Текст книги "Меч войны, или Осужденные"

Алла Гореликова
Меч войны, или Осужденные

О ТАЙНАХ И НЕДОМОЛВКАХ

1. В Ингар!

Шлюп назывался «Крыло ветра».

В посольской эскадре, сплошь из фрегатов и галеонов, смотрелся он, как левретка в своре натасканных на медведя мастифов. Однако и выросший у моря Барти, и частенько гостившая в Южной Миссии Мариана заметили и оценили нехарактерные для ханджарских кораблей линии корпуса, высоту мачт и размах рей.

Пассажирам отвели каюту в носовой надстройке: подальше от капитана, арсенала и спуска в трюм, как шепотом объяснил Мариане сэр Барти. И на том спасибо, буркнула в ответ девушка, а то сколько еще на берегу сидели бы.

Юнга, коверкая таргальские слова, сообщил, что капитан заглянет позже, что на палубу пока лучше не высовываться и что «Крыло ветра» – лучший корабль по обе стороны островного пролива. Обращался он исключительно к рыцарю, оттерев девушку в сторону и мешая ей войти; себастиец кивал в ответ и на спутницу глядеть избегал. Мариана теребила кончик косы и думала о Пенке. В который раз говорила себе, что тащить коней за море было бы глупо: тетушкин конюх прекрасно за ними присмотрит, а они в Ингаре купят привычных к знойным ветрам и скудному корму ханджарцев. Но оставить любимицу в чужих руках оказалось неожиданно тяжело – будто предала.

Наконец юнга ушел, крепко зажав в кулаке полученную от рыцаря монетку, и Барти повернулся к Мариане:

– Что ж, давай устраиваться. Эй, Мариана! Ты плачешь?

– Нет, что ты! – Мариана мотнула головой и через силу улыбнулась. – Так, задумалась.

– Входи же.

Рыцарь прикрыл дверь, мимоходом отметив, что щеколда не выдержит не то что удара – пинка; между тем Мариана оглядывала каюту, и щеки ее заливала краска.

– Барти, – прошептала, поймав его взгляд, – за кого он нас?… Что ты ему наговорил?! Это покои самого императора, не иначе!

Каюта явно предназначалась не для простых пассажиров. Широкое окно прикрыто поверх ставня белой полупрозрачной занавеской; на полу ковер из пушистых рыжих шкур; мягкий диван завален яркими шелковыми подушками, рядом плотная аксамитовая занавесь прикрывает стену. Под потолком висит шарик «лунного сияния», роняет на шелк серебристые отблески.

Барти пожал плечами:

– В империи любят роскошь, только и всего. Между прочим, обрати внимание: аксамит золотой, не серебряный. Никаких заклятий, чистая показуха. – Откинул занавесь; за нею оказалась спаленка: широкая низкая кровать, умывальник над серебряным тазиком, небольшое зеркало, лавка-сундук. – Каюта, скорей всего, какого-нибудь младшего секретаря: хороша, но для посла здесь тесно и убого.

– Убого?!

Придерживай язык, обругал себя Барти. Давно ведь понял: девица выросла пусть не в нищете, но в изрядной скромности. По счастью, шлюп колыхнулся, разворачиваясь, и Барти поспешно сказал:

– Отчаливаем.

Мариана глубоко вздохнула, с трудом сдерживая нервную дрожь. Пожалуй, впервые после ухода из родного дома девушку охватил настолько острый страх перед будущим. Теперь и захочешь – не вернешься. Всего час назад еще можно было послушать Барти, отпустить его одного, остаться… Да, она не хотела этого и никогда бы так не сделала, но – могла ведь! И вот путь к отступлению отрезан. Теперь – только вперед, и без разницы, храбрец ты или трус: дорога одна.

Девушка тряхнула головой, заправила за ухо непослушную прядь. Ну в самом деле, чего она боится? В Ич-Тойвин едет столько паломников… а ей всего-то и нужно – передать по назначению письмо. Зато потом можно отстоять службу в главном храме Капитула и поклониться святым местам. А если в ночь полнолуния подняться на Поющую гору, встретить там рассвет и загадать желание, оно обязательно исполнится!

Девушка встретилась взглядом с рыцарем, спросила дерзко:

– Что это вы на меня так странно смотрите, сэр Бартоломью? Не иначе, опять хотите сказать, что зря я поехала?

