Текст книги "Дневник наркомана"

ГЛАВА VI
БЛЕСК НА СНЕГУ

Когда я проснулся, Лу уже была полностью одета. Присев на край моей постели, она взяла меня за руку, и склонила лицо, подобное бледному цветку. Она увидела, что я уже не сплю и ее уста опустились на мои с изысканной нежностью. Губы ее были крепки и мягки; их поцелуй возвратил меня к жизни.

Она была необычайно бледна и ее жесты отличались безволием и томностью. Я осознал, что и сам крайне изнурен.

– Я так и не смогла заснуть, – призналась она, – и перед этим, как мне казалось, я довольно долго пыталась привести себя в порядок. Мысли в моей голове метались как сумасшедшие – прекрасно я провела время – лучше некуда! Я просто не могла встать, пока не вспомнила, что этот тип, Фекклз, сказал насчет похмелья, мол, чем ушибся, тем и лечись. Итак, я выкатилась из постели, доползла до Г. и взяла одну маленькую щепотку, и села на пол, пока он не подействовал. Все-таки это великая вещь, если приноровиться. Он привел меня в норму за одну минуту. Так что я приняла ванну и нарядилась во все это. И я все еще чуточку под ним… Ты согласен, что мы переусердствовали, ведь правда, Петушок?

– Спрашиваешь, – вяло ответил я. – Хорошо, что у меня есть нянька.

– Так точно, – сказала Лу со странной улыбкой. – Его величеству пора принять лекарство.

Она подошла к бюро и принесла мне дозу героина. Эффект получился удивительный! Казалось, я не могу шевельнуть ни единым мускулом, как если бы лопнули пружины всех моих нервов. И вот, за две минуты одна понюшка полностью вернула мне дееспособность.

Правда, едва ли в ней была хотя бы доля радости. Да, я нормально пришел в себя, но оказался не в том состоянии, которое можно было бы назвать хорошей формой. Я был вполне способен сделать все, что потребуется, но мне как-то не очень хотелось это делать. Я решил, что мне помогут ванна и душ; и в самом деле, одеваясь после них, я чувствовал себя совсем по-другому.

Воротясь в гостиную, я застал Лу танцующей вокруг стола изящный танец. Она набросилась на меня как дикий зверь, повалила на кушетку, и осыпала, примостившись сбоку на коленях, страстными поцелуями.

Но она догадалась, что я не в том состоянии, чтобы как-то на них ответить.

– Тебе по-прежнему требуется нянька, – весело рассмеялась она, сверкая глазами, обнажая блестящие зубы и ноздри, трепещущие от возбуждения. На кончике прелестно вьющегося локона я увидел, как знакомо блеснул кристалл.

Она побывала в снежной буре!

Моя хитрая кривая улыбка дала ей понять, что я догадался о ее замыслах.

– Да, – возбужденно вымолвила она. – Теперь я вижу, как это делается. Приводишь себя в порядок с помощью Г., а потом вдогонку принимаешься и за К. Давай, подставляй лапу.

Ее рука дрожала от возбуждения. Она открыла ладонь, и на ней мерцала горстка искристого снега.

Я втянул ее с подавленным восторгом. Я знал, что какие-то несколько секунд отделяют меня от заражения ее неистовым и великолепным опьянением.

Кто это сказал, что вам достаточно посыпать солью хвост птицы и тогда вы сможете ее поймать? Наверное, этот субъект возомнил себя знатоком данного дела, но он все перепутал. Все, что вам нужно сделать, это попасть снегом себе в нос, и тогда-то вы уж точно поймаете любую птицу.

А все же, что было известно Метерлинку об этой старой, глупой Синей Птице?

Счастье зарыто в тебе самом, и кокаин – инструмент для его добычи.

Однако, не вздумайте забывать о заурядном благоразумии. Надеюсь, никто не против такого определения. Немного здравого смысла, осмотрительности, не помешает и рассудительность. Ведь, как бы вы ни были голодны, вы не захотите съесть дюжину быков на вертеле. Natura non facit saltum. (От природы никуда не денешься).

