Текст книги "Дневник наркомана"

Лу ответила сердитым взглядом, я же предпочел откровенность. Высыпав умышленно крупную дозу на ладонь, тут же ее употребил. Не успел я закончить, как действие понюшки не заставило себя ждать. Я почувствовал себя господином над кем угодно.

– Кстати, между прочим, – заявил я высокомерно, – сегодня ночью я пробовал его впервые, и нахожу это снадобье довольно приятным…

Лам загадочно улыбнулся.

– Ах, да, а что говорит наш старинный поэт? Кажется Мильтон?

 
Улыбкой демона мне мозг порви
В коньяк, любовь и кокаин меня макни.
 

– Какой вы же глупый, – воскликнула Лу, – в эпоху Мильтона кокаин еще не был изобретен!

– Разве в этом повинен Мильтон? – парировал Царь Лестригонов.

Неожиданность и несвязность хода его мыслей подчас приводила меня в замешательство.

Он повернулся спиною к Лу и посмотрел мне прямо в лицо:

– Недурной препарат, вы находите… да, сэр Питер? Пожалуй, так оно и есть. И я сам приму дозу, чтобы не было недоразумений.

Сказано-сделано. Я вынужден признать, что этот человек начинал меня интриговать. В какую игру он играл?

– Я слышал, вы один из наших лучших авиаторов, сэр Питер… – продолжил он.

– Да. Я немного летаю, время от времени, – подтвердил я.

– Аэроплан – отличное средство передвижения, но только в том случае, когда за штурвалом специалист, иначе приземление может оказаться довольно жалким, а?

– Премного благодарен, – ответил я, уязвленный его тоном. – Так случилось, что я изучал еще и медицину.

– О, тогда все в порядке, разумеется.

Он согласился с учтивостью, которая гораздо глубже ранила мое самомнение, чем если бы он открыто бросил вызов моей компетенции.

– В таком случае, – обрадовался Лам, продолжая, – я надеюсь, что мне удастся пробудить ваш профессиональный интерес к случаю, который, я думаю, вы согласитесь со мной, есть нечто близкое к злоупотреблению. Моя маленькая подружка прибыла сюда сегодня или скорее уже вчера вечером, накачанная под завязку морфием. Неудовлетворенная результатом она проглотила большую дозу Anhalonium Lewinii, пребывая в беспечном неведении относительно лекарственной совместимости. Предположительно скуки ради она затем выпила еще и целую бутылку Grand Marnier Cordon Rouge; и сейчас, чувствуя легкое нерасположение, по некоторой причине, пытаться отгадать которую будет верхом самонадеянности, она приводит дела в порядок как раз с помощью этого вашего «очень недурного препарата».

Он отвернулся от меня и внимательно осмотрел девицу. Я заметил, какая ужасающая бледность осветлила ее темно-синюю кожу. Она утратила свой здоровый оттенок и напоминала кусок сырого мяса, только-только начинающий портиться.

Я вскочил на ноги. Инстинкт подсказывал мне, что девушка на грани коллапса. Хозяин студии склонился над ней. Он оглянулся на меня через плечо и заметил с горькой иронией: «Типичный случай злоупотребления».

Дальнейшую четверть часа он боролся за жизнь девушки. Оказалось, что Царь Лестригонов весьма искусный врач, несмотря на то, что он никогда не изучал медицину официально.

Но я не отдавал отчета в происходящем. Меня ничто не заботило. В моих венах пел кокаин. Лу порывисто приблизилась и бросилась мне на колени. Она поднесла к моему рту бокал с крепчайшим ликером, напевая песню экстаза:

«Ты, О сверкающий кубок света, пенящийся кровью из звездных сердец! Я обожаю Тебя, Эвоэ! Боготворю Тебя, И А О!»

Мы впали в глубокий-глубокий транс. Его прервал Лам.

– Не сочтите меня негостеприимным, – обратился он к нам, – она приходит в себя, но я должен отвезти ее домой. Так что, либо чувствуйте себя как дома, либо позвольте мне доставить вас, куда пожелаете.

