Текст книги "К югу от Явы"

– Благодарю вас, мистер Николсон. – Файндхорн издал долгий и почти неслышный вздох. Он прошел через капитанский мостик к Николсону и открыл портсигар. – Только по этому случаю к черту правила. Мистер Вэнниер, вам известно местоположение «Кэрри Дансер». Сообщите рулевому курс, будьте так любезны.

Медленно и уверенно крупный танкер развернулся и направился обратно на северо-запад, в сторону Сингапура, в самое сердце надвигающегося шторма.

Тысяча против одного – такова была предложенная Николсоном вероятность, с которой капитан согласился и даже пошел дальше. Но оба оказались не правы. Не было никакой ловушки, «Кэрри Дансер» все еще оставалась на плаву, и судно еще не покинули люди, во всяком случае не все.

В этот знойный и безветренный день, около двух часов дня середины февраля 1942 года, судно еще не потонуло, но держаться на плаву ему оставалось недолго. Оно глубоко осело в воду, зарывшись носом в море, и накренилось на правый борт так сильно, что леера были практически в воде, то опускаясь вниз, то поднимаясь над морем, в зависимости от тяжелых волн, то накатывающих, то отступающих, словно на пляже.

Передняя мачта отсутствовала – сломана приблизительно в двух метрах от палубы. На месте трубы зияла огромная черная, еще дымящаяся дыра. Мостик стал неузнаваем, превратившись в обломки разбитых кусков металла и тому подобного, и представлял собой сумасшедший сюрреалистический силуэт на фоне сверкающего неба. Кубрик команды в носовой части судна выглядел так, будто его вскрыли гигантским ножом для открывания консервов. В борту зияли дыры, не осталось и следа от якорей, стекол в иллюминаторах или лебедок. Весь разгром, совершенно очевидно, был результатом взрыва бомбы, пробившей тонкий стальной настил палубы и проникшей в глубь корабля. Разрушительный взрыв произошел раньше, чем люди осознали случившееся. Для всех он был внезапен. Находившиеся в кормовой части жилые кубрики на верхней и первой палубах полностью и до основания сгорели. Сквозь дыры, оставшиеся после взрыва, видны были небо и море.

Казалось совершенно невероятным, чтобы люди могли выжить в этом пылающем белым жаром раскаленном металле после взрыва, который превратил «Кэрри Дансер» в обгоревший обломок, дрейфующий на юго-запад, в сторону пролива Абанг, по направлению к Суматре. И действительно, на том, что осталось от палуб «Кэрри Дансер», нигде не наблюдалось никаких признаков жизни – ни сверху, ни снизу. Опустевший, безмолвный скелет, дрейфующий в Южно-Китайском море мертвый корпус того, что когда-то называлось судном. Но на «Кэрри Дансер» осталось в живых двадцать три человека.

Двадцать три человека, однако некоторым из них жить оставалось недолго. Раненые солдаты, лежавшие на носилках, были достаточно близки к смерти еще до выхода корабля из Сингапура, а разрывы бомб и огонь пожара унесли с собой остатки еще теплившихся в них жизненных сил Весы для них склонились в противоположную сторону от появившейся ночью надежды на выздоровление. Для раненых оставалась бы хрупкая надежда, если бы их сразу вытащили из этого удушающего пекла и перенесли на плоты и в шлюпки. Но такой возможности не было. В первые секунды взрыва первой бомбы были заклинены все шесть винтов водонепроницаемой двери, дающей выход на верхнюю палубу.

За этой закопченной дымом дверью порой кричал человек – не от боли, а от страшных воспоминаний, раздиравших угасающий мозг. Порой раздавалось невнятное бормотание умирающих, которым уже не помогали успокоительные средства, которые имелись у медсестры-евразийки. Время от времени можно было различить женский успокаивающий голос, перебиваемый сердитым мужским басом. Но в основном слышались глухие стоны раненых да изредка доносились прерывистые вздохи и тихий плач малыша.

