Текст книги "Меч войны, или Осужденные"

2. Благородный Ферхад иль-Джамидер, прозванный Лев Ич-Тойвина

Трапезная гостиницы в этот час пустовала: для обеда поздно, для ночных гуляк рано. Хозяин откровенно скучал за стойкой, но не уходил: а ну как гостям заблагорассудится добавки? Расторопная служанка уже протерла столы и теперь шустро мела пол. Барти и Мариана говорили, не опасаясь лишних ушей.

– Представляешь, – смеясь, рассказывала Мариана, – он мне предложил стать его сорок восьмой женой! Да еще с таким видом, будто ждал, что я тут же расплачусь от счастья и кинусь ему на шею!

– А если бы первой? – с напряжением, которого Мариана не заметила, спросил Барти. – И единственной?

Мариана задумалась на миг, тряхнула головой:

– Нет уж! Он красив, спору нет… но, знаешь, Барти, он… – девушка запнулась, подбирая слова, – недобрый. Когда он смотрит на тебя в упор, хочется убежать и спрятаться. А говорит – как будто острая сталь под бархатом прячется. Сестра Элиль сказала, что его называют Лев Ич-Тойвина и что это почетное прозвище. Но мне он и вправду кажется львом, злобным демоном вроде тех, от которых мы в пути отгораживались кострами и молитвами.

– Лев Ич-Тойвина? – Рыцарь не заметил, как разжались пальцы и завернутый в тонкую лепешку шмат баранины упал в тарелку, откуда был взят. – Мариана, а сам он как тебе представился? Благородный Ферхад иль-Джамидер?

– Не помню, – смущенно призналась Мариана. – Вроде бы… Их имена так похожи одно на другое, и потом, мне так стало смешно, и… страшно немного. Он, правда, хвастал, что родич самому императору, но ведь у императора тех родичей…

Это верно, мысленно согласился Барти, если по каждой собственной жене считать да по каждой отцовской… При таком выводке родни у нормального правителя скорее будет желание основательно эту родню проредить, чем каждому покровительство оказывать да благоволение проявлять. Но Лев Ич-Тойвина…

– Что ты ему ответила?

Мариана отправила в рот ломтик острого козьего сыра, буркнула:

– Посоветовала обойтись сорока семью.

А еще – выразила сомнение, что доблестный муж этот-то курятник удовлетворяет должным образом. Погорячилась, конечно, что сказать. Мариана вспомнила яростный взгляд из-под тонких черных бровей, побелевшие губы, свист хлыста, от которого холеный вороной прижал уши и рванул с места в карьер…

Барти покачал головой:

– Не стоит тебе ходить одной.

– Но я же не одна, я…

– Сестра Элиль не защитит тебя от начальника императорской стражи Ич-Тойвина.

– Он?…

– Да, Мариана. Известный человек. – Барти повертел в руках кубок с вином, поставил, не пригубив. – Нам бы уехать, Мариана.

– Так давай уедем, – неожиданно покладисто согласилась девушка. – Но ведь тебя опять завтра брат провозвестник ждет?

– Да плевать! – Барти помрачнел. – Не пойму я, чего он от меня хочет. То о службе расспрашивает, то о гномах, то о Корварене…

А то роняет словно невзначай, как Святой Церкви нужны верные, – будто верность рыцаря не отдана короне раз и навсегда! Сэр Бартоломью потер лоб. Нынешний разговор снова закончился невнятно, оставив смутную тревогу. И недовольство – не то собою, не то службой королевской. Нет, и впрямь надо уезжать. Хватит с него душеполезных разговоров, а с Марианы – претендентов на руку, сердце и прочие девичьи прелести.

Звякнул колокольчик над дверью; хозяин встрепенулся, служанка уронила веник под стол и оправила фартук. В трапезную вошли двое стражников, расположились у стойки, против окна, – как видно, сменились с дежурства и решили пропустить по кружечке. Взблеснуло золото галунов на багряных куртках, подмигнул солнечный зайчик с рукояти тяжелой сабли.

Барти понизил голос:

– Караваны в Ингар отправляются поутру. Собери сумки с вечера, Мариана. Я разбужу тебя.

– Хорошо, – кивнула девушка.

Рыцарь достал золотой, бросил на стол:

– Эй, милейший! Разбуди меня завтра к рассвету, мы с госпожой хотим поклониться праху святого Карела.

– Будет сделано, господин, – откликнулся хозяин.