Главное, это применение знаний в разумных пределах. Мы выяснили, как работает машина, и ничто в целом мире не могло помешать нам вылететь отсюда и долететь хоть до Каламазу.

Поэтому я принял еще три щепотки, перемежая их осмысленными интервалами, и снова пришел в рабочее состояние.

Я гонялся за Лу по номеру; и, смею заметить, мы опрокинули немало мебели, что нас нимало не беспокоило, ибо не нам предстояло ставить ее на места.

Важно было, что я настиг Лу; и вскоре нам стало не хватать воздуха; и затем, проклятье, как раз именно тогда, когда мне захотелось выкурить трубочку перед завтраком, зазвонил телефон, и портье осведомился, дома ли мы для г-на Эльгина Фекклза.

Ведь я говорил вам раньше, что мне не было особого дела до этого типа. Как заметил Стивенсон, «если он тот единственный узел, который связывает нас с домом, то я думаю, что большинство из нас проголосует за путешествие за границу». Однако, вчера вечером он вел себя довольно прилично и, чорт возьми, нет более невинного пустяка, чем приглашение на ланч. И к тому же он мог дать еще несколько технических советов относительно нашего дела. Я не принадлежу к числу самоуверенных субъектов, воображающих, что урвав клочок сведений, они осушили источник мудрости до дна.

Поэтому я ответил: «Передайте, не будет ли он столь любезен подняться к нам».

Лу упорхнула в другую комнату поправить прическу, привести в порядок лицо, и тому подобное, что женщины, видимо, всегда должны поправлять и приводить в порядок; а тем временем является Мистер Фекклз с наиболее изысканными манерами, которые я когда-либо видел у представителей рода человеческого, и чередой любезных расспросов и извинений на кончике языка.

Он сказал, что не стал бы и вовсе нас беспокоить визитом так скоро после того случая с злоупотреблением, только он уверен, что оставил у нас свой портсигар, которым очень дорожит, поскольку его подарила тетя Софрония.

Ну и конечно же, он и был там, где его оставили, как раз на столе, или скорее под столом, потому что его перевернули.

Когда мы вернули столу прежнее положение, то ясно увидели, что портсигар лежит под ним и, стало быть, лежал на столе до того, как тот был опрокинут.

Фекклз от души посмеялся над юмористическим характером происшествия. Я тоже считаю его по-своему забавным. Но с другой стороны, я не думаю, что это никчемное дело стоило такого уж внимания. Как бы то ни было, наш приятель должен был получить свою вещицу и, в конце концов, когда перед вами стол вверх ногами, что толку делать вид, будто вы этого не замечаете. И вероятно, лучший способ проигнорировать инцидент, это обратить его в приятную шутку.

И должен вам сказать, что Фекклз проявил тактичность совершенного джентльмена, избегая любых прямых намеков на обстоятельства, ставшие причиной обстоятельств, которые были ответственны за обстоятельства, вызвавшие обстоятельства, которые было столь трудно не заметить. Надеюсь, вы все поняли.

Между прочим, этот Фекклз был прошлым вечером милейшим человеком. Он сопровождал Лу через наихудшее, строго соблюдая хороший вкус в тот самый момент, когда ее естественный защитник, то есть я, был физически неспособен приложить необходимые эти-как-их-там.

Ну и разумеется, при настоящем положении вещей, мне хотелось послать Фекклза в то место, о котором современное христианство решило забыть. Впрочем, я как минимум собирался пригласить его на ланч. Но пока я собирался выразить словами сей щедрый импульс, в гостиную вплыла Лу, словно ангел, сходящий с небес.

Она направилась прямёхонько к Фекклзу, взяла и поцеловала его прямо у меня на глазах, упрашивая остаться и позавтракать с нами. Вот так. Взяла и опередила меня.

Но, должен признать, что я хотел быть наедине с Лу – не только в тот момент, но и всегда; я был чрезвычайно рад услышать от Фекклза:

– Вы в самом деле очень любезны, леди Пендрагон, и я надеюсь, вы когда-нибудь скоро повторите ваше приглашение, но меня ждут к ланчу две личности с Биржи. Намечается грандиозная сделка. У Сэра Питера уже денег больше, чем представления, что с ними делать, в противном случае я был бы только счастлив позволить ему предложить пройти на rez-de-chaussee[6]6
  Первый этаж – франц.