Сумерки. Короткие тропические сумерки. Море вновь стало молочно-белым от горизонта до горизонта, а вблизи казалось беловато-зеленым. Огромные зеленые стены волн с пенистым, сдуваемым ветром гребнем обрушивались на палубу «Виромы», сверкая, кипя и пенясь, скрывая крышки люков, трубопроводы и лампы, временами захлестывая даже переходы, протянутые от носа к корме на высоте двух с половиной метров над палубой. Но дальше от корабля, так далеко, насколько мог видеть глаз в опускающейся ночной мгле, блестели только белые, сглаженные ветром верхушки волн да летящие над ними брызги.

«Вирома», дрожа и напрягаясь единственным работающим на максимальных оборотах двигателем, шла через шторм на север. Она должна была следовать курсом на северо-запад, но внезапно ветер в пятьдесят узлов задул в правый борт, и движущиеся с поразительной скоростью волны сместили судно далеко на юго-запад, к Себанге. «Вирома» находилась в открытом море и испытывала постоянную, монотонную килевую и бортовую качку, когда огромные беспощадные валы обрушивались на нос, а потом обтекали судно со всех сторон. Корабль содрогался всякий раз, когда форштевень врезался в волну, а потом трепетал и напрягался каждым крохотным участком своей стошестидесятиметровой длины, когда нос поднимался, пробиваясь через бурлящую, белую от пены воду. С «Виромой» обращались сурово, очень сурово, но ведь для этого она и была построена.

На правой стороне мостика за жалким брезентовым укрытием, завернувшись в кожаный плащ и полузакрыв глаза от летящих брызг, капитан Файндхорн пытался разглядеть хоть что-то в надвигающейся темноте. Беспокойства его круглое лицо не выражало. Оно оставалось, как обычно, невозмутимым и неподвижным. Но капитан волновался, сильно волновался. Его беспокоил не шторм. Бешеное дрожание «Виромы», сильное, словно от взрывов, вздрагивание судна, когда нос полностью зарывался в массу воды, для всякого сухопутного человека стали бы нелегким испытанием, но капитан Файндхорн едва замечал все это. Танкер имел глубокую осадку и исключительно высокую остойчивость. Правда, качка от этого не становилась меньше, но все дело заключалось в ее амплитуде и скорости возвращения корабля в нормальное положение после наклона в ту и другую сторону. Система водонепроницаемых переборок давала танкеру огромные преимущества. Маленькие люки были надежно задраены. Они не нарушали гладкую поверхность стальных палуб и превращали танкер в подобие плывущей по поверхности подводной лодки. Для ветра и штормовой погоды танкер был практически неуязвим. Капитан Файндхорн знал это очень хорошо. Он водил танкер через гораздо худшие тайфуны, чем этот, и не по краю тайфуна, как сейчас, а через самое их сердце. Капитан Файндхорн беспокоился не о «Вироме».

И не о себе он волновался. Капитану Файндхорну не оставалось буквально никаких причин для личного беспокойства. Он мог на многое оглянуться и многое вспомнить, но ему нечего было ждать впереди. Старший капитан Британско-арабской компании нефтеналивных судов мог рассчитывать еще на два года службы в руководящей должности, и ни море, ни наниматели не могли предложить ему большего, разве что отставку и вполне приличную пенсию. А после ухода на пенсию ему некуда было деваться. Последние восемь лет его домом было скромное бунгало рядом с дорогой Букит-Тимор, на самой окраине города Сингапура. Бунгало это в середине января японцы разбомбили. Его сыновья в один голос утверждали, что каждого зарабатывающего на жизнь службой в море должны обследовать психиатры. Сами они с началом войны вступили в Королевские военно-воздушные силы и погибли в своих «харрикейнах»: один – над Фландрией, другой – над Ла-Маншем. А жена Элен пережила гибель второго сына лишь на несколько недель. Остановилось сердце – таково было заключение врачей, что являлось достаточно точным медицинским эквивалентом для разбитого материнского сердца. И теперь капитану Файндхорну не осталось причин для беспокойства. Лично его ничего больше не интересовало.