– Толку теперь говорить? – неожиданно мрачно ответил Барти. – Раньше надо было, теперь уж поздно.

Похоже, иногда и бесстрашных рыцарей одолевают дурные предчувствия, подумала Мариана.

– Помнишь, ты спрашивала, бывал ли я в империи? – Барти прошелся по каюте, остановился перед Марианой. – Был, да. Мы охраняли паломниц. Аббатиса монастыря Урсулы Кающейся и полтора десятка ее монахинь. До Ич-Тойвина шел тогда большой караван, и охраны хватало кроме нас, но…

Лицо рыцаря исказила судорога; Мариана испуганно коснулась его руки. Барти сочувствия не принял. Повернулся на каблуках, отошел к окну. Вцепился побелевшими пальцами в край ставня.

– Нас было там пятеро, а остался я один. Братья-миссионеры хоронили мертвых и наткнулись на меня. А мертвых было не так уж много.

Девушка глядела в закаменевшую спину рыцаря, и слова не шли на язык.

– На юге, Мариана, рабы в цене, – горько подытожил Барти. – И рабы… и рабыни.

Какое-то время рыцарь молчал; потом резко выдохнул и повернулся к Мариане:

– Еще одно ты должна помнить все время. У императора полторы сотни жен, и чем знатнее вельможа, тем усердней он следует примеру владыки. Будь осторожна, Мариана. Одна слишком вольная улыбка, один нескромный взгляд – и уже не объяснишь, что ты туда не мужа искать приехала.

– Но… – Мариана сглотнула ком, закупоривший горло. – Но, Барти… разве они не верят в Господа?!

– Верят, – пожал плечами себастиец.

– Но разве Господь разрешает такое непотребство?!

– Это не ко мне, Мариана. Я не знаю, как мирится с этим Капитул и чем оправдывает. Но подумай сама – если бы не оправдывал…

Мариана поежилась. Теперь она лучше понимала желание рыцаря оставить ее в Южной Миссии и ехать самому.

– Я буду осторожна, Барти. Обещаю.

– И займи дальнюю комнату.

– Конечно.

Рассказ рыцаря смутил девушку, но, по счастью, Барти не обратил внимания на необычную для нее покладистость. Мариана проскользнула под златотканую занавесь, швырнула сумки на кровать и зажала рот ладонью. Больше всего сейчас она боялась разрыдаться.

Суета на палубе стихла, зато усилилась качка – похоже, шлюп вышел уже из гавани. Барти раздумывал, стоит ли открыть ставень, когда в каюту, коротко постучав, вошел капитан.

– Прекрасный сьер, – заговорил он резко и деловито, – я должен объяснить вам и вашей спутнице обязательные для пассажиров моего корабля правила.

– Прошу вас. – Барти шагнул к занавеси, окликнул: – Мариана!

– Я слышала, – отозвалась девушка. – Сейчас выйду.

Капитан прошелся по каюте, остановился у окна. Сказал:

– Окно не открывайте. На море случаются шквалы.

– Понимаю, – кивнул Барти.

Мариана появилась довольно быстро; она переоделась в подобающее паломнице скромное платье, темно-зеленое, с белым девичьим воротничком, и походила на монастырскую пансионерку. Рыцарь взял девушку за кончики пальцев, повернулся к капитану:

– Сьер капитан, позвольте представить мою подопечную. Благородная Мариана направляется в Ич-Тойвин именем и во благо Святой Церкви.

– Рад приветствовать на борту, – капитан прижал руку к сердцу и кивком, по-военному, обозначил поклон.

Девушка присела в изящном реверансе.

– Мариана, позволь рекомендовать нашего капитана: сьер Кариссиен.

– Для такой прекрасной госпожи здесь слишком тесно и мрачно, – покачал головой капитан.

Рыцарь напрягся, но Мариана тоже поняла, к чему идет, сказала поспешно:

– Нет, что вы, добрый сьер! Каюта мне нравится, здесь так уютно. Сам Господь привел нас на «Крыло ветра».

– Надеюсь, вы окажете мне честь, – капитан сверкнул улыбкой из-под пышных черных усов, – и украсите наши трапезы своим присутствием, столь желанным для глаз моряка, отвыкшего от истинной красоты.

Мариана взглянула на Барти.

– Ваше общество, сьер рыцарь, также порадует нас, – тут же заверил капитан.

