Текст книги "Это было давно: Дневники. Воспоминания. Путешествия"

Следующее утро было посвящено внешнему осмотру города. Наш руководитель привел нас прежде всего на площадь к пышному памятнику Марии Терезии. Площадь представляет собой сад с множеством цветов, с бьющими там и здесь фонтанами, с усыпанными гравием дорожками. Вообще в Вене много цветов, очевидно, венцы любят их; и это придает городу отпечаток какого-то изящества. Даже фонари украшены цветами. Цветы и умело посаженная зелень является там прелестной декорацией ко многим памятникам. Площадь Марии Терезии с двух сторон замыкается двумя одинаковыми зданиями, двумя музеями; с одной стороны здание музея изящных искусств, с другой – естественно-исторического музея.

Затем мы прошли во двор королевского дворца, где в 12.30 ежедневно бывает смена дворцового караула – даровое зрелище, на которое сходится масса народу. Прошли мы и по чудной Ringstrasse, обращая внимание на замечательные здания оперы, парламента, университета, здание городской ратуши и изящнейшей Votivkirche[4]4
  Вотивкирхе – храм римско-католической церкви, построенный в стиле неоготика в честь спасения императора Франца Иосифа при покушении 18 февраля 1853 года.


[Закрыть]. Видели памятники Гёте и Шиллеру, поставленные один против другого. Около здания парламента наш руководитель обратил наше внимание на фонтан перед главным фасадом. В этом фонтане вода не меняется; все одна и та же вода в вечном движении поднимается вверх и падает вниз красивыми каскадами.

По ring-у мы вышли к Дунайскому каналу, несущему мутную-премутную воду; полюбовались на реку, посмотрели на поезд подземной дороги, так как в некоторых местах подземная галерея выходит у одной стороны реки на свет божий.

Побывали мы и в народном саду, где стоит памятник убитой императрицы Елизаветы – изящный, из белого мрамора, с большим вкусом декорированный растениями и цветами; перед ним – бассейн, с небольшими фонтанами, с массой водяных цветов.

После осмотра новой Вены мы отправились в кварталы старинного гетто (Yudenstrasse), узкие улицы которого до сих пор заселены евреями. На маленькой площади средневекового города стоит так называемый памятник чуме, памятник стихийному бедствию малокультурного человечества.

Наконец добрались до гигантского собора Святого Стефана. Внутри шла служба и, чтобы не мешать молящимся, мы были там недолго. Это чувство неловкости помешало мне запомнить внутренность собора. Наружный же вид его пробудил во мне то чувство величия и суровой красоты, которое часто является при виде именно старинных памятников. Прошедшей жизнью веяло от этих стен, от этих грубых скульптур, от кафедры снаружи церкви, с которой когда-то раздавались огненные слова проповедей.

Шёнбруннский дворец в Вене. Фото начала ХХ века

После обеда другой наш гид, г. Звездич, повел нас осматривать парламент, а перед этим он нас просветил по поводу сложного национального вопроса в австрийском парламенте, рассказал о различных народностях, населяющих разноплеменную монархию Габсбургов, желающих каждая говорить на своем родном языке и жить в своей культуре. Рассказал о дебатах в парламенте из-за этого даже тогда, когда вопросы не касались национальности. Социалистическая партия выдвинула экстерриториальное решение национального вопроса, и Звездич сказал, что, вероятно, социалисты выиграют. После этих разъяснений осматривать парламент было намного интересней. В зале заседаний, глядя на ряд статуй с суровыми лицами, олицетворяющих собой государственных людей старого и нового мира, мы представляли себе и сидящих против них на центральных скамьях социалистов, теперь творящих контуры будущей жизни человечества. Звездич обратил наше внимание на скульптуру наверху здания – колесницу, в которую запряжены четыре горячих коня. Ему кажется, что эта группа может служить эмблемой этого парламента.

Последний вечер в Вене мы провели в Шёнбруннском парке. Попали мы туда довольно-таки поздно, когда зоологический сад уже закрывался. Мы успели только заглянуть в него и дали друг другу слово, впоследствии, к сожалению, не исполненное, побывать в нем на обратном пути. Сам английский парк Шёнбруннского дворца не очень мне понравился; я не люблю гладко выстриженные деревья. Но все же очень красив был вид на фонтан и дальний павильон на горе (нас сняли на фоне этого вида), хороши расчищенные дорожки, по которым мы взбирались на эту гору. Вид оттуда, как с Воробьевых гор в Москве, открывает раскинувшийся внизу огромный город, как оказалось, лежащий в долине, а вокруг города – сплошной лес. Уже смеркалось, но этот прекрасный вид на город и лес остались в моей душе! Мы там долго стояли; картина постепенно тускнела, кое-где закрываясь туманом; начал накрапывать дождик. Мы с Александрой Васильевной стояли под дождем и любовались городом и спуском вниз по скату холма. Нас догнала Татьяна, мы стали спускаться вместе, но все же усиливающийся дождик нас прогнал под крышу.

Вечер закончился в зале какого-то ресторана тут же, около Шёнбруннского парка, где ужинали вместе две группы, наша и еще какая-то. После ужина наши руководители уговорили нас устроить совместную вечеринку и вместе попеть хором, но, к сожалению, вечеринка плохо удалась. Кто-то, кажется Дина Георгиевна, играла на рояле; одна из наших экскурсанток пела красивым контральто, но с цыганским надрывом, что мне очень не понравилось; потом мы спели несколько песен хором, но веселье не налаживалось, и мы заторопились домой.

