Текст книги "Квантор существования"

ГЛАВА 4. АГАСФЕР

Восточные Карпаты весной – это рай на земле, по крайней мере, если верить тому, как описывает райский эдем священник Домокош Бач, человечек без возраста и без боли мысли в заиндевелых глазах. Правда Янош не может судить о других местах, он еще нигде толком не бывал, хотя уже совсем большой и родился целых девять зим назад, вот только мама запамятовала, в какой именно день. Только прошлой осенью после громких споров и немых мольб отец позволил Яношу удалиться с родного подворья ровно на то расстояние, которое отделяет их дом от местечка Секейудвархей, куда суровый и тугодумный дядя Андраш погнал быков на продажу. Путешествие было захватывающим и длилось целых четыре дня, самое яркое море впечатлений и событий, несмотря на то, что Андраш не отпускал мальчика от себя ни на шаг, так и не позволив Яношу подойти и поиграть с другими детьми. И свою крытую небеленым холстом кибитку они поставили в стороне от других, но, кажется, это никого не обидело и не удивило. Наверное, дядин нелюдимый и угрюмый нрав был хорошо известен в местечке. Но Янош действительно был достаточно взрослым и догадывался, что дело не только в характере дяди Андраша, но и в «тайне» их семьи. Семейный секрет был сокровенным и нерушимым, и маленький Янош скорее дал бы посадить себя на кол, чем выдал бы «тайну» хоть единым словом. Тут Янош, конечно, немного лукавил сам перед собой, потому что подобная казнь не доставила бы ему особых неудобств и, уж конечно же, не убила бы.

Отец Яноша Уласло Балашши жил в здешних краях так давно, что секеи принимали его за своего, вернее за внука того Уласло, который поселился в долине полвека назад. Ведь не может же человек прожить такой срок на земле и ни капельки не измениться и не постареть. Мать Яноша Юлию отец привез из соседнего молдавского княжества, взял из родственного гнезда, где красивой и не блекнущей с годами девушке было бы уже опасно оставаться. Янош был единственным ребенком у родителей, хотя старший Балашши помнил еще нашествие Атиллы и императора Константина. Но дети в гнездах редкость и надо хорошенько подумать, прежде чем решиться их завести. Яношу повезло – его хотели и любили, а отец не жалел средств на его воспитание и даже пригласил священника, чтобы учил греческому и латыни, хотя никто из секеев не мог написать даже собственное имя и в лучшем случае умел считать до десяти. Мать учила сына венгерскому и немецкому письму, дядя Андраш – искусству боя с оружием и без него. Но больше всего Янош полюбил упражняться в стрельбе из отцовского тяжелого арбалета, который сам натягивал с недетской силой. Время для забавы удавалось выкроить не всегда, надо было помогать отцу и дяде Андрашу в поле, ибо настоящий секей не только защищает, но и кормит себя сам. Поэтому в их краю мужчины с равной охотой берутся и за плуг и за оружие. И если хочешь, чтобы уважали соседи и голос твой был не последний на общинном собрании, то знай поворачивайся не ленись.

Семья Балашши считалась в округе зажиточной, если не богатой, а отец, пожелай он только, мог бы даже стать общинным старшиной. Но Уласло Балашши на виду быть не любил и потому оставался лишь всадником ополчения. Звание это было чисто номинальным, поскольку секеи никаких войн не вели, а с захожими разбойниками и конокрадами каждый двор мог сладить и в одиночку, благо в оружии недостатка не было. Королевский ишпан тоже больше сидел в своем замке для вида и престижа и во внутренние дела и распри предпочитал не ввязываться. Человек он был с понятием и знал, что секейская вольница суть те же мадьяры, и потому нет для них иной власти, кроме короля венгерского. А что свободны и горды сверх меры, так на то и граница, и ее нужно охранять.

