Текст книги "Чужие души"

О том, что контора респектабельная, говорило все: и тяжелая деревянная дверь, и бронзовые львы возле нее, и несколько камер видеонаблюдения. Савицкий открыл дверь, пропуская Сашу вперед. Секретарь незамедлительно сообщила шефу о посетителе, назвав безошибочно фамилию Ивана Андреевича. И только после того, как Савицкий скрылся в кабинете нотариуса, секретарь, с такой же любезной улыбкой предложила Саше кофе. От кофе Саша отказалась.

Через минуту – Саша даже толком не успела рассмотреть висящую на стене картину – секретарь пригласила ее в кабинет нотариуса, радушно открыв дверь.

То, что произошло потом, поставило Сашу в тупик. Речь шла о наследстве. Завещаний было два. Одно – дарственная на квартиру от бабушки, второе – завещание самого Савицкого. Судя по датам, первое завещание было оформлено нотариусом пять лет, второе – полгода назад. На все ее возражения, на которые только она была способна, Савицкий не обращал внимания. Нотариус, между тем особо не прислушиваясь к возникшему спору, отдал распоряжение помощнику, чтобы тот занес данные в единый реестр. После чего положил на стол только что отпечатанные бумаги и потребовал, чтобы Саша расписалась там, где помощник поставил еле заметные галочки. И, чтобы быстрее покончить с этим представлением, Саша быстро поставила свою размашистую подпись. Савицкий облегченно вздохнул и протянул руку нотариусу.

На обратном пути Иван Андреевич оживленно рассказывал Саше, как добраться до Владимирской улицы удобнее и быстрее, а главное, чтобы не попасть в пробки. И говорил он так, словно Саше могли пригодиться эти топографические особенности. Чтобы не обидеть отца, ей приходилось смотреть в окно и утвердительно кивать головой, мол, запомнила. Через десять минут машина уже ехала вдоль Владимирской улицы. Улицу Саша узнала сразу, стоило только увидеть статуи на фасадах домов. Вчера она несколько раз не спеша прошлась по улице, рассматривая дома и скульптуры. Ее занимал один вопрос: есть ли среди атлантов женщины? По их внешнему виду пол не определялся. Атлантов она рассматривала так долго, что даже нашла причудливое переплетение времен. Это переплетение демонстрировала толстая металлическая проволока, наискось пересекающая тело атланта. Может, городские службы хотели тем самым укрепить его тело, а может, преследовали другие, не менее благие цели.

Саша успела пробежаться глазами по окнам третьего этажа, как машина, свернув в арку, заехала во двор. Внутренняя часть дома, вытеснив дух прошлых эпох, отвечала современности: кондиционеры, спутниковые антенны и вереница припаркованных машин, все так, как и должно быть в информационную эпоху.

– Теперь это твой дом. Да что я говорю! – спохватился Иван Андреевич. – Он всегда был твоим.

Иван Андреевич протянул Саше ключ. Она открыла дверь и, шагнув в темную квартиру, вдохнула застывший воздух. Иван Андреевич прошел в гостиную, распахнул настежь окно. Свежий, влажный мартовский воздух ворвался в квартиру, а вместе с ним и уличный шум.

– Там кухня, – махнул рукой Савицкий. – Это моя комната… и твоя. Была. Тебя сюда привезли из роддома, – на мгновение Иван Андреевич замешкался, словно услышал тоненький писклявый голосок новорожденной дочки.

– Дальше – комната родителей. Твоих деда и бабушки, – уточнил на всякий случай Иван Андреевич, – а эта, самая маленькая, – кабинет, ну и заодно служила гостевой для приезжих родственников. Теперь ты единственная здесь хозяйка и вправе делать с квартирой что захочешь. Так хотела твоя бабушка.

Среди мебели, накрытой целлофаном, Иван Андреевич смотрелся, как экскурсовод в Эрмитаже.

– Если это предсмертная воля, то считайте, что вы ее выполнили. Я ничего не буду делать с квартирой. Пусть все остается как есть. У меня скоро поезд. Я сегодня уезжаю, – напомнила Саша. – Ваши деньги и акции я не возьму. Это даже не обсуждается. К ним я не имею никакого отношения.

