тридцать тонн дестиллированной воды, – заметил Сергей. – А на советской станции «Салют» была сауна. Воду экономили, но ее хватало для для жизни на орбите.

В нашей беседе участвовали трое, Ашот был занят своим делом. Но нас, естественно, прослушивали диспечеры в ТИЦе, конечно, не из-за любопытства, а потому что такой уж был порядок – фиксировать все на борту.

– Но если ее использовать безвозвратно, то не хватит на полпути к Марсу, – отметила Марина. – Учти, что нас здесь четверо, а в реальной экспедиции в два раза больше, значит, потребляться будет также много. Поэтому все зависит от фильтров, которые очищают воду. Очищать необходимо и воздух, так как в туалете остается неприятный запах, и мы дышим им. Созданы вентиляторы, химические фильтры, гасящие «ароматы» и удаляющие метан.

– Метан? – не понял я. – О чем ты?

– Метеоризм – это частое и, увы, опасное явление в космосе…

– Ты имеешь ввиду метеоритные атаки? – переспросил я. – Но астероиды угрожают кораблю не меньше…

– Ты меня не понял, Анвар. Метеоризм – это термин медицинский, а не астрономический, означает испускание газов из кишечника… Метан и водород из человеческого организма являются вызровоопасными газами, а в условиях замкнутого пространства это ведет к пожару, который в условиях микрогравитации потушить не просто. Поэтому аппаратура очищает наш воздух от естественных продуктов нашего организма, чтобы снизить уровень угроз и повысить комфорт проживания. Кстати, все наши продукты выбраны с таким расчетом, чтобы меньше в кишечниках образовывался газ… К примеру, исключены бобовые, молочные изделия, капуста.

– Я-то смотрю нет у нас йогуртов, – протянул Ушаков.

– Космос порождает и запоры… Поэтому вам необходимы слабительные средства…

– Мдя, – в третий раз выдавил себя Сергей.

– Еще проблема – это микроорганизмы. Дело в том, что грибки, плесень, микробы, бактерии представляют опасность в результате как мутации, так и изменения поведения в условиях микрогравитации. Из-за того, что станции то входят в зону солнечного света, то оказываются в тени, образуется конденсат, и в этой влаге прекрасно чувствуют себя микроорганизмы, которые способны разъесть материалы и даже нержавеющую сталь, вызвать короткое замыкание, вывести из строя электронные платы, а также стать источниками болезней, излечится от которых очень трудно. Хочу заметить, что как бы не старались дезинфецировать корабли и станции, все равно полностью избавиться от биологических субстанций невозможно.

– Значит, и на нашем корабле-макете они есть?

– Конечно. Только, к счастью, мы не летим и против земных бактерий у нас есть антибиотики, – резонно заметила Марина. – И все же я обязана раз в три недели делать вакцинацию… Таковы требования Роскосмоса. Мы на себе испытаем все прививки, что разработаны российскими фармакологами и медиками против инфекций для космических перелетов.

– Еще чем опасна микрогравитация? – я пытался выведать все, что могло угрожать астронавтам в космосе. Ульянова делилась знаниями с удовольствием, словно чувствовала себя учительницей младших классов. Я, естественно, первоклашка.

– Поскольку нет чередования дня и ночи, то ведет к дисфункции сна, головным болям, тошнотам, потере ориентации. Последнее, что я хочу сказать об особенностях невесомости, это недостоток физической нагрузки. Из-за отсутствия гравитации атрофируются мышцы, со временем ослабевают даже позвоночник и кости, потому что им не нужно поддерживать вес; они становятся тонкими, хрупкими; теряются кальций и калий в костях таза, ребра, рук55
  Примерно после 8 месяцев пребывания в невесомости требуется от 2 лет и больше для восстановления на Земле, так как процесс разрушения костей некоторое время происходит и при земной силе тяготения.


[Закрыть]. Астронавты, вернувшиеся на Землю, испытывали жуткие боли, не способны были встать, их кости ломались… Да, при длительном полёте потерять до 25% от своей первоначальной массы. Даже обязательные для космоса трехчасовые в день физические упражнения не всегда выручали.