Восточная же граница Трансильвании никогда не была спокойным местом, и шлялась вдоль нее пропасть разного люда. Из Валахии тянулись сербы и влахи, со стороны Молдавии забредали словаки и даже германцы, последние были особенно воинственны. Но и секеи, не будь дураками, открыли для себя выгодный промысел, обогащаясь за счет захожих путников, по сути, занимаясь тихим дорожным и преимущественно ночным грабежом. Братья Уласло и Андраш сочли такое положение дел очень удобным для сохранения семейной тайны. От соседей оба Балашши старались не отставать и по нескольку раз за одну темную луну выходили на большую дорогу, то есть в засаду на горной тропе, и приносили под утро добытое оружие и одежду и, если везло, медные и серебряные деньги, золото попадалось редко. Иногда приводили в дом пленника, чтобы напоить мать и Яноша. Сами же братья пили кровь на месте охоты, без страха разоблачения, так как трупы с растерзанным горлом долго в лесу не залеживались. Начатое дело быстро доканчивали лисицы, дикие кабаны и лесные птицы, оставляя от незадачливых прохожих одни только кости.

Когда Янош немного подрос, отец и дядя стали брать его с собой на разбой, и Янош поочередно ходил с ними как взрослый в ночь и убивал легко, гордясь сноровкой и ловкостью. Иногда он уходил в горы в одиночестве, но отец не ругался и не запрещал походы, считая, что мальчику полезно проверить свою храбрость. Янош все добро, добытое им самостоятельно, отдавал матери, не оставляя себе даже мелкой монетки, впрочем, благодаря отцу, он ни в чем не знал нужды. Вот только рассказывал он семье далеко не все о своих ночных прогулках и забавах, особенно смущаясь при мысли, что о его проделках узнает мама Юлия. Порой случалось так, что Янош, повинуясь внутреннему желанию и томлению тела, затаскивал в лес подальше от дороги приглянувшуюся ему девицу или молоденькую женщину, предварительно убив и ограбив ее спутников. Там, в тиши деревьев, он с неистовством молодости овладевал своей жертвой, которая часто сама изо всех сил старалась доставить ему удовольствие, в надежде, что юный и горячий Соловей-разбойник оставит ее в живых. Но Янош всякий раз после утех, в которых пока не знал меры, бывал настолько голоден, что нежные шейки не имели ни малейшей возможности ускользнуть от его зубов.

Однажды, когда Янош в одиночестве сторожил шаги на тропе, его привлек резкий травянистый запах, от которого нестерпимо хотелось чихать. Обнюхивая растения, он нашел нужное, и, выдернув один корешок, попробовал его на вкус. Домой Янош смог, задыхаясь, приползти только к утру, и мать почти неделю лечила и отпаивала травами неразумного естествоиспытателя. Так Янош впервые попробовал дикий чеснок и убедился, что слушать взрослых иногда полезно, и семейные правила придуманы не от нечего делать. Припомнив и продумав на досуге наставления дяди и отца, Янош постепенно пришел к мысли, что многое из того, что ему вбивали в голову с детства, мудро и необходимо для его же, Яноша, безопасности. Что оба старших Балашши и Юлия стараются по возможности избегать общения с другими секеями не из-за чувства собственного превосходства или нелюдимости, Янош понял только после случая с окаянным чесноком. Нельзя привлекать внимание людей излишней, нечеловеческой силой и сноровкой, нельзя есть с ними за одним столом, чтобы не отведать чесночной отравы, нельзя, наконец, близко подходить к посторонним, чтобы тебя не выдал твой собственный запах, вернее почти полное отсутствие такового. В грязную, немытую эпоху Яношева детства, крестьяне и воины пахли одинаково отвратительно и достаточно сильно, чтобы вонь от них разносилась на немалое расстояние. Нельзя сказать, что Янош и его близкие злоупотребляли гигиеной и частотой омовений, но, даже после тяжких трудов в поле тела их издавали лишь легкий запах, схожий с тем, какой идет от сильно нагретого солнцем железа.

