Текст книги "Не зови меня больше в Рим"

– И тем не менее незадолго до его смерти на фабрике опять возникли очень серьезные проблемы. Что было тому причиной?

– Понимаете ли, инспектор, кризис в секторе гигантов моды разразился нешуточный. Кроме того, нельзя не учитывать, что речь шла не о мультинациональных компаниях, которые в целях выживания могут добиться налоговых льгот либо запустить линию косметики или любое другое побочное производство, что угодно! Речь шла о модельерах, которые должны обладать талантом, должны использовать ручную работу, то есть о прет-а-порте самого высокого качества. Они и были нашими главными клиентами, и по ним новые времена нанесли сокрушительный удар. Мы переживаем экономическую деградацию – а заодно и деградацию хорошего вкуса, многие фирмы пришлось закрыть. Впечатление такое, будто места на рынке сохраняются либо для чудовищной дряни, либо для немыслимой роскоши. Предприятия, выполняющие роль промежуточного звена, должны вести сражение на разных фронтах – и не в последнюю очередь против наглого пиратства азиатских стран. Но мы снова начинаем шагать довольно уверенно. И я не сомневаюсь: если бы сеньора Сигуана не убили, дела на фабрике опять пошли бы в гору.

– Ситуация стала выравниваться благодаря новым контрактам с итальянскими модельерами, правильно я поняла?

– Да, это было очень важной частью программы, хотя были и другие причины. Верно, что поначалу шеф слегка растерялся, но затем взял себя в руки. Дон Адольфо был бойцом, каких мало.

– Вы очень хорошо о нем отзываетесь, надеюсь, не потому, что его уже нет в живых, – вдруг, ни с того ни с сего, вставил Гарсон.

– Я не просто сохранил о нем добрую память, я преклонялся перед ним и продолжаю преклоняться до сих пор. И оснований у меня предостаточно. Я был мальчишкой из совсем простой семьи, без всякого образования, и дон Адольфо дал мне шанс – я начал у него работать с самой нижней ступеньки. Он научил меня всему, что я теперь знаю, а годы спустя назначил управляющим своей фабрикой. Я получил от него часть его денег по завещанию, и он всегда относился ко мне с пониманием, по-человечески, словно родной отец. Как я еще могу отзываться о нем?

– Что касается убийства… – Я постаралась вернуться к главному пункту – панегириков мы уже наслушались. – Каково ваше мнение о тех обстоятельствах, при которых был убит дон Адольфо?

Он развел руки в знак полного неведения:

– Ну что я могу тут сказать?

– Ваш шеф всегда имел привычку пользоваться услугами проституток? – влепил Гарсон еще один из вопросов, свергающих сеньора Сигуана с высокого пьедестала.

– Мой шеф страшно переживал, когда от рака умерла его супруга.

– И тем не менее снова женился.

– Да, но он привык к безупречным отношениям со своей первой женой, они ведь прожили вместе много лет.

– Вы хотите сказать, что второй брак оказался неудачным?

– Нет, никогда бы не рискнул утверждать подобного! Но что-то, видно, переменилось в его образе жизни, раз он стал искать общества таких девиц. Иначе я не могу это объяснить, он всегда был человеком непогрешимого поведения.

– А какие отношения у него были с дочерьми? – спросил мой помощник.

Прежде чем Сьерра успел ответить, зазвонил мой мобильник. Я отошла в сторону и ответила. Со мной хотела поговорить начальница женской тюрьмы. Я поскорее вышла в коридор.

– Петра, прости, что я тебя беспокою, но одна из наших женщин, та, с которой ты уже беседовала, настаивает, чтобы мы устроили ей телефонный разговор с тобой. Как быть?

– Давай мне ее немедленно.

– Учти, это Лола и я понятия не имею, что у нее на уме.

Я вдруг почувствовала, как от нетерпения меня начало колотить. Ожидая, я слышала невнятные голоса на том конце провода. Потом снова раздался голос начальницы:

– Петра, она желает разговаривать с тобой один на один, чтобы меня рядом не было. Я ей это позволю, чтобы помочь твоему расследованию. Но, разумеется, если возникнет что-то, о чем я должна знать…

– Не беспокойся, ты будешь в курсе дела.