– Значит, с созданием искусственной гравитации все проблемы человеческого здоровья разрешены, так? Ведь на «Радуге» с первого момента выхода за атмосферу Земли включаются моторы, которые раскручивают «колесо» до уровня земного притяжения, и больше ничего не угрожает людям, – подвел я итог нашей беседы, но получил отрицательный ответ:

– Нет, друг мой, это еще не все. Ты услышал лишь небольшую часть проблем.

– А что еще?

– Радиация. Весь космос пронзен излучениями разного формата, и они опасны для человека. Можно получить смертельную дозу, если бы не прочная защита корабля и специальная электромагнитная защита, которая подобна земному электромагнитному полю, что охраняет жизнь на планете. Вселенная – это фактически микроволновая печь низкой интенсивности. Таким образом, чем дольше человек проводит время в космосе, тем сильнее поглащает его тело радиацию, а это ведет к серьезным нарушениям на клеточном уровне; считается, что помимо прочего может ускорить начало болезни Альцгеймера.

Я проомычал что-то в ответ, а Марина продолжала читать нам лекцию:

– Второе, это психологическая совместимость. Астронавты проходят тесты на совместимость, чтобы устранить возможные конфликты во время полета. Да, «Радуга» – большой галеон, есть значительное жизненное пространство, однако все равно плотность населения, как бы выразиться так, здесь более высокая, чем в Китае. Нас четверо – и мы чувствуем себя уверенно, но для настоящих астронавтов, которых в два раза больше на марсианском полете, все равно это будет мало. Стресс, нервоз, суицид, дипрессия, алкоголизм или наркомания, клаустрофобия – это возможные последствия такого скученного общего проживания.

– Лишь бы не сойти с ума, – медленно произнес я. – А алкоголизм… Так на борту нет алкоголя… Здесь нет бара или пивнушки.

– Есть спирт для медицинских целей, – заметила Марина. – Все-таки на борту имеется отсек для операций и исследований. Там полно медикаментов и реактивов.

– Есть еще биохимическая лаборатория, где синтезировать алкоголь не сложно, – добавил Ушаков. – Так что наш бортврач прав. Только я вот что думаю, мы все российские граждане, но этнически разные. Ашот – армянин, Анвар – узбек, я и ты, Марина, – русские…

– Я украинка, – поправила Ульянова. – А родилась в Киеве.

– Ага, ясно… В любом случае, мы интернациональный экипаж, но все равно у каждого своя культура, традиции, ментальность, как бы не пересорится из-за непонимания образа жизни и поведения другого…

– Я думаю, что мы – группа испытателей, – медленно произнес я, стараясь выбрать правильные слова, – перед которыми стоят сложные задачи. И поэтому наша миссия выше всяких раздоров и личных недоразумений. Мы должны действовать по уставу и режиму, который принят в астронавтике, и тогда ни у кого не возникнет соблазн злоупотребления своего статуса, проявления шовинизма и чванства. Субординация и партнерство, понимание и толерантность – вот наш рецепт от возможных конфликтов. На борту космического корабля это смертельно опасно. Нужно уметь держать себя в руках и концентрироваться лишь на задании. И не забывать, что настоящие астронавты должны иметь готовые формулы поведения, разработанные на нашем опыте, чтобы во время их реального полета не произошел бунт, самоубийство или какая-нибудь резня.

– Экипаж на «Радуге» тоже интернационален, – напомнил Ашот. – Так что Анвар говорит верно, я с ним согласен.

– Согласен, – кивнул бортинженер. Марина тоже знаком показала, что мое предложение ею принимается.

Правда, никто на тот момент не мог предположить, что все равно конфликты возникнут, ибо для их проявления имеются сотни причин. Особенно для живущих в замкнутом от внешнего мира пространстве четверых испытателей. Но в тот момент я сделал для себя раскладку психологической характеристики коллег и выработал методику общения с каждым, чтобы извлечь больше пользы для себя в смысле получения опыта и знаний по кораблю и избежания конфликта.

Итак, Ашот Саркисов, человек уравновешанный, как и полагается военному, за словом в карман не лезет, но не птица-говорун, не психует, пытается всегда решать на трезвую голову. Бесстрашен и силен причем не столько физически, сколько духом, человек-стержень, такого не согнешь ни силой, ни ложью, не испугом. Это хорошо, за таким как за каменной стеной. Он верный товарищ и честный партнер, своему слову не изменяет. Можно ему доверять. Всегда готов поддержать, если почувствует за тобой правду. Взвешивает каждое слово, не совершает бездумных поступков. Я думаю, что руководство Тестово-испытательного центра сделало верный выбор, доверив Саркисову управление командой испытателей, то бишь нами.