– Благодарю, сьер Кариссиен, мы с радостью принимаем приглашение. Однако вы собирались говорить не об этом?

– Да, увы. – Капитан пригладил усы. – Лицезрение прекрасной госпожи отвлекло меня. Я должен сразу предупредить вас, мой добрый сьер, и в особенности вашу спутницу: палуба корабля – неподходящее место для прогулок. Чем меньше вы будете выходить из каюты, тем лучше. Мой слуга возьмет на себя заботу о вас; он же будет провожать вас к трапезам. Если у вас возникнут вопросы, можете задать их ему… Или мне. Разговаривать с матросами не советую, да они вас и не поймут. Согласитесь, я не требую слишком многого.

– Разумеется, сьер капитан, и вы в своем праве, – кивнул Барти. – Мы последуем вашим советам.

– Сделайте такое одолжение. – Из-под пышных усов вновь сверкнула улыбка. – Госпожа Мариана, – капитан поклонился, – до встречи.

Дверь закрылась бесшумно.

Барти покачал головой. Взял Мариану под руку, завел в спаленку. Тихо, чуть слышно сказал:

– Ты ему приглянулась.

– Только этого не хватало! Послушай, Барти, разве мы не можем есть у себя в каюте?

– Там видно будет. Но первым приглашением нельзя пренебречь, как бы ни хотелось.

Мариана сморщила нос:

– Кажется, меня ждет еще одно деяние из тех, что не прославят никого из доблестных сэров. Что за невезение!

– Если тебя это утешит, – хмыкнул рыцарь, – приходилось и доблестным сэрам изворачиваться, избегая внимания ханджарских моряков. В империи на этот счет не слишком разборчивы.

Мариана залилась краской.

– Дам тебе совет, Мариана: ханджары боятся гнева Господнего. На земле на этом не сыграешь: там, согрешив, можно тут же купить прощение. Отстоять службу, к исповеди сходить, на храм пожертвовать… Но в море, – Барти покачал головой, – сама понимаешь, до берега далеко, а святости корабельного капеллана может и не хватить против бури. А ты путешествуешь именем и во благо Церкви.

– Так ты нарочно это сказал? – У Марианы отлегло от сердца: как ни крути, а прикрыться именем Церкви куда проще, чем отбиваться от ненужных знаков внимания.

– Хуже всяко бы не было, – повел плечами рыцарь.

Сьер Кариссиен принял гостей так роскошно, что Мариана убедилась: по имперским меркам их каюта и впрямь скромна до убогости. В капитанскую трапезную вместилось бы с десяток отведенных пассажирам каморок. Сквозь оба окна – одно на палубу и другое на море за кормой – виделось все так ясно и правильно, будто не стекло в переплет вставлено, а пластины чистейшей воды хрусталя; солнечный свет потоком лился на белоснежную скатерть, вспыхивал огнем на золотых кубках и тонул в бутылях с вином. В рыжем с черным крапом ковре, сшитом из меха неведомого Мариане зверя, ноги тонули по щиколотку, а низенький диванчик под дальним от входа окном манил яично-желтым шелком подушек. Даже обшитые темным дубом стены при таком убранстве совсем не выглядели мрачно.

Капитан заметил восхищение гостьи, довольно пригладил усы. Шагнул навстречу:

– Умоляю прекрасную госпожу не стесняться!

Мариана лихорадочно перебирала возможные ответы, когда часть стены отъехала в сторону, и в проем шагнул молодой человек, почти юноша. Для северянина все ханджары почти на одно лицо, но все же в юноше угадывалось близкое родство с капитаном; казалось, они отлиты в одной форме, лишь с разницей в десяток лет. Сьер Кариссиен заметил метнувшийся в сторону взгляд гостьи, обернулся:

– Ты опоздал, Эньен, это неучтиво. Проси прощения у нашей гостьи. Прекрасная госпожа Мариана, я счастлив представить вам своего племянника. Он еще молод, но, смею утверждать, у меня не было первого помощника лучше. Весьма многообещающий офицер, немногие к семнадцати годам добивались столь значительного положения. Хотя у нас в семье все такие. Господом клянусь, недалек день, когда сьер Эньен из Ич-Карисси сам станет капитаном.

– Любезный дядя мне льстит. – Эньен стремительно подошел к гостье, протянул руку. – Разрешите проводить вас к столу, о прекраснейшая.