Но капитан Файндхорн не был эгоистом. Пустота его будущей жизни не лишила его способности беспокоиться о тех, для кого жизнь пока еще имела значение. Он думал о своей команде, о моряках, об их родителях и детях, женах и любимых. Он размышлял, имеет ли он моральное право рисковать жизнями гражданских людей, разворачивая и направляя судно в сторону противника. Он думал также о бензине и нефти в трюме, о том, существует ли оправдание для риска бесценным грузом, в котором отчаянно нуждалась его страна. Наконец, он думал о своем старшем помощнике, с которым плавал последние три года, о Джоне Николсоне. И это было самое глубокое его размышление.

Он не знал и не понимал Джона Николсона. Возможно, когда-нибудь его поймет какая-либо женщина, но капитан сомневался, сможет ли его понять какой-либо мужчина. Николсон был человеком с двумя обликами, ни один из которых не был связан с его профессиональными обязанностями и совершенно исключительной манерой их исполнения.

Капитан Файндхорн считал Николсона лучшим помощником из всех, с которыми работал за все тридцать три года командования судами. Человек разносторонне образованный, когда требовались его знания, обладавший безошибочной интуицией, когда знаний оказывалось не вполне достаточно, Джон Николсон никогда не совершал ошибок. Его полезность была почти нечеловеческой. «Нечеловеческое» – вот правильное определение, подумал капитан Файндхорн, вот скрытая сторона его характера. В обычных условиях Николсон был вежливым и предупредительным, даже снисходил до юмора. Но в экстремальных ситуациях в нем происходила резкая перемена, и тогда он становился холодным, отчужденным и, главное, беспощадным.

Между этими двумя Николсонами должна была существовать какая-то связь, какой-то общий пункт, некая причина перехода из одного характера в другой. Что это было, капитан Файндхорн не знал. Он даже не понимал сущности хрупкой связи между Николсоном и самим собой. Он не был с Николсоном в дружеских отношениях, но считал, что стоит к нему ближе, чем кто-либо другой. Оба они были вдовцами, но дело, конечно, не в этом. Просто тут имелись поразительные совпадения: жены обоих моряков жили в Сингапуре, причем жена Николсона отрабатывала свой первый пятилетний срок по контракту, а жена капитана – второй, и обе умерли с разницей в неделю и в ста метрах друг от друга. Миссис Файндхорн умерла дома от горя, а Кэролайн Николсон погибла в автокатастрофе почти рядом с покрашенными белой краской воротами бунгало капитана Файндхорна, став жертвой пьяного безумца, который не получил при столкновении ни одной царапины.

Капитан Файндхорн выпрямился, плотнее укутал шею полотенцем, стер соль с глаз и губ и взглянул на другую сторону капитанского мостика, где стоял Николсон, стоял абсолютно прямо, не прячась от дождя и ветра. Руки его легко касались поручней мостика, а внимательные голубые глаза медленно оглядывали скрывающийся в темноте горизонт. Лицо оставалось равнодушным и неподвижным. Ветер или дождь, невыносимая жара Персидского залива или сильная метель в январе на Шельде – все это не имело для Джона Николсона никакого значения. У него был иммунитет против всего этого. Погодные условия никак не воздействовали на него, оставляя его всегда равнодушным и невозмутимым. Узнать его мысли или угадать их было невозможно.

Ветер медленно, очень медленно слабел. Стремительно густея, заканчивались короткие тропические сумерки, а море все еще оставалось молочно-белым, постепенно погружаясь в темноту. Файндхорн мог видеть эту переливающуюся, светящуюся воду по левому и правому борту, мог наблюдать, как она пенится за кормой, но ничего не видел впереди. «Вирома» шла на север, прямо навстречу штормовому ветру, и проливной дождь, странно холодный после жаркого дневного зноя, летел почти горизонтально спереди и справа через мостик, тысячами иголок впиваясь в немеющее лицо и выбивая слезы из прищуренных глаз, жаля и ослепляя.