За этим последовало еще одно вторжение. В дверь позвонили. Лам бросился открывать. На крыльце стоял высокий человек.

– Твори, что ты желаешь, да будет то Законом, – сказал Лам.

– Любовь – закон, любовь подчиняется воле, – прозвучало в ответ.

Все это походило на пароль и отзыв.

– У меня к вам разговор на час.

– Разумеется, я к вашим услугам, – отвечал наш гость, – только вот…

Он смолк.

Мой мозг был необычайно ясен. Моя уверенность в себе была безграничной. Меня осенило, и я увидел выход. Чертенок хихикал в моем сердце: «Что за дивный план оказаться наедине с Лу!»

– Видите ли, мистер Лам, – сказал я скороговоркой. – Я умею водить любые машины. Позвольте мне доставить Мисс Халладж домой.

Арабская девушка уже топталась за моей спиной.

– Конечно, конечно, – лепетала она слабым, но возбужденным голосом. – Это будет всего лучше… Я вам страшно признательна.

Впервые за целый вечер она заговорила.

– Да, да, – пропела и Лу. – Я хочу кататься при лунном свете.

Наша компания протиснулась в открытую дверь. По одну сторону темно-малиновые каскады электрического света, по другую безупречная роскошь нашей спутницы.

«Ты, О хрупкий колокольчик лунного света, затерявшийся в звездных садах! Я обожаю Тебя, Эвоэ! Боготворю Тебя, И А О!»

Далее сцена развивалась со скоростью сновидения. Мы были в гараже – выехали оттуда на улицу, потом – Египтянку в ее отель – ну уж а дальше…

ГЛАВА III
ФАЭТОН

Лу льнула ко мне, а я сжимал руль. Слова были нам ни к чему. Наша страсть уносила нас трепетным потоком. Я совсем забыл, что это была машина Царя Лестригонов. Мы мчались словно дьявол в Никуда. Безумная мысль пронзила мой мозг. Ее подбросило мне мое «Бессознательное», второе и основное «я». Тогда же какое-то знакомое место на улице напомнило мне, что я веду машину не обратно в студию. Некая неведомая сила внутри повернула меня в сторону Кента. И я истолковывал себя самому себе. И знал, что собираюсь сделать. Мы направлялись в Барли-Грандж; а потом… О, потом – неистовый полет в Париж при лунном свете!

Эта идея утвердилась во мне независимо от моих размышлений. По-своему, она была решением уравнения, условиями которого, в свою очередь, были: во-первых, несколько безумное отождествление Лу со всякими идеями лунного романтизма; далее, моя физическая привычка авиатора к полетам; и в-третьих, традиционная ассоциация Парижа с экстравагантными увеселениями и буйством любви.

Я вполне сознавал тогда, что мое нравственное и умственное чувство выброшено за борт на время; но мое отношение к ним предельно простое: «До свидания, Иона!»

Первый раз за всю свою жизнь я стал абсолютно самим собой, освобожденный от всяких ограничений тела, интеллекта и воспитания, которые удерживают нас, обычно, в рамках так называемого здравого смысла.

Я припоминаю, что как будто вопрошал себя, не сумасшедший ли я, и отвечал: «Конечно, сумасшедший. Ведь здравомыслие – это компромисс. Здравомыслие тянет нас назад».

Будет довольно бессмысленно пытаться вам описать поездку в Барли-Грандж. Она длилась едва ли полсекунды. И она длилась долгие, долгие эоны.

Всякие сомнения на мой собственный счет были растоптаны копытами неоспоримых фактов. Ни разу в жизни я не управлял машиной лучше. Я выкатил гидроплан так, как кто-нибудь другой извлекает из портсигара сигарету. Машина взмыла точно орел. Нежный, мягкий голос Лу сливался с шумом мотора в прелестном антифоне:

«Ты, О дрожащая грудь ночи, что мерцает четками лун! Я боготворю Тебя, Эвоэ! Обожаю Тебя, И А О!»

Мы воспарили туда, где рассвет. Я пересек рубеж трех тысяч. Я слышал стук моего сердца. Оно стучало в едином ритме с мотором.