– Ладно, пусть будет по-твоему, – Иван Андреевич не стал спорить. – Только я наследство, вернее, твою часть, оформил дарственной. Дарственная не имеет обратного хода и не подлежит оспариванию. Саша, ты присядь и послушай меня.

Иван Андреевич первым устало опустился на край дивана. Целлофан зашелестел, ветер тронул шторы. Саша прислушалась. Кто-то невидимый прошел в конец комнаты. Нечеткий силуэт растаял так же быстро, как и появился. Ивану Андреевичу показалось, что дочь его даже не слышит.

– Саша, то письмо, что я тебе написал, – не бред сумасшедшего. Хотя похоже на то. – Иван Андреевич замолчал, собираясь с мыслями. – На тот свет ничего нельзя взять из этой жизни, материального, я имею в виду. Может, если бы я думал раньше об этом, то все было бы по-другому. Но ничего уже не изменишь. А деньги, которые я тебе оставляю, – всего лишь деньги. Деньги сами по себе не плохие и не хорошие. Все зависит от того, чему они служат. Что зло от денег – глупость. Зло только от человека. На них ничего нет, за что пришлось бы тебе отвечать или моим внукам.

– Этот разговор беспочвенный. Вам еще жить и жить.

Саша боялась, что Иван Андреевич начнет философствовать, перейдя от мирских ценностей на общечеловеческие. Философствования она не любила. Пустое философствование еще не решило ни одной проблемы в любом масштабе – от бытового до вселенского. Иван Андреевич, словно прочитав мысли дочери, перешел к делу:

– Саша, я скоро умру.

Мысль о смерти он высказал буднично. Простая аксиома звучала как приговор.

– Со мной последнее время творится… Я словно не живу. Вернее, живу, но в каком-то тумане, что ли. И мысли словно не мои.

– Стоп. Давайте мысли оставим на потом, – Саша жестом остановила Савицкого. – Кроме мыслей, что еще вас беспокоит: боли, слабость, потеря аппетита, веса?

– Меня ничего не беспокоит, кроме мыслей, – упрямо ответил Иван Андреевич. – Непорядок в голове. Я осознаю, как превращаюсь в безвольное, раздражительное животное. Понимаешь, мне кажется, что меня травят. Понимаешь?

Разговор Савицкому давался с трудом. Он рывком поднялся с дивана, зашелестев целлофаном, и прошелся по комнате, собираясь с мыслями.

«Вот оно значит что. Травят», – Саша тяжело вздохнула. Вздох Савицкий услышал.

– Я знаю, что ты подумала. Только я не сумасшедший. У меня есть частный реабилитационный центр. Не буду утомлять тебя предысторией. Раньше я часто наведывался в центр. Где-то год назад я встретил в центре знакомую твоей бабушки. Подумал еще, что ей износу не будет. Такая живенькая, деятельная старушка. Приехал через месяц и не узнал ее. Она мне говорила, что неладное с ней что-то происходит. Я, конечно, сразу к врачу, а та руками разводит, мол, в паспорт ее посмотрите. Я тогда подумал, что Елена права – от возраста никуда не денешься.

Иван Андреевич устало замолчал.

– А потом, что случилось с вашей знакомой?

– В смысле? – не понял Савицкий. – Она умерла. Только когда я ее видел, она мне сказала, что ее в центре хотят отравить. Я, конечно, подумал точно так, как ты. А теперь я себя ощущаю так, как она. И слабость, и мысли не мои, а порой становится так легко, что горы свернул бы. Холодно.

Целлофан зашелестел. Савицкий направился к окну и закрыл его. В комнате сразу стало тихо, уличный шум стих.

– Мне не страшно за себя, – продолжил Савицкий. – Все дела по бизнесу я уже привел в порядок. Все распоряжения на случай смерти сделал. Осталось только разобраться с центром.

Он все предусмотрел: бизнес в равных долях поделен между Людмилой, Сашей и Верой Дмитриевой. Дочь будет на стороне Веры, а значит, холдинг какое-то время продержится. А там уже как пойдет. Людмила бизнес не потянет. Нет у нее ни сил, ни хватки. Квартира, загородный дом и машины отойдут Людмиле. После смерти жена останется полностью обеспеченной. А там, смотри, еще замуж выйдет.