Когда Янош вошел в зрелый возраст и давно уже принимал участие в делах семьи наравне с отцом, дядя Андраш принял решение отделиться и постранствовать немного, чтобы после опять осесть в другом родственном гнезде, поселившемся в давние времена под Кошицей. Кошицкие родичи имели немало собственной земли и проживали в достатке и относительном спокойствии, к тому же имели королевскую грамоту на «право меча» и могли предоставить безопасный приют еще одному брату по «тайне». Если бы кто из соседей поинтересовался судьбой Андраша Балашши, то получил бы ответ, что храбрый и неутомимый охотник был, к несчастью, задран лесной медведицей. Янош, однако, понимал, что и остальной его семье рано или поздно придется сняться с насиженного места и искать новое пристанище, но пока в местечке было спокойно и ничто не предвещало переезд. А вскоре в доме появился Михай.

Однажды летней ночью Янош, спавший в охапке сена на телеге, чутким ухом уловил посторонний шум, доносящийся из-за земляной насыпи, окружающей двор и постройки. Как будто кто-то тяжелый тащился ползком по траве, издавая стоны и гремя чем-то железным. Янош одним рывком перелетел ограду в месте, откуда слышал звуки, и, отлично видя в темноте, сразу же обнаружил нарушителя спокойствия. Михай очнулся только в доме на покрытой бараньей шкурой лавке, куда его положили Янош с отцом, но говорить он не мог, а только показывал рукой на грудь, вернее на закрывавшую ее старую, проржавевшую местами, кольчужку. Отец легко, одними пальцами, разодрал хлипкий металл, под которым обнаружилась ужасная открытая рана, зловонная, с черными мертвыми краями. Юлия принесла больному воды, но перевязывать его не стала, в лечении уже не было никакой пользы. Михай до утра метался в горячечном бреду, то приходя в себя, то впадая в беспамятство, а к восходу отцом было принято решение. Юлия и Янош его одобрили. Михай был все равно не жилец, так что попробовать стоило. Человек он крепкий и судя по всему, оружие в руках держал не раз и, может, будет благодарен за спасение своей единственной жизни, пусть и столь нехристианским способом. Более того, с отъездом дяди Андраша лишний брат в их маленькой общине отнюдь не помешал бы. К тому же провидение привело умирающего именно к их порогу и, возможно явило этим свою волю. А суеверная Юлия увидела в появлении Михая и некий знак свыше.

Михая все-таки удалось выходить, хоть и не без труда. Одно время отец даже поставил на Михае крест, не надеясь более, что больной выживет. Но Михай переборол и жестокую лихорадку, и сатанинскую боль, остался жить. Отцовский укус спас его, вернул с того света, хоть и в другом, нечеловеческом качестве. Сам Михай был бесконечно благодарен всем Балашши, особенно старшему Уласло, считал, что ему несказанно повезло, и только просил не снимать с него нательный крест, разрешить носить его и далее. Уласло втолковал темному Михаю, что тот может повесить на себя, все, что угодно, что они не антихристы, а такие же божьи твари, как все живое на грешной земле. Его собственные сын и жена крещены в католическую веру, а он, Уласло, за свою незапамятную жизнь познал стольких богов, что ему безразлично, какому из них служить. Уласло и сам носил на шее крестик, исправно стоял службы в сельской часовне по церковным праздникам, но лишь для того, чтобы не вызывать ненужных разговоров и пересудов.

Добродушный, но тупоумный Михай стал для Яноша лучшим другом, верным оруженосцем и добросовестным помощником в делах. Смотрел на Яноша снизу вверх, подчиняясь с радостью живому и яркому характеру, беспокойному, но трезвому и хитрому уму нового своего брата, пошел бы за ним в огонь и в воду и даже в преисподнюю, только кликни. Но Янош берег Михая, уже знал хорошо цену настоящей преданности. А на границе с каждым годом становилось все беспокойней. Порог Счастья подступал все ближе к рубежам Трансильвании, в Валахии уже шла самая настоящая война, турок пока удавалось сдержать, но Янош знал, что это ненадолго. Преодолев свой первый столетний юбилей, он обрел за прожитый век бесценный опыт, позволявший ему с большой долей вероятности предсказывать события и анализировать обстоятельства, составляя из отрывочных сведений, доходивших до их местечка, достоверную картину стремительно меняющегося мира. Михай таким даром не обладал, несмотря и на свой собственный немалый возраст, а потому полностью доверял суждениям своего друга и готовился к неприятностям.