Я набрал полные легкие чистого, незагрязненного воздуха. Он звучал в октаву с кокаином; та же бодрящая дух сила, но по-иному выраженная.

Великолепная мелодия слов Зивекинга всплыла в моей памяти. Я повторял их, блаженствуя. Они воплощали биение британского мотора.

– Глубокий вдох! И легкие полны! И мозг летит, летит ко всем чертям!

Ветер нашей скорости упразднил все мои привычные телесные ощущения. Кокаин в сочетании со скоростью анестезировал их. Я был развоплощен: вечный дух; высшее существо; порознь.

– Возлюбленная Лу! Возлюбленная Лу! Лу, Лу, совершенство, возлюбленная!

Должно быть, я прокричал припев. Даже посреди рева, я расслышал ее ответное пение:

«Ты, О Летняя нежность губ, что жарко греет алым цветом страсти! Я обожаю Тебя, Эвоэ! Боготворю Тебя, И А О!»

Даже вес воздуха стал для меня невыносим. Взовьемся еще выше, еще и еще выше!

– И в яростном неистовстве! И в безрассудстве! Неистовом безрассудстве ко всем чертям!

«Ты, О искаженный вопль урагана, что пронесся, кружась, по листве лесов! Я обожаю Тебя, Эвоэ! Боготворю Тебя, И А О!»

И тут я почувствовал, что нас уносит некий бушующий вихрь. Земля улетела от нас, точно камешек, брошенный в темное ничто. Мы были свободны, мы навсегда избавились от оков, в которых пребывали с самого рождения:

– Взмывая ввысь! Взмывая ввысь! Взмывая, взмывая ввысь, ввысь!

Перед нами, высоко в серой бледности, стоял Юпитер – квадратная сапфировая вспышка.

«Ты, О яркая утренняя звезда, что находится меж грудей самой Ночи! Я обожаю Тебя, Эвоэ! Боготворю Тебя, И А О!»

Я прокричал ей в ответ:

– Искатели звезд! Открыватели звезд! Звезд-близнецов, отливающих серебром!

А между тем я поднимал машину все выше и выше. Толща грозовых облаков повисла между мною и зарей. Проклятье, как они посмели! Я должен их перелететь и растоптать.

«Ты, О лиловая грудь шторма, на которой молния оставила следы своих зубов! Я боготворю Тебя, Эвоэ! Обожаю Тебя, И А О!»

Болезненные, точно бездомные дети, клочья тумана окружили нас. Я понял ликование Лу в облаках. Если кто и был неправ на этот раз, то это был я. У меня не было столько кокаина, чтобы принимать все, как бесконечный экстаз. Ее любовь вознесла меня до триумфальной страсти. И я понял этот туман.

«Ты, О несбираемая роса, что увлажняешь уста зари! Я боготворю Тебя, Эвоэ! Обожаю Тебя, И А О!»

В этот миг моя практическая сторона заявила о себе с удивительной внезапностью. Я увидел сквозь туман береговую линию. Я знал маршрут как свои пять пальцев и буквально на волосок отклонился от кратчайшего пути в Париж. Я плавно свернул южнее.

Подо мною катились серые волны. Мне показалось (достаточно безумная мысль), что их движущиеся складки напоминают смех глубокого старца. Внезапно меня осенило – что-то было не так! Спустя мгновение прибор безошибочно показал, в чем дело. У меня кончилось горючее.

Моя память осветилась яркой вспышкой ненависти к Царю Лестригонов. «Типичный случай злоупотребления!» Все равно, что сказать мне в лицо, что я – дурак. Я вообразил его морской стихией, которую сотрясает глумливый хохот.

А я-то насмехался над моим старым командиром эскадрильи. Не классный я летчик, да? Вот я покажу ему! И я был недалек от истины. Я летал несравнимо лучше, чем когда бы то ни было. И, тем не менее, умудрился упустить простейшую опасность.

Я неожиданно осознал, насколько паршиво может закончиться наше путешествие. Оставалось только одно: выключить мотор и планировать, как есть. От этой перспективы мне стало не по себе.