Сергей Ушаков, умный, однако не сдержанный, импульсивный, легко сам себя раздражает и может вспылить по всякой глупости, хотя потом жалеет о совершенном поступке. Провоцирует человека на что-то, словно хочет испытать, проверить, кто есть кто. Пытается закрепить за собой статус неформального лидера, хотя ни я, ни Марина, ни тем более Ашот не признаем за ним такого права. На его попытки выдвинуть свое «я» как нечто значимое и важное в нашей миссии отвечаем молчанием или просто игнорируем, чем больше злим Ушакова. Хотя мы перед собой такую цель не ставим, просто не хотим, чтобы он взял на себя ответственность быть нашим руководителем или, если проще, вождем. Возможно, его в детстве ущемляли, задвигали на второй план, от этого у него выработался комплекс неполноценности и стремление выбиться в «люди». С другой стороны, я пытаюсь с ним держаться наравне, найти точки соприкосновения, ведь все равно мы в одной лодке, одной команде.

Марина Ульянова – человек сильный, такой же, как и Саркисов. Но она очень внимательная, точнее, чуткая, проявляет заботу и, увы, любит воспитывать, видимо, ее мама была учительнией и свои профессиональные качества передала дочери. Отсюда у нашего врача стремление указывать на ошибки и недостатки, требовать их исправления, хмурится, если мы ворчим или сопротивляемся в ответ. Может не церемонится, если дело касается всех или нечто главного в нашем имитационном полете, иначе говоря, взъерошить наши чубы, наорать, простимулировать хлопком по спине. Храбрая, может дать достойный отпор – и в этом мы убедились в небольшой потасовке в баре. В тоже время веселая, любит анекдоты, танцы и музыку. Она же составляет наши психологические портреты.

Спустя неделю нашего имитационного полета я, застав ее одну в медотсеке, спросил Ульянову:

– Слушай, тебе не кажется странным, что в состав нашей команды взяли Ушакова? Он же постоянный раздражитель, мы можем сорваться, психануть, если он начнет лезть в бочку, выставлять нам какие-то неприемлемые требования.

Та отложила бумаги, что держала в руках, и, серьзно посмотрев мне в глаза, ответила:

– Думаю, это сделано намерено. Ведь люди неодинаковы, мы не инкубаторские. Нужно проверить не только реакцию «непохожего» на нас, но и наши реакции на такую личность. Мы должны разработать механизмы, как гасить возможные конфликты с такими персонами, учиться работать с ними, ибо от этого зависит исход реального полета. Второе – и это мое предположение! – в состав астронавтов включили человека, у которого психологические характеристики близки к Ушакову.

– Да? – поразился я. Трудно было представить, чтобы госкомиссия при «Роскосмосе» могла пойти на такое. С другой стороны, откуда мне знать «тайны мадридского двора»?, то что делается в Госкорпорации Может, это новые требования при подборке экипажа…

– Скорее всего, – кивнула Марина. – Ведь первый полет на Марс – это не столько торжество российского научной мысли и высоких технологий, сколько самоудовлетворение элиты в своей значимости и возможностях. Не скрою, большую часть затрат на строительство «Радуги» и наш тестовый полет компенсировали олигархи, и они, сам понимаешь, оплатив музыку, танцуют девушку. В числе экипажа будет «золотая элита», хотя в профессиональном смысле они обязаны быть не хуже квалифицированных астронавтов. Только их никто не воспитывает, на них не давят, с другой стороны, «Роскосмос» не хочет создавать опасной ситуации во время полета из-за психологического срыва кого-то из астронавтов, поэтому мы обязаны отработать все сценарии поведения, и здесь Сергей сыграет свою роль… роль «подопытного кролика».

В этот момент в пробирках что-то забулькало, но мы не обратили на это внимание. Марина лишь нажала на кнопку на щитке, и испускание пузырьков в стеклянной емкости прекратилось, жидкость стала синей. Интересно, над чем тут колдовала наш бортврач?