Стражник бросил на рыцаря короткий взгляд поверх кружки с вином и вновь обернулся к товарищу. Видать, давно служит, усмехнулся Барти: вот вроде и на отдыхе, а бдит. Старый пес… Ханджарский сабельник неожиданно напомнил ему Базиля, и рыцарь невольно улыбнулся. Как-то привыкший к одиночеству ветеран справляется с двумя непоседливыми племяшами?…

Сэр Барти проводил Мариану до дверей ее комнаты, дождался стука щеколды, повязал на ручку «сигналку»: в гостиницах Ич-Тойвина ворья не водилось, но осторожного и Господь бережет! И пошел спать. Его-то сумки всегда готовы к тому, чтобы схватить их по тревоге.

3. Серж, дознатчик службы безопасности Таргалы

Галерея была пуста, и Серж откинул капюшон. Ветер швырнул в лицо дробный звон лютни, обрывки смеха, запах прогоревших костров. На нижнем дворе веселились. Заезжий менестрель, вчерашним вечером услаждавший слух хозяев изысканным перебором струн, чередовавший баллады о храбрых рыцарях и прекрасных дамах с воспеванием деяний чтимых в Таргале святых, для солдат приберег совсем другие песни. «Трактирщикова дочка», «Три монашки», «На бережке, на берегу»… Вот «Красотку Катрину» завел, стражники подпевают не в лад, зато от души…

Катрина, Кэтрин, Кэти… Серж избегал попадаться на глаза Базилю: бывший себастийский десятник вполне мог узнать бывшего рыцаря себастийского отряда. Благо, капюшон странствующего монаха скрывает лицо; выбери граф Унгери для своего шпиона иную личину, навряд ли тот смог избежать разоблачения. Но, видит Господь, риск разоблачения – не слишком большая плата за внимание Базилевой племянницы. Угораздило же! Жаркая кудрявая девчонка так и стоит перед глазами, ночами снится, будто юнцу нецелованному! Но не в монашеском обличье разговоры о любви заводить; вот и остается смотреть с галереи, как смеется Кэтрин чужим шуточкам, как вьются вокруг нее горячие парни.

– Хороший ветер, – негромко заметил остановившийся рядом Филипп. – При таком ветре можно не бояться гостей с моря. Что вы думаете о положении на островах, брат Серж? Кажется, дела Хальва понемногу выправляются?

Серж обернулся к наследному герцогу почти с благодарностью:

– Служа Господу, не следует пренебрегать мирскими проблемами, но я, признаться, не слишком разбираюсь в политике. Может, хоть вы объясните мне, чем так уж помогло Хальву присутствие нашего министра и нескольких офицеров? Я слыхал, что от них там немного проку, а уж от министра и вовсе – одни сплошные хлопоты.

– Империя стала там осторожнее, только и всего, – пожал плечами герцог. – Проку немного, вы правы. Если не считать того, что флот империи… Вы хоть знаете, брат Серж, что империя послала на острова свой флот? Так вот, флот империи привычен сражаться в открытом море, и с помощью наших офицеров корсары Хальва замечательно с ним справляются. Островные проливы и шхеры сейчас, пожалуй, намного менее судоходны, чем год назад – слишком много там на дне ханджарских шлюпов и фрегатов. Но теперь, боюсь, нам следует ждать войны. Кузен мой король правильно сделал, отправив Хальву это посольство. Иначе острова уже были бы новой провинцией империи. Однако возможность взять север под свою руку – слишком сладкий кусок, чтобы император от него отказался. В данной ситуации Омерхад или потребует от Таргалы невмешательства, или вспомнит о том, что Золотой полуостров все еще считается провинцией великой империи. И то и другое, как легко понять, не устроит его величество Луи.

А Филипп не так глуп, как считают в окружении короля, отметил Серж. Да оно и понятно: сидит сиднем в своей Дзельке, при дворе появляется по великим праздникам, где уж составить о таком верное мнение? Что ж, раз уж завязался такой интересный разговор…

– Так не ошибся ли добрый наш король, отвергнув брачный союз с империей? Оскорблять императора пренебрежением, когда у него и без того на Таргалу зуб?

Филипп дернул плечом:

– У нас, хвала Господу, мужчине положена одна жена! Луи успел обручиться, и теперь о пренебрежении говорить нельзя.