Эх, нюхнуть бы разок! Пока мы пикировали по широкой спирали к морю, мне удалось извлечь мою бутылочку. Разумеется, мне сразу стало ясно, что на таком ветру все улетит мимо носа. Тогда я вытащил пробку и просунул в горлышко язык.

Мы все еще находились на высоте тысячи футов над морем. «У меня уйма времени, бесконечно много времени, – подумал я, как только наркотик подействовал, – чтобы принять решение». Я действовал с отменным самообладанием. Мы приводнились в сотне ярдов от рыболовецкого парусника, который только что вышел в море из Диля.

Через пару минут нас подобрали и взяли на буксир. Потом они развернули судно и отбуксировали мою летательную машину к берегу.

Первое, о чем я подумал, несмотря на всю нелепость нашего положения, это «вот бы заправиться и продолжить». Однако, сочувствие людей на берегу было сдобрено обильными насмешками. В вечерних туалетах, с которых капает, в четыре часа утра! Как Гедда Габлер – «так не поступают».

Но тут мне снова помог кокаин. Какого дьявола меня должно волновать, что они все подумали!

– Где бы я мог раздобыть горючее? – спросил я у капитана посудины.

Он мрачно улыбнулся в ответ:

– Тут одной заправки мало.

Я бросил взгляд на машину. Он был совершенно прав. Неделя на ремонт, по меньшей мере.

– Вам бы лучше, сэр, пойти в гостиницу и получить там что-нибудь из теплой одежды. Посмотрите, как дрожит ваша дама.

Это была чистая правда. Ничего другого не оставалось, и мы медленно побрели вверх по берегу.

О сне, конечно, не могло быть и речи. Мы оба сверкали свежестью. Все, в чем мы нуждались, это горячая еда – много еды.

И мы ее получили.

Казалось, будто мы вступили в абсолютно новую фазу. Авария избавила нас от игры в оркестровую ораторию; однако, с другой стороны мы по-прежнему были готовы к напряженной практической деятельности.

Каждый из нас съел по три завтрака. И мы говорили за едой без умолку; большей частью это была бурная, агрессивная бессмыслица. Все-таки мы оба сознавали, что вся эта история только камуфляж. На самом деле мы должны как можно скорее пожениться, пополнить запасы кокаина, уехать и веселиться и ныне, и присно, и во веки веков.

Мы послали в город за необходимыми нарядами и отправились на охоту за кюре. Он оказался стариканом, долгое время жившим вдали от мирской суеты. Он не усмотрел в нас ничего особенно дурного, кроме нашей молодости и энтузиазма; и он очень сожалел, что тут нужны три недели отсрочки.

Добрый старикан объяснил нам, что таков закон.

– О, да это пустяк, – выдохнули мы. – Ловим первый же поезд до Лондона.

Обошлось без инцидентов. Мы оба были полностью анестезированы. Ничто нас не тревожило. Нам не претило ни ожидание на перроне, ни медленный ход старого состава.

Все это была часть плана. Мы были вне себя от жизни, от колоссального ее темпа. Скорость самолета превратилась в простой символ, физическую проекцию превосходства нашего духа.

Два следующих дня пролетели в какой-то пантомиме. Грязный офис, где грязный человечек сочетал нас браком. Мы отвезли Ламу его машину. Я с изумлением обнаружил, что мы бросили ее на открытом месте над обрывом у озера.

Я устроил миллион дел, и все это в водовороте, в котором утонул всякий здравый смысл. Не прошло еще и сорока восьми часов, а мы уже собрали чемоданы и отбыли в Париж.

Деталей никаких я не запомнил. Все события выступали как отдельные металлы, образующие в слиянии сплав, имя которому Восторг. За все это время мы ложились спать один только раз, и спали крепко, а проснулись свежие, без единого следа утомления.

Мы навестили Гретель и получили от нее запас кокаина. Разумеется, она не примет никакие деньги от ее дорогого сэра Питера, и она счастлива видеть Лу, Леди Пендрагон; и не соизволим ли мы заглянуть к ней после медового месяца?

Этот визит крепко застрял в моей памяти. Мне кажется, я все же каким-то образом догадывался, что эта женщина является, так сказать, главной пружиной целой операции.