Обескураженная галантным натиском, Мариана молча подчинилась; юноша выдвинул мягкий стул с гнутой спинкой, подождал, пока девушка усядется, и опустился по левую руку от нее. Капитан усмехнулся:

– Юности недостает манер, зато с избытком напора. Проходите же, мой добрый сьер. Садитесь со мною рядом: оставим молодость молодости. Вина? Вот «Бешеный лев» семилетней выдержки, вот настоящая «Кровь Диарталы», вряд ли вы пробовали, в Таргалу ее продают только королевскому управителю, а это – «Полуденное солнце».

– Конечно, – ворковал между тем Эньен, – в должности первого помощника на «Крыле ветра» я еще многому должен научиться. Но со временем…

– Налейте диартальского, – попросил рыцарь. – Я слыхал о нем и, признаться, рад случаю попробовать.

– Выбор ценителя! – Сьер Кариссиен выдернул пробку, потянулся налить гостье.

– Нет-нет, – Мариана поспешно отодвинула кубок. – Негоже паломнице пить вино, а я ведь еду в Ич-Тойвин, святой город!

– Вы не только прекрасны, госпожа моя, но и чисты душой. – Эньен сделал попытку поцеловать тонкие девичьи пальцы.

Мариана отняла у юноши руку и отодвинулась.

– Эньени, – бросил капитан, – будь любезен, поторопи…

– Да, сейчас! – Юноша вскочил, словно невзначай коснувшись плеча гостьи, и кинулся к двери. Покрасневшая девушка сквозь шум крови в ушах еле расслышала резкий оклик, слов же не разобрала вовсе – хотя, как все уроженцы южного побережья, ханджарский диалект понимала свободно.

– Сьер Эньен, – Барти наградил вернувшегося к столу юношу откровенно оценивающим взглядом, – я прошу вас не смущать мою подопечную. Поверьте, так будет лучше прежде всего для вас.

– Верю! – Капитанов племянник легкомысленно улыбнулся. – Прекрасная госпожа моя, простите несчастного, что сражен вашей красотой и добродетелью и готов отныне жить у ваших ног! Если я и позволил себе лишнее, то не по злому умыслу, а от восторга и смущения.

Мариана прикусила губу – ее грызло острое желание огреть назойливого кавалера… ну хоть бутылкой! Конечно, столь решительный отпор вряд ли приличествует скромной паломнице… Но как, Свет Господень, как эти самые паломницы умудряются сохранять скромность, не распуская рук?! Слов здесь явно мало, их просто не воспринимают, эти слова…

– Боюсь, любезный сьер, вы меня не поняли, – притворно вздохнул себастиец. – Мои слова следовало расценивать как дружеское предостережение, вы же повели себя так, словно услыхали пустую угрозу. Право, жаль. Вы, конечно, молоды, но я полагал вас умнее обычных юнцов. Все-таки первый помощник на таком корабле – это не какой-то там порученец или курьер. Офицер такого ранга должен просчитывать последствия своих слов и поступков. Сьер капитан, вы со мной согласны?

Отворилась дверь, давешний юнга внес блюдо с горячим мясом. Запах незнакомых специй защекотал нос, Мариана сглотнула слюну: вино здесь явно будет к месту. Попросить воды?

– Эньени, ты и в самом деле позволяешь себе, – капитан сделал многозначительную паузу, – лишнее. Наша гостья не захочет прийти сюда еще раз, и виноват в этом будешь ты со своими неуемными восторгами. – Отчитав племянника, сьер Кариссиен вернулся к диартальскому; бордовое вино, булькая, полилось в золотые кубки, и над столом поплыл приторно-терпкий аромат переспелого винограда. – Вы гость у меня, сьер Бартоломью, первый тост ваш.

– Сьер капитан, – Мариана робко улыбнулась, – чем запивают девушки такое мясо на вашей родине? Ведь его надо запивать, я права?

– Еще как права, – пробормотал себастиец.

– Кизиловый сок с водой, – сообщил капитан. – Сейчас вам принесут его, прекрасная госпожа. Вы разрешите Эньену поухаживать за вами?

Не дожидаясь ответа, юноша ловко переложил на тарелку гостьи пышущий жаром, политый остро пахнущей подливой кусок.

– Вам должно понравиться, госпожа моя.

Все тот же юнга поставил перед Марианой серебряный, украшенный бирюзой кувшинчик. Эньен придвинул девушке кубок, алый сок ударился в дно, брызнул на стенки, одинокая капля расползлась пятном по скатерти.