Капитан Файндхорн нетерпеливо помотал головой, стараясь стряхнуть волнение и усталость. Он позвал Николсона, но тот ничего не услышал. Файндхорн сложил рупором ладони и вновь крикнул, понимая, что в порывах ветра, грохоте волн, разбивающихся о нос корабля, и надсадном вое двигателя вряд ли его слышно. Он прошел через мостик к Николсону, тронул того за плечо и кивнул в сторону рулевой рубки. Оба направились туда и, едва войдя, сразу задраили винты входной двери. Оказавшись в сухости, тепле и почти сказочном спокойствии рубки после рева шторма, порывов ветра и дождя, они не сразу пришли в себя.

Файндхорн насухо вытер голову полотенцем, подошел к иллюминатору и всмотрелся в экран четкого вида – стеклянный диск, вращающийся с большой скоростью посредством электромотора. При нормальных дожде и ветре экран благодаря центростремительной силе оставался чистым от брызг и обеспечивал хорошую видимость, но подобный шторм и темноту нельзя было назвать нормальными условиями. Раздраженно пробурчав что-то, Файндхорн отвернулся.

– Итак, мистер Николсон, что вы скажете об этом?

– То же, что и вы, сэр. – Николсон был без фуражки, светлые волосы прилипли ко лбу. – Впереди ничего не разглядеть.

– Я имею в виду другое.

– Понимаю, – улыбнулся Николсон, с трудом удерживаясь на ногах при неожиданном крене задрожавшего судна. – Впервые за последнюю неделю мы находимся в безопасности.

– Кажется, вы правы, – кивнул Файндхорн. – Даже сумасшедший не станет искать нас в такую ночь. Драгоценные часы безопасности, Джонни, – пробормотал он, – и для нас гораздо лучше было бы использовать эти часы, чтобы увеличить разрыв между собой и братцем японцем.

Николсон взглянул на капитана и снова отвел глаза. О чем он думал, понять было невозможно, но Файндхорн, по крайней мере, знал, о чем тот должен был думать, и тихо выругался про себя. Его предложение было настолько заманчивым, что Николсону оставалось только согласиться с ним.

– Возможность выжить в таких условиях весьма мала, – вновь заговорил Файндхорн. – Поглядите, какая темень. У нас остается все меньше шансов найти кого-либо. И как вы сами сказали, мы ни черта не можем разглядеть впереди. А вот возможность напороться на риф или даже на приличного размера островок для нас весьма высока. – Он бросил взгляд в боковой иллюминатор на неистовствующий там дождь и низкую рваную тучу. – Пока все это продолжается, даже звезды увидеть нет никакой надежды.

– Наши шансы очень малы, – согласился Николсон, зажег сигарету, машинально сунул сгоревшую спичку в коробку, посмотрел на поднимающуюся в мягком свете струйку дыма и опять взглянул на Файндхорна. – Сколько человек, на ваш взгляд, могло спастись с «Кэрри Дансер», сэр?

Файндхорн взглянул в холодные как лед голубые глаза, промолчал и отвернулся.

– Если они перешли на шлюпки до перемены погоды, то уже высадились на каком-нибудь из многочисленных островов, – продолжал Николсон. – Если же они сели в шлюпки позднее, то уже погибли. Даже десяток матросов с каботажного судна не сможет справиться с одной спасательной шлюпкой. Те, кого мы еще могли бы спасти, должны по-прежнему находиться на «Кэрри Дансер». Знаю, это просто иголка в стоге сена, но все же судно – гораздо больший предмет чем плот или деревянный обломок.

Капитан Файндхорн откашлялся.

– Я ценю это все, мистер Николсон…

– Судно будет дрейфовать приблизительно на юг, – перебил его Николсон и поглядел на лежащую на столе карту. – Скорость дрейфа два-три узла. В направлении пролива Меродонг. Ближе к рассвету оно должно оказаться там. Мы можем сделать небольшой круг в пределах видимости острова Метсана и быстренько осмотреться.

– Вы делаете уж очень смелые предположения, – медленно сказал Файндхорн.