Она представила нас своему мужу, тучному и одышливому старику с пузом и бородой, репутацией праведника и елейной манерой говорить правильные вещи ни о чем. Но я предугадывал определенную проницательность в его взгляде: она шла вразрез с его маской показного неведенья.

Был там и еще один человек – некто вроде недоделанного священника-нонконформиста, по имени Джейбз Платт, который довольно рано понял, что миссия его жизни ходить и везде творить добро. Кое-кто утверждал, что он сделал немало добра – для себя. Его политическое кредо звучало несложно: если ты что-нибудь видишь – останови это; все сущее неправильно; этот мир очень злое и порочное место.

Вдобавок он был также энтузиастом принятия закона, который пресек бы в корне наркотическую чуму.

И мы улыбались с пониманием и сочувствием, хитро поглядывая при этом на хозяйку дома. Если бы старый дурак только знал, сколько кокаина мы приняли, пока сидели и аплодировали его напыщенным и плоским речам!

Мы от всего сердца посмеялись над этим глупым инцидентом, сидя в вагоне. В отдаленной перспективе он не покажется нам столь уж комичным; но очень трудно объяснить словами, так уж повелось, что именно будет щекотать твое чувство юмора, а что нет… Вполне возможно, что любое другое событие подействовало бы на нас точно так же. Мы были на восходящей кривой. Восторг любви вступил в комбинацию с восторгом от кокаина; а романтизм и авантюризм наших жизней создавали опьяняющее обрамление для двух этих драгоценностей высочайшей пробы.

«Каждый день, во всем, я делаюсь лучше и лучше».

Ныне знаменитая формула мсье Куэ с точностью изображает график кокаинового медового месяца. Нормальная жизнь – это аэроплан до взлета. Сначала серия мелких толчков, более-менее движемся, только и можно сказать. Потом она начинает четко взлетать. И уже ничто не препятствует полету.

Но по-прежнему существуют психические препятствия; ограда, скопление построек, вязовая роща или что бы там ни было. Всегда немного боишься из-за того, что их необходимо перескочить. Но как только машина взмывает в бескрайнюю синеву, тотчас приходит душевное веселье, которое сопутствует обретению неограниченной свободы.

Это чувство должны были знать наши деды, те, что жили в Англии, когда свобода в этой стране не была еще уничтожена законодательной властью; или скорее передачей законодательной власти в ручонки мелкого чиновничества и приказного люда.

С полгода назад, я получил из-за границы немного табаку. Черный «perique» – «перик» чистейший, из Луизианы, лучший в мире. Мало-помалу мне наскучило заниматься его нарезкой, и я отправил перик для этой цели к табачнику.

Что вы, как можно! Никак нельзя без разрешения со стороны Таможни!

Наверное, мне бы и в самом деле следовало сдаться полиции.

Да, когда увлекаешься кокаином на полную катушку, теряешь всякое представление об ухабистом характере нашего старого, округлого сфероида. Зато начинаешь проявлять куда большую компетентность в делах житейских, то есть в известном смысле этого понятия.

Месье Куэ полностью прав, как и сторонники Христианской Науки, говоря, что половина всех наших бед происходит от того, что мы признаем, что они есть, поэтому если мы забудем про их существование, то они и в самом деле прекратят существовать!

Не для этой ли цели имеется у нас старая пословица – «с глаз долой, из сердца вон»?

Когда у тебя кокаиново-медовый месяц, ты и в самом деле делаешься выше простых смертных. Каждую проблему ты атакуешь с абсолютной уверенностью. Это комбинация, которую французы называют «elan» (бодрость) и «insouciance» (наглость/беспечность).

Британская Империя обязана своим появлением именно этому духу. Наши молодые люди дошли до Индии и разных других мест, и перешагнули через всех только потому, что они были слишком невежественны, чтобы сознавать все трудности, ожидающие их на этом пути. Их учили, что если у тебя в жилах здоровая кровь (а в школах и университетах доводили до автоматизма мысль, что ты властелин творения и не можешь ошибаться, и не должен даже замечать поражений), то все будет в полном порядке.