Сэр Барти положил себе мяса и поднял кубок:

– За «Крыло ветра» и его капитана. Готов поспорить, сьер Кариссиен, что у вас самое быстроходное судно на оба знакомых мне моря.

– Это верно! – Эньен улыбнулся гордо, словно корабль принадлежал ему. – За «Крыло ветра» и за попутный ветер!

Кубки осушили до дна; Мариана пригубила разбавленный водой кизиловый сок и осторожно попробовала мясо. Пряное, кисло-сладкое… но как во рту после него горит! Девушка отпила еще сока. Нет, ну что за умница Барти! Надо запомнить: моряку его корабль интересней любой красавицы.

– Да, мой шлюп оправдывает название, – сьер Кариссиен довольно ухмыльнулся. – Я хожу на нем почти четыре года, и ни разу он не подвел меня. Моя очередь… Разливайте, мой прекрасный сьер.

– С радостью! – Барти наполнил кубки. – Что за чудесное вино, сьер капитан! Не удивляюсь, что его приберегают для королевского стола.

– Что да, то да, – согласился капитан. – Диартала славится винами, но это – лучшее. Лучшее из лучших! Ах, моя прекрасная госпожа, воистину жаль, что ваш обет не разрешает вам насладиться вместе с нами.

– Возможно, на обратном пути? – Эньен многозначительно взглянул на скромную паломницу.

– Может быть, – пожала плечами Мариана. – Посмотрим. Но скажите же ваш тост, сьер Кариссиен! Я выпью с вами, мне понравился сок… как вы его назвали?

– Кизиловый, – подсказал Эньен.

– Да, кизиловый, – Мариана благодарно кивнула. – Теперь я запомню.

– Мой тост, – капитан поднял кубок, – за победы! За те победы, моя прекрасная госпожа, что мужчины готовы сложить к ножкам обворожительных женщин.

– И за победы над ними? – вполголоса добавил Барти.

Оба ханджара кивнули и выпили залпом – один как отражение другого. По спине Марианы пробежал тревожный холодок. Под горячими взглядами смуглых черноусых красавцев сок не шел в горло; Мариана пригубила, поставила кубок. Отметила, что Барти тоже отпил самую малость.

– Но теперь, госпожа моя, вы должны нам ответный тост. – Эньен подлил девушке сока, и скатерть украсило еще одно пятно.

– С радостью, – через силу улыбнулась Мариана. Что же сказать?! Встретилась взглядом с рыцарем: подскажи!.. Ответ пришел сам собой. – Пусть удача сопутствует «Крылу ветра» во всех морях! Я выросла у моря, но не видела корабля краше. И пусть вам, сьер Эньен, достанется корабль не хуже, когда вы станете капитаном.

Рыцарь одобрительно опустил веки. Мариана знак заметила, спрятала улыбку за краешком кубка. И верно: хозяева остались довольны любезностью гостьи.

– Мне кажется, в империи корабли строят иначе, – едва опустив кубок, продолжил тему рыцарь. – Для шлюпа у «Крыла ветра» слишком высокие мачты, да и корпус… Я, признаться, не слишком-то разбираюсь в кораблях, но таких форм не припомню. Уверен, сьер Кариссиен, вам есть что рассказать об истории своего корабля.

– О да! – капитан проглотил наживку с искренним удовольствием. – Вы проницательны, сьер рыцарь. Это трофей; мы захватили его на севере, когда псы кнеза Хальва, да выбирать им в посмертии репьи из хвоста Нечистого, попытались отбить груз с рудников его братца, как-там-его. Я тогда был первым помощником на «Сияющем орле» и вел в бой абордажную команду. Да, веселые были денечки… Мы ходили тогда меж Господом и Нечистым, но мы жили… Нечистый меня задери, как мы жили! Нет, что ни говори, а дело мужчины – война. Разливайте еще, сьер Бартоломью. Там, на севере, и сейчас весело, а скоро будет еще веселее, и я, Нечистый меня задери, хочу туда вернуться! И Эньен… он там не был, но тоже хочет, верно, племянник?

А крепкое, видать, это диартальское, растерянно подумала Мариана. Эк капитана развезло. Не пришлось бы тащить рыцаря в каюту волоком… Однако Барти пьет осторожно и поддается вину не так быстро, как ханджары. И хорошо: еще не хватало возиться с пьяным спутником.

