Текст книги "Нет никакой Москвы"

Сергей сказал ребятам, что это Алексей, он учился когда-то на философском факультете, но пил с пятнадцати лет, и однажды, когда он был курсе на третьем, им с другом не хватало денег на выпивку, они выдернули у прохожей сумку с деньгами, – и Алексея посадили на полгода. Вышел – и некуда было деваться, домашние его не ждали особо, отчим так вообще его ненавидит. Пошел Алексей жить в лес. С мамой иногда видится, звонит ей, говорит, она переживает. Просит его: «Алёша, ты только не бомжуй». Тут и жена его живет в лесу, Наташка. Двое детей у них родилось здесь, на лесной поляне. Их в детский дом забрали, отняли у родителей права на них. Им года три или четыре сейчас.

«А вот и женщина его, Наташка». Бездомная непонятного возраста подошла к гробу деда Василия. «Дед Василий, прости нас. Воры, лжецы и подонки захватили наш мир. Они отняли наши дома, нашу землю, наш лес, нашу воду. Один ты, дед Василий, на этом свете боролся за нас». «Наташка из семьи алкоголиков, сбежала из дома после седьмого класса, дальше много чего было, работала на базе отдыха здесь, в лесу, кастеляншей. Красавицей была, мужчинам нравилась. А любовь свою, Алексея, только здесь встретила», – шепотом рассказывал ребятам Сергей. «Идти мне отсюда не к кому и незачем. Нет у меня ни иллюзии, ни надежды. Ты, дед Василий, был мне, как отец родной», – Наташа выпила водки из пластикового стаканчика, и улыбнулась горькой, до мурашек, улыбкой.

«Завтрашнего дня не существует. И вчерашнего дня не существует. Есть один вечный день, и в нем ты сейчас, дед Василий, – это сказал другой мужчина, лет пятидесяти, выйдя к гробу. «Это Иван, он по стране много мотался, родных никого нет, ремонтировал суда на Дальнем Востоке, был дважды женат, потерял жилплощадь, документы у него менты сами и отняли, остановили однажды на улице „проверить“, дальше требовали денег, пытали, а потом вышвырнули уже без документов. Он писал жалобы в прокуратуру, обращался к государству, просил помочь ему восстановить документы – все было безрезультатно. Пытался обращаться к президенту, звонил, писал…» – продолжал рассказывать ребятам о собравшейся здесь публике Сергей. «Нет сердца ни у кого на этом свете, дед Василий, только у тебя одного было сердце. Только ты сочувствовал простому человеку, оказавшемуся на обочине жизни, человеку, от которого все отказались и которому некуда пойти в этом мире. Вместе с тобой роняли мы слезы на наш хлеб. Спасибо тебе, что жил ты с нами в этом лесу, помогал нам и защищал нас», – закончил Иван свою речь у гроба деда Василия.

И многие другие бездомные выходили и говорили свои речи. Сергей подвел Машу и Даню поближе, к гробу, к стоящим рядом с ним лесным жителям. «Помянем деда Василия, хороший он был человек», – и Сергей налил ребятам и себе водки из бутылки в пластиковые стаканчики. Выпили. «Странный вкус у этой водки», – подумал Даня. Будто мерцала она, мерцало в ней это странное снежное свечение. Потом выпили еще немножко, и еще…

Бездомные продолжали вспоминать деда Василия и рассказывать истории об общении с ним. Вот вышла женщина к гробу – маленькая, горбатая, с крючковатым носом, с торчащими во все стороны седыми лохмами, зеленоватой кожей и перепонками на пальцах. Начала рассказывать: «Была я девочкой семилетней некрещеной, и мачеха утопила меня в болоте. С тех пор живу я здесь и хорошо знала тебя, дед Василий, старинный мой друг. Вижу я далеко, бегаю быстро, могу насылать кошмары, могу становиться невидимой, повелеваю болотными огнями, превращаюсь в жабу, но не смогла тебя спасти, дед Василий, от врагов, капиталистов, масонов, от смерти, коварно во тьме ходящей, от улыбки Билла Гейтса, от пидарасов, от финансистов, от привет-соседа, сиреноголовых монстров, о дед Василий».

И вышла другая женщина, очень бледная, с зелеными волосами, с сиськами большими-большими, аж страшно. Смотришь на нее и не понимаешь: то ли она невероятно уродлива, то ли ослепительно красива. И сказала: «Я тебя любила, Василий. Бывает, сижу ночью на траве, расчесываю свои волосы, ты подходишь, меня по голове гладишь. Бывает, сидим с тобой на вершине дуба и раскачиваемся вместе. Бывает, катаемся с тобой на снегу, и хохочем, хохочем. Дух тебе пухом, дед Василий, мох тебе мехом».

И вышел еще один – полумужик-полупень, полумужик-полукуст, полумужик-полулист, полумужик-полугриб, полумужик-полумох, полумужик-полуснег. И сказал: «ой ей, медведь, волк и филин помнят тебя, Василий, уй ой, заяц, лягушка, ворона знают тебя Василий, ий эй, кошка, козел и собака любят тебя, Василий». И он засвистел, захохотал, захлопал в ладоши, закричал, запел, заговорил голосами животных. Задул сильный ветер, снег летел в глаза. Лесные жители на поляне пели, пили, танцевали, кричали, хохотали. Сергей все подливал Маше и Дане в пластиковые стаканчики водку. Вот лицо его, они ведь никогда и не смотрели на него внимательно, какое-то было у него вроде ничем не примечательное лицо, а тут Маша посмотрела – лицо у него белое, как береста, и глаза у него тоже белые и неподвижные, а бровей нет. И все вокруг кружится-мелькает, кружится-мелькает.