– Но если его величество берет за себя дочь Егория лишь для того, чтобы не стать зятем императора, и тем самым приносит войну своему народу и своей стране…

– Ах, брат Серж, – перебил герцог, – я вижу, вы и впрямь не разбираетесь в политике. Войну можно выиграть, вот в чем весь секрет. Именно поэтому император хочет взять Таргалу мирно, тихой сапой, исподтишка. Признаться, брат Серж, услышав об этом посольстве, я впервые порадовался тому, что женат.

– Нехорошо, сын мой, так отзываться о супруге. – Серж постарался вложить в голос побольше мягкой укоризны – того рода, что так хорошо получалась у пресветлого. Сам он испытывал сейчас лишь досаду: взгляды Филиппа на политические проблемы были всяко интересней его неладов с женой. Но тот брат Серж, какого знал наследный герцог, просто обязан был воспользоваться случаем и уделить внимание семейным неурядицам хозяев замка. – Какова бы ни была жена, муж отвечает за нее пред Господом. Посему любезен Господу мир между супругами и отвратительны рознь и неприязнь. И за все, что неприязнь взращивает и лелеет, призовет на Последнем Суде к ответу.

– Грешен, – криво усмехнулся Филипп. – Но каяться не стану, ибо госпожа Хербертина грешна не менее.

– Вам следовало бы молить Господа о ниспослании супружеской любви.

Герцог дернул плечом:

– К чему? Я не нужен Хербертине, она не нужна мне – замечательное единодушие, вполне достойное зависти. Согласитесь, брат Серж, могло быть хуже.

– В словах твоих слишком много горечи, сын мой. Господь заповедал нам любить, и душа твоя это знает. А ты не слышишь ее. Причины наших несчастий в нас самих, и даже Господь всемогущий не даст нам счастья, если мы не готовы взять его.

– Вы великий утешитель, брат Серж, – усмехнулся Филипп. – Послушать вас – и поверишь, что стать счастливым ничего не стоит.

– Так оно и есть, – пожал плечами Серж. – Уж поверьте, ваше высочество. Я был несчастен, я знаю.

Герцог приподнял бровь. Перевел взгляд с собеседника во двор, где смеялась, отплясывая с кем-то из стражников, Кэтрин. И спросил с чуть заметной, не выходящей за рамки вежливости издевкой:

– Значит, сейчас вы счастливы?

А, Нечистый бы его побрал! Неужели так заметно?!

– Вы покраснели, брат Серж. Право, на вашем месте я спустился бы вниз. Ведь Господь заповедал нам любить, так почему вы не берете то счастье, что он посылает вам?

Серж не нашелся с ответом; впрочем, герцог ответа и не ждал. Кивнул доброжелательно, пожелал приятного вечера и ушел.

Кулак дознатчика грянулся о камень парапета. И снова – ссаживая кожу в кровь. Приди в себя, опомнись, не для тебя она! Даже если случится такое чудо, что сможешь объясниться и она тебя не оттолкнет – что дальше-то? Шпиону жениться не с руки. Одну службу уже бросил, с этой тоже дезертируешь? Предашь графа Унгери, как предал товарищей по отряду? Ведь предал! Вольно тебе было Барти упрекать, а сам-то? Как еще назвать, что за пять лет так и не пришел к ним? Не верил, боялся… надумал себе Нечистый знает чего, самому теперь вспомнить стыдно!

А и хитрая же бестия королевский кузен! Даже граф Унгери считает его трусом и рохлей; но если трусость наследного герцога сомнений не вызывает, то рохлей его не назовешь никак. Умный, наблюдательный, и язва первостатейная. Понять бы еще, от души он хвалил решения короля или подозревает в пришлом монахе коронного соглядатая? Пожалуй, второе: иначе с чего ему вообще заводить разговоры о политике? С людьми Господними беседуют о другом…

4. Благородный Ферхад иль-Джамидер, прозванный Лев Ич-Тойвина

Утро начиналось неправильно. Ломило кости, голова казалась чугунным котлом с прокисшей кашей, а глаза решительно не хотели открываться. Мариана шевельнула рукой; вместо грубого полотна гостиничных простыней пальцы скользнули по гладкому шелку. Девушка неуклюже повернулась на бок, все-таки разлепила непослушные веки…

Перед глазами колыхался светлый шелковый полог, край его придавливала горка пестрых подушек.