– Но он не из элитарной среды, – возразил я. – Не капризный, не высокомерный. То есть его нельзя отнести к аристократам или высокородным, надменным сынкам олигархов и магнатов, правителей судьб человеческих.

– Он, как ты сказал, «раздражитель», а это означает многое, – улыбнулась Марина. – Ладно, не я комплектовала команду испытателей, я просто объясняю причину включения Ушакова в имитационный полет. Хочу сказать, что все происходящее на борту, включая наши разговоры и поведение каждого, я фиксирую и передаю туда, – и она пальцем ткнула куда-то в неопределенность, но я понял, что речь шла о ТИЦе. – Это не шпионаж, а обычная практика по психологии в экстремальной ситуации. Пардон, если не нравится.

– А ты?

– Что я?

– Ты разве не «раздражитель»? Одна в мужском коллективе… – я говорил очевидные вещи. – Сама понимаешь, сто пятьдесят дней – это много времени для воздержания…

– Этот вопрос был проблемным во все космические экспедиции, – согласилась Марина. – И естественный, так как у мужчин в условиях невесомости бывают поллюции, непроизольная эрекция. В условиях гравитации напряженность снимается, но желание остается. И чтобы его удовлетворить есть несколько способов. Первый, медикаментозный…

Я сделал удивленное лицо, хотя понял, о чем идет речь.

– Получаешь таблетки или укол – и сексуальное влечение подавлено. Хотя это ведет к апатии и потере интереса к экспедиции, эксперименту, человек становится равнодушным ко всему, не только к противоположному полу. Второй способ – это тот, что тебе дали в коробке.

– В какой коробке? – тут я не понял в самом деле.

– У тебя под кроватью есть синяя коробка, взгляни, – улыбнулась бортврач.

Я проверил. Действительно нашел коробку синего цвета. Когда открыл, то обнаружил там диски с порнофильмами и ряд пластиковых изделий, имитирующие женские прелести, пояснения для чего они предназначались мне не требовалось. «Прекрасно, – прошипел злым тоном я, закрывая крышку и возвращая коробку под кровать. – Вот это действительно то, еть твою мать, чего мне не хватало!» Впрочем, не я один стал обладателем таких игрушек, наверняка и Марине что-то предложили. От этой мысли у меня невольно возникла улыбка. Но не ехидная, а просто невеселая. Потом я поднял глаза к видеокамере и сказал тому, кто сейчас смотрел на меня и Тестово-испытательного центра:

– Меня, онанирующим, вы не увидите! Не дам такого удовольствия, пошляки-вуайлеристы!

В первый день, как мы очутились на «орбите», мы разбрелись по своим жилым отсекам, чтобы привести в порядок свои вещи. Хотя наши вещи итак были в порядке. Просто каждый из нас хотел записать свои наблюдения и чувства в личный ежедневный дневник, который был обязателен для всех участников испытательного полета. Естественно, про шариковую ручку, летавшую в невесомости, я не сделал и строчки – зачем? Подтверждать, что испытатель с первых же минут подвергся галлюцинации? Нет, об этом писать не следует. Было о чем писать, в частности, следовало рассказать о нашем корабле-макете. Нам говорили, что это двойник реальной «Радуги», но только никогда не полетит в космос и поэтому не имеющий своего имени, нумерации и экипажи на нем будут только имитационные. Геннадий Масляков на мой вопрос: «А почему бы не отправить этот макет следом за „Радугой“ на Марс? Ведь он такой же галеон, у него идентичное оборудование?» ответил:

– Ты знаешь об американской космической программе «Спейс шаттл»?

– Да.

– Тогда знаешь, что было построено пять кораблей-челноков, но только четыре из них поднимались в космос. Самый первый – «Энтерпрайз» предназначался для атмосферных испытаний и хотя был абсолютно идентичным к «Колумбии», «Челленджеру», «Индоверу» и «Атлантису», однако никому не взбредало в голову запустить его, даже когда два шаттла с экипажами погибли в катастрофе. Так тоже самое с макетом, на котором мы проводим имитационный полет. Да, его стоимость равна «Радуге», но это тестовый корабль, на нем мы отработаем процедуры первого полета, а затем и последующие. На базе таких испытаний будут вносится новые конструктивные решения, технологии, научные разработки, что способствует совершенствованию других космических аппаратов. Мы не собираемся лишать себя такого испытательного галеона.