Я хорошо помнила простецкую повадку и наглость этой заключенной.

– Здравствуйте, инспектор, это я, Лола. Я хотела с вами поговорить, но они мне никак не позволяли.

– Понятно, теперь вы имеете такую возможность, говорите, что вы хотели сказать. Я вас слушаю.

– Тут дело такое… Мне ведь известно, где живет сейчас Джульетта Лопес.

Я буквально потеряла дар речи. Не знала, что сказать, потому что не знала, как к услышанному отнестись. Надо было держать себя решительно и вместе с тем не помешать ей говорить свободно.

– Правда известно?

– По крайней мере, еще год назад она там жила, там, где я знаю, и вряд ли куда с тех пор переехала.

– Ну и?.. Я вас слушаю.

– Да только у меня есть свои условия, а то ничего не скажу…

– И что вы хотите, Лола? Кстати, за сокрытие информации от полиции полагается наказание, к тому же вряд ли вы можете что-то требовать.

– Будете грозиться – дам вам фальшивый адрес, а потом скажу, что просто ошиблась. За это мне ничего не будет.

– Слушайте, Лола, может, хватит? Не испытывайте моего терпения, говорите же наконец, что вам надо.

– Мне нужна ваша сумка, сумка от Loewe, с которой вы приходили тогда в тюрьму.

Я оторопела. Вот уж чего я никак не могла ожидать – и поэтому не сразу нашлась с ответом. Эта женщина была настоящей мерзавкой, а я не привыкла иметь дело с публикой такого рода. Мне пришло в голову, что надо заговорить с ней на ее же языке и посмотреть, как пойдет разговор дальше.

– Эта сумка стоит очень дорого.

– Но и то, что знаю я, тоже стоит очень дорого.

– Ладно, через час я буду у вас.

– Только с сумкой.

– С сумкой. Но учтите, если я напрасно потрачу время, если это очередное вранье или какой-нибудь фокус, чтобы…

– Да знаю я: тогда вы так закрутите гайки, что мне мало не покажется. И вот еще что: не вздумайте рассказать… ну, про сумку… начальнице или еще кому! Пусть они считают, что вы просто взяли и подарили мне свою сумку – и все! А то потом начнется…

Я была так погружена в свои мысли, что, возвратившись в кабинет, не сразу сообразила, чем мы тут занимаемся и кто такой Сьерра.

– Простите, но я вынуждена вас покинуть по срочному делу. Сеньор Сьерра, с вами продолжит беседу мой помощник. Спасибо, что согласились нас принять.

Почти у самой двери меня догнал Гарсон. Он всего лишь поднял брови в знак вопроса: куда я так спешу? И я прошептала ему на ухо:

– В женскую тюрьму.

Он кивнул и вернулся к хозяину магазина. Я же почти бегом вылетела на улицу. Надо было заехать домой – взять треклятую сумку.

Мне не повезло: как раз в тот момент, когда я выходила из спальни, держа в руках столь нужный мне сейчас предмет, из своей мастерской по лестнице спустился Маркос.

– Маркос, что ты делаешь дома? Я и не знала, что ты здесь!

– Надо было обмозговать несколько предложений, и я вернулся сюда, в мастерскую, здесь как-то спокойнее. А ты-то сама что делаешь дома в такое время? И куда собралась с двумя сумками?

– Дорогой, вполне может так случиться, что по чисто служебным причинам мне придется расстаться с твоим подарком.

– Ничего не понимаю. С каким подарком и по каким еще служебным причинам?

– Отвечаю по порядку: подарок – сумка от Loewe, а служба – полицейская.

– Опять не понял.

– Сейчас я ничего не могу тебе объяснить, очень спешу. Давай поговорим потом.

Он выглядел расстроенным и обиженным.

– Послушай, Петра, тебе и вправду кажется нормальным…

Я резко его оборвала:

– Мне не кажется нормальным как раз то, что я болтаю тут с тобой, когда мне надо разбираться с одним срочнейшим делом. Вечером увидимся. Пока.