– Свет Господень, где я?…

– Ты у меня, – отозвался из-за полога незнакомый мужской голос. Хотя… незнакомый ли? Эти властные и слегка насмешливые нотки – сталь и бархат! – она слышала, кажется, совсем недавно…

Мариана села; голова немилосердно кружилась, и пришлось опереться руками о кровать, чтобы не упасть. Обнаружив на себе непривычное шелковое одеяние, просторное, с широкими рукавами, девушка ойкнула. Это что же получается, ее здесь раздевали?!

– Что молчишь? – спросил незнакомец. – Голова болит? На, выпей.

Полог раздвинулся ровно настолько, чтобы пропустить сжимающую золотой кубок руку. Первым побуждением Марианы было врезать хорошенько по этой руке – ну не такая ж она дура, чтобы пить невесть что, будучи невесть где и непонятно в чьей власти?! Но голова болела и впрямь нещадно, а околдовать ее могли сотню раз, пока она валялась здесь не то спящая, не то без памяти. Да полно, она и попала-то сюда не иначе как чародейством! Спать ложилась в гостинице… и утром, вспомнила вдруг девушка, они собирались уезжать. Не успели, значит…

– Да пей, не бойся! – в голосе незнакомца явственно чудилась насмешка, и Мариана решилась. Обхватила кубок ладонями, поднесла к губам, вдохнула легкий, свежий аромат. В голове немного прояснилось. Ладно, выпьем… похоже, это и вправду всего лишь лекарство…

– Вот и умничка… – Кубок стукнул о стол, что-то скрипнуло… кресло? – Теперь полежи немного, и все пройдет. А там уж и поговорим.

Мариана послушно легла. Потянуло в сон. Вот только этого еще не хватало! И так проспала всё на свете! Девушка ущипнула себя за руку, с силой потерла лицо. Сон отступил, осталась только слабость. Как же она здесь оказалась? Девушке смутно припомнился грубый стук в дверь. Неужто у нее хватило ума открыть, и ее захватили? Но она не далась бы просто так, она бы отбивалась!

Свет Господень, одернула себя Мариана, да разве против чар можно драться?! Ее как-то усыпили, и все дела. И теперь, когда в голове уже не колышется вязкая прокисшая каша, девушка почти точно знала, кто… ну ладно, по чьему приказу… вот именно, по чьему приказу ее похитили.

Наверное, стоило испугаться. Или разозлиться. Но ни страх, ни злость приходить не хотели; девушка ощущала себя странно спокойной, почти равнодушной. Тоже, верно, чары… Да оно и к лучшему. Злость сейчас не поможет, а страх… нет, бояться нельзя. Стоит испугаться – и тем самым признаешь, что ты в полной власти похитителя.

Да ты и так в полной власти, подумалось вдруг.

Что же делать?

Поговорить. Осмотреться. И попытаться сбежать, а как иначе? Не Барти же ждать… один в чужом городе, вряд ли рыцарь сможет даже найти ее, не говоря уж о том, чтобы выручить.

Прошептав молитву и призвав на помощь Ию-Заступницу, девушка отдернула полог.

Ослепительное южное солнце било в распахнутое настежь окно, сверкал и переливался шелк подушек и покрывал, разбрасывала веселые блики золотая фигурная рама огромного – в рост! – зеркала. Странно, но среди этой вызывающей роскоши Лев Ич-Тойвина смотрелся не хуже, чем на вороном жеребце, в доспехе и при сабле. Красивый, уверенный в себе мужчина – из тех, за какими дуры-девки стаями бегают. Сорок восьмой женой, говоришь?

– Ну и зачем? – спокойно спросила Мариана.

– Неужели ты не поняла? – Тонкие дуги бровей насмешливо изогнулись. – Я хочу тебя, вот зачем. Ты так не похожа на наших женщин.

– Вот чудо-то, а я тебя совсем не хочу, – Мариана поразилась собственному спокойному голосу. – И учти, я благородной крови! Я вассал короля Таргалы, и ты не смеешь принуждать меня против воли.

– О да, конечно! – Быстрая улыбка скользнула по четко очерченным темным губам. – Я и не сомневался, что ты благородной крови. Каждое твое движение, каждый взгляд, каждое слово свидетельствуют о благородстве. Твой король – просто слепец, раз не заметил у себя под носом такое сокровище! Но я – я и заметил, и оценил. Я не поступлю с тобою бесчестно. Ты прекрасна, северянка, и ты достойна стать моей женой и матерью моих детей. Соглашайся! Клянусь Светом Господним, ты не пожалеешь. Я знаю, что нужно женщине, поверь, я сумею тебя порадовать.