И голосе Геннадия Андреевича проскользнула нотка сожаления, словно он сам был расстроен, что нельзя в космос отправить тот корабль, на котором мы проведем имитационный полет. Это 25 миллиардов долларов в пачках, фактически гвоздями прибитых к столу – не съесть, не пустить в оборот, не сжечь.

– Ясно, – мрачно ответил я, уже видевшего себя в составе реального экипажа, который отправится на… ну, назовем его «Радугой-2» на Марс после возвращения первой экспедиции. Ответ Мяслякова меня огорошил.

И все же, я был рад тому, что участвую хотя бы в имитации. А вот макет-галеон облазил еще за месяц до наших испытаний, благо нам не просто разрешали это делать, но и поясняли для чего предназначены те или иные агрегаты. Итак, марсианский корабль – это «колесо» со «втулкой». В отличие от предыдущих космических кораблей и орбитальных станций на «Радуге» был реализована идея искусственной гравитации – через центробежную силу. Конструкция оснащена массивной центрифугой – крутящимся кольцом, которое, вращаясь, притягивает предметы к поверхности. Такие конструкции были довольно часто использованы в фантастических фильмах, например, в американских «Космической одиссее 2001 года», «Миссии на Марс», «Марсианин» и других. Астронавт способен передвигаться по внутренней поверхности стенок центрифуги, как будто это пол; в нашем же случае этого не будет, так как земная гравитация будет имитировать искусственную, что должна быть на «Радуге» после взлета и достижения заатмосферного пространства. Хотя Масляков предупредил, что моторы, вращающие «колесо» будут работать вхолостую, так как требуется определить их работоспособность и ресурс времени безотказности. С другой стороны, в случае чего мы обязаны были сделать ремонт механизма и заменить изношенные части. И все же… какие-то странности мы испытывали: в частности, головокружение и ощущение, что тело сносит влево. Марина сообщила, когда вначале я, потом Сергей, а затем и Ашот сообщили о неприятных ощущениях, что это вполне ожидаемая реакция организма на… некоторые медикаменты, что обязаны принимать в течение 150 дней. Оказываются, они влияют на вестибюлярный аппарат и поэтому у нас тяга «влево». «Это прописано в инструкциях, поэтому ничего опасного, вы привыкните и перестанете обращать внимания на это», – добавила Ульянова. В принципе, она оказалась права – вскорее наш организм адаптировался и мы уже не замечали ощущение вращения и своего ускорения.

«Колесо» – это тоже замкнутая труба диаметром в десять метров и делилась на несколько отсеков. Первый и самый главный – Центральный пост или командный отсек, имеющий латинскую нумерацию «А», – отсюда осуществлялось управление всем кораблем, там были пульты для каждого специалиста, приборы навигации и пилотирования, отсюда осуществлялся контакт с Землей и другими космическими аппаратами; это место постоянного нахождения командира экипажа; и это отсек аварийного спасения, который при старте мог отделиться и приземлиться на парашютах. Далее шел бытовой отсек «В», состоявший из трех подсекций: кухня (или камбуз), где мы готовили и принимали пищу; туалет и душ; стирки и сушки белья. Третьим «С» являлся жилой отсек, разделенный на восемь комнат, то есть каждая для одного астронавта. Это было уютное и приятное для проживания помещение с креслами, столом, экранами, кроватью. Астронавт имел право оформить ее по своему усмотрению. Моя комната, к примеру, была превращена в террариум с динозаврами, естественно, голографическими и наклееными на стену – гибкий и меняющийся видеопластик, новое слово в арт-искусстве.

Четвертый отсек «D» – спортивный, здесь люди могли заниматься физическими упражнениями на специальном оборудовании, имелась возможность танцевать и петь (тоже смонтированная аппаратура для дискотеки). Здесь, как нам сказали в Тестово-испытательном центре, экипаж отмечает дни рождения, праздники и иные значимые события. В отсеке находился иллюминатор, только задраенный. Хочу отметить, что даже страдающие клаустрофобией не испытывали бы ужаса, так как помещения достаточно просторные и не было ощущения некой сдавленности, зажатости, узости, что имелось на предыдущих кораблях.