[Закрыть].

Конечно, мне приятно, что я, знаете ли, миллионер и все такое. Одно дело, когда ты носишься по Лондону холостой и абсолютно довольный сигарой за шиллинг и креслом в ложе Виктория-Палас, но когда ты проводишь медовый месяц с девушкой, которую самые интимные ее подруги называют «Беспредельная Лу», это совсем другое дело.

Фекклз не знал, что за эти две недели я потратил больше трети моего годового дохода. Но, разумеется, я не стал бы рассказывать этому типу о своих неурядицах. Мы, Пендрагоны, довольно гордая порода, особенно с тех пор как сэр Томас Мэлори описал нас во времена Генриха VIII. Мы всегда чуточку превосходили самих себя. На этом мой бедный старый отец и свихнулся.

Тем не менее, мне не пришло в голову ничего другого, кроме как упрашивать этого человека выбрать в ближайшем будущем день, когда бы мы могли славно пошуметь в «Палляре».

Я считаю «Палляр» самым лучшим рестораном в Париже, а вы?

Итак, появляется красная записная книжечка, и мистер Фекклз сначала кусает карандаш, а затем качает головой сначала в одну, затем в другую сторону.

– Чортов Париж! – произносит он, наконец. – В нем просто тонешь среди светских приглашений. Вся неделя занята.

И как раз зазвонил телефон. Лу сделала два шага к аппарату.

– О, Мистер Фекклз, это вас, – сказала она. – Но как узнали, что вы находитесь здесь?

Фекклз снова пустил свой странный смешок.

– Это как раз то, о чем я вам говорил, Леди Пендрагон, – говорил он, подходя к трубке. – Я очень-очень нужный человек. Такое впечатление, что меня ищут все, кроме полиции, – он хихикнул, – и они могут нарваться на меня сейчас в любую минуту… Ну да Бог с ними.

Он сделался вдруг серьезен, как только заговорил по телефону.

– Ах да, – говорил он собеседнику. – В самом деле досадно. Что такое? В четыре часа? Ладно, я там буду.

Повесив трубку, он просиял и подошел к нам, протягивая руки.

– Дорогие мои друзья, – сообщил он, – здесь вмешалось провидение, не иначе. Мой ланч отменяется. И если ваше приглашение все еще в силе, я стану самым счастливым человеком в Европе.

Ну да, конечно, двух таких людей в Европе быть не могло. Я чувствовал адскую скуку. Но не мог выразить ничего, кроме самой бурной радости.

Искренне радостный вид моей Лу не сделал новость приятнее. Она взяла инициативу в свои руки, как будто бойко перебирая пальчиками заиграла сонату.

– Давайте завтракать здесь, – говорила она. – Это будет более intime. Ненавижу питаться публично. Я хочу танцевать между блюдами.

Лу позвонил метрдотелю, пока я угощал Фекклза сигаретой, оплакивая свою непредусмотрительность – следовало бы смешать с табаком заряд динамита.

Лу затеяла страстную дискуссию с мэтром. Она победила по очкам, к финалу шестого раунда. Мы начали через полчаса – с паюсной икры.

Не знаю, почему каждый обязан ей наслаждаться; но бессмысленно вмешиваться в ход цивилизации. Я ее ел, и если обстоятельства будут схожими и завтра, я буду есть ее опять.

Говоря бессмертными словами Браунинга: «Ты солгала, Д'Ормеа, но я не сожалею». Кроме того, это был не простой ланч. Он был важен для будущего.

Ланч решительно удался с самого начала. Мы все находились в лучшей форме. Фекклз болтал свободно и безответственно, с легкостью шампанского. Он рассказывал о себе и о своем поразительном везении в финансовых вопросах; однако он ни разу не остановился ни на одном из предметов достаточно долго, чтобы у собеседника сложилось определенное впечатление или появилась возможность ответить. Он пересыпал свои замечания веселенькими анекдотами, и к концу трапезы просил прощения за чрезмерное увлечение сделкой, заключением которой он был занят в последнее время.