В секейский общинах напряжение росло с каждым годом. Королю Жигмонду было не до отдаленных Трансильванских восточных границ, и, почувствовав это, секеи принялись делить власть, собирая своих представителей в Адягфальве. Секейские старшины сплачивали вокруг себя в поддержку приближенных всадников и простых пехотинцев, как на дрожжах росло взаимное недоверие и подозрительность, каждый видел в малейшем отступничестве от своих интересов предательство и злоумышление. Необычная и замкнутая семья всадника Балашши оказалась в сложном положении. Слишком много поползло лишних слухов, доходивших порой до обвинений в колдовстве и чернокнижии. Тогда Уласло, как глава семьи, заговорил о переезде. На домашнем совете после долгих споров и раздоров, в основном между отцом и матерью, не желавшей покидать Венгрию, было решено отправиться к старому Рудольфу, тоже принявшему фамилию Балашши и приходившемуся Уласло двоюродным дядей. Старик Рудольф уже некоторое время жил совершенно один и обрадовался бы родственникам. Дядя Рудольф был довольно воинственен и крут нравом, полон сил и запасов задиристости, стариком же его прозвали из-за того, что дядя был самый старший из известных отцу родичей. Жил Рудольф недалеко от Бухареста, не более дня пути от столицы, и по слухам, имел землю и свой собственный, хоть и невеликий каменный замок. Янош считал выбор отца правильным, так как в смутное время лучше всего затеряться в гуще событий, ведь когда идет война, некогда думать о том, что творится на огороде у соседей.

Старый Рудольф нежданным гостям был рад, к тому же сам собирался списаться, случись удобная оказия, с ближайшими гнездами и пригласить к себе на проживание братьев, нуждающихся в укромном приюте. А тут целая семья, да еще родственники и близкие! Михая решили объявить хозяйским племянником, благо лицом он несильно отличался от наследственных Балашши, и Михай принял оказанную честь с благоговением, пустив сентиментальную слезу. Открыто теперь мог назваться братом Яношу, которого чтил как своего святого-покровителя. И внешне были похожи названные братья. Оба белокожие, черноволосые и черноглазые, роста не великанского, но и не низкого. Черты лица у Яноша потоньше, у брата Михая – погрубее. Янош в кости тонок, ловок и быстр, как хищный барс, Михай же тяжеловесен и кряжист, как медведь. Будто две стороны одной монеты, которую разменять не под силу никому. Один, быстрый и пытливый взором, с нескованным и изощренным умом, был создан повелевать, другой, простодушный, но с хитринкой во взгляде, верный в своих привязанностях и не привыкший рассуждать, призван был подчиняться.

Выходить на большую дорогу в дядином имении не было более нужды, земли богатые, и крестьян дядюшка имел не один десяток душ. К тому же промышлять охотой на одиноких путников дядя не дозволял, покупал у добычливых конников пленных турок и прочих басурман, от них, безвестных и никому не нужных, и велел набираться крови. В бытность свою странником в Византийских пределах, старый Рудольф, нахватавшись от тамошних монахов и начетчиков богословской премудрости, пусть и поверхностной, заделался, к недоумению спокойных ко всякой религии родственников, ревностным христианином. Дядя истово соблюдал посты и ежевечерне бил на молитве поклоны, почитал Иисусовы заветы, оттого и пользовать христианскую кровь считал за великий грех. Магометанских иноверцев старик за людей не держал, обзывал грязными собаками и призывал всех, кто носит на груди священный крест, истреблять нечестивцев без пощады.