25 июня был день переезда из Вены в Мюнхен. Мне с утра уже очень нездоровилось, а тут еще я страшно устала, когда бежала за проводником на вокзале, боясь от него отстать. Вышло это из-за того, что я с одним из наших старост должна была закупить на всех провизию на дорогу: как всегда, понадобился мой немецкий язык.

На границе Германии таможенный досмотр был поверхностный: чиновник накладывал значки часто даже не открывая чемоданы. Рядом со мной стояла девушка в полном альпийском костюме, который я тогда видела впервые; она просто протянула свою альпийскую сумочку и ей сразу же наложили значок. Но с Татьяной, тем не менее, произошла история: ее водили в таможню из-за нераскрытой коробки московских конфет, но когда узнали, что в группе 46 душ и рассчитали, что одна коробка конфет на 46 человек – это немного, отпустили с миром.

Я с жадностью смотрела в окно, когда поезд шел от австрийской границы к Мюнхену. Пейзаж менялся и из холмистой равнины превращался в горную страну. Я люблю горы, и поэтому, несмотря на усиливающее недомогание, не отрывалась от окна. На мгновение мелькнула снежная вершина, и я позвала Александру Васильевну подойти к окну. Оказалось, что она никогда не видела гор. Пока горы были не очень высокие с довольно-таки округлыми и мягкими очертаниями, но изредка попадались голые дикие скалы.

На станциях мы видели людей в горных костюмах; были и интеллигентные семейства, и одиночки, а иногда попадались тирольские горцы. На одной станции наша молодежь зазвала в вагон четырех тирольских парней-новобранцев в красивых национальных костюмах. Как они были хороши! Сильные, загорелые и веселые. Они пели под аккомпанемент какой-то переливающейся музыки, плясали, да так весело, что никто из нас не смог удержаться от смеха.

К концу нашего пути, к вечеру, мне сделалось очень нехорошо, и все наши, и Татьяна, и Мария Петровна, и Александра Васильевна очень внимательно и нежно старались мне чем-нибудь услужить. Я попросила Эфроса при распределении помещений, когда мы приедем, устроить меня куда-нибудь как можно скорее.

Поезд подошел к Мюнхенскому вокзалу. Здесь нас ждала такая сердечная встреча со стороны живущей в Мюнхене русской колонии. Этого, конечно, никто из нас не ожидал. Они к нам были так предупредительны и внимательны, что мы сразу почувствовали себя как дома, и все они стали для нас как давно знакомые, но уехавшие люди.

Меня, как больную, хотели поселить отдельно в какой-то пансион в комнате на пятерых вместе с нашими «слабыми» и «нервными». Мне они очень не нравились, особенно одна дама – декадентская, модернизированная фигура с красными накрашенными губами, томным взглядом и странными стилизованными туалетами. «Не надо, Наталия Николаевна, не ходите туда, здесь мы будем все за вами ухаживать», – просила Александра Васильевна; то же говорили Татьяна и Мария Петровна. И я осталась вместе со всеми в общежитии, куда мы пошли с вокзала пешком, предварительно отправив наши вещи на повозке.

Помещение для нас оказалось приготовлено на хорах большого зала евангелической гостиницы. Там стояло 25 кроватей с чистым бельем и умывальниками. Эта простая обстановка для меня и моих друзей была намного ближе и приятней, чем позолоченная мебель и неприличные картинки в прошлой гостинице. Нам сейчас же обещали ужин и чай, которому мы очень обрадовались.

Задушевный прием Мюнхенской русской колонии заставил почувствовать не только благодарность, но и чувство вины: ведь эти люди, из которых многие попали в чужую страну не по своей воле, относились к нам как продолжателям их борьбы, а мы были только сочувствующими обывателями. Мы с Александрой Васильевной очень хорошо поняли друг друга, когда она присела ко мне на кровать и поделилась этими своими чувствами. Меня же упорно преследовала мысль о Сереже – ведь он тоже где-то здесь, на чужбине.

Я была больна, у меня был жар около 39 градусов. И когда я рассказала Александре Васильевне о Сереже, – заплакала. Она постаралась меня успокоить, нежно поглаживая по голове, чутким сердцем своим понимая, что слов никаких не надо.

В этот же вечер я убедилась в наблюдательности Эфроса: к нему обратились товарищи из русской колонии с просьбой указать, кому из группы можно безусловно доверять, и он назвал между другими и Александру Васильевну. Помню ее удивленный взгляд, когда она мне это передавала, и ее слова: «Я не ожидала от Эфроса такого доверия и внимания». Вечером они с Марией Семеновной Адаменковой, с которой всегда жили вместе, ушли в гости; мне очень хотелось пойти с ними, но я была не в состоянии двигаться.

Я лежала наверху, на своей кровати, а внизу в зале проходила вечеринка, устроенная в честь нашего приезда. Из-за жара я все воспринимала как-то неясно и расплывчато. За мной, как внимательная няня, ухаживала Мария Петровна и поила меня чаем.

Я прохворала все 6 дней, пока группа находилась в Мюнхене, немного оправившись только к концу. Поэтому этот город для меня как бы пропал, но я его, можно сказать, даже полюбила по рассказам других, когда они возвращались вечером уставшие, но абсолютно довольные после бесконечных экскурсий по городу и посещений музеев.

Буквально на следующий же день как мы оказались в Мюнхене, Эфрос пригласил для меня доктора, добродушного немца с широкой приветливой физиономией. Он распорядился устроить меня поспокойнее, и для меня был взят в гостинице отдельный номер с двумя кроватями. Днем я там почти все время была одна, правда, среди дня и вечером иногда заходили ко мне наши, а Татьяна же со мной ночевала.