Выходя, я хлопнула дверью куда сильнее, чем было нужно. Пропади оно все пропадом! Неужели ни один мужчина не способен понять, что у женщины тоже может быть важная работа? А если уж я начала задавать риторические вопросы, то вот и следующий: а нормальные мужчины, они вообще где-нибудь существуют? Может, Господь таких и не создал из проклятой райской глины? Хотя там, видать, была скорее одна сплошная грязь… Я готова была зарычать как рассвирепевшая львица и, не теряя больше времени, направилась к машине упругими шагами тигрицы. И, уже не зная, какому еще дикому зверю подражать, глубоко вздохнула и постаралась доехать до тюрьмы, не покушаясь на жизнь пешеходов.

Начальница тюрьмы, увидав меня, только скептически пожала плечами. Достаточно было глянуть на ее лицо, чтобы понять, с каким недоверием она относилась к тому, что собиралась сообщить мне Лола.

– Ты сама знаешь приемчики таких баб. Она настаивает на том, чтобы вас оставили вдвоем, но ты должна делить на сто все, что она тебе будет впаривать. Это настоящая мегера, не забывай.

– Не забуду, но я вынуждена испробовать все средства, какие только имеются. А вдруг она и вправду знает что-нибудь важное.

Новая встреча с Лолой тотчас вернула меня к действительности. Неужели я и вправду надеялась, что подобная особа поможет мне распутать этот узел? Ее наглая ухмылка, как и издевка, прозвучавшая в голосе, не сулили ничего хорошего. Я включила желтые огни предупреждения. Понятно было: она мечтала заполучить мою сумку, и я знала, что ради нее она способна на все. Ладно, какая разница, к этому времени я так возненавидела чертову сумку, что готова была вышвырнуть ее на помойку.

– Ну, как делишки, инспектор? Сумочку-то, как вижу, вы захватили. Держите, значит, слово.

– Слово я держу, но и тебе бросать слова на ветер не позволю. Короче, если хочешь получить сумку, начинай рассказывать. Давай, я слушаю.

– А можно мне ее потрогать?

Я отдала ей сумку, и она принялась гладить ее, словно это была голова младенца или тело любовника. И при этом блаженно улыбалась. Руки у Лолы были темные и шершавые, с ногтями, покрашенными ярко-красным лаком. Внезапно она глянула на меня со злобой, которая выплеснулась у нее откуда-то из самых глубин.

– Вы и представить себе не можете, что значит для меня заполучить такую сумку – чтобы она была моей, только моей! У меня никогда не было ничего красивого, и у моих сестер тоже не было, и у матери не было. Вечно нам доставались только всякое дерьмо и дешевка. А мне ведь тоже нравятся хорошие вещи. Почему, скажите, у одних женщин есть все самое красивое, а у других – ничего. Вам это кажется справедливым?

– Лола, давай ближе к делу. Теперь пришла пора тебе выполнить твою часть договора.

– Ладно, только не рассказывайте ничего этим, из нашей тюрьмы, про то, что я вам рассказала. И про сумку тоже не говорите. Идет?

– Ну, хватит условий, говори!

– Джульетта Лопес живет в Андалусии. В деревне, неподалеку от Ронды. Живет с каким-то парнем, и они вместе делают садовую мебель на продажу.

– Откуда тебе это известно?

– Ну вот, началось! А вам какое дело? Знаю – и все тут.

– Отвечай, или наш уговор не действует.

– Хорошенькое дельце! Ладно, я знаю это, потому что прочла в письме, которое Джульетта прислала Конче Диего где-то года два тому назад. Можете пойти и спросить у нее самой. Разве вы не говорили, что скрывать информацию от полиции – это преступление? Так вот, можете ее прям сейчас и обвинить, ведь, чтобы прикрыть свою подружку, она все это утаила.

– А как тебе удалось прочитать письмо?

– Как-как? Украла я его, понимаете, украла!

– Ты украла именно это конкретное письмо?

– Да нет, я украла все, что было у нее в шкафчике. Ерунду всякую, дерьмо сплошное, Не думайте, я украла, только чтобы ее позлить. Эта девка меня бесит. Воображает из себя много. Она, видишь ли, лучше всех. Такие дуры, как она, ловятся на все эти разговорчики про перевоспитание – и Джульетта тоже из тех же. Ходят святошами и вечно лижут задницу надзирательницам. Тошнит прямо.

– А что ты сделала с письмом?