– Я буквально одержим ею, мне даже страшно, – признался он. – Но, эта сделка имеет, или точнее будет иметь большое значение для моих дальнейших перспектив. К несчастью я не такой миллионер, как вы, старина. Мои дела шли очень хорошо, но как-то так вышло, все ушло так же легко, как и пришло. Но я все-таки наскреб двадцать тысяч, чтобы выкупить восьмую часть из того нефтяного предложения, про которое я тебе рассказывал.

– Нет, – вставила Лу. – Вы нам об этом не рассказывали.

– А я был уверен, что рассказывал, – ответил Фекклз, смеясь. – Оно не идет у меня из ума, в особенности с тех пор, как я узнал, что ланч откладывается. Мне нужны пять тысяч, видите ли, вот я и думал вытянуть их из тех двух пташек. Трудность в том, что я не могу занять денег просто так, за красивые глаза; а вводить этих пташек в курс дела мне тоже нельзя, иначе они попросту хапнут все сами. Кстати, это мне напоминает одну хорошую штуку, которую я давеча слышал от…, – и он отбарабанил забавную историю, которая ничем не была связана с тем, что говорилось перед этим.

Я и не слушал его историю. Мой мозг работал, спрыснутый, помимо всего прочего, еще и шампанским. Разговор напомнил мне, что я должен не сегодня, так завтра запросить телеграфом очередную тысячу фунтов.

Я подсознательно чувствовал бурное раздражение. Этот тип рассуждал о миллионах с такой легкостью, что я не мог не признать, что по современным стандартам являюсь, в самом деле, очень бедным человеком. Пять или шесть тысяч в год и, возможно, еще пятнадцать сотен от ренты имения Барли-Грандж. И это не считая инфернального подоходного налога и тому подобного – я действительно был немногим лучше нищего, и надо было принять в расчет еще Лу.

Я всегда считал драгоценности вульгарщиной; кольцо с печаткой и булавка для галстука для мужчины, а для женщины – несколько безделушек, очень скромных, в хорошем вкусе – но это было пределом.

Однако, Лу была абсолютно другой. Она могла носить любое количество барахла и с феерической быстротой менять его, не моргнув глазом. Я купил ей вчера днем в Картье пару сережек – три алмаза на нитке, светло-голубая подвеска изящной грушевидной формы… И когда она ела, пила и говорила, они покачивались рядом с уголками ее рта в самой изысканной манере, и вовсе не опошляли ее.

Я понял, что мой долг, как женатого мужчины, купить ей ту нитку жемчуга с большой черной жемчужиной как подвеской. А там было еще кольцо с неограненным изумрудом! Как безумно это могло бы смотреться с ее волосами! И еще, разумеется, когда мы вернемся в Англию, она должна быть представлена ко Двору – не вижу в этом ничего унизительного для нас, Пендрагонов, но кто там приводит свою жену на прием без диадемы.

И, кроме того, вы же знаете каковы портнихи!

Просто не существует предела вещам, которые цивилизованный мужчина должен иметь, когда он женится! И вот он я, открыт для всех намерений и замыслов – очередной кандидат на пособие неимущим.

Я рывком выбрался из своих грез. Мой ум созрел для действия. В голове сложился план, и я решил взять быка за рога.

Лу истерично смеялась над каким-то дурацким анекдотом.

– Послушай, Фекклз, – сказал я. – Надеюсь, что ты расскажешь мне побольше об этом нефтяном бизнесе. Сказать тебе по правде, я не такой уж богатый человек, каким ты, наверное, меня считаешь…

– Мой дорогой друг… – протянул Фекклз.

– На самом деле, можешь быть уверен – все действительно было очень хорошо, когда я оставался холостяком. Неприхотливые вкусы, ну ты понимаешь. Но с этой маленькой леди о вкусах не поспоришь.