– А с чем вы собрались разбираться в центре? – Саша попыталась вернуть Савицкого к прерванному разговору.

– Понимаешь, на днях в газете появилась статья. Обычная статья. Только, когда я прочитал, мне показалось, что она появилась неспроста. Теперь я думаю, что в центре возможен, – Иван Андреевич подыскивал слова помягче, – криминал.

– Что криминального может быть в вашем центре?

Саша вопрос задала лишь бы не молчать. «Может, главврач кого-то положила без оплаты или снизила сумму этой оплаты, или тихонько списала какие-то стройматериалы, а завхоз продал налево. Вот вам и весь криминал».

– Журналист говорит, что в центре умирают пациенты. А я ничего об этом не знаю.

– Позвоните главврачу, и она ответит на все ваши вопросы. А с другой стороны, любые ваши подозрения может развеять частный сыщик.

– Я уже думал над этим. Только появление чужого человека их насторожит. И они затаятся. А у меня времени нет ждать. Я центр открыл в честь твоей бабушки. Виноват я перед ней – Иван Андреевич отвел взгляд от Саши. – Недопустимо, чтобы там был непорядок. После меня… Я тебя заговорил своими бреднями.

Он опять замолчал, а о чем говорить дальше, Саша не знала.

– Я отвезу тебя в гостиницу, а потом на вокзал, – пришел на выручку дочери Савицкий.

Новая волна нечеловеческой усталости внезапно навалилась на Ивана Андреевича, и он на мгновение забыл, о чем только что говорил. Захотелось оказаться дома и лечь в постель. В машине его немного отпустило, но ноги все равно оставались ватными.

– Я на вокзал сама доберусь. Гостиница совсем рядом, – в который раз прервала молчание Саша.

Иван Андреевич неожиданно согласился. Все, что требовалось, для дочери он сделал. На одну проблему стало меньше. «Успеть бы еще разобраться с делами в центре», – устало подумал Савицкий. Мысль о том, что ему не надо стоять на ватных ногах в ожидании поезда, его обрадовала.

– Звони мне из своей Москвы. Не забывай.

Толком они так и не попрощались. Машина остановилась возле гостиницы. Водитель открыл зонт и проводил Сашу до входа.

Ранний мартовский вечер опустился над Киевом.

Успешный адвокат, мирно обитавший в душе Романа Лагунова, строго-настрого запретил ему думать о Татьяне.

Он и сам, без адвоката, будучи взрослым мужчиной, с тринадцатилетней разницей в возрасте, понимал нелепость возникшего чувства и старался изо всех сил не думать о ней. После того как он помог ей с продажей компании, они не виделись почти неделю. Причины для звонков, как, собственно, и для встреч, больше не было. Для Татьяны он сделал все, что мог. Выиграл суд и позаботился, чтобы ее не обобрал до нитки хитрый управляющий компанией. Единственное, что еще он мог бы сделать, но не сделал, – поддержать ее деньгами, чтобы она не продавала на ладан дышащую компанию. Только для того, чтобы успешно вести бизнес, нужна хватка. И неважно, какое у тебя образование – экономическое, юридическое или ты учительница русского языка, главное – иметь цепкость и хватку. У Татьяны ничего этого и в помине не было. Она была слишком мягкая, чуткая, доверчивая, с наивной уверенностью, что добро обязательно победит зло. И неважно – когда. Главное – победит.

Со временем откроет маленькое дизайнерское агентство и…

Лагунов попытался подумать о федеральной палате адвокатов, где ему предстоит выступать. Он даже несколько раз порывался встать, чтобы пойти принять душ и переодеться, но только собирался, а сам по-прежнему сидел в холле. Он посмотрел на часы, прикинув в уме, где сейчас может быть Татьяна. Получалось – дома. И вот тогда Лагунов решительно набрал ее номер.

Высокопрофессиональный и успешный адвокат, живший в его душе, не успел ему помешать потому, что Татьяна на звонок ответила сразу. И он, боясь отказа, напомнил ей о приглашении в гости, о бабушке и пирогах. И неважно, что день сегодня не выходной, а обычный рабочий.