Ни за что, хотела крикнуть Мариана, но в последний миг удержалась. Чем больше будет она ерепениться, тем меньше останется надежды на побег! Время… время и свобода ходить здесь, вот что ей нужно! Девушка выдавила фальшивую улыбку:

– Ишь какой быстрый! А скажи, у вас что, так вот принято: схватил, уволок – и замуж? Ни сватов, ни подарков, ни благословения родительского?

– Будут тебе подарки! – Женишок довольно улыбнулся. – Чего ты хочешь, о роза души моей?

Чтобы ты сдох, подумала Мариана. Можно – быстро и легко: я не кровожадна.

– Я же сказала: родительского благословения! Или ты хочешь, чтоб я душу свою погубила?

– Это хорошо, что ты богобоязненна. Но не бойся: нас благословит Святая Церковь. Между прочим, как зовут тебя, о прекрасная?

Спохватился!

– Мариана. А… тебя? Прости, не запомнила.

– Ты можешь звать меня просто Ферхади. Но это – наедине; при людях же у нас принято обращаться к мужу «господин мой», и лучше тебе запомнить это накрепко.

Видимо, что-то отразилось на лице Марианы, потому что Ферхади встал, шагнул к кровати и навис над пленницей, сковав ее взгляд яростным взглядом.

– Строптивых жен у нас укрощают, Мариана. Подумай, чего ты хочешь больше: ласки или плетей.

И вышел, оставив «розу души своей» одну.

5. Мариана, девица из благородной семьи

Мариана быстро убедилась, что чары защищают соблазнительно распахнутое окно не хуже решетки, дверь заперта снаружи, а зеркало не скрывает потайной ход – или же скрывает так хитро, что не ей открыть. Разуверясь в возможности немедленного побега, девушка решила заняться собой. Благо, на столике у зеркала нашелся не только гребешок, но и много чего еще…

Ферхади пришел, когда Мариана распустила косу и начала расчесываться. Остановился у двери, выдохнул восхищенно:

– Как ты прекрасна, северянка! Не волосы – чистое золото!

Вам, ханджарам, только золото и подавай, раздраженно подумала Мариана. Но от себя не скроешь: похвала пришлась ей по сердцу. Мариану еще ни один мужчина не называл красивой, никогда, сколько помнила она себя. А уж тем более – прекрасной.

– Однако я виноват перед тобой: не дело моей невесте обходиться без помощи служанок. Я пришлю тебе женщину, искусную в причесывании. И еще двоих, помочь одеться. И…

– Погоди! Пока тут еще нет толпы служанок, я хочу спросить.

Лев Ич-Тойвина чуть заметно улыбнулся:

– Спрашивай, о роза души моей.

– Я приехала в Ич-Тойвин по делам Святой Церкви. И должна вернуться в Таргалу. Ты не боишься, что тебе придется держать ответ за неисполненное мною?

На краткий, почти незаметный миг улыбка превратилась в истинно львиный оскал. Но ответил ханджар спокойно:

– Не боюсь. Святая Церковь благословит нас и тем самым снимет с тебя долги. К тому же ты приехала в Ич-Тойвин не одна; твой спутник довершит дело. А ты запомни, северянка: Лев Ич-Тойвина не боится ничего и никого.

– Даже Господа?

– А что мне бояться Господа? Господа пусть боятся те, кто не чтит Его. – Ферхади подошел к Мариане, заглянул в глаза. – Что еще хочешь ты спросить?

– Мой спутник… я могу увидеться с ним?

– Конечно, о яхонт сердца моего! – Как странно он говорит: словно сам насмехается над собственными словами. – Когда ты станешь моей женой, тебе обязательно нужно будет с ним увидеться! Сама посуди: если твой рыцарь не будет знать, что оставил тебя в надежных и любящих руках, как сможет он спокойно вернуться домой? Впрочем, долго ждать встречи не придется, не волнуйся. Завтра день святой Анель, покровительницы супружеских уз, лучшего времени для свадьбы и желать нельзя.

– Завтра?!

– Не бойся, времени хватит. Уже к нынешнему вечеру все будет готово.