– Да выкинула на фиг! Сами подумайте, на кой ляд оно мне сдалось? Еще не хватало, чтобы кто заметил и мне бы по мозгам дали.

– Информация, которую ты мне дала, очень неполная. А адреса Джульетты в письме не было?

– Не знаю. Вы – полиция, вот и ищите.

– Попробуй вспомнить. Где и кому продавали они сделанную мебель?

– Да нет, куда мне вспомнить! Впрочем, погодите! Вспомнила: они придумали для того, что делали, особое название, вроде марки, – “Чистая природа” или “Чистое дерево”, точно не скажу, но что-то типа того. А вспомнила я потому, что меня тогда еще смех разобрал: сама-то она шлюхой из последних была, а вон, поди, назвала свои изделия чем-то там “чистым”, умора ведь! Понятно, о чем я? Понятно, в чем тут соль?

Она смотрела на меня с омерзительной улыбкой, открывавшей зубы, испачканные красной помадой. Я протянула ей сумку, и она почти выхватила ее из моих рук, а потом прижала к груди словно ребенка. Я позвала надзирательницу, которая ждала за дверью. Войдя, чтобы отвести Лолу в камеру, она тотчас заметила сумку.

– А это что? – спросила она.

Я быстро объяснила:

– Сумка теперь принадлежит Лоле. Я ей сумку подарила.

– Инспектор – очень хорошая женщина. Я ничего у нее не просила. Правда ведь, инспектор?

– Не просила, – пробормотала я, и она удалилась с победным видом.

Договор дороже денег, подумала я, даже если ты его заключила с самим дьяволом. Кажется, я даже почувствовала облегчение, расставшись со злосчастной сумкой. Обе мы с Лолой оказались в выигрыше. След, который она мне указала, кое-что обещал, а эта негодяйка наконец-то получила в свое владение кусочек красоты, о чем так долго мечтала. Да, сделка получилась обоюдовыгодная, хотя для меня она, пожалуй, обернется третьим разводом.

Я направилась в кабинет начальницы и попросила устроить мне встречу с Кончей Диего. Она кивнула, не задавая лишних вопросов, и вскоре Конча явилась в комнату свиданий. Она смотрела на меня с любопытством.

– Конча, я знаю, что было в письме, которое прислала тебе Джульетта.

Любопытство на ее лице сменилось растерянностью.

– Откуда?

– Не могу тебе сказать откуда, но знаю, что Джульетта живет в деревне, недалеко от Ронды. Они с ее парнем делают садовую мебель. Теперь мне нужен только ее точный адрес.

– У меня его нет, – выпалила она.

– А тебе известно, какую марку они придумали для мебели, которую изготовляют?

– Там об этом не упоминалось.

– Пойми, Конча, я не собираюсь каким-либо образом портить Джульетте жизнь, наоборот, я пытаюсь выяснить, что же на самом деле тогда случилось.

– Оставьте ее в покое, инспектор. Если вы ее найдете, ей будет только хуже. Она уже сполна заплатила за то, что сделала. Оставьте ее в покое.

– Скажи хотя бы, что те сведения, что я получила, верны.

Она ничего не ответила и просто сидела, уставившись в пол. Нет, ничего она мне больше не скажет, но я поняла ее молчание как подтверждение. Пока я шла к двери, она все повторяла:

– Оставьте ее в покое.

Вернувшись в комиссариат, я сразу же заперлась у себя в кабинете, включила компьютер и стала пробовать все возможные варианты: “Садовая мебель “Чистая природа”, “Садовая мебель, изготовленная в Ронде”, “Садовая мебель из Андалусии”, “Мебель “Чистое дерево”, “Садовая мебель “Джульетта”. Ничего интересного не попадалось. Полученные от Лолы данные казались мне вполне правдоподобными, только странно было, что Джульетта и ее парень не поместили никакой рекламы в интернете. Хотя, вполне возможно, они работали на какой-то конкретный магазин, который забирал всю их продукцию. В таком случае реклама им не нужна. Я стала искать лавки в Ронде, торгующие садовой мебелью. Ничего. Стала искать просто мебельные лавки – таких было много, слишком много, но никакой пользы из этой информации я не извлекла. Ясно одно: надо отправляться в Ронду, другого выхода нет. Отправляться нам с Гарсоном.