– Ну разумеется, – очень серьезно ответил Фекклз. – Да, я отлично это осознаю. Я бы выразил это следующим образом – дела обстоят так, что твой настоящий долг перед собой и перед твоими наследниками состоит в том, чтобы сделаться преуспевающим богачом. Но, как ты знаешь, деньги стали страшно кусаться после войны. Принимая во внимание коллапс иностранных валют, ослабление покупательной способности денег и то, что все золото мира заперто в Вашингтоне, картина складывается довольно неприглядная. Но, впрочем, как ты понимаешь, просто существуют такие ситуации, при которых перед человеком с настоящими мозгами раскрывается масса возможностей. Викторианское процветание сделало всех нас богатыми, но мы не знаем, ни как удержать это богатство, ни что с ним делать дальше.

– Да, – вставил я, – позолоченные грани имбирного пряника, похоже, начали осыпаться.

– Ну да ладно, послушай, Пендрагон, – сказал он, поворачивая свой стул наполовину так, чтобы встретиться со мной лицом к лицу под прямым углом, и делать свои замечания, постукивая по тарелке своей «Короной», – будущее связано с двумя вещами, причем развернуться можно настолько, насколько позволяют большие деньги. Одна из них нефть, другая – хлопок. Сейчас я ничего не знаю о хлопке, но я даю голову на отсечение любому толстосуму, что если он возьмет да и вложит в нефть четыре тысячи пунктов на двенадцать тысяч сверх того, то он может, вопреки всему, не слезать всю оставшуюся жизнь с дивана.

– Да, я понимаю это, – воодушевленно отозвался я. – Конечно, я не знаю азов финансового дела; но то, что ты говоришь, абсолютно исполнено здравого смысла. И у меня есть своеобразное чутье на такие вещи, я надеюсь.

– Почему? То, что ты так говоришь, это очень любопытно, – возразил Фекклз, как будто в великом удивлении. – Я и сам думал примерно так же. Мы знали, что у тебя есть смелость и отвага, и это самое существенное в любой игре. И делать деньги – величайшая из существующих игр. Но, помимо прочего, у меня есть предчувствие, что у тебя правильно повернуты мозги для такого бизнеса. Ты столь же проницателен и расчетлив, прямо как доктор прописал, и у тебя кроме того хорошее воображение. Я не имею в виду те дикие причуды фантазии, которые ты находишь в своих прихотях, а говорю о хорошем, здравом, основательном воображении.

Если бы обстановка была обыденной, я сразу должен был обеспокоиться столь прямым и лестным комплиментом от человека, который, судя по всему, прекрасно во всем разбирался, и отождествлял свой собственный мозг со всеми блестящими мозгами по всему миру. Но в моем настоящем настроении я принял это замечание как довольно естественное.

Лу засмеялась мне в ухо.

– Это правильно, Петушок, дорогой, – защебетала она. – Это то, куда ты врываешься и выигрываешь. Пришел, увидел, победил. Я действительно должна была иметь эти жемчужины, ты же понимаешь.

– Она совершенно права, – согласился Фекклз. – Когда ты разберешься со своим медовым месяцем, присоединяйся ко мне, и мы, засучив рукава, вступим в игру во имя всего этого изо всех сил, и когда выйдем из нее, Дж. Д. Рокфеллер будет кусать локти.

– Ладно, – сказал я, – будем жить настоящим. Я не хочу бесцеремонно вмешиваться, но если бы я мог пригодиться тебе в этой твоей сделке…

Фекклз кивнул головой.

– Нет, – промолвил он, – это вовсе не такое дело, как может казаться на первый взгляд. Я вкладываю в сделку все до последнего шиллинга; но это рисковый бизнес, как ни крути, и я не могу рассчитывать, что ты вложишь пять тысяч в качестве первого пая. Конечно, будет довольно здорово, если все это пройдет…

– Давай перейдем к деталям, мальчик мой, – сказал я, пытаясь чувствовать себя бизнесменом до мозга костей.