Приглашение оказалось в силе, с одним только «но» – пироги бабушка испекла вчера, и они уже не такие свежие и ароматные. Только ему не было никакого дела до ароматных, теплых и не очень теплых пирогов.

Лагунов набросил на себя пальто и перед выходом посмотрел в зеркало. Почти так он выглядел, когда познакомился с Лерой в ресторане: дорогое пальто, дорогие золотые запонки, «Ролекс» на запястье, костюм от Bruno Banani. Все было стильно и очень дорого от того, что такие вещи дешевыми попросту не бывают. Содержимое его кошелька легко просчитывалось и Леру тогда полностью устроило.

Лагунов вернулся и переоделся.

Ему показалось, что прошла целая вечность, пока такси довезло его до дома Ярославской. Обе женщины встретили Лагунова в тесном коридоре. Он протянул цветы Ольге Семеновне. И встретившись с ее проницательным взглядом, слегка опешил. Лицо пожилой женщины было ему знакомо. «Не надо было приезжать сюда, – запоздало подумал Лагунов и вручил конфеты и вино Татьяне». Сколько раз он прокручивал в голове эту встречу и каждый раз понимал: узнай женщины, кто перед ними, тут же выставят его за дверь. И тогда он не сможет остаться в жизни Татьяны даже на правах знакомого. Она смело вычеркнет его навсегда.

Профессиональное красноречие пропало. Он был готов поспешно распрощаться, сославшись на свою занятость, но Ольга Семеновна улыбнулась доброй, открытой улыбкой, передала цветы Татьяне и пригласила его к столу. В гостиной, после слабо освещенного коридора, было светло, пахло пирогами и уютом. Говорили они целый вечер обо всем и как-то все вместе. Ольга Семеновна рассказывала смешные истории про своих многочисленных учеников и благодарила его за помощь. У него в запасе было тоже много смешных анекдотов и житейских историй, похожих на анекдот.

И он вдруг поймал себя на мысли, что полностью расслабился и не от выпитого вина, а от того, что не играет никакой роли и не пытается ей соответствовать, и от него никто этого не требует, и нет никакого прокрустова ложа. И его воспринимают таким, какой он есть на самом деле.

– Танечка говорит, что у вас очень много работы.

– Так обстоятельства сложились, что я некоторое время не работал. Сейчас пытаюсь наверстать упущенное.

Ольга Семеновна тактично не стала уточнять, какие такие обстоятельства у него сложились.

– Предлагаю выпить за Татьяну, чтобы дипломная работа писалась легко и успешно реализовались все ее проекты, – Лагунов встал из-за стола и поднял бокал.

– Мне с проектом повезло. Вот скажите, что такое интерьер дома?

– Удобство, красота, гармоничность, – начал перечислять компоненты интерьера Лагунов.

– Правильно. Только знаете, когда им занимаются?

– Когда дом построен, – уверенно сказал Лагунов. – Когда семья готовится поселиться в нем.

Он вдруг увидел своими глазами тот условный дом с Татьяниного проекта и захотел оказаться на месте той условной семьи, которая выбирает условный проект условного интерьера.

– Вот и вы, Роман Андреевич, принимаете решение как все. А я хочу, чтобы хозяева дома вначале подумали именно об интерьере. Еще до постройки дома. Какую кухню они хотят, хотят ли они видеть закат в гостиной или рассвет в спальне. А уже потом, исходя из своей мечты, строить дом и жить в нем счастливо до самой старости.

О будущих домах Татьяна говорила увлеченно, и Лагунов не сводил с нее глаз до тех пор, пока не поймал на себе взгляд Ольги Семеновны.

– Танечка, приготовь нам еще чаю, – Ольга Семеновна постаралась выпроводить внучку на кухню.

– Роман Андреевич, я вижу, что вы хороший, добрый человек, поэтому у меня к вам будет просьба. Личная. Тане необязательно о ней знать. Я уже женщина в возрасте. Умереть могу в любой момент. Присмотрите потом за ней. Сами видите, еще только чужие дома в голове, а жизнь-то, сами знаете, какая нынче. Мне больше не к кому обратиться. А у меня возраст…

Ольга Семеновна, завидев Татьяну с чайником, замолчала.