Глава 4

Комиссар Коронас ответил мне своим обычным “что-что?”, и означало это вовсе не вопрос, а изумление.

– Времена переменились, Петра, сейчас так запросто, как раньше, по стране не покатаешься. Общий кризис, как вам известно, и деньги полиции выделяются не такие большие, как прежде. Надо считаться с реальностью.

– Ну, уж в это мне трудно поверить, я имею в виду, что когда-то полиции выделялись большие деньги.

– Короче, теперь мы должны сто раз отмерить, прежде чем один раз отрезать, и экономить на всем, на чем только можно.

– Я же не прошу послать нас в Сингапур. Ронда не так уж и далеко.

– И все равно надо запрашивать разрешение, доказывать необходимость поездки и оформлять кучу бумажек.

– А если позаимствовать чуток из секретных фондов?

– В этих фондах остались одни пауки и мыши. А о том, чтобы вместе с вами отправился Гарсон, даже и думать забудьте. Вы сами прекрасно справитесь.

– Но…

– Никаких “но”! Через два дня получите разрешение на поездку.

– Но два дня – это слишком долго!

– Долго? А куда нам торопиться? Покойник давно в могиле, да и убийца никуда не денется, так что…

Думаю, полиция – не единственная организация, где тебе сперва поручают ту или иную работу, а потом жмутся и не дают того, что нужно, чтобы ты ее выполнил. Парадоксы государственной службы. Но то, что я не одна в таком положении, меня мало утешало. Работать вместе с Гарсоном стало для меня привычкой, с которой я сжилась. Кроме того, меня раздражало это жмотство, потому что за ним словно бы таилось недоверие. Как будто поехать в командировку – это какое-то немыслимое развлечение. Да еще два дня ждать разрешения! Господи, а ведь из всех добродетелей, которых требуют от полицейского, терпение дается мне труднее всего, так же как и умение безоговорочно подчиняться начальству.

Я вернулась домой. Включила компьютер. Надо было заново распланировать работу и решить, чем именно заняться в ближайшие два дня. Но прежде всего требовалось остыть, взять себя в руки. Я внимательно перечитала отчеты. Что ж, хорошо, тогда мы побеседуем с дочерьми Сигуана сейчас, а не после моего возвращения из Ронды, как запланировали. Этим мы и займемся с моим помощником, дожидаясь, пока мне позволят истратить сколько-нибудь жалких евро на билет и гостиницу. Где они, мечты моей юности, в которых я видела себя разъезжающей по всей Европе в погоне за особо опасным преступником? Изысканные салоны, роскошные отели – и я в строгом элегантном костюме, подчеркивающем фигуру. Дерьмо! – как обычно говорят люди попроще, когда их затягивает в болото экзистенциальной тоски. Хотя, если хорошенько подумать, я уже вполне повзрослела, а продолжаю предаваться все тем же смешным грезам: инспектор Петра Деликадо расследует преступление международного масштаба с гламурной подкладкой. И когда только человек становится по-настоящему взрослым? Всякий раз, когда я вспоминаю какой-нибудь эпизод из прошлого, мне кажется, что ни моя личность, ни мои поступки не были достаточно зрелыми для соответствующего возраста. Ну вот, скажем, сейчас – стоило мне подумать о неудачном завершении дела, о профессиональном поражении… Не слишком ли большое значение я всему этому придаю? Я решила приструнить себя саму, а заодно и поучить мудрости. “Спокойствие, Петра, – сказала я себе. – Не надо отчаиваться. Толку от этого никакого. Ведь вам с Гарсоном есть чем заняться. И эти два дня могут оказаться очень даже полезными”.

Я услышала, как поворачивается ключ в дверном замке. Это Маркос возвращался с работы. Он вошел и поцеловал меня в губы, как обычно. Выполнив этот любовный ритуал, он уставился на меня с каменным лицом.

– Ну а теперь ты можешь наконец объяснить, что произошло с твоей сумкой? Сейчас, надеюсь, подходящий момент для такого разговора?

О том, в каком он пребывал настроении, долго гадать не приходилось: раздражение чувствовалось на расстоянии. И я попыталась вести себя в соответствии с теми правилами зрелого возраста, о которых только что размышляла: спокойствие и покладистость.