– Знаю. Я предполагаю, что судно не затонуло несколько часов назад. – Николсон слегка улыбнулся, а скорее, просто скривил губы. В рулевой рубке потемнело, и лица различались с трудом. – Что-то я сегодня чувствую некоторую обреченность. Возможно, дает о себе знать мое скандинавское происхождение. Мы доберемся туда за час-полтора. И даже в таком бушующем море понадобится не более двух часов.

– Хорошо, черт бы вас побрал, – раздраженно согласился Файндхорн. – Два часа, а потом поворачиваем обратно. – Он посмотрел на светящиеся стрелки наручных часов. – Сейчас шесть двадцать пять. Крайний срок – восемь тридцать.

Он дал короткое указание рулевому и последовал за Николсоном, державшим для него раскрытой дверь, ибо качка «Виромы» становилась довольно ощутимой и дверь удерживать было трудно. Снаружи завывал ветер. Он плотно прижал вышедших к поручням, лишая возможности вздохнуть. Потоп, обрушившийся на них, трудно было назвать дождем. Холодный как снег, острый как бритва, он, казалось, проникал до самый костей. Ветер уже не выл, а как-то особенно противно визжал, становясь пронзительным до такой степени, что закладывало уши. «Вирома» шла вперед в самом центре тайфуна.

Глава 4

Капитан Файндхорн отпустил им два часа, и не больше, "о с таким же успехом он мог дать им две минуты или два дня, потому что не было почти никакой надежды отыскать судно. Каждый знал, что это просто жест – то ли для успокоения собственной совести, то ли в память нескольких раненых солдат, нескольких медсестер и радиста, умершего с рукой на ключе радиопередатчика. Но все-таки это был безнадежный жест…

Они нашли «Кэрри Дансер» в 8 часов 27 минут, за три минуты до установленного капитаном крайнего срока. Нашли главным образом потому, что предсказания Николсона были дьявольски точны. «Кэрри Дансер» оказалась именно там, где он и предполагал, а длинная вспышка молнии в короткое ослепительное мгновение осветила обгоревший остов судна так же ярко, как солнце в полдень. И даже при этом они могли бы не увидеть судна, но внезапно ветер ураганной силы ослабел, и так же внезапно прекратился сводящий видимость до нуля ливень, словно кто-то закрыл гигантский люк в небе.

Никакого чуда во внезапном прекращении ветра и ливня не было, и капитан Файндхорн не обольщался на этот счет. В центре тайфуна (его еще называют оком тайфуна) всегда оказывается подобный мирный островок. Эта давящая тишина и полное безветрие были знакомы капитану, но при двух-трех предыдущих встречах с таким явлением вокруг него находилось открытое море и можно было идти куда захочешь, если станет совсем тяжело. А в этот раз к северу, к западу и к юго-западу пути их отхода закрывали острова архипелага. Невозможно было попасть в центр тайфуна в более неподходящее время.

Впрочем, и в лучшее время они не могли бы сделать этого. Если на «Кэрри Дансер» еще оставались живые люди, условия для их спасения не могли быть более благоприятными, чем сейчас. То, что видели моряки, глядя на судно в свете прожекторов, когда медленно подходили к нему, убеждало их в невероятности, более того, в невозможности выжить на таком обгорелом остове. В резком свете прожекторов судно казалось еще более заброшенным и покинутым, чем даже можно себе представить. Оно уже очень сильно погрузилось в воду. Большие морские волны плавно перекатывались через его палубу. Дождя и ветра не было, но волны почти не уменьшались.

Капитан Файндхорн молча смотрел на «Кэрри Дансер» пустыми глазами. В конусе света прожекторов судно покачивалось на волнах, переваливаясь с боку на бок, и центр тяжести опускался все ниже под воздействием водяной массы волн. Мертвое судно, подумал он про себя. Мертвое, насколько это возможно, но никак не желающее затонуть. Почему-то капитану пришло в голову, что он видит перед собой призрак корабля. Судно действительно походило на призрак, когда прожектора шарили по нему, освещая все новые и новые пробоины, разрушения и тому подобное. Оно смутно напоминало нечто полузабытое… ах да, «Летучий голландец», сквозь обгорелый скелет которого светило красное, будто зарешеченное солнце. То легендарное судно было не более мертвым, чем находившееся перед ним, подумал капитан. Ничто не могло быть более пустынным, более безжизненным. Он почувствовал, что рядом с ним остановился старший помощник.