– Конечно, хочу, – запальчиво подтвердил Эньен. – Там я завоюю себе корабль. Такой же, как «Крыло ветра», да! И стану капитаном… А уж на двух таких замечательных кораблях мы добудем и славу, и богатство, верно, любезный дядя?

– И благословение Святой Церкви, – ввернул сэр Барти, – ведь там, на северных островах, сплошь язычники.

– Верно, – грохнул кубком по столу сьер Кариссиен. – Они нуждаются в Свете Господнем, и славны будут те, кто принесет его туда! Хотя дерутся безбожные псы отчаянно.

Мариана тайком перевела дух: беседа склонилась в самую безопасную для нее сторону. Видимо, офицеры императора не слишком отличаются от рыцарей короля: так же любят вспоминать былые подвиги и расписывать в красках грядущие деяния. Девушка ела жгучее мясо, запивала кислым соком и слушала краем уха: лишь бы не пропустить случайное обращение к ней. Но в разговоре о морских сражениях, абордажах, десантах и прочих прелестях истинно мужского времяпровождения ей, хвала Господу, места не нашлось.

2. Мариана, девица из благородной семьи

– Больше я туда не пойду! – Мариану передернуло: вспомнила навязчивое внимание капитанова племянничка, его пристальные взгляды, «случайные» касания, пышные комплименты. – Свет Господень, что они о себе воображают?! А этот самый сьер, капитан, он же только вид делал, что его сдерживает, а сам… сам! Да как он вообще может подумать, что я… что он…

Девушка пнула упавшую с дивана подушку: слова закончились раньше, чем выплеснулась злость.

– Кто – он? – Хотя веселого в их положении было мало, Барти с трудом удержался от улыбки. Оказывается, иногда обычное ехидство изменяет Мариане, и она становится похожей на обиженную маленькую девочку, что возомнила себя взрослой. Смешно и трогательно.

– Оба! – отрезала девица. – Два, прости меня Господи, самовлюбленных гусака! Барти, сколько до Ингара?

Рыцарь озадаченно подергал ус.

– Дней десять, наверное. Как погода.

– Так, Барти… ты сможешь сказать, что меня укачивает? Что я лежу пластом и никого не могу видеть? Что меня выворачивает наизнанку, и их, псы их раздери, прекрасная госпожа умрет на месте от стыда, если они увидят столь отвратительное зрелище?

Себастиец все-таки не сдержал смех.

– И нечего ржать, как твой Храп, – проворчала Мариана.

– Скажу, – пообещал рыцарь. – Скажу, что ты не в силах оторвать голову от подушки, вся позеленела и грозишься в Ич-Тойвине уйти в монастырь, лишь бы не пришлось пересекать море еще раз.

– Тоже годится. Лишь бы до Ингара дотянуть. – Девушка заправила за ухо непослушную прядь, и Барти вдруг поймал себя на странной мысли: будто и этот ее жест, и ехидное фырканье, и улыбку – то робкую, то озорную – он знает всю свою жизнь.

– Я не дам тебя в обиду, – пообещал рыцарь.

Мариана кивнула:

– Я знаю, сэр Барти.

Вдруг так захотелось ткнуться носом в его плечо, замереть так… укрыться от всего плохого… Девушка почувствовала, как заполыхали щеки, и спрятала лицо в ладонях.

– Ну что ты, Мариана? – тихонько спросил Барти.

«Я – всего только свидетель, – вспомнилось вдруг девушке. – Глаза и уши, не более того». Смешно. Ну какой из тебя «просто свидетель», мой прекрасный сэр… Ты слишком добр для роли беспристрастного наблюдателя. И что б я без тебя делала? И… я кое-что обещала тебе.

Девушка подняла голову, прерывисто вздохнула. Мелькнула трусливая мыслишка: почему бы не оставить все, как есть? Он не спрашивает, он слишком деликатен для расспросов. Как чувствует, что ей не то что говорить – вспоминать больно…

Стыдно, Мариана. Ты обещала. Уж кто-кто, а сэр Бартоломью имеет право знать, почему так важно тебе выполнить поручение пресветлого. В конце концов, вы еще даже не в империи, а ты уже вовсю прячешься за его спиной! И разве тебе самой не хочется, чтобы он перестал считать тебя глупой девчонкой, возжелавшей славы и приключений?

Но разве жалость или презрение – лучше?