– Кто это говорит о возрасте? – Таня поцеловала бабушку в морщинистую щеку. – Бабуль, ты у меня совсем не старая, ну, может, самую малость.

– Ну, будет тебе. Давайте пить чай.

Лагунову показалось, что за этот вечер он выпил ведро чая и никак не меньше. И выпил бы еще, но Ольга Семеновна тактично ушла на кухню, и он понял, что сидеть дольше в гостях становится неприлично. Уходить ему не хотелось.

– Вам совсем не понравилось у нас? – провожая Лагунова, спросила Татьяна и смутилась своего вопроса.

А что, собственно, должно у них понравиться человеку из другого мира? Она опустила глаза, представив, как она нелепо выглядит в этом узком темном коридоре с обветшалыми обоями на фоне старой рассохшейся вешалки. «Ну, зачем я его пригласила в гости?» Она старалась не смотреть на Лагунова.

– Таня…

Он хотел сказать, что ему нигде и ни с кем не было так хорошо, как с ней, но проснувшийся в душе адвокат напомнил о событиях двухгодичной давности, и он ничего не сказал.

– Все замечательно, – сказал Лагунов. – У тебя очень хорошая и добрая бабушка. Ты на нее очень похожа. Ты… – Он подошел ближе к ней и замолчал. – А если ты о вешалке, то она действительно мне не нравится. Видишь, никак не могу куртку надеть, рукав цепляется, – он сменил тему и заговорил спокойным голосом.

Она отцепила рукав, и Лагунов наконец-то оделся. Осталось пережить момент прощания. Она протянула, как всегда, ему руку, но Лагунов, вместо того чтобы ее пожать, неожиданно поднес к своим губам. Губы у него были теплые и сухие.

На обратном пути от гостиницы Иван Андреевич отпустил водителя возле метро «Арсенальная», а сам пересел за руль. Он не признавал никакого «личного водителя», равно как и «личного охранника». Охранник такой же человек, со всеми вытекающими инстинктами, направленными на сохранение в первую очередь своей жизни. Это в кино красиво показывают, как охранник грудью закрывает своего босса, оставаясь при этом почти невредимым. В жизни иначе. Да и предотвратить заказное убийство ни одному охраннику еще не удалось.

Водителя у Савицкого не было по той причине, что сам он безумно любил машины еще с той далекой юности, когда впервые сел за руль старого отцовского «жигуленка». С тех пор он много сменил машин, считая, что машина полностью должна соответствовать статусу ее владельца.

Невзирая ни на что, он любил быструю езду, которая, по его мнению, и была той профилактикой от стресса. Часто самые важные решения Иван Андреевич принимал за рулем. Невзирая на сетования Людмилы, что, дескать, главе процветающего холдинга даже неприлично самому сидеть за рулем, никакому водителю он бы не доверил свою машину, если бы не тот пугающий случай…

Новое производство монолитных плавательных бассейнов из стекловолокна, которыми занимался холдинг, принесло Савицкому не только большие деньги, но и новую головную боль. Правда, головная боль была приятной. Требовался новый большой офис. А пока сотрудникам приходилось ютиться в старом здании на Подоле. Хотя щедрая надбавка к зарплате с лихвой компенсировала временные неудобства, от этого неудобства все равно никуда не делись. Назревший вопрос требовал быстрого решения. Но все бизнес-центры, предлагавшие в аренду площади, не отвечали запросам Савицкого. По сути, запросы у него были самые обычные: офис должен располагаться если не в центре, то хотя бы недалеко от него, обязательно с подземным паркингом и хорошими подъездами для клиентов. Ближе к весне он все-таки нашел устраивающий вариант.