– Ну вот, Джонни, – пробормотал Файндхорн. – Вот вам кандидат для Саргассова моря или где там еще оказываются мертвые корабли. Это была славная прогулка. А теперь отправимся назад.

Николсон как будто не услышал его:

– Даете распоряжение спустить шлюпку, сэр?

– Нет. – Голос Файндхорна звучал подчеркнуто безапелляционно. – Мы увидели все, что хотели видеть.

– Мы проделали для этого длительный путь. – В голосе Николсона не было никакой особой интонации. – Вэнниер, боцман, Феррис, я и еще пара матросов. Мы можем добраться до судна.

– Возможно, и доберетесь. – Держась за поручень, Файндхорн перешел к другому борту и уставился на море. Расстояние между волнами было не менее пяти метров, и выглядели они предательски. – А может быть, и не доберетесь. Я не считаю нужным рисковать чьими-то жизнями просто для того, чтобы узнать это.

Николсон промолчал. Прошло несколько секунд, и наконец Файндхорн повернулся к нему и сказал с едва уловимым раздражением в голосе:

– Ну, все еще чувствуете, как вы говорили, обреченность? В этом дело? – Нетерпеливым жестом он протянул руку в сторону «Кэрри Дансер». – Черт побери, приятель! Совершенно очевидно, что судно оставлено людьми. Оно все выгорело и разбито. Оно напоминает плавающий дуршлаг. Вы на самом деле думаете, что на этом судне кто-то мог остаться после всего им вынесенного? Если бы там кто-то остался, то увидел бы наши прожектора. Почему они не пляшут на верхней палубе, если хоть какая-то палуба там осталась? Почему не машут нам своими рубашками? – с сарказмом проговорил капитан Файндхорн.

– Понятия не имею, сэр, хотя мог бы предположить, что раненому солдату показалось бы довольно трудным, даже слишком трудным, слезть с постели и снять рубашку. Не говоря уже о том, чтобы махать ею на верхней палубе. А сержант Маккиннон говорил, что там были раненые, лежащие на носилках, – сухо пояснил Николсон. – Сделайте для меня одолжение, сэр. Несколько раз помигайте прожекторами, сделайте пару выстрелов из зенитки и выпустите несколько ракет. Если кто-то остался в живых, то это привлечет их внимание.

Файндхорн немного подумал и кивнул:

– Это меньшее, что я могу сделать. И вряд ли в радиусе пятидесяти миль отсюда есть хоть один японец. Давайте, мистер Николсон.

Но мигание прожекторами и выстрелы из зенитных орудий не принесли никакого эффекта. Вообще никакого. «Кэрри Дансер» выглядела безжизненно – плавучий выгоревший скелет, погружающийся все глубже в воду, так что волны уже перекатывались через полубак. Семь-восемь ракет, мертвенно-бледно светящихся в темноте, дугой пролетели к западу. Одна из них опустилась на «Кэрри Дансер» и несколько долгих секунд горела на палубе сильным белым светом, а потом рассыпалась и погасла. Но по-прежнему на «Кэрри Дансер» никто не подавал никаких признаков жизни.

– Ну вот и все, – осторожно произнес капитан Файндхорн. Хотя он и не питал никакой надежды, но все же был разочарован больше, чем хотел бы признаться. – Вы удовлетворены, мистер Николсон?

Прежде чем Николсон успел ответить, заговорил Вэнниер высоким от возбуждения голосом:

– Капитан, сэр! Вон там, сэр! Посмотрите…

Файндхорн взялся за перила, попрочнее встал ногами на палубу и поднес прибор ночного видения к глазам еще до того, как Вэнниер закончил фразу. Несколько секунд он был неподвижен, затем негромко выругался, опустил бинокль и повернулся к Николсону. Но тот опередил его:

– Вижу, сэр. Подводные скалы. «Кэрри Дансер» окажется на них через двадцать или тридцать минут. Это, должно быть, Метсана, а не просто риф.