А теперь мы теряем Империю, потому что оказались «поражены бледной немочью раздумья». Интеллектуалы довели нас до положения «жалкой кошки из старой поговорки». Дух Гамлета занял место духа Макбета. А Макбет только потому и погиб, что Макдуфф отнял у него мужество своим толкованием того, что сказали ведьмы.

И Кориолан потерпел неудачу только потому, что остановился и задумался. Как сказал поэт: «Любить знание значит ненавидеть жизнь».

Кокаин устраняет все колебания и сомнения. Однако, наши предки обязаны свободой своего духа подлинной свободой, добытой ими в бою; а кокаин – это просто «пиратская кружка рома перед боем». Тем не менее, пока его хватает, все хорошо.

ГЛАВА IV
AU PAYS DE COCAINE[4]4
  В стране кокаина – франц.


[Закрыть]

Я не могу припомнить подробности нашей первой недели в Париже. Подробности перестали существовать. Мы мчались от наслаждения к наслаждению в одном неиссякаемом порыве. Мы не останавливались ни перед чем. Я не смогу описать и частицу слепого, безграничного блаженства любви. Каждый эпизод был в равной степени изыскан.

Париж, конечно, умеет подать себя особым образом людям как раз в таком состоянии ума. Мы жили под напряжением в десять раз превышавшем нормальное. И это соответствовало истине как в буквальном, так и переносном смысле. Я захватил с собою из Лондона тысячу фунтов, думая о радостях безрассудства. К черту расходы, ведь мы собирались веселиться!

Я воспринимал тысячу фунтов как сумму достаточную, чтобы расписывать Париж всеми цветами радуги довольно долгое время; однако к концу недели эта тысяча пропала; еще одну тысячу, затребованную мной по телеграфу, постигла та же участь; и на их месте только и появилось, что пара нарядов для Лу и несколько не самых дорогих ювелирных изделий.

Мы считали, что живем очень экономно. Мы были так счастливы, что не замечали траты денег. Отчасти потому, что любовь не нуждается в крупных суммах, и я никогда раньше не знал, что такое любовь.

Утренние часы были заполнены тем, что я назвал бы медовой частью месяца. Это занятие не оставляло нам времени, чтобы слоняться по Монмартру. Нас мало волновала пища, мы едва замечали, что едим. Сон, как будто, тоже сделался нам не нужен. Мы не ведали утомления.

При первом же намеке на усталость, рука наведывалась в карман. Одна щепотка дарила нам ощущение утонченнейшей прелести порока, и мы снова катили на четвертой скорости дальше!

Пожалуй, стоит вспомнить только одно событие – от Гретель Вебстер пришло письмо и коробка. В посылке находилось стеганое кимоно для Лу, одна из тех роскошных шелковых вещей, которые в Японии носят гейши, голубое, как летнее небо, сплошь покрытое вышитыми золотом драконами с алыми глазами и языками.

Надев его, Лу смотрелась как никогда впечатляюще, ослепительно великолепно.

Я никогда особо не увлекался женщинами. Несколько любовных интрижек из тех, что подвернулись мне, были довольно убогими и глупыми. Они не открыли мне, какие возможности таит в себе любовь. На самом деле, я считал ее несколько преувеличенным удовольствием; кратким и скотским ослеплением, за которым неотступно следуют скука и отвращение.

Но с кокаином все обстоит совершенно по-другому.

Хочу подчеркнуть тот факт, что кокаин в действительности – анестезирующее средство. Этим объясняется его подлинное действие. Не чувствуешь своего тела. (Как всем известно, с этой целью его и применяют в хирургии и зубоврачебном деле).

Только не думайте, что это означает уменьшение физических радостей брака. Совсем наоборот, но они обретают эфирную легкость. Животная сторона интенсивно стимулируется насколько того требует ее участие в действии; однако происходит полная трансмутация животной страсти.