Мариана стиснула ладони. Не лучше, да. Но…

– Сэр Барти…

Рыцарь глядел на нее с сочувствием и тревогой. Молча глядел. Вот интересно, подумала вдруг Мариана, многие бы из его отряда удержались сейчас от слов, вроде «говорили тебе сидеть дома»?

– Сэр Барти, в Южной Миссии… я обещала вам рассказать, помните?…

– Мариана, если тебе трудно об этом говорить, ты вовсе не должна…

– Я обещала! Или вы считаете меня бесчестной, благородный сэр?

Барти чуть заметно качнул головой:

– Что ж, тогда рассказывай.

– Вы… – Девушка сглотнула. – Вы все сочли меня взбалмошной глупой девчонкой. Понятно, стать членом Ордена – большая честь, парня-то не всякого возьмут, а тут девица пришла требовать… а потом еще и подвига искать понеслась, нет чтоб домой вернуться, раз уж отказали. Глупо, да. Я сама знаю, что глупо.

Барти слушал. Не торопился осуждать или оправдывать – ее или своих товарищей.

– Только мне возвращаться некуда было, – чуть слышно призналась Мариана.

И замолчала.

Барти ждал, но у девушки словно ком встал в горле. Слова не шли; она вдруг остро, до боли пожалела, что все-таки решилась рассказать. Ну и пусть бы дурой считал, так ли это важно?!

Конечно, важно. Ведь сама ты знаешь… и скажи правду хотя бы себе! Признайся, что ты сама предпочла бы оказаться дурой, чем…

Струсившей.

Предавшей родовую честь и память отца – из страха.

Рассказывай. Пора ему узнать правду. И если он отвернется от тебя, станет презирать – пусть это будет сейчас.

– Объясни, Мариана, – нарушил молчание Барти. – Как это – «некуда возвращаться»? Тебя что – выгнали из дома?

Девушка прижала ко рту ладонь; в глазах ее вскипели слезы.

– Но послушай…

– Нет! – Маленькие кулачки с неожиданной силой впечатались в гору подушек. – Я! Это я! Я отказалась от него!!!

И Мариана, рухнув на диван, зарыдала.

Барти растерянно смотрел, как тонкие пальцы комкают шелк покрывала, как трясутся плечи, как девичье тело бьет крупная дрожь. Ругнулся, кинулся к вещам. Выворотил сумку, схватил футляр с зельями. Отшвырнул. Вернулся и попросту сгреб Мариану в охапку. Вместе с покрывалом: пальцы девушки сжимали ткань так крепко, что отнимать стало бы напрасной тратой времени.

Прижал к себе: крепко и бережно, как ребенка. Зашептал что-то глупое, бессвязное: не то «тише, девочка», не то «всё будет хорошо». Осторожно сел на край дивана, прислонился спиной к переборке. Шлюп набрал ход, боковая волна покачивала его, словно колыбель. Подумалось мельком: если качка усилится, капитан вполне поверит в плохое самочувствие пассажирки. Да что же с тобой, Мариана? Так плачут, когда настоящее горе, но кто смог бы носить в себе такое – и не выдать ничем – весь наш путь, день за днем и ночь за ночью?… Или у тебя были причины зажать его в себе, скрутить, спрятать ото всех? Кто обидел тебя, девочка? Кто посмел?

Девушка наконец обмякла в его руках, рыдания стали тише; Барти осторожно опустил ее на диван, пристроил под голову подушку. Налил в серебряный кубок воды из умывальника, подсел к спутнице:

– Мариана… возьми, попей.

Зубы ее стучали о край кубка, добрая половина воды пролилась, но долгий, прерывистый вздох обрадовал рыцаря: теперь девочка успокоится.

– Еще?

– Не надо. – Мариана подняла на него глаза. Ресницы слиплись от слез, лицо бледное… – Простите, сэр Барти. Я…

– Тебе легче?

– Да, наверное…

– Вот и хорошо. Мариана, ты совсем не должна рассказывать…

– Не надо так говорить, сэр Барти. Я обещала. Вы не бойтесь, больше такого не будет.

Свет Господень, да ясно, что не будет! У тебя на такое просто сил уже нет…

– Я виновата перед вами, сэр Бартоломью, – продолжала Мариана. – Из-за меня вы отправились в путешествие, опасное и совсем вам не нужное. Я хочу, чтобы вы знали правду.

