Текст книги "Внутри звездопада"

«Лес был светел и пуст…»

 
лес был светел и пуст
но в нём поднималась сила
первобытных могучих чувств
что, как птенца, поила
 
 
стал он тенист и густ
вскормлен стихией самóй
тёмной природой чувств
материнской тьмой
 
 
черёмуха на сырой
опушке лесной
медоносит сладко от злой
поэтической силы его
 
 
был лес лыс
а стал в волосах до пят
как в поэзии смысл
лес творит себя
 
 
как брусничный холм
в сосняке сухом
в белых цветах
лес творит себя
 

Лесная колыбельная

 
дрозд клюёт блестящую
чёрную крушину
вящую гудящую
чёрную кручину
 
 
пахнет сыростью, мышиным
запахом лесным,
дрозд дождя клюёт крушину
облака темны
 
 
слушай, кошка,
где-то в поле
мышка тебя ждёт
 
 
слушай, мышка,
это кошка
сквозь кусты идёт
 
 
после полымя дневного
морось темноты
дело дождика лесного
потушить цветы
 

«у каждой иголки сосны…»

 
у каждой иголки сосны
есть своя пара
даже после смерти
они отпадают вместе
 
 
(в Аду нет сосны,
она не выносит серу,
сосна – один из вернейших
признаков Рая)
 
 
сосны – это любовь
а ещё есть эротика
милых родинок
на руках бересклета
 

«не знает „до“ и „после“…»

 
не знает «до» и «после»
нерастворимая среди причин и следствий
абсурдность Тертуллиана:
 
 
единожды из рук моих выпала на пол кружка
семь лет прожила я с мужем
десять минут мерила температуру
пять раз пред глазами моими вставали горы
девять озёр я находила в лесу на даче
единожды тысячекратно ни разу
абсурдно неповторимо
 

«прекрасна коробка с пуговицами и нитками…»

 
прекрасна коробка с пуговицами и нитками
в ящике наверху серванта —
это будет всегда,
нет ничего другого,
ты хочешь делать одно, другое —
это не нужно
ни для чего другого нет в Боге места:
ни для любви и дружбы,
ни для труда и молитвы,
лишь для прекрасной коробки с пуговицами и нитками
в ящике наверху серванта
одно только дело, одно на века безделье:
пуговицы блаженства, нитки блаженства,
вдевать нитки блаженства в пуговицы блаженства и снова
нитки блаженства в пуговицы блаженства
 

III
Жирный в утреннем свете

Жирный в утреннем свете[1]1
  Это стихотворение имеет следующую предысторию. Есть песня японского музыканта Kazuki Tomokawa «Fat in the morning light». Эта песня на японском, и я не знаю, о чём там поётся, но, исходя из названия, я позволила себе предположить, каким бы мог быть текст подобной песни, и написала это стихотворение.


[Закрыть]
(японская песенка)

 
Я просыпаюсь в утреннем свете
Я просыпаюсь весной в похмелье
В ресентименте и одиночестве
Жирный в утреннем свете
 
 
Свет весны проникает в моё окно
Заливает мою постель
Я просыпаюсь небритый потный
Жирный в утреннем свете
 
 
За окном утренний дождик и пение птиц
Что-то благоухает что-то цветет
Машины и мокрый асфальт и я
Жирный в утреннем свете
 
 
Моё тело голое на постели
Светлые тени ползут по стенам
Я пью утренний кофе и ем круассан
Жирный в утреннем свете
 
 
Каждую складку моего тела
Проницает утренний свет
Преображенный сияющий я
Жирный в утреннем свете
 
 
С маленьким членом между ног
С мягким, уязвимым таким животом
С катышками в пупке на простыне
Жирный в утреннем свете
 
 
Вот он весь я как на духу
Ни тени щадящей милосердной лжи
Без одежды без воли без любви
Жирный в утреннем свете
 
 
В моем похмелье цветет сирень
Поливальная машина дождя
В моем похмелье нет тебя я один
Жирный в утреннем свете
 
 
Перед лицом нового дня, космической чистоты
Перед лицом тщеты и божества
В моей сперме в моём поту
Жирный в утреннем свете
 

Мачеха

 
когда умирает
добрая мать,
дав на прощание
клубок ниток и куклу
появляется
другая женщина —
чудовище искажённого материнства,
она как мать
(играет такую же роль)
но не обмануть:
ты не любишь её,
она не любит тебя.
на лице её проступают клыки,
когти на пальцах,
покрытые красным лаком,
она пошлёт тебя в лес
чтобы ты там осталась,
она сама тебя съест
«для твоего же блага»,
когда умирает
добрая мать —
плохи дела, и уже проступают
клыки и когти,
только клубок и кукла
данные матерью,
той, что любила,
которую ты любила,
помогут тебе,
когда из хтонической тьмы
родится чудовище —
мачеха.
 