Я происхожу из весьма утонченной, наблюдательной расы, которой легко внушить отвращение. Неотделимые от любовных дел маленькие интимные происшествия, способные в обычных обстоятельствах покоробить твои деликатные чувства, перестают это делать, когда твоя топка полна кокаином. Любое такое событие трансмутируется, словно бы «небесной алхимией», в разновидность духовного блаженства. Ты ощущаешь свое тело с невероятной остротой. Но, как уверяют нас буддисты, в действительности оно является источником боли и неудобств. Все мы подсознательно чуем, что так оно и есть; и это как раз то, что кокаин полностью устраняет.

Позвольте мне еще раз подчеркнуть отсутствие какого-либо обратного действия. Именно в этой сфере, как нигде, проявляется инфернальная тонкость этого снадобья. Если идешь вразнос обычным путем с помощью алкоголя, получаешь то, что американцы называют «хмурым утром после веселой ночи». Природа предупреждает нас о нарушении нами правил, и Природа наделила нас достаточным здравым смыслом, чтобы понимать – беря взаймы, мы обязаны расплачиваться.

Мы употребляем алкоголь с незапамятных времен: и в народном сознании зафиксировано, что хотя стаканчик на другое утро, «собачий волос», как мы его называем, и поправит ваши дела, его едва ли хватит, чтобы захлебнуться этими волосами.

Но в случае с кокаином все эти предосторожности ничуть не помогают. Никто особо не пострадает от наркотической ночи, при условии, что у него хватит ума на другой день посетить турецкие бани, и «подлечиться» пищей и двойной порцией сна. Только кокаин настойчиво говорит: «Живи по средствам», и гарантирует их неистощимость.

Как я уже говорил, он обладает обезболивающим действием. Он притупляет все ощущения, которые могут повлечь за собой то, что психологи называют «торможением». Человек начинает пренебрегать абсолютно всеми правилами. Он пышет здоровьем и бурлит бодростью духа. Слепое возбуждение столь возвышенного свойства не оставляет места для каких-либо тревог. И в то же время в этом возбуждении есть глубина и покой. Ничто в нем не намекает на ту грубость, которая ассоциируется у нас с банальным пьянством. Сама идея грубости и банальности оказывается упразднена. Это напоминает видение Петра в Деяниях Апостолов, когда ему было сказано: «Нет ничего в тебе самом нечистого».

Не так ли сказано и у Блейка: «Все живое свято». Каждый поступок – священнодействие. Инциденты, которые в обычном состоянии досаждают или препятствуют, воспринимаешь как простое сырье для веселых насмешек. В точности как когда вы бросаете кубик сахара в шампанское, и оно начинает пенится вновь.

Ну да ладно, мы отвлеклись от темы. И это тоже как раз то, что делает кокаин. Трезвый ход мысли оказывается прерван. Отклоняешься по касательной, свежей, неистовой, невероятной касательной по любому поводу. Пропадает чувство меры; и, несмотря на миллионы миль, которые ты бодро прошел свернув с пути, ты никогда не потеряешь из виду цель, к которой надо стремиться.

Так, например, покамест я записывал все эти вещи, я ни на секунду не упускал из виду, что я рассказываю вам о коробке и письме от Гретель.

В Париже мы познакомились с одной девицей. Она была наполовину индианкой – прелестная малышка с шармом чертенка и запасом похабнейших историй, какие только существуют на свете. Она жила кокаином. Более или менее необразованная, и поэтому описывавшая свое существование следующим образом: «Я нахожусь в просторном красивом саду, и в руках у меня полно свертков, которые я то и дело роняю; и когда я наклоняюсь за одним, у меня тут же падает другой, и все это время я плыву вдоль по саду».

Итак, вот что писала Гретель:

– Моя ДОРОГАЯ ЛУ, – я не могу и начать рассказывать о том самом дне, и с каким восторгом я встретила вас, Миледи, да еще и с таким роскошным мужчиной в качестве мужа. Я не виню вас за столь поспешное замужество, но, с другой стороны, и вы не должны строго судить старых друзей за то, что они не пророки! Так вот и я не сумела застать вас с поличным. Однако, как бы то ни было, я не теряла времени. Вы знаете, как бедно я живу, но, надеюсь, оцените маленький подарок, который я посылаю вам, не как подарок ради подарка, а в знак моей глубокой любви к самой милой и очаровательной из известных мне девушек. Скажу вам по секрету, моя милая Лу: «Порою то, что внутри, лучше того, что снаружи». С моим самым благосклонным почтением и наилучшими пожеланиями милому сэру Питеру и вам, хотя я не могу надеяться, что вы помните о моем существовании в данный момент.