Голос девушки звучал до странности спокойно, почти безжизненно. Барти взял ее ладони в свои, покачал головой – ледяные.

– Хорошо, Мариана, я тебя слушаю.

– Мой отец был рыцарем, – начала Мариана. – Дедушкино наследство отошло его старшему брату, а он надеялся выслужить себе лен оружием.

Барти кивнул: обычная история.

– Однажды отец оказал услугу монастырю Юлии и Юлия Беспорочных, что в Белых Холмах. Большую услугу. И монастырь в награду пожаловал ему земли… те самые холмы… Эта земля всегда считалась бросовой, но там рядом лес и река, так что прожить можно. Мы и жили… а потом отец умер, и опекунство надо мной отдано было монастырю. Мне полгода до совершеннолетия не хватало…

– И что? – Насколько Барти знал, ничего такого уж необычного в опеке монастыря над несовершеннолетней девицей не было. Обычно в таких случаях в доме опекаемой поселялись одна-две сестры: и присмотр, и помощь, и наставления. А там подыскивали девице подходящего мужа…

– И отец Томас, монастырский настоятель, стал меня уговаривать идти в монашки, – сердито буркнула Мариана.

– Тебя? В монашки?! – Воистину, это ни в какие ворота не лезло! Ясно, когда отдают в монастырь младших дочерей, бесприданниц… Можно понять, когда запирают отмаливать грех сблудившую девицу – хотя такое чаще все-таки оканчивается свадьбой. Бывает и так, что девушка сама вдруг слышит зов Господень. Но к Мариане-то все это явно не относится! Миловидная, бойкая, острая на язык, наследница какого-никакого, а лена, и к тому же твердых правил – вполне завидная невеста для небогатого и не слишком знатного рыцаря, в девицах бы не засиделась.

– Ну да. – Мариана отняла у рыцаря руки, вытерла лицо краем покрывала. Пригладила волосы – признаться, без особого толку. – Понимаешь, когда отец оформлял лен, эти угодья мало что стоили. Их отдали нашей семье в бессрочное пользование за обязательство поддерживать в порядке мост через Рюйцу и отчислять на святые нужды половину мостового сбора.

– Только-то? – Барти поймал себя на зависти к незнакомому рыцарю: такие удачи случались редко.

– А потом, – продолжила Мариана, – гномы нашли в наших холмах белую глину. И стали платить нам за разработку.

Барти присвистнул:

– Вот оно что! И тебе предложили переписать лен обратно на монастырь?

– Сначала пресветлый отец уговаривал меня добром. Примером сестер, наставлениями. К аббатисе все водил, она хорошая, аббатиса, добрая… А потом… – Мариана глядела мимо рыцаря: посмотреть ему в глаза казалось выше ее сил. Все-таки девушка верила, что служение Господу превыше мирских благ. И боялась, что прав был отец Томас, так настойчиво склоняя одинокую сироту к пострижению, доказывая, что в мирской жизни ей трудно будет спастись, но легко погибнуть. И на Последнем Суде признают ее недостойной Света Господня, раз монастырской благости предпочла суету подвигов и шляние по дорогам в мужской одёже. Страшно! Но тихая жизнь светлых сестер пугала Мариану куда сильней. Они там грехи замаливают, а ей-то в чем каяться? Разве в том, что похоронит себя заживо, род отца не продолжив? Так ведь раскаянием детей не заведешь! Для детей муж нужен…

Мариана мотнула головой. Как устала она от этих мыслей! Каждый раз, вспоминая разговоры с отцом Томасом, девушка ощущала себя глупой, упрямой и кощунственно мирской, чуть ли не гулящей. Променять служение Господу на «грязный телесный блуд» – иначе о ее возможном замужестве ни светлый отец, ни мать аббатиса не отзывались; поставить род и кровного отца выше Отца Небесного… Но переломить себя Мариана не могла. Да, земная память об отце для нее важнее, она мечтает не Господа за него молить, а назвать сына его именем! А Господь… как знать, может, Он добрее отца Томаса? Да и не только ведь за монастырскими стенами можно Ему служить? Вот ведь сейчас – они едут в Ич-Тойвин по делам Господним, а монахи совсем для таких дел не годятся. И даже рыцари, пресветлый сказал, не годятся! А понадобилась – она, обычная девушка, что не отличается ничем таким уж особенным, не бросается в глаза и может сойти за паломницу.