В тот день Иван Андреевич планировал не только выпить бокал шампанского в честь открытия нового офиса, но и провести ряд деловых встреч, одна из которых – с новым инвестором. Чтобы сократить расстояние до бизнес-центра «Евразия», Савицкий поехал старыми улочками и, перед спуском на Жулянскую улицу, попал на «красный» свет. Ругнувшись в душе на промах, он плавно затормозил на перекрестке. Впереди замер новый «Опель». В положенное время мигнул «зеленый», и поток машин рванул с места. В какой-то момент он услышал тревожные гудки проезжавших машин. Иван Андреевич с интересом посмотрел вслед старой колымаге. Какую же скорость надо выжать, чтобы обогнать его. Он внимательно посмотрел на спидометр… и вынырнул с небытия, с ужасом осознав: ему только казалось, что он едет. Еще не полностью придя в себя, он нажал на газ и рванул вперед, оставив позади образовавшуюся пробку. Иван Андреевич заехал в тихий переулок и… испугался. Он с недоумением посмотрел на свои трясущиеся руки, после чего вызвал такси.

В новом офисе Савицкий появился вовремя. И, кроме Веры, никто даже не заметил, что Иван Андреевич бледный, немногословный и слегка рассеянный. А если и заметили, то списали на волнение, усталость… Бизнес есть бизнес.

На следующий день Иван Андреевич, предварительно позвонив, поехал в институт неврологии к сестре Веры – Инне Васильевне. Пройдя, как ему казалось, унизительные обследования и ответив на все вопросы невропатолога, а потом и психиатра, получил утвердительный вердикт – синдром хронической усталости.

До сегодняшнего вечера, считай год, он ни разу не садился за руль машины.

Савицкий посигналил у ворот. Охранник не спеша нажал кнопку на пульте. Ажурные ворота с коваными под старину щитами разъехались в сторону, впуская машину во двор. «Что же ты так медленно? Спишь, что ли, на ходу?» – возмущался вполголоса Иван Андреевич, заезжая во двор. Настроение испортилось окончательно. Последнее время его раздражали все, вплоть до охранника. Поставив машину на внутренней стоянке, Савицкий устало посмотрел на светящиеся окна третьего этажа. Судя по синим бликам, вспыхивающим в окнах спальни, Людмила переключала телевизор с канала на канал.

Иван Андреевич сидел в машине, в который раз поймав себя на мысли, что к вечеру его беспокоит не только постоянная усталость и эта, будь она неладна, раздражительность, с которой нет сил бороться, но еще и нежелание возвращаться домой.

Тревога, немного отступившая в ресторане, постепенно нарастала, голову привычно сдавливал невидимый обруч. Через час наступит спасительное безразличие и захочется спать. Надо пережить только этот кошмарный час. Дрогнула штора на первом этаже. Консьержка, обеспокоенная долгим отсутствием приехавшего жильца или из праздного любопытства, посмотрела во двор. Иван Андреевич собрался с силами и вышел из машины.

Квартира встретила Ивана Андреевича привычной темнотой. В спальне Людмилы работал телевизор. Не включая свет в коридоре, на ощупь, Иван Андреевич направился в свою комнату, снял костюм, принял душ и только после этого зашел к жене. Людмила смотрела очередное реалити-шоу. Как может человек, имея хотя бы малость мозгов, смотреть такую муть? Но задавать жене столь философский вопрос он не стал.

Людмила сидела в кресле в привычной позе – поджав под себя длинные ноги. В свете бликов экрана она была похожа на девушку-подростка. Эта женская незащищенность, так раньше волновавшая Ивана Андреевича, с недавних пор вызывала одно раздражение.

– Глаза портишь.

Замечание прозвучало по-старчески, словно он выговаривал внучке, а никак не жене. Не дождавшись ответа, он поцеловал Людмилу в висок, вдохнув знакомый аромат духов.

– Привет! Как дела на работе? Ужинать будешь? – отчетливо, на одном дыхании спросила Людмила и, не отрываясь от экрана, отстранилась от мужа.

– Спасибо, я поужинал в ресторане. Что-то устал. Пойду спать.

Он еще раз наклонился и поцеловал сухими губами жену в тот же висок.

– Да, милый, ложись. Я тоже скоро буду ложиться.

В спальне на прикроватной тумбе стояла большая чашка давно остывшего чая. Иван Андреевич даже сам не заметил, как стал регулярно пить приготовленный Людмилой чай, на каких-то то ли грузинских, то ли китайских травах.