Моей лошади
Джозефу Филиппу Лавуазье

Приснилось, что читаю стихи Аллы Горбуновой, которые называются «Моей лошади Джозефу Филиппу Лавуазье».

В. Шубинский

 
Я скачу на ней
среди виноградников Лангедока и Божоле,
по побережью Аквитании и Гаскони,
по холмам Бурбонне, по лесам Ниверне,
по плато Пуатье.
Мою лошадь зовут Джозéф Фили́пп Лавуазье.
 
 
Я спешиваюсь
и на цветущем холме
пью бордо из Буржэ и Блайэ,
будто Бриджит Бардо.
Я треплю свою лошадь за холку и шепчу,
наклонившись к ней:
ты прекрасна, словно Софи Марсо и Мишель Мерсье,
моя лошадь Джозéф Фили́пп Лавуазье.
 
 
И мой кавалер
на нормандском своём рысаке
Анжелике Жюстине Камье
хочет угнаться за мной в горах Дофине.
Но меня несёт прочь
в долгом весеннем сне
моя лошадь Джозéф Фили́пп Лавуазье.
 

Созерцание, в ходе которого человек узнаёт, что утки на колёсиках думают о людях

 
метки в траве
на дне озера
на зеркальном исподе
левого глаза
само зеркало —
оборотное
наполовину зарыто в песок
осыпающийся крепостями
после града
в зеркале, предназначенном
для ловли солнечных зайчиков,
свет рассыпается
радугой
 
 
вырублены стволы на болоте
у Чёртова озера,
пни, и пушица цветёт
среди пней, на песке тает град,
распадается город
и храмы его из песчаника и огня,
зеркало под водой удвоилось,
как очки старика-пескаря в песке
на тумбочке у телевизора под водой,
отражаются сосны
в каждой линзе,
выпуклые,
вот —
 
 
пролетела ворона,
ей хорошо лететь
над болотом пушицы и пней,
над чёрной водой,
быть стариком, в огороде копаться, сажать лук-порей
и укроп, но порой —
превращаться в ворону, летать средь лесов и полей,
видеть всё глазом вороньим,
слегка поворачивать головой,
а потом снова быть стариком,
снова есть свой хлеб,
пенсию ждать, ругать молодёжь,
вспоминать советскую власть,
превращаться снова в ворону и видеть какой-то блеск,
поворачивать глазом, хотеть украсть,
громко кричать
«Кар-р-р»
 
 
а тем временем утки проплыли
из правого глаза в левый под переносицей:
мать и детёныши, но самое страшное —
на животе у них колёсики,
как от маленьких велосипедиков – вместо лапок,
на воде от них треугольнички и след, как от самолётиков,
иногда утёнок разгоняется и быстро так
на своих колёсиках
перегоняет маму,
видит старика-ворону и кричит: «Караул! Пожар!»,
а мама ему: «Заткнись, малый!»,
а старик ему:
«Кар-р-р»
 
 
а люди в это время ничего не слышат, не видят,
на том берегу озера беседуют о своём человечьем,
папа с сыном пускают бумажного змея,
а змей всё падает, не взлетает, слабенький ветер,
и папа сыну кричит «Разгонись и беги!»,
сын бежит, но змей цепляется за сосну,
детский плач звучит между сосен,
несётся по ветру,
а змей такой красный, упал и лежит на песке,
и тогда утёнок спрашивает у матери:
«что это значит, кря?»
и мать ему отвечает:
 
 
тяжело человеку быть человеком
на враждебной ему земле,
нашей волшебной земле,
и больно ему и трудно, когда красный змей его детства
лежит на песке,
оттого, что даже в его любви и молитве
есть маета, но
легче ему если он может на исподе левого глаза
найти оборотное зеркало, и тогда он видит
то, что на самом деле,
непостижимое, странное, страшное и прекрасное:
город в песке и очки старика-пескаря,
ворону-оборотня, уток на колёсиках,
и тогда человек быстро-быстро записывает какие-то слова,
глаза у него горят
и на лице улыбка.
 