– Дело само по себе довольно простое, – начал Фекклз. – Речь идет о выкупе опции на разработку скважин в месте под названием Ситка. Они были в порядке до войны, но, по-моему, толком их так и не разрабатывали. С тех пор их забросили, так что могут потребоваться любые деньги, чтобы снова занести их на карту и вернуть к эксплуатации. Но это все мелочи. Я и мои друзья знают, что никто до них еще не добрался, и если мы обратимся к процессу Фелденберга в случае именно этого вида нефти, что залегает в Ситке, мы практически получим мировую монополию на самую высококлассную нефть из тех, что существует. Мне не нужно тебе объяснять, что мы сможем продавать ее по нашей собственной цене.

Я мгновенно увидел великолепные возможности этого плана.

– Разумеется, мне не нужно тебе говорить, что язык нужно держать за зубами, – продолжал Фекклз. – Если информация выплывет наружу, любой финансист в Париже купит это дело через наши головы. Я мог бы и вовсе не заводить об этом разговор, принимая во внимание две вещи. Я знаю, что ты ведешь себя абсолютно честно – это даже не обсуждается; но важнейший нюанс заключается в том, что я, как тебе и рассказывал, довольно суеверен и верю в оккультизм.

– Ах да, – закричала Лу, – тогда, разумеется, вы знаете Царя Лестригонов.

Фекклза передернуло, как будто он моментально получил оплеуху. На мгновение он пришел в совершенное замешательство. Походило на то, что он вроде бы собирался кое-что сказать, но решил этого не делать. Его лицо стало темным как грозовое облако. Было невозможно ошибиться в самой сути этой ситуации.

Я повернулся к Лу, издав, как я предполагаю, довольно противный смешок.

– Репутация нашего друга, – заметил я, – похоже, достигла мистера Фекклза.

– Ну, – вымолвил Фекклз, взяв себя в руки с подчеркнутым усилием. – Я взял за правило ничего не говорить дурного о людях, но в реальной действительности, это уже чересчур. Вы, наверное, все об этом знаете, и, не принося никому вреда, будет уместно сказать, что этот человек – неописуемый негодяй.

Вся моя ревность и ненависть вырвалась из подсознания. Я чувствовал, что если бы здесь был Лам, то я бы застрелил его как бродячую собаку. Мой старый однокашник деликатно уклонился от неприятной темы.

– Вы не дали мне закончить, – пожаловался он. – Я собирался сказать, что у меня нет особенных талантов в финансах и такого рода вещах в обычном смысле этого слова, но у меня есть интуиция, которая меня никогда не подводила – как демон Сократа, – вы помните, а?

Я кивнул. У меня осталось некоторое слабое воспоминание о Платоне.

– Ну вот, – сказал Фекклз, постукивая сигарой, с манерой Почтенного Мастера, призывающего Ложу к порядку. – Я сказал себе, когда встретил вас прошлым вечером, что лучше родиться счастливым, чем богатым, и вот предо мной человек, который родился счастливым.

Вот это совершенно правильно. Я никогда не был способен сделать что-либо, исходя из моих собственных способностей. И после всего, с чем я столкнулся, на меня обрушились подарки судьбы.

– Ты ухватил фортуну за вихор, Пен, – заявил он с воодушевлением. – Каждый раз, когда ты будешь оказываться не у дел, я буду давать тебе десять тысяч в год как талисману, приносящему счастье.

Лу и я пребывали в крайнем восхищении. У нас едва хватило терпения выслушать детали плана нашего друга. Цифры были убедительны; но эффект от них просто ослеплял нас. Мы никогда и не мечтали о богатстве такого уровня. В первый раз в моей жизни меня охватило прозрение относительно власти, которую дарует богатство, и сообразно тому, в тот же самый миг, я осознал насколько велики мои настоящие амбиции.

Этот человек, конечно, был прав, и высказался достаточно ясно относительно моей удачи. А она во время войны была изумительной. Затем было наследство, и Лу в довершение всего этого; и вот здесь я встретил старину Фекклза благодаря абсолютной случайности, и тут же появилась возможность этой великолепной инвестиции. И самое настоящее дело – он излагал его четко, давая понять, что это была, строго говоря, не пустая болтовня – и оно прямо-таки просилось мне в руки.