Обруч, сдавливающий голову, немного ослаб. Дышать стало легче и сердце не колотилось в груди. Он устало закрыл глаза, пытаясь таким образом обмануть бессонницу. Сон не шел. В голове крутилась сегодняшняя встреча, оставившая в душе осадок недосказанности.

Разговора с дочерью не получилось. Спасибо ей, что не задала ни одного неудобного вопроса, и ему не пришлось ни оправдываться, ни извиняться перед взрослой дочерью. Она могла, например, спросить, вспоминал ли он ее, и если да, то почему за столько лет даже не написал письма, не поздравил ни с одним праздником. Не спросила. Даже о его единственном сумбурном письме вспомнила только вскользь.

И он хорош был. Ивану Андреевичу вдруг стало стыдно за эту встречу и свой никчемный разговор все о себе, да о себе. Не так и не о том надо было говорить с дочерью.

За окном снова полетел снег. Иван Андреевич устало опустился в кресло.

Простившись с Савицким возле отеля, Саша поднялась в номер. До поезда оставалось два часа. Она сняла осенние сапоги и с удовольствием опустила ноги в гостиничные шлепки, затем достала из сумки полученные документы и положила, для большей надежности, на дно дорожной сумки. И вдруг остро ощутила, как соскучилась по Стрельникову. И, словно прочувствовав это, телефон ожил в сумке.

– Ты не забыла, что скоро поезд? – без предисловия напомнил Стрельников.

– Не забыла. Паш, я должна еще задержаться. Всего на пару дней.

– То есть как задержаться? Что стряслось? А работа?

– С работой Елизавета что-то придумает. Я ей позвоню. Павел, отец действительно болен. Его срочно надо привезти в Москву и проконсультировать. Но его надо как-то к этому подготовить и уговорить.

– Все так серьезно?

– Надо обследовать. Он мне показался слегка не в себе.

– Саша, ты же его совсем не знаешь, может, это его обычное состояние.

– Паша, мания преследования не может быть обычным состоянием здорового человека. Ему кажется, что его травят. Можешь себе представить такое? И я не могу.

– Саша, может тебе лучше поговорить с его женой?

– И что я ей скажу, ваш муж, случайно, не того?

– Давай я приеду на машине и заберем его к нам.

– Он не поедет. Он не поедет до тех пор, пока не выяснит, что происходит в его реабилитационном центре.

– Что за центр?

– Паш, это долго рассказывать. Ему кажется, что в этом центре криминал.

– Убийство? – По голосу было слышно, что Стрельников напрягся.

– Нет.

– Тогда в чем конкретно криминал, он объяснил тебе?

– Да бред это все. Что там может случиться? Видела я такие центры. Ну, может, главврач списала стройматериалы, а завхоз продал налево – вот и весь криминал. Завтра встречусь с отцом и постараюсь уговорить его поехать к нам. Ты знаешь, о чем я подумала?

– О чем?

– Куда смотрит его жена? Ведь нездоровье отца налицо. Неужели она ничего не замечает?

– Я уже тебе говорил – может, он по жизни такой.

– Ладно, вызову такси и поеду на его старую квартиру.

Она подумала еще пару минут и опять взялась за телефон. Елизавета на звонок не ответила. И только после того, как сообщение с просьбой срочно перезвонить, полетело по непонятно каким радиоволнам, Саша собрала вещи и вызвала такси.

– Может, это старость? – Вера Васильевна отставила чашку и вопросительно посмотрела на сестру. – Себя со стороны не видно. А сегодня посмотрела на Ивана – не тот Иван. Осунулся, сдал.

– Ну, ты придумала! Какая старость! Это ты о себе? – с удивлением спросила Инна. – Или об Иване? Так ему и шестидесяти нет. Даже не пенсионер, рано его в старики записывать.

Инна Васильевна, маленькая, юркая, с короткой мальчишеской стрижкой, с критическим умозаключением сестры не согласилась.

– Старость, если на то пошло, не зависит от возраста. Старость – это состояние души. Состариться можно и в двадцать, – отпиралась Вера. – Ты мне как врач скажи: мозги вот так, набекрень, могут съехать в один день?