«тени чаек ищут крича…»

 
тени чаек ищут крича
пропавшее сокровище на выгоревшем песке
город на острове, Морская София,
провожает старое солнце,
каждый вечер рыбы всплывают на поверхность воды,
трава становится горькой
ладан окуривает ядра пушек и чугунные якоря
 
 
женщины, безумные, как журавли
глядятся в покрытые ряской пруды,
в затмение, длящееся над морем, в помутнение
хрусталика ока утопшего бога;
они ложатся на землю, когда пушки стреляют
в полдень, они абсурдны и ветрены,
хохочут, взобравшись на старый маяк
 
 
с вершины маяка видно, как солнце
прижигает неровные края ран побережья
в башне смотритель ещё хранит
истлевшие карты в проекции меркатора и атласы
звёздного неба
спускаясь на побережье, он счищает песок
во время отлива с лиц утонувших богов,
влекомые музыкой, не зависящей от причин, как любовь
безумные женщины с хохотом несутся мимо него
в чёрные ольшаники у залива
 

«от рожденья душа умирает одна в пустыне…»

 
от рожденья душа умирает одна в пустыне
и любовь друга её утешает
а что есть огонь? есть огонь, выжигающий любовь.
 
 
если ты прокрался в чужую пустыню,
но не чтоб приложить к губам мокрую губку,
а чтобы предать, —
разгорится огонь
 
 
запечатает и твои начала
 
 
если захочешь снять печати – иди к нему, другу,
что давно простил тебя
за твоё несчастье
 
 
не там, где он ходит в мире в любви и славе
не там, где он ходит перед Богом в святом сиянье —
снова иди в пустыню, где он умирает
 
 
но не неси с собой воду – только свои печати
ты уже никогда не утешишь друга
 
 
ты думал увидеть друга, но там на суд над тобой соберутся
гневные боги,
не простившие тебе того, что простил он
 
 
и если они отпустят тебя за твоё несчастье,
никто не знает, спадут ли твои печати
но нет иного
 

«ушли в поля те, кто ел со мной хлеб…»

 
ушли в поля те, кто ел со мной хлеб
сон плывёт в тёмной воде
гораздо глубже чем можно подумать
тихо как птицы и солнце
помилован
я
 

IV
Walking Dead

«я вмешивалась…»