Вечно преданная Вам,

Гретель.

Лу бросила мне письмо через стол. По причине или без, но оно меня разозлило. Я не желал слышать ничего о ней. Она мне не нравилась и я ей не доверял.

– Наглая идиотка, – сказал я, будто бы огрызаясь. Сказал не своим голосом, то был, сдается мне, заговоривший изнутри некий глубинный инстинкт самосохранения.

Между тем, Лу вся сияла по этому поводу. Я хотел бы дать представление о всех искристых свойствах каждого ее слова и поступка, но вряд ли сумею. Ее глаза блистали, губы трепетали, щеки рдели румянцем весенних бутонов. Она была воплощением кокаинового духа; кокаином во плоти. Одним своим существованием она делала Вселенную бесконечно восхитительной! Послушайте, если вам так уж угодно, она была одержима дьяволом!

Любая из так называемых здоровых личностей была бы шокирована при ее появлении. Она представляла собой сирену, вампира, Мелузину, опасного и дивного демона, которого трусы были вынуждены изобрести, чтобы оправдать собственный недостаток мужества. Она была настроена отобедать прямо здесь в номере, где она могла бы надеть новое кимоно и танцевать для меня на обеденном столе.

Паюсную икру мы ели ложками. Кого волнует, что она стоит в три раза дороже своего веса в золоте? И нечего упрекать меня в экстравагантности; если вам охота кого-то обвинять, обвиняйте Кайзера. Он заварил всю эту кашу; и когда мне вздумается поесть паюсной икры, я буду есть паюсную икру.

Мы пожирали ее по-волчьи. Глупо предавать значение подобным пустякам.

Яства сменяли друг друга на нашем столе, а Лу плясала точно горячечный демон. Она с удовольствием приняла для себя психологию Восточной обольстительницы и чаровницы. Я был ее паша, ее воин-самурай, ее великолепный махараджа с кривою саблей по колено, готовый отрубить ей голову под любым предлогом.

А она была Oiled Nail с татуированными щеками и подбородком, с насурьмленными бровями и красным накрашенным ртом.

Я был Туарег в маске, полонивший ее разбойник пустыни.

Она разыгрывала передо мной тысячи утонченно-безумных ролей.

У меня слабое воображение, у меня сугубо аналитический мозг; однако, я упивался устроенной ею для меня игрой. Точно не помню сколько раз за время нашего обеда превращался я из цивилизованного супруга в пижаме с Бонд-Стрит в разъяренного безумца.

И только когда официанты оставили нас, подав кофе и ликеры, которые мы пили как воду, Лу внезапно сбросила свой мерцающий наряд.

Она встала посреди комнаты и выпила полфужера бренди с ликером. Гипнотическая дерзость этого ее жеста исторгла из меня внутренний вопль. Я подскочил, точно притаившийся в засаде тигр при виде оленя.

Лу хихикала всем телом от некого неугомонного возбуждения. Знаю, знаю что «хихикать всем телом» не говорят; но никак иначе выразить это я не могу.

Она перехватила мой бросок, как будто всю жизнь играла в защите за сборную Англии по регби.

– Давай ножницы, – прошептала она.

Я мгновенно сообразил, куда она гнет. Все было совершенно верно – мы несколько заигрались, перегнули палку с этим снежком. Думаю, что мы приложились не менее пяти раз. Если вам так любопытно – вернитесь назад и пересчитайте их – сколько мне надо, чтобы взлететь на десять тысяч футов над несчастными утесами Дувра, благослови их Господь! Но все сходилось, как цена гвоздей в конских подковах, что казалось забавным моему отцу, когда я был малышом. Вы понимаете, что я имею в виду – принцип Мартингейла (удвоение ставок) и тому подобное. Мы определенно перекушали снега.

Пять раз! В общем-то немного, после двух недель, какие наши годы…