– Трудно такое объяснить, дорогой, но, честно признаюсь, мне пришлось ее подарить. Одна свидетельница, она сидит в женской тюрьме, потребовала у меня сумку в обмен на важную информацию. У меня не было другого выхода, и я вынуждена была согласиться на этот шантаж. Она знала такую вещь, без которой нельзя сдвинуть с места расследование, которое мы с Гарсоном ведем.

– Значит, так ты ценишь мои подарки! Я не говорю о материальной стороне вопроса, но знала бы ты, чего мне стоило выбрать для тебя эту сумку! Я попросил нашу секретаршу пройтись со мной по магазинам, чтобы можно было ориентироваться на женское мнение. А сколько сумок мы перебрали! И обошли не меньше десятка магазинов.

– Я знаю, Маркос, и, поверь, мне страшно жаль, что так случилось. И целиком признаю свою вину, мне ведь не пришло в голову, что ходить с такой сумкой по служебным делам – это, по сути, провокация. Корчила из себя черт знает что: мол, я не чета тем бедным и ничтожным людишкам, с которыми вынуждена иметь дело по ходу следствия. Нельзя было так себя вести, только теперь я это поняла. Такая сумка – только для частной жизни.

– О какой частной жизни ты говоришь? У нас ведь с тобой на самом деле нет никакой частной жизни – ты, кроме работы, ни о чем больше не думаешь. Всегда одна только работа! Когда я возвращаюсь, ты уходишь. И, как правило, предсказать твой распорядок дня совершенно немыслимо. Чтобы не чувствовать себя одиноким кретином, я беру домой работу, чего раньше почти никогда не делал. Мы с тобой муж и жена, но есть соседи по кварталу, которые видятся чаще, общаются ближе, чем получается у нас.

Я продолжала сохранять героическое спокойствие, как положено зрелому человеку, но давалось мне это все с большим и большим трудом. Я предложила:

– Знаешь, что нам надо сделать для начала, чтобы найти выход из этой ситуации? Сесть и побеседовать под бокал вина о всяких таких вещах. Понимаешь, главное – сохранять контакт.

– Ничего не выйдет, у меня сегодня ужин с архитекторами из Мадрида. А ведь я говорил тебе о нем и даже приглашал, если пожелаешь, пойти со мной, но ты, само собой, позабыла. Ты вообще никогда не слушаешь, что я тебе говорю.

– Это типичный упрек в устах жен, ты-то почему им пользуешься?

– Пойду переодеваться, еще немного – и опоздаю.

Я собиралась пустить в ход юмор, но и юмор мне не помог. Наверняка Маркос явился с работы не в духе и выплеснул на меня свое дурное настроение. Я налила себе виски и включила телевизор. Кучка журналистов обсуждала современные проблемы. Снова появился мой муж – теперь уже расфранченный.

– Я пошел, Петра. Может, хоть завтра у нас найдется время вместе пообедать… если, конечно, я не слишком многого от тебя требую.

Это язвительное замечание, а также первый глоток виски мгновенно покончили с моей одноразовой рассудительностью, как и с манерами зрелого человека.

– Прости, Маркос, но ведь это ты сегодня уходишь из дому, чтобы с кем-то поужинать. А я сижу себе спокойненько, как и положено пушистой женушке. Так что не надо валить всю вину на меня!

– Пока, – прошипел он. – Сейчас мы снова начнем спорить, а я и без того опаздываю.

Оставшись одна, я тотчас и от души раскаялась в излишней мягкости и уступчивости. Выдержка и зрелость? Ну уж нет! В следующий раз надо сразу же закатить скандал, вместо того чтобы осторожно нащупывать пути к примирению. Иначе сбудется вечно справедливое правило: чем больше ты уступаешь, тем крепче тебя бьют. И вообще, семейная жизнь – жуткая вещь! И уж мне ли, три раза побывавшей замужем, этого не знать! Живи я одна, возможно, думала бы с долей ностальгии, как думают о чем-то неведомом: ах, это мелкие детали повседневности, которые надо одолевать вместе, ах, и это тоже одна из сторон любви – взаимопонимание! К чертям собачьим! – выплюнула я свою злость. Bullshit! – перевела я свою злость на другой язык. Потом залпом осушила стакан и немедленно налила себе новую порцию. Выключила телевизор – лучше ничего не знать о чужой глупости, с лихвой хватает и своей собственной, во всяком случае, поначалу ее легче переносить.