– Да, это Метсана, – пробурчал Файндхорн. – Боже милостивый, я и не думал, что мы так близко. Ну что ж, это решает дело. Выключайте прожектора. Полный вперед. Держите судно по курсу девяносто градусов. Самый крутой разворот в возможно короткое время. Нам необходимо выйти из центра тайфуна немедленно. Одним небесам известно, как резко задует ветер… Что за дьявол?!

Рука Николсона сжала его локоть, и тонкие пальцы глубоко впились в мышцы. Левой вытянутой рукой он указывал пальцем в сторону кормы тонущего корабля.

– Я только что видел свет, сразу после того, как погасли наши прожектора, – тихо, почти неслышно произнес он. – Очень слабый свет, свечка или даже спичка. В иллюминаторе под палубой на корме.

Файндхорн посмотрел на него, потом вперился в темный, мрачный силуэт судна и отрицательно покачал головой:

– Боюсь, вы ошибаетесь, мистер Николсон. Вам просто померещилось, ничего больше. Сетчатка глаза может создавать странные видения после яркого света. Впрочем, возможно, какой-нибудь люк отразил гаснущий огонь одного из наших…

– Я не совершаю таких ошибок, – решительно перебил его Николсон.

Прошло несколько секунд полнейшей тишины, прежде чем Файндхорн снова спросил:

– Еще кто-нибудь видел этот огонь? – Голос его оставался спокойным и вполне равнодушным, но в нем чувствовался еле уловимый оттенок гнева.

На этот раз тишина длилась дольше, пока Файндхорн резко не повернулся на каблуках.

– Полный вперед, рулевой. И… Мистер Николсон, что вы делаете?

Николсон положил телефонную трубку, которую только что поднимал без всяких признаков спешки.

– Просто я попросил немного осветить это место, – коротко пояснил он, повернулся спиной к капитану и уставился в открытое море.

Файндхорн крепче сжал губы, сделал несколько быстрых шагов вперед, но внезапно замедлил их, когда включился бортовой прожектор. Луч пометался из стороны в сторону и остановился на кормовой надстройке «Кэрри Дансер». Еще медленнее капитан подошел к Николсону, встал рядом с ним и обеими руками ухватился за поручни, сжав их с такой силой, что это уже нельзя было объяснить желанием обрести устойчивость. Он сжимал их все сильнее и сильнее, пока в отсвете прожекторного луча пальцы не приобрели цвет слоновой кости.

«Кэрри Дансер» находилась уже всего в трехстах метрах, и не оставалось никакого сомнения, совершенно никакого. Каждый совершенно отчетливо видел, как открылся узкий люк и оттуда высунулась тонкая обнаженная рука, бешено размахивающая белым полотенцем или простыней. Рука эта внезапно исчезла, потом высунулась снова с горящей кипой то ли бумаг, то ли тряпок, держа их до тех пор, пока языки пламени не достигли кисти и рука вынуждена была отбросить этот горящий комок в море.

Капитан Файндхорн протяжно и тяжело вздохнул и, отпустив поручни, разжал руки. Плечи его обмякли, как у лишенного иллюзий усталого немолодого человека, несшего долгое время слишком тяжелую ношу. Несмотря на сильный загар, лицо его почти лишилось красок.

– Извините, мой мальчик, – не оборачиваясь, почти шепотом сказал он и медленно покачал головой из стороны в сторону. – Слава богу, вы увидели это вовремя.

Никто его и не услышал, ибо он говорил это самому себе.

Николсона уже не было рядом. Он соскользнул вниз по тиковым перилам трапа, опираясь лишь на руки и не касаясь ногами ступенек. Он исчез прежде, чем капитан снова заговорил, а когда капитан закончил свое короткое извинение самому себе, Николсон уже спускал спасательную шлюпку с талей и одновременно громко отдавал распоряжение боцману собрать спасательную группу.