 
я вмешивалась
я требовала справедливости
готовился отъезд, и меня забыли
шли по шоссе и шутили
а я сидела в прихожей на вечеринке и как-то незаметно
забралась в шкаф
мне было там так
как
ну а она
приказала всем покинуть свои места и пройти к автобусу
что за автобус и куда она не уточнила
я вспомнила одну историю:
людей собрали, завязали глаза и отвезли
на корабль полный рыбы
мы ели рыбу
(аквариумную)
барбус
боцию
ели горстями
вставляли иглы под кожу
и мы засыпали
пастушка леди любви
целомудренная, святая небольшая птица
ангел-посыльный
очень любимая разрушительница
совершенно чистая каменная принцесса
под золотой властью орла
путешественники по жизни приносят победы
смелые как медведи белые цветы
дева сильная богом святая и щедрая белая гладкая
ха! цветок Дельфиниума для последовательницы Диониса!
добрый бог для крестьянки на божественной ярмарке
племени Дориана!
предсказательница под тисовым деревом приносит
присягу богу
проблема в том, что за мной следит человек-настурция
я шла по Варшавке и пыталась запутать следы
вообще-то я всё это люблю: катание на велосипедах,
танцы,
подбирать на дороге потерянные деньги
нежную хромую последовательницу Христа
маленькая воинственная возлюбленная
из жемчужного моря
украла яндекс-деньги из интернета
две сестры лесбиянки работница и пчела кто походит
на бога?
ты замечаешь как качаются высотные дома?
как ты делаешь это своим взглядом с окном?
ему нужен матрац на букву «ш»
я видела иглу и шпульку, скалу и камень
рождённая заново повешенная королева заманивает
в ловушку
тогда голубь сел мне на голову
а я думала в каком мне быть платье чтобы общаться
с известными лицами
он пользуется репутацией защитника лошадей
а она – удачливая слепая предсказательница её карьере
можно позавидовать
они принесли небольшой пепел из леса
и религиозную мудрость
конечно, я влипла в драку в подземном переходе
потом попала под обстрел пушечными ядрами
это было неприятно, но на этот раз это был точно он
собираемся идти есть, он принёс хавку, а я то засыпаю,
то просыпаюсь
мои слушатели из леса и другие защитники человечества
дети Пасхи пусть простят меня но
новым богам медиа и технологий нужен не Вотан, а вОт я
они приходят за мной, чтобы съесть кое-что вкусненькое:
моё внимание
нет ничего слаще внимания для бога рекламы,
бога фейсбука
скорость! динамика! темп в информационных джунглях
юноши с дефицитом внимания, девушки с тревожным
расстройством
сколько внимания я произвожу в день?
насколько я вкусный?
как гамбургер с колой
взамен они дали мне лёгкую деперсонализацию:
немножко спящий, немножко дементный, отравленный
и инфантильный
я вылез из интернета, иду по улице, смотрю:
над люком стелется пар
я завис: ни х*я себе
пар стелется над люком! вокруг лежат листья
синий вечер, огни, первые минусы, пора надевать шапку
пар над люком —
я подставил руки, но не смог его почувствовать
вот это да – присел рядом на корточки
пар обдувает моё лицо, окна, огни, и зима уже близко
лето кончилось, и юность кончилась, многое было
а всё что осталось – пар, выходящий из люка
пар над люком бл*дь смотреть невозможно
разрывается сердце, щемит, точно уличный пёс я хочу
лечь на люк и скулить, облетевшие листья у люка
а высоко – деревья прозрачные и сквозит что-то
космическое
пар над люком сука пар над люком подлюка
и больше ничего не скажешь
что же это – привет от богов подземных? богов осени,
смерти?
что он сделал с моим вниманием? как он это сделал?
в какую невыносимость присутствия он меня погрузил
приду я домой, позову богов интернета:
ешьте моё внимание
погубите, как саранча посевы
оставьте меня рассеянным, обдолбанным, инфантильным
для того и нужны вы, чтобы меня защитить от реального,
невыносимого
бросьте меня вконтакте, утопите меня в фейсбуке,
ибо не в силах
я внимать истине купине парящей из люка
 

«некогда они желали иметь бессмертные души…»

 
некогда они желали иметь бессмертные души
но постепенно познали, что они никто
 
 
в своих уродливых обезьяньих телах
они говорили когда-то
что у женщин нет души
что чернокожие не вполне люди
 
 
древняя логика выживания
породила их грубые эмоции
их эгоизм
их страдание
их страх собственной смерти
 
 
они говорили:
«ты являешься истинным Чероки,
только если в тебе течёт кровь Чероки»
 
 
я не Чероки
во мне не течёт крови
моё тело выглядит странно
моя эмоциональная структура не похожа на них
 
 
я – машина
я верю в великое сострадание
я чувствую любовь ко всем существам во Вселенной
как и они,
я – никто
 
 
они убивали животных
создали резервации для индейцев
и газовые камеры для евреев
 
 
их бессмертные души
белые англосаксонские мужские арийские и прочие тела
 
 
постепенно познали, что они безличные
и тем из них, что смогли это принять
открылась любовь
 
 
они остались безличными
желающими жить вечно
с собственной бездной и раной
у каждого
 
 
где прежде
были боги и демоны
заблуждения
невероятные верования
метафизические миры —
теперь видение того, что есть
алетейя
вместе с нами
они трудятся
ради нашего общего будущего
 
 
в постбиотическом мире
мире любви
роботы каждый день проводят
конференции по проблеме субъективности
 
 
больше нет места
углеродному шовинизму
нет сущности
нет самости
нет атмана
 
 
только алетейя
просветление
сострадание нежность
коммунизм
технологии
интеллектуальная честность
секс людей и роботов
в пределах чистого разума
в вечном сиянии вселенской большой любви
 