Названные братья, разъезжая по дядюшкиным полям и селениям, чувствовали себя настоящими благородными магнатами, радовались своему новому положению и вели себя соответственно. Скакали опрометью, где им вздумается, не отказывая себе в удовольствии вытянуть кнутом по спине согнувшуюся в поклоне крестьянскую душу, у которой копыта их резвых лошадок только что смяли половину урожая. И стоит ли говорить о смазливых молоденьких пейзанках, которым только моргни, как побегут наперегонки к ближайшему стогу сена, да еще передерутся между собой за право принадлежать молодым господам. Так бы жить им да поживать в свое удовольствие, не зная горя и козней судьбы, пока не настанет время для нового переезда. Но беда пришла с неожиданной стороны.

Всю нынешнюю весну влахи судачили о возвращении законного господаря Влада в столицу, о счастливом избавлении его из венгерского плена, и о неожиданном для православного подданного народа переходе господаря в католическую папскую веру. Многие осуждали валашского властелина и плевали под ноги при упоминании имени его, но находились и здравомыслящие, понимавшие и принимавшие политическую необходимость монаршего отступничества. А спустя еще некоторое время, ближе к Иванову дню, в замок прибыл таинственный посланец, потребовавший немедленно отвести себя к хозяину здешних мест высокородному Рудольфу и отказавшийся отвечать на расспросы удивленных и обеспокоенных домочадцев. Гонец просидел с дядюшкой взаперти до позднего вечера, а после убыл, отказавшись от ночлега и, что необычно, от обильного ужина.

А по окончании вечерней трапезы старый Рудольф собрал всю семью в залу на совет, удалив слуг и затворив наглухо тяжелые, окованные железом двери. То, что поведал им старик о загадочном визите, повергло в замешательство всех без исключения. Отец даже заставил дядюшку пересказать беседу с таинственным гостем еще раз, переспрашивая на каждом слове, верно ли он понял смысл сказанного. Янош же ухватил суть дядиного повествования сразу, а природная чуткость к опасностям и сообразительность позволили ему догадаться о том, о чем умолчал гонец. Предложение же посланца, как оказалось, от самого господаря Влада, сводилось к следующему. Валашский правитель предлагал дяде Рудольфу явиться на тайную встречу в указанное гонцом место, где господарь предполагал переговорить с ним с глазу на глаз о некоем необычном, но взаимовыгодном договоре, условия и цель которого гонец обсуждать уполномочен не был. Дядя прибыть на подневольное свидание согласился, так как посланник господаря исподволь намекнул ему на возможные неприятности, вплоть до монаршего гнева, обычно сопровождаемого чрезмерными по жестокости репрессиями. Выбор у семьи в действительности был лишь один – либо срочно сниматься с места и бежать из валашских земель, либо подчиниться господарю Владу. Дядя Рудольф, посоветовавшись с племянником и Юлией, решил остановиться на второй возможности и посмотреть, что из этого выйдет. Янош и так знал, что ничего хорошего от свидания с правителем не будет, и мог даже заранее предсказать, что предложит старику взбалмошный и немного сумасшедший господарь. Но промолчал, не сказал на совете ни слова, чуял сердцем, что в его чудовищное предположение не поверит не то, что отец, а и Юлия, его родная мать. Впрочем, тихо убраться подальше семья всегда успеет, нет у господаря такой силы на земле, которая смогла бы их остановить.

И Янош как в воду глядел. Полоумный Влад Тепеш, правитель Валахии, потребовал от старого Рудольфа продать за многие блага и привилегии, за место вблизи его персоны и положение первого советника и дворянские, а так же охранные грамоты всем членам его семьи мужского пола, великую тайну их племени. Хотел стать вровень с ними, поставить их кровь на службу себе. Мечтал господарь о войске могучем, непобедимом, о бессмертии для себя и своих воинов, о господстве над миром христианским и уничтожении и полном истреблении тех, кто шел против него с зеленым знаменем пророка, развернутым над головой. Как узнал Влад о «тайне», того дядя Рудольф ведать не ведал, а господарь ему правды не открыл.