С пожарным топором в одной руке и тяжелым фонарем в водонепроницаемом резиновом футляре – в другой, Николсон быстро пробирался среди обломков надстройки «Кэрри Дансер». Металлическая палуба под ногами была разворочена, сильным жаром скручена в фантастические узоры, а куски обгорелого дерева все еще тлели в разных недоступных углах. Раз или два его швырнуло качкой о переборки. Сильный жар припекал его, проникая сквозь брезентовые рукавицы, когда он упирался в переборки. Это дало ему некоторое представление о том, каково здесь было во время пожара, если металл не остыл и сейчас, после многих часов воздействия ветра и волн на корабль. «Интересно, что за груз был на судне? – мелькнуло у него в голове. – Наверное, какая-то контрабанда».

Пройдя две трети пути, он обнаружил справа все еще целую и запертую дверь. Наклонился и ботинком ударил в замок. Дверь на полдюйма подалась, но все же держалась.

Он изо всей силы ударил по замку топором, выбил дверь ногой, нажал кнопку фонаря и переступил комингс. У его ног оказались какие-то две обгорелые кучи хлама. Возможно, когда-то это были человеческие существа. А может быть, и нет. От них шел жуткий запах, ударивший ему в нос. В три секунды Николсон вылетел оттуда, прикрывая дверь топором. Тут подоспел Вэнниер с большим красным огнетушителем под мышкой и белым как бумага лицом. По расширенным в ужасе глазам офицера было ясно, что тот успел заглянуть за роковую дверь.

Николсон резко повернулся и пошел дальше по проходу. За ним двигался Вэнниер, следом – боцман с кувалдой и Феррис с ломом. Николсон еще дважды ударом ноги открывал двери и светил внутрь фонарем. Пусто. Дальше к корме стало лучше видно, так как туда навели все прожектора «Виромы». Торопливо оглядевшись вокруг в поисках лестницы или трапа и найдя лишь несколько головешек, лежащих на стальной палубе в трех метрах внизу, – деревянный трап был полностью уничтожен огнем, – Николсон обратился к плотнику:

– Феррис, вернись к шлюпке и скажи Эймсу и Догерти, чтобы они подплыли сюда любыми способами. Мы не сможем здесь поднимать больных и раненых. Оставьте свой лом.

Николсон повис на руках и легко спрыгнул вниз, на палубу, еще не закончив отдавать распоряжение. В десять шагов он пересек все пространство и обухом топора с силой ударил в металлическую дверь.

– Есть здесь кто-нибудь? – закричал он.

Секунды две-три не слышалось ни звука, а потом на него обрушился невнятный гул одновременно обращающихся к нему голосов. Николсон быстро обернулся к Маккиннону, увидел в широкой ухмылке на боцманском лице отражение своей собственной улыбки, отступил шаг назад и поводил лучом фонаря по стальной двери. Одна зажимная скоба свободно висела, раскачиваясь, словно маятник, вместе с тяжелым покачиванием «Кэрри Дансер» с борта на борт. Остальные семь скоб прочно сидели на месте.

Трехкилограммовая кувалда в руках Маккиннона казалась игрушкой. Он сделал семь ударов, по одному на каждую скобу, и по всему тонущему кораблю прокатился вибрирующий металлический звон. Наконец дверь подалась, и они вошли внутрь.

Николсон посветил фонарем на внутреннюю сторону двери, и его губы плотно сжались: только одна скоба, та самая что висела, могла быть открыта изнутри, остальные семь заканчивались гладкими заклепками. Затем он повернулся и медленно осветил лучом все вокруг.

Это был темный, холодный, сырой кубрик со скользкой металлической палубой без покрытия. Высокий человек не смог бы здесь стоять не сгибаясь. С обеих сторон были привинчены трехъярусные металлические койки без всяких матрацев и одеял. Над каждой койкой, в тридцати сантиметрах над ними, были укреплены тяжелые металлические кольца. Длинный узкий стол тянулся по всему отсеку, и по обе его стороны стояли деревянные стулья.