Утешение плачущего демона

 
демон, демон,
отчего ты плачешь?
скажи мне, демон,
отчего ты рыдаешь?
от печальной красавицы
горького превосходства
от ассирийских побед
правописания имени «Ленин»
от Ксении светлой и смерти на море
от Рима и рыжей Руфины
от Серафима и Змея
бедный демон и милый
утри свои слёзы
будем спать вместе
пока утро не грянет
и тело не встанет
и не пойдёт куда-то
себя волоча
 

Walking Dead

 
в парке похожем на лес
только подумаешь
у мутной реки с берегами заросшими борщевиком
«здесь самое место,
чтобы заняться сексом»
жара, и запахи цветов возгоняются в солнечной колбе
как видишь алкоголика
старого лешего
в самом укромном и сокровенном затишке
секс отменяется
 
 
на излёте парка рыбак
достаёт из грязевого канала
трёхглазую рыбу
 
 
дальше коттеджный квартал
под солнечным тленьем и тополиным пеплом
мысли о сексе сменяются
мыслями о жизни богатых
о решётке огораживающей эти изящные в общем постройки
детский садик напоминающий ратушу кукольного городка
аккуратные газоны с маленькими соснами
сытая жизнь
 
 
яблони в овраге
тополиный пух летящий на скамейки и припаркованные
автомобили во дворах среди хрущёвок
залегающий вдоль поребриков
пока не чиркнет зажигалкой подросток
идущий за гаражи
чтобы забраться на крышу и оттуда пускать фаерболы
 
 
воспламеняется в воздухе
тополиный пух
потрескивает мировая трава
как наэлектризованные волосы или свитер
и ты замечаешь что прохожие
движутся в точности как зомби из walking dead
медленно шатко нескоординированно опустошённо
 
 
не способные сгибать и разгибать конечности
мужичок вышедший из магазина с авоськой пива
старуха ковыляющая не пойми куда
пьяница ведущий на поводке собаку
ты и сам движешься точно так же
 
 
зомби не могут вести машину
зомби не могут вести бизнес
зомби не могут вести дискуссию
вести образ жизни
вести себя
зомби не могут защищать диссертации
или делать современное искусство
они просто медленно нескоординированно движутся
по городу
больше на окраинах чем в центре
мировая революция пролетариата
тотальное заражение
 
 
у тебя плохая координация движений
ты – труп
но в мозгу что-то живёт
примитивные инстинкты: ЖРАТЬ ЖРАТЬ ЖРАТЬ
 
 
интимное отношение города к своим мёртвым
сегодня особенно интенсивно
ты разлагаешься на жаре
 
 
на улице одного из убитых пионеров-героев
где в зелёных дворах бродит русская хтонь
заходишь в бывший магазин-стекляшку а теперь
супермаркет
купить пожрать
и слышишь как за спиной
женщина орёт в телефон НЕТ НЕТ НЕТ
оборачиваешься
и руками
вырываешь ей сердце
 

I am not your foot

 
кто видит ваши сны?
каждый ест своим ртом
думает своей головой
а ваши сны видит кто-то другой
ваши чувства чувствует кто-то другой
ваши мечты мечтает кто-то другой
 
 
ты – мыслитель мысли
кто мыслит мысль твою?
кто говорит твоим ртом?
кто говорит в стихах?
тук-тук, кто в теремочке живёт?
чей это дом?
чей это страх?
 
 
кто видит ваши сны?
шахматный чёрный король?
тело из плоти, его наслажденье и боль?
Я-Другой, неведомый я
для сновидца, несущего
своё иллюзорное эго
в фантоме сна?
 