Тут бы взять старому Рудольфу и согласиться для отвода господаревых глаз, а темной ночью сняться с места всей семьей и прочь, прочь с насиженной земли, куда глаза глядят, подальше за границу, за высокие горы, хотя бы в Моравию. Но демон безумия будто обуял родных, только так мог объяснить их бредовые речи встревоженный не на шутку Янош. Чему они радовались, наивные? Власти, славе, возможности жить открыто, выйти, наконец, на дневной свет? Неужели не понимали умом, что одолели их химеры и напрасный, тщетный соблазн? Он, Янош, понимал! Тщетно пытался переубедить, перекричать, переспорить. На его, Яноша, стороне был только верный Михай. Да и тот не постигал свои неповоротливым разумом всего происходящего, а поддакивал Яношу скорее по привычке и из почтения. И семья, перешагнув через протест и здравый смысл, предложение господаря Влада решила принять, а дядя Рудольф с отцом уже и делили на словах выгоды, ожидаемые ими от шкуры большого валашского медведя.

На деле же все получилось так, как и предсказывал Янош. Никакого великого карающего похода не вышло, и уж тем более не было речи о господстве совместно с полоумным господарем валашским над всем христианским миром. А был лишь кромешный ужас и страшное несчастье, полный крах и проклятье от собратьев по «тайне».

Дядя Рудольф, как было уговорено, прибыл в господарев столичный замок вместе с племянником и его женой, оставив в имении Яноша и его названного брата присмотреть за хозяйством, в чем, собственно, и состояло великое везение последних. В замке старый Рудольф наедине даровал алчущему Владу Тепешу так страстно желаемый им укус, и из благодарности к господарю не проглотил и капли крови нового брата, а сплюнул ее в специально подставленную золотую чашу. И целый лунный месяц еще выхаживала, не покладая рук и не зная покоя, мама Юлия больного Влада. Уласло и дядя помогали ей, чем могли, ибо кохали как нежного младенца, не человека, но свою безумную надежду. И Влад Тепеш выжил и почувствовал в себе недюжинную силу, и решил: пришла пора его великой мечте. И стал посылать к Уласло и Рудольфу своих рыцарей и солдат подряд, не брезговал сам приобщать к «тайне» ближайших своих приспешников, переморил таким образом почти все свое войско и двор.

Тогда оставшиеся в живых, догадавшиеся, что к чему, и не желавшие брать на душу богомерзкий грех осквернения, составили заговор. Верные люди подали к господаревой трапезе сонное вино, сами же не приобщенные к «тайне» пили в тот вечер лишь воду. Вскоре пирующие, меченые сатаной, совершенно осоловели и, ослабевшие, повалились под лавки и столы. Их для верности связали железными цепями и, покидав беспамятных на телеги, вывезли за городской вал и там, в заранее приготовленном месте, истребили. Жестокосердного и сумасшедшего господаря, растянув в цепях, по разу каждый, пронзили мечами, а после снесли голову долой. Остальных же заперли спящих в деревянной стодоле и подожгли с четырех сторон. Влада закопали тут же у леса, в безымянной могиле, без поминальной молитвы и обряда, как последнюю собаку. На пожаре же, потухшем лишь с рассветом, разворошили пепел и посекли поганые кости, перекрестились и вон обратно в столицу, делить пустующий трон. Небольшой отряд для верности отправили в имение старого Рудольфа добить оставшихся вурдалачьих выродков.