Мы были настолько вне себя от радости, что едва могли уловить практические детали. Требуемое вложение составляло четыре тысячи девятьсот пятьдесят фунтов.

Трудностей в получении такого пустяка, разумеется, не было, но, как я сказал Фекклзу, это будет означать продажу какого-нибудь скотского запаса ценных бумаг или еще чего-то в этом роде, на что может уйти два или три дня. Времени было в обрез; опция могла стать недействительной и уплыть в другие руки, если ее не выкупить в течение недели, а сейчас была уже среда.

Тем не менее, Фекклз помог набросать Вольфу записку, объясняющую срочность дела, и он должен был появиться у нас в субботу в девять часов со всеми бумагами.

Между тем, само собой, он не бросит меня, но в тоже время он не может рисковать, теряя самый удачный ход за всю свою жизнь. В случае, если бы возникли какие-то помехи, он должен знать, что за шаги можно предпринять и отдавать себе отчет, сможет ли он поднять пять тысяч со своей стороны. Однако, он позволит в любом случае сделать меня совладельцем части его ценных бумаг. Фекклз хотел моего участия в этой сделке, если бы речь шла только о соверене, просто из-за моей удачи.

Итак, он покинул нас в великой спешке. Лу и я взяли такси и провели день в Булонском Лесу. Нам казалось, будто кокаин овладел нами с новой силой, или же это была добавка героина.

Мы жили с той же умопомрачительной скоростью, как и в ту первую ночь. Интенсивность переживаемого была даже более экстраординарной; но нас не уносило ею прочь.

При этом ощущении каждый час длится частицу секунды, но каждая секунда длится целую жизнь. Мы были способны принять ежеминутные детали жизни во всей их полноте.

Попытаюсь объяснить это тщательнее.

«Вильям Завоеватель, 1066 г., Вильям Руфус, 1087».

Этим выражением можно в одной строчке обозначить весь период царствования Герцога Нормандии. В тоже время, историк, специально изучавший этот период английской истории, способен написать десять томов, и может, в какой-то степени, сделать одновременно оба аспекта знания одинаково значимыми для своего сознания.

Мы были в сходном положении. Мгновения сменяли одно другое, как вспышки бесчисленных молний, но каждая вспышка озаряла совершенно иной пейзаж, в котором мы успевали рассмотреть каждую деталь. Мы словно бы овладели абсолютно новой ментальной способностью, божественной по отношению к нормальному течению мысли. Точно так же сравнивать всепонимающий мозг великого человека науки с мозгом дикаря, когда они оба посмотрят через одинаковые оптические инструменты на одного и того же черного таракана.

Невозможно поделиться этим с тем, кто не испытывал всеподавляющего восторга подобного состояния.

Другая замечательная и необычная черта этой ситуации заключалась в том, что мы, судя по всему, были наделены тем, что я должен назвать даром телепатии, или как бы это лучше выразиться. Нам не нужно было объяснять себя друг другу. Наши умы работали вместе, как у тех первоклассных опорных полузащитников, которые привыкли играть в паре.

Часть наслаждения, кроме того, приходила от знания, что мы были исключительно недосягаемы для всего, с чем мы могли столкнуться. Простой факт – мы успевали за одно и то же время гораздо больше обдумать, чем обыкновенные люди.

Мы были похожи на свору борзых, а остальной мир – на великое множество зайцев, только диспропорция в скорости безмерно увеличилась. Это было состязание авиаторов с кучерами.

Мы отправились в постель рано той ночью. Мы уже немного устали от Парижа. Темп его был слишком медленным для нас. Это как сидеть на опере Вагнера. Там есть некоторые блестящие моменты, конечно, но большую часть времени нас терзают длинными и монотонными пассажами, такими, как диалог между Вотаном и Эрде. Мы хотели быть предоставлены сами себе; никто другой, кроме нас, не мог поддерживать нашего темпа.

Разница между сном, бодрствованием и пробуждением снова была ослаблена, нет, почти упразднена. Период сна был просто как краткая мимолетная рассеянность, и даже наши сны продолжали эскалацию нашей любви.