Почему-то Мариана подумала, что Ферхади прекрасно понимает: она вовсе не торопится стать его сорок восьмой женой. Понимает и получает удовольствие, делая вид, что у них все слажено-сговорено, а невеста только и мечтает очутиться в его постели. Ты ничего не сможешь сделать, говорили его насмешливые глаза, и легкая улыбка, и весь до тошноты самоуверенный вид. Ты моя. Я захотел тебя – и уже завтра получу в полное свое владение. Такие дела у нас делаются быстро, и не надейся, что кто-то здесь станет спрашивать твоего согласия. Попробуй только не согласись.

А вот попробую!

– Ты обещал мне благословение.

– И оно будет, – спокойно подтвердил жених.

– Брата провозвестника.

– Ты хочешь именно его?… Хорошо. – Императорский родич пожал плечами с таким видом, словно просьба невесты была сущим пустяком. А впрочем… может, это и вправду для него пустяк, подумала Мариана. Ну что ж, по крайней мере, брату провозвестнику она сможет сказать, что вовсе не хочет замуж за этого… этого!

– Так что готовься к свадьбе и не тревожься ни о чем. – Ферхади окинул девушку жарким, восхищенным и бесстыдным взглядом – таким, что у нее заполыхали не только щеки, но и лоб и даже, кажется, уши! – кивнул и вышел.

Мариана зашвырнула гребешок в угол, пнула свалившуюся с кровати подушку и метнулась к окну. Густой, словно смола, воздух заставил остановиться в шаге от свободы. Нечистый бы побрал все эти чары! Заперта, как в клетке!

И если не вырваться до свадьбы, так всю жизнь в клетке и просидишь.

Но ты ведь вырвешься? Правда?

Когда в ее клетку влетели пестрой стайкой обещанные Ферхади служанки, Мариана встретила их со спокойной, вежливой, немного грустной покорностью. А покрасневшие глаза… Что ж, невесте простительно оплакать девичество. Прекрасная северянка с удовольствием позволила омыть себя пахнущей розами теплой водой, одеть в скромное белое платье, подкрасить ресницы и брови, уложить волосы в перевитый белыми лентами венок из двух кос, – а интересная прическа, надо запомнить! После чего, под восхищенный щебет встав перед зеркалом, невольно ахнула.

Она и вправду была хороша. Пожалуй, почти так же хороша, как святая Юлия на стене часовни в Белых Холмах! Девушка отогнала святотатственную мысль, но на смену ей пришла другая, не менее нескромная: видел бы Барти! Мариана сердито отвернулась от зеркала… и замерла, столкнувшись взглядом с женихом.

Ферхади глядел на нее с откровенным восторгом. И Мариана вдруг с ужасом поняла, что этот его восторг ей приятен. Он казался чище давешнего бесстыдного взгляда. Чище, искреннее и… душевнее?

А ведь такого я могу его полюбить, замерев сердцем, подумала Мариана. И вот тогда мне только и останется, что умереть от позора…

Но тут восхищение Ферхади сменилось деловитой собранностью, и наваждение отпустило девушку. Они враги, и «жених» понимает это не хуже «невесты». И сейчас их ждет, похоже, решающий бой.

– Пойдем со мной, Мариана.

Даже не будь в его голосе неприкрытого приказа, Мариана и не подумала бы спорить. Не в ее привычках уклоняться от схватки!

Но схватки не вышло. Лев Ич-Тойвина уничтожил врага одним точным ударом.

Оказывается, Барти все это время был рядом. Все время, пока она представляла, как рыцарь ищет ее, и строила планы спасения, и ждала, и надеялась, – он лежал через стену от нее, в соседней комнате. И похититель даже не озаботился запереть дверь: к чему, когда у пленника дыхание-то разглядеть можно разве что чудом… только потому, что раздет, и прикрывает его лишь небрежно накинутая простыня, а одежда и оружие аккуратно сложены рядом…

Ферхади поддержал девушку под локоть, сказал сочувственно:

– Он спит, всего лишь спит. Так же, как спала ты, когда тебя привезли сюда. Просто с тебя сняли чары, а с него нет.

Мариана прислонилась к стене, выдавила:

– Зачем?…

Острый взгляд впился в ее глаза, в только что нежном голосе зазвенела сталь.

– Я не знаю, северянка, почему ты хочешь благословения именно брата провозвестника. Но ты получишь его, как подобает счастливой невесте. И выкинь из головы мысли о побеге. Он-то, – ханджар мотнул головой в сторону распростертого на шелке покрывал рыцаря, – никуда не убежит. Или тебе все равно, что станет с ним?