По сей день благодарит Янош всех богов подряд, что не оказалось их с братом Михаем в замке в ту окаянную, роковую ночь, когда явились за ними посланцы людского гнева и возмездия. Пребывавший в неизъяснимой тоске, Янош, взяв с собой брата, а заодно прихватив молодого вина из дядюшкиных погребов, отправился к вдовой молодке, жившей на окраине ближайшей к имению деревеньке. Петра, вдова шорника Имре Скароти, скорехонько собрала на стол для молодых господ и, с милым подхалимством, кланяясь, приняла из руки Яноша золотую монетку, от хозяйской щедрости за угощение и утехи. Гости Петры, насытившись и изрядно хлебнув виноградного нектара, только было принялись щипать притворно повизгивавшую хозяйку за бока, как издали, со стороны замка, в распахнутые по-летнему ставни, ворвался в душную горницу зловещий лязг и шум. Не успели Янош с Михаем выскочить на шаткое крылечко вдовушкиного домика, как в замке что-то громыхнуло с оглушительной силой, и через мгновение, над его железной остроконечной крышей взвился сноп ослепляющего пламени. Это рванули дядины пороховые погреба, догадались разом братья. Стена огня поднялась над ночным горизонтом, и на фоне кровавых всполохов метались, явственно видимые даже издали, фигуры вооруженных всадников. И было их великое множество. Даже вдвоем с Михаем не смог бы совладать Янош с такой ратью. Михай рванулся было к горящему замку, но Янош силой удержал его. Бежать, скорее, следовало в противоположную сторону и побыстрее. Янош понял все правильно: не найдя никого в самом замке и от бессильной злобы разрушив его, люди, пришедшие на их землю как враги, примутся вскоре обыскивать окрестности и если не дай бог обнаружат обоих братьев, то трудно сказать к чему такая встреча может привести. Вряд ли им удастся справиться с многочисленным отрядом хорошо вооруженных конников, полных отчаянной ненависти, ибо Янош уже сообразил, с какой стороны пришла беда, и кто прибыл по их души.

Наскоро оседлав коней, братья поскакали в сторону столицы, и Янош разумно полагал, что в городе искать их будут меньше всего, к тому же надеялся разузнать хоть что-нибудь о причине происходящих событий, и главное, разъяснить судьбу своих родных. Надежда его оправдалась полностью, но услышанные на Бухарестской базарной площади новости были убийственными. Слухи ползли один страшнее другого, но Януш сердцем чувствовал, что большинство из них правдивы. Так он узнал о казни господаря, продавшего душу дьяволу, и о том, что родителей его, Уласло и Юлии, равно как и окаянного дяди Рудольфа, скорее всего больше нет среди живых. Спустя несколько дней, после изнурительных разъездов по окрестным местечкам, после осторожных расспросов, они с Михаем, наконец, отыскали зловещее пепелище. По оставшейся груде не захороненных никем костей уже невозможно было разобрать, кто есть кто. Однако на одном куске безымянного посеченного скелета Михай углядел блеснувшее сквозь маслянистую сажу золото. Это был золотой с рубинами крест старого Рудольфа, зацепившийся колечком за обломок ребра. Янош не стал поднимать оставшуюся от дяди реликвию, а только вдавил крест в обугленный прах кованным гвоздями сапогом и смачно, от души, плюнул на дядюшкины останки.

Так начиналась пора скитаний. Янош и верный его Михай, неразлучный с братом и в горе и в радости, убравшись поскорее из охваченной мятежами Валахии, попытались для начала найти безопасное убежище в одном из известных им родственных гнезд. Это намерение чуть не стоило обоим головы. Яношу и его названному брату пришлось сполна испытать на своей шкуре все ужасы предательства старого Рудольфа. Противоречивые слухи о неправедной кончине господаря влахов расползлись подобно ядовитой жиже по всей Восточной Европе. Поднялась новая страшная волна охоты на ведьм, в каждой деревушке, в каждом местечке, суеверные, напуганные монахи и попы изыскивали своих Рудольфов и Владов, тащили во множестве на костер безвинных отшельников, подозрительных путников и просто не угодивших им прихожан. Целые гнезда снимались с насиженных мест и разбредались подальше в разные стороны кто куда. В тех же местах, где братьям удавалось еще застать на месте семью родичей, соплеменники гнали их прочь, как нечистых и гнусных отступников, проклиная и грозя смертью. В гнезде же, жившем под Кутно, куда братья опрометчиво сунулись, все же надеясь на некоторую помощь, зловещая угроза чуть было не осуществилась, так, что Янош и следовавший за ним неотступно Михай еле-еле унесли ноги. Семью Балашши объявили навеки проклятой и, стало быть, стоящей вне законов общин, несущих бремя «тайны». Более того, всех Балашши считали повинными в постыдном и корыстном разглашении этой «тайны», в том, что люди вообще, наконец, узнали достоверно о самом факте существования гнезд, а, значит, подлые Балашши подставили под удар всех своих собратьев и родственников. Братья оказались в положении изгнанников, постоянно опасающихся за свою жизнь.