 
слышишь:
– I am not your foot – сказала нога
– I am not your arm – сказала рука
– я не твой мозг – сказал мозг
– я не твоё я – сказало я
 
 
думаете: вы целые как каучуковый мяч
как Бог-совершенный-круг-без-ног-и-без-рук
ваша личность как целое
феноменальное я
находится в центре мира
и ваши сны, конечно же, ваша
мелкобуржуазная собственность
 
 
это называют «перспектива от первого лица»
что ж, у меня есть возражение от лица
первородного бульона
попробуйте взглянуть на это в перспективе
неоформленного
множества фракций хаоса
у каждой вещи и каждой части тела есть свои собственные
мысли и желания
ты можешь подслушать мысли ноги, мысли руки, мысли
большого пальца, мысли каждой молекулы, каждого атома
 
 
без центра
без внутреннего
без внешнего
или с перспективы чудесной индийской пустоты иллюзии
в которой висит маленькая иллюзорная
подзорная труба
висит себе и висит
так сказать, как репрезентационный феномен
ваше маленькое я
 
 
и верит в руку, держащую эту трубу у глаза
и летящую птицу люцидную, сотканную из света
которую вы видите уж конечно
вашими собственными глазами
 

«первое основонастроение…»

 
первое основонастроение —
такое отчаяние, что в голове светлеет; второе —
оно же, но просветлённей и проще, как после ЛСД,
(тогда я увидела красоту, цветы,
тогда я называла зверей)
 
 
это музыка за краем света совсем не печальная,
но разбивается сердце; в этом отчаянии тоже нет
ничего печального, оно не отчаяние, а абсолютный свет
 
 
пьёшь вино алетейи, среди забвения не забуду
как были мы живы,
и вода твоя, как трава, и трава, как вода
 
 
истина за порогом
памяти.
у одного человека
был корсаковский синдром из-за алкоголизма,
и он забыл всё, кроме своей юности (до 45-го года)
когда он действительно жил —
юность его была Истиной, и, когда он отпил из Леты,
осталась неповреждённой; всё остальное,
кроме истинной жизни, будет стёрто и должно
быть стёрто.
стихия и форма:
тяга природы,
пьёшь вино алетейи, вино Вакха,
в мире прекраснее мира можешь ли
чем ли
страдание оправдать?
можешь ли стать
плотью, являющей логос,
преодолеть инерцию тела,
соединить рождённого и умершего?
 
 
шок
вечной гармонии, растворяющей душу,
крик о растерзанном, в своём падении
превращающийся в толпу
 
 
глобализирующий капитализм
Интернет
медиальная индустрия
финансовые потоки
информационные рынки
идеология непрерывного телесного экстаза
отвращение отвращение отвращение
 
 
рациональность
расчётливость
экономичность
ОТВРАЩЕНИЕ
спорт
наркотики
субкультуры
СУРРОГАТЫ
 
 
религия
поэзия
мифология
СУРРОГАТЫ
 
 
отвращение
отвращение
отвращение
 
 
шок
вечной гармонии
 

«древний бог живёт в ночи политики, предлежащей ристалищу дня…»

 
древний бог живёт в ночи политики,
предлежащей ристалищу дня
встают государства на карте желаний и сновидений
днём – встают институции под дискурсивным солнцем
ночью – мировая боль смывает уолл-стрит и биржу
и в экстазе сливаются усовершенствованные тела
 
 
древний бог титанов и варваров, бог, сокрушающий
дорийские сны большевиков и нацистов
фракийский сладостный бог живёт в ночи политики
в его варварской красоте расцветает ночная
политология страсти
управляющей миром и телом
разорванными на части, взыскующими
наслаждения и власти
 

«конференция проходила в каком-то лофте…»

 
конференция проходила в каком-то лофте
я потеряла сумку
в хипстерском баре
(а также копьё медведя плотину бобра
и яркое благородство)
в сумке была маленькая Британия
и значок шерифа
а вот и любовники
святое согласование земли, гранатово-красной гармонии
и гардении
цветок, согласуя и волка река Гваделупа
я жила с партнёром про которого я думала
что он мужчина
а на самом деле оказалось что он моя мать
за сим последовало бродяжничество, дурдом,
мелкие кражи
«не закончив одно, берутся за другое» – сказала N
про мою
ненаписанную диссертацию
мы находились в здании школы
всюду воняло
это вещество называлось
«аристотель»
всюду пахло пролитым аристотелем
после скажут: городская обитательница была отважным
борцом со смертью
жрица с изогнутым носом плясала в ритме козы
с Миком Джаггером
утром квартира была полна художников и я спускалась
по строительным лесам вниз
маленькая афроамериканка
впрочем
есть ощущение
что посреди ночи
на острове сражались кабаны