Мариана сама не поняла, чего хотела: кинуться ли к Барти, вцепиться ли в волосы ненавистному жениху… Но, чего бы ни хотела, Ферхади не дал ей такой возможности. Перехватил руки, стиснул, прижал к стене: вроде и не сильно, а не дернешься.

– Пусти, – прошипела Мариана.

Он рассмеялся… Свет Господень, рассмеялся!

– Где ты видела, о прекрасная, чтобы лев упускал свою добычу? Ты моя, пойми это наконец, моя!

– Да какой ты лев! Ты, ты… гиена, вот ты кто! Смрадная, трусливая гиена! Ты взял нас чарами, подло и трусливо, сонных, потому что в честном бою Барти сделал бы тебя тремя ударами! Даже одним, куда гиене против рыцаря!

– Ты его любишь, – уверенно заключил Ферхади. – Я так и думал. Ну ничего. Ты чиста, я знаю, а девичьи влюбленности не в счет. Очень скоро, северянка, ты полюбишь меня. И не бойся за своего рыцаря. Я не мщу проигравшим врагам, победы с меня достаточно. Как только ты станешь моей женой, с него снимут чары. Он уедет из Ич-Тойвина свободно, без урона для себя. Обещаю.

Мариана не замечала, что по щекам ее текут слезы, – пока Ферхади не достал платок и не вытер их. «Ты его любишь», – вновь и вновь звучало у нее в ушах. Ты. Его. Любишь. Его.

Барти.

– Так что, Мариана, пойдешь ты за меня?

Еще бы. Достаточно того, что из-за ее дурости Барти оказался там, куда вряд ли отправился бы по своей воле. Но если выйдет так, что своей глупой клятвой она притащила его на смерть… даже не клятвой, нет! Гордостью… гордыней! Ведь Барти прав был: клятва ее исполнилась почти сразу, в точности так, как она обещала. А она не захотела увидеть знака Господнего… боялась, дура, что над ней смеяться станут! А теперь?

«Ты его любишь», вот что теперь. Можешь заплатить за его жизнь своей свободой. А можешь… а ничего больше не можешь. Он прав, ее клятый жених, кругом прав. Почему, ну почему она не поняла сама? Раньше? Пока еще можно было хоть что-то сделать? Хотя бы сказать…

Дура.

Дважды, трижды дура! Да с чего она взяла, что рыцарю нужна ее любовь?! Может, и к лучшему, что они расстанутся вот так. Что можно будет помнить хорошее… Что он не успел оттолкнуть дуру-девку холодным «ты не нужна мне»!

– Поклянись, – ее голос звучал жалко, так жалко, что она и договаривать не стала. Но Ферхади понял.

– Я клянусь Светом Господним и спасением души своей, что рыцарь покинет мой дом невредимым сразу после нашей свадьбы. – Лев Ич-Тойвина задумался на несколько мгновений и продолжил: – Я клянусь также, что не причиню ему вреда и позже, если только сам он не станет злоумышлять против меня. И, разумеется, если не начнется война.

– Какая война? – Мариана сама удивилась, услышав свой вопрос: будто сейчас ей есть дело до их глупых войн!

– Ну мало ли, – усмехнулся ханджар. – С самого вашего отложения каждый император мечтает вернуть Таргалу. Так почему бы сиятельному Омерхаду не перейти от мечтаний к делу – как раз при нашей с рыцарем жизни? Клятва должна предусматривать все, иначе как можно ей верить?

Да уж, невольно согласилась Мариана. Вот отличие клятвы мужчины и воина от клятвы глупой девчонки. Предусмотреть все, а не ляпнуть в запале, а потом расхлебывать… или, что хуже, втравить других расхлебывать…

– Пойдем, Мариана. – Ферхади, видно, заметил, что взгляд невесты то и дело возвращается к пленнику. Он приобнял северянку, крепко сжав локти: не как жених и не как пленитель, а просто чтобы не дать девушке упасть, оторвал от стены и силой развернул к двери. – Знаю, я тебя расстроил. Но зато уберег от необдуманных поступков. А для того и потребен жене муж, чтобы защищать от всего, даже от ее собственных глупостей.

Я должна бы разозлиться, подумала Мариана. Но, верно, я поумнела за последний месяц. Ты прав, и Барти согласился бы с тобой. Он тоже берег меня от моих собственных глупостей.

Вот только берёг – по-другому.