Тогда-то Янош и перестал искать поддержку у своих собратьев, и принял решение отправиться вместе с Михаем на войну, записавшись под вымышленными именами в войско к Трансильванскому воеводе, который как раз в это время собирал в Деве армию и намеревался идти с ней на осаду Темешвара. Двое крепких, обученных владеть оружием, воинов, на превосходных лошадях, пришлись как нельзя более ко двору наместника Яноша Запольяи и проявили себя во время подавления мятежа храбрыми и не страшащимися смерти солдатами. Уже в сражении под Коловжаром Янош получил под свое начало отряд, Михай же оставался его правой рукой и самой надежной опорой. Добывать свежую кровь на войне и вовсе не составляло никакого труда, не привлекая при этом ненужного внимания. Впрочем, братья действовали осторожно, старались ничем не отличаться от других лихих и бесшабашных вояк, соразмеряли свою необыкновенную силу с людской, не позволяя ей проявляться в своем устрашающем и разрушительном действии. Даже отсутствие запаха не наводило на подозрения, так как военный лагерь был наполнен таким устойчивым смрадом, что казалось, зловонием пропитывалась не только одежда, но и оружие и доспехи.

Бесстрашный и опытный воин, Янош был отмечен наместником и взят в охранную свиту воеводы Запольяи. При нем в качестве оруженосца попал ко двору и Михай. Остались оба брата при наместнике и тогда, когда был посажен Запольяи магнатами на венгерский престол в Буде. Славные настали для них времена, сытые и покойные, ибо кто ж заподозрит в чем худом рыцарей, посвященных и опоясанных за верную службу королем, да еще несущих почетную тягость охраны монаршей персоны на своих могучих плечах. Но благоденствие продлилось недолго, так как вскоре был разбит король Янош в сражениях своим соперником в борьбе за трон королем Фердинандом. Пришлось Запольяи бежать со всех ног в польские владения, а с ним и его верным рыцарям. В изгнании пришлось несладко, и Янош подумывал уже о том, чтобы в очередной раз вместе с братом Михаем оборотиться кем-нибудь другим и покинуть опального короля, найти получше местечко под солнцем. Но тут король, уговорившись с султаном Блистательной Порты Сулейманам Великим, получил от него деньги и заручился поддержкой в своих планах вернуть венгерский престол. Колесо Фортуны совершило очередной поворот и теперь уже Фердинанду пришлось кисло.

Вместе с Запольяи к воротам Буды в боевом охранении монаршей особы подъехали и братья, теперь уже носящие имя Ковачоци и рыцарские пояса, и присутствовали в свите короля, когда султан Сулейман провозглашал того единственным государем Венгерского царства. И опять началась для Яноша и Михая сладкая жизнь. Посыпались на них золото и богатые уделы, награда за преданность, сильные и богатые придворные вмиг стали завидными женихами. Однако достигшие успеха братья ожениться на знатных девицах не спешили, предаваясь любовным утехам с женщинами попроще. Но в то же время приходилось постоянно быть начеку, стараться и в мелочах не выдать себя, своей сущности, скрупулезно следить за каждым шагом. В сердце Яноша же все больше росло беспокойство – они с Михаем оказались у всех на виду и на слуху. Помнил слишком хорошо он родительскую судьбу и дорогой ценой заплатил за урок. Им, носителям тайны лишний шум и внимание ни к чему и до добра не доведет, правда рано или поздно выйдет наружу. Таков божий суд за их долгую жизнь, за кровь и грехи.