Гарсон расстроился, когда узнал, что ему не удастся прокатиться со мной в Ронду. Он пустился в рассуждения о том, что такая слаженная команда, как наша с ним, ни в коем случае не должна разбиваться в ходе расследования из соображений экономии. По его словам, национальная полиция и прежде никогда не знала роскошной жизни, но до нынешних времен те лимиты, в которых мы действовали, все же позволяли, по крайней мере, оплатить дешевую гостиницу для двух сотрудников. Однако, продолжал он не без занудства излагать свои претензии, если они начнут и дальше ставить нам палки в колеса, то к чему мы придем? А вот к чему: будем носить пистолеты без патронов – ради экономии, закладывать в ломбард наручники, когда иссякнут средства, чтобы дотянуть до конца месяца, разбивать палатки в поле на время командировок… Должна признать, что он несколько преувеличивал, хотя немалая доля правды в его ворчании присутствовала. Когда ты идешь по следу убийцы, любые ссылки на нехватку денег на текущие расходы кажутся опасным легкомыслием.

– Если вы сочтете это уместным, инспектор, я пойду к Коронасу и не отстану от него, пока он не разрешит мне поехать с вами в Ронду. Я вон сколько лет знаю комиссара и давно усвоил, что, если насесть на него по-умному, можно поколебать любое из его твердых решений. Он не выносит, когда его донимают.

– Не стоит. На сей раз выполним приказ без возражений, но обещаю вам: если шеф снова попытается исключить вас из какой-нибудь поездки и так далее, я сама устрою ему такое, что мало не покажется.

Гарсон не стал спорить и, пока мы шли на встречу с Нурией, старшей дочерью Сигуана, рассказал о том, чем завершился допрос Рафаэля Сьерры.

– После того как вы ушли и пока я сам с ним не распрощался, он все время дудел в одну дуду: Сигуан есть бог и Сьерра – пророк его.

– Да, он человек благодарный, сразу видно, но ведь и есть за что благодарить. А он не упомянул, кстати, как идут дела в его магазине?

– Сказал, что от клиенток отбоя нет и дела идут прекрасно. А я только лишний раз убедился, что не способен понять женщин: ну как они могут наряжаться в то, что продается в этой “Нерее”?

Я рассмеялась:

– Вот такие мы, женщины, Фермин, – умеем видеть красоту даже там, где никакой красотой и не пахнет.

– Да еще платите бешеные деньги!

– А как вам показалось, Сьерра считает обоснованным возобновление следствия?

– Наоборот, он без оговорок верит в официальную версию: убийца убит другим убийцей из той же среды.

– И ему, само собой, кажутся подозрительными мотивы, толкнувшие Росалию Пиньейро обратиться к судье?

– Да, на что-то такое он намекнул. Думаю, он целиком и полностью на стороне дочерей. Сейчас послушаем, что нам наговорит старшая.

Нурии Сигуан было чуть меньше пятидесяти. Высокая, крепкая, на вид довольно властная. Неяркая блондинка. Одета со строгой элегантностью, как часто одеваются женщины-политики. Встречу она нам назначила в своей огромной квартире, в самом дорогом районе Барселоны. В убранстве квартиры царил стиль эклектической и традиционной роскоши. Я внимательно пригляделась к лицу этой женщины и не нашла в нем ничего примечательного, кроме разве что постоянного напряжения, из-за которого черты его, как ни странно, словно бы разглаживались, и оно выглядело одновременно моложавым и нервным. По всему было очевидно, что она не желала терять времени на беседу с нами. Она говорила быстро и сопровождала свои слова нетерпеливыми жестами, а к концу фраз так ускоряла темп речи, что порой стоило труда уловить смысл. Пробыв рядом с ней всего минуту, я уже могла набросать ее приблизительный психологический портрет, не слишком рискуя ошибиться: импульсивная, энергичная, деятельная, нетерпимая и привыкшая командовать.

– А ваш супруг сейчас дома? – вдруг спросил Гарсон.