Необходимость каждого инцидента была ничтожной. В обыденности поступки человека до определенной степени заторможены. Как гласит пословица, человек семь раз отмеряет, прежде чем отрезать. Мы больше не мерили семь раз. Желание трансформировалось в действие, не подвергаясь анализу. Утомление тоже было полностью отменено.

Мы проснулись на следующее утро с восходом солнца. Мы стояли на балконе в халатах и наблюдали его восход. Мы чувствовали себя с ним единым целым, свежие и столь же жаркие, пылающие, горячие, как и оно. Неисчерпаемая, неистощимая энергия!

Мы танцевали и пели во время завтрака. Мы болтали, как обычно – оба говорили одновременно, как будто на пределе наших голосов, составляя планы на день, и у каждого струился в мозгах водопад экстатического наслаждения и неугасимого смеха.

Мы только-только решили провести утро, совершая покупки в магазинах, когда в нашу комнату внесли карточку.

Я был на мгновение изумлен, когда прочитал, что наш посетитель был конфиденциальным клерком мистера Вольфа.

– Ох, нет нам покоя, – проговорил я, а затем припомнил мою телеграмму за день до того.

Меня охватила внезапная острая тревога. Может что-то не в порядке? Но кокаин заверил меня, что все в порядке.

– Полагаю, мне надо увидеться с этим приятелем, – сказал я, и попросил коридорного пропустить его наверх.

– Не позволяй ему надолго тебя задерживать, – заметила Лу, с раздражением надув губки, и побежала в ванную после скорого объятия, такого жаркого, что оно привело в беспорядок мой новый галстук от Чарвета.

Человек вошел. Мне быстро наскучила важность его манер, и я стал даже испытывать отвращение к его торжественной почтительности. Конечно, некоторые люди любят, когда с ними обходятся как в своем роде с беспомощным игрушечным императором, но подобные вещи не стыкуются с Парижем. И еще меньше они стыкуются с кокаином.

Меня так раздражало, что этот парень явно чувствовал себя принужденно, и также то, что он был так очевидно горд собой, тем, что его послали в Париж обсуждать важное дело с настоящим рыцарем во плоти.

Если есть та вещь, которой учат больше всего полеты, так это ненависть к снобизму. Даже Гартер становится незаметным и незначительным, когда ты летаешь над облаками.

Я не мог даже заговорить с этим человеком, пока он не станет более человечным. Я заставил его сесть, выпить и выкурить сигару, перед тем как я позволю ему говорить о бизнесе.

Естественно, все было абсолютно в порядке. Вся проблема заключалась вот в чем – шесть тысяч фунтов нельзя было получить немедленно, и так как они были срочно мне нужны, необходимо подписать некие бумаги, которые мистер Вольф немедленно составил, подписать расписку в получении моей телеграммы, и было бы лучше сделать это в консульстве.

– Разумеется, нет проблем, вызовите такси, – сказал я. – Я спущусь через минуту.

Он спустился вниз по лестнице. Я вбежал к Лу и сказал ей, что мне надо сходить к консулу по делу: я вернусь через час, и мы можем отправиться за покупками.

Мы приняли большую понюшку снежка и поцеловались на прощание так, как будто я отправлялся в трехлетнюю экспедицию на Южный Полюс. Затем я схватил свою шляпу, перчатки и трость и встретился с моим человеком у выхода.

Выпивка и воздух Парижа придали ему ощущение собственного достоинства. Вместо того, чтобы скромно и униженно ждать меня возле машины, он уже сидел в ней; и хотя его приветствие было еще торжественно уважительным, в нем теперь было намного больше от посла, чем от клерка. Он сдержал природный порыв и не приподнял шляпу.

Я сам чувствовал любопытное наслаждение своей собственной важностью. В то же время, я чудовищно торопился и отчаянно спешил вернуться к Лу. Мой мозг подгоняла мысль о ней. Я расписался там, где они мне сказали, и консул обстучал всю бумагу вдоль и поперек марками, и мы поехали обратно в отель, где клерк извлек застегнутый кожаный бумажник из мистически загадочного заднего кармана и отсчитал мне мои шесть тысяч в стофунтовых банкнотах.