– В один день точно не могут, а вот… – дальше последовало обстоятельное объяснение.

– Слушай, а ты бы могла сама посмотреть Ивана? Может, ты права – это хроническая усталость, а я только накручиваю себя.

– Конечно, посмотрю. Надо только день выбрать, чтобы ни консультаций, ни лекций, ни студентов.

Такого дня в плотном графике Инны Васильевны, естественно, не нашлось.

– Как появится «окно», я сама тебе позвоню. Подъедешь с ним. Что его сейчас беспокоит?

– Его, может, и ничего. А вот меня беспокоит.

Вера Васильевна подумала, как правильно сформулировать причину своего беспокойства.

– Вот скажи, может нормальный человек взять и забыть о приеме в мэрии? Притом, заметь, за два часа до встречи?

Инна Васильевна, задумавшись, закурила прямо на кухне.

– Это Иван забыл?

– Да. Вспомнил, когда из мэрии сами позвонили. Секретарша наша вся в слезах, говорит, что специально утром звонила ему на мобильный, напоминала.

– Ой, Вера, эти секретарши, как лаборанты. Ты им сто раз расскажи, а они все равно чего-то не поймут, или забудут, или напутают. Порой думаешь, лучше бы ты забыл, чем так сделал.

– Нет, ничего Ира не напутала.

– И?

– Звонила она ему ровно за два часа до встречи. Она мне лично показывала исходящие звонки. Вот и скажи мне, что это такое – старость или болезнь?

– А когда ты заметила, ну… эти странности?

Вера Васильевна прикрыла глаза и задумалась. Ерунда какая-то…

– Это к делу, конечно, не относится. Ты же сама знаешь Ивана: сдержан, суховат, грубоват. А потом вдруг впал в какую-то эйфорию. Помнишь, я говорила, он открыл пару лет назад реабилитационный центр. Я особо не вникала. Для меня главное, чтобы дебет сошелся с кредитом. А в бухгалтерии у них полный порядок. Дохода, правда, от центра никакого, но у Ивана там семейная история. А потом вдруг все завертелось вокруг этого центра, с нашим-то профилем работы. Сама подумай: где очистительные системы и где медицина.

– Ну и что? Знаешь, как это называется? Благотворительность. У Ивана для этого достаточно ресурсов. Или я не права?

– Где-то год или больше назад меня Иван познакомил с одним предпринимателем, – Вера оставила вопрос сестры без ответа. – Какой-то бизнес у того был, связанный со сферой медицинских услуг: сиделки, медсестры, уход или лечение на дому. Но Иван решил поддержать ту компанию. Не финансово, конечно. Сдал в аренду часть своего центра.

Вера Васильевна силилась вспомнить название компании или ее владельца, но так и не вспомнила. В памяти всплыло только лицо молодого человека.

Когда она зашла в кабинет Савицкого, в нем уже стоял запах дорогих сигарет, коньяка и лимона. «Что-то новенькое», – удивленно отметила тогда Вера Васильевна.

Иван Андреевич принципиально никогда не курил. И чтобы вот так, средь бела дня, пить коньяк – Вера тоже не припоминала. Трезвенником Иван Андреевич, конечно, не был. Толк в хорошей выпивке знал, но чтобы пить в рабочее время, да еще в кабинете – такого за ним не водилось.

Посетитель, молодой мужчина, на вид лет тридцати, виновник беспорядка, сидел за гостевым столиком в одном из неудобных кресел, которые Вера Васильевна не любила. Сядешь в такое и ни спину тебе выпрямить, юбка норовит задраться, коленки чуть не до подбородка. Но модная жуть основательно прижилась в кабинете Савицкого.

Молодой человек, как ни странно, мастерски умостился в кресле, чем, собственно, и запомнился ей. Но эта уверенная, вальяжная поза и нарушенный порядок сразу насторожили Веру Васильевну. Было что-то скользкое, липкое и в белозубой улыбке, и в радушном веселом тоне. Фальшивость Вера Васильевна почувствовала сразу, как чувствует фальшивый доллар опытный кассир.