– Мой супруг почти постоянно находится в командировках. Он занимает пост директора испанского отделения мультинационального химического концерна, – ответила она резко, словно ее укусило какое-то насекомое.

– У вас есть дети? – задала вопрос я.

– Нет, – ответила Нурия таким тоном, что стало ясно, до какой степени неуместным кажется ей мое любопытство. И тут же поторопилась повернуть разговор к нужной теме, прежде чем мы сами попытались сделать это. – Послушайте, сеньоры, я понимаю, что вы занимаетесь своей работой и выполняете свой долг, но, честно признаться, я не вижу никакого практического смысла в том, что вы пришли побеседовать со мной через пять лет после убийства моего отца.

– А судья полагает, что…

– Я знаю, что полагает судья, и уверяю вас: до самого последнего времени я была хорошего мнения о нашем судебном ведомстве, но чтобы многоопытный судья поддался на давление этой женщины и возобновил производство по делу, которое в свое время было, по сути, раскрыто… это мне кажется…

– Вы плохо относитесь к жене своего отца?

– Ну что за вопрос, инспектор! На самом деле то, как я отношусь к этой даме, вряд ли добавит что-нибудь существенное к теме, которая интересует полицию.

– Сеньора Сигуан, позвольте нам самим решать, что для нас существенно, а что нет.

Я думала, моя реплика ее смутит, но она лишь сделала жест рукой, словно отмахиваясь от меня, и продолжила:

– Пока отец был жив – и только чтобы не огорчать его, – мы с сестрами обращались с Росалией Пиньейро предельно вежливо. Но если говорить откровенно, что бы вы сами подумали о молодой женщине достаточно скромного происхождения, которая в мгновение ока соблазняет пожилого состоятельного мужчину и выходит за него замуж?

– Ну, например, что она влюбилась в него.

– Да, но как-то очень уж выгодно, с разбором влюбилась. Хорошо, допустим, но если она была так в него влюблена, то почему, не могу я понять, вскоре после свадьбы она совершенно перестала заботиться о моем отце и начала жить в полное свое удовольствие? Бога ради, инспектор, ведь все мы, здесь присутствующие, не вчера родились. Ведь отцу не случайно пришло в голову искать утешение у девиц определенного сорта. Ни один счастливый мужчина такими вещами заниматься не станет, или вы полагаете, что станет?

– Я мало что знаю про счастливых мужчин, сеньора Сигуан, но думаю, счастливые мужчины, они все разные, и каждый счастлив на свой лад.

– Вы намекаете, что для моего отца счастьем было снимать дешевых шлюх?

– Не мне судить, как именно он понимал счастье, но когда его убили, он находился в компании одной из них.

Тут у этой далеко не покладистой дамы появились все основания, чтобы взорваться и устроить бурную сцену, однако ничего подобного не случилось. Она скорчила гримасу презрения, смешанного с покорностью судьбе, и вздохнула:

– Отлично, инспектор. Ни вы, ни я не можем позволить себе терять время даром. Скажите определенно, что вы хотите узнать.

– Думаю, любые сведения как о вашем отце, так и о фабрике нам пригодятся.

– Мой отец был великим предпринимателем, но в конце концов он состарился, и, как случается со многими блестящими людьми в старости, его деловая хватка стала ослабевать. Фабрика пришла в упадок, и после его смерти мы с сестрами решили закрыть ее. Были погашены все долги – и жизнь продолжалась. И вот теперь женщина, которую, вероятно, мучит совесть из-за того, как она обходилась со своим мужем, или которая просто-напросто решила потрепать нервы его родственникам, начала мутить воду. Но напрасно она это затеяла. Моего отца убил мелкий уголовник, а его убил другой, того же пошиба. В свое время полиция не обнаружила ни малейшей связи между двумя событиями – потому что никакой связи между ними и не было. Вы полагаете, мне доставляет удовольствие вспоминать, при каких обстоятельствах погиб отец? Думаете, такого конца я хотела для отца? Но убили его именно так – и точка. Сам же он и учил меня, что, когда ты сталкиваешься с очевидными фактами, не стоит задавать лишних вопросов – это заведет в тупик, отравит душу отчаянием, а я не из тех женщин, что склонны отчаиваться.