Текст книги "Стихи Аллы Макаревич"

Избранные стихи
Алла Макаревич

«…Стихи, конечно, потрясающие. Но почему вы пишете:

«Стихи, каких больше нет»?

Стихи как раз есть, они живы и думаю, что переживут нас с вами.

О! Именно сейчас до меня дошёл смысл этой фразы! Стихи, которым

нет подобных! Правильно?»

Из читательского письма

© Алла Макаревич, 2015

© Елена Руденко, фотографии, 2015

© Наталья Коноплева, фотографии, 2015

Редактор Наталья Коноплева

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

*

«…Моим стихам,

как драгоценным винам,

Настанет свой черед».

Марина Цветаева

Не предвкушая торжества

 
Не предвкушая торжества,
живу под властью знаков странных.
И точные ищу слова
для выраженья снов туманных.
 
 
В безумных будней чехарду
спешу внести закономерность.
И краски яркие кладу
на жизни бледную поверхность.
 
 
Бегу. Но некуда уйти,
непоправимо виноватой
во власти ломких сонатин
неумолимого стаккато!
 
 
Мир – в снегопадах и грозе!
А прозу – оставляю дома,
предвидя критику друзей
и любознательных знакомых.
 

26 октября 1980

Если бог есть

 
Если бог есть – так, верно, от бога!
(От кого ж ещё милостей ждём?)
По каким нас проносит дорогам!
И каким заливает дождём!
 
 
И какие высокие травы!
Берег озера, данного нам…
…По какому веселому праву
Я к тебе прихожу по утрам?
 
 
Если чёрт есть – так, верно, от чёрта
Петербургский безумный июль!
Очертанья домов полустёрты —
Только радуга, руки и руль!
 
 
И, как в детстве, весь мир – в обещанье!
И, как в юности, жизни не жаль!
И, как взрослым, не нужно прощанья! —
Растворился в июле февраль.
 

август 1977

Ах, поэты, не о том вы

 
Ах, поэты, не о том вы, не о том:
всё о небе, о берёзе над прудом.
Или о погибших в Ту Войну.
Вот и я сейчас травить начну…
 
 
…Части разгружаются на фронт,
Над Москвой – в ракетах горизонт.
Командиры в кожанках. И вой
Злых сирен. За пленными – конвой.
 
 
Песни возвращавшихся с войны..
…Будто за Историю Страны
Не бывало пострашней Времён,
не пылало потемней знамён,
 
 
не лежали во земле сырой
Воинства, прошедшие сквозь строй.
Не стояли черные пруды,
Мертвой русской полные воды.
 
 
Не лежали жёлтые пески,
Мёртвой русской полные тоски.
 
 
Не молчала белая тайга,
Пол-России положив в снега.
 

март 1979

О нет, не сказка и не чудо

 
О нет, не сказка и не чудо:
день будто тот же, что вчера.
Но возникает ниоткуда
двух слов случайная игра.
 
 
И показалось мне, что ночи
нельзя оставить фонарям,
что по ступеням многоточий
легко подняться в древний храм.
 
 
И показалось мне, что утро
само собой отринет зло,
и дни распишут по минутам,
как нам волшебно повезло…
 
 
…А вечер музыкой трамвая
ласкает лица на ветру,
моей судьбой не называя
двух слов случайную игру.
 

август 1977

Семейный альбом
Цикл стихотворений из восьми фотографий

Вступление

 
Высокий мир старинных фотографий
ненарушим и важен, как мечта.
 
 
Я слова вымолвить не вправе.
Ночь коротка.
И жизнь проста.
 
 
Пустые хлопоты и скорая разлука.
И четырех дорог рассветный крест.
 
 
Над каменными снами переулка
Владимирский трамвайный благовест.
 

октябрь 1977

Фотография первая. Дед

1890-е годы

Посвящается жертвам разгрома

польского восстания.

 
Погублена Польша.
Но это – еще не конец!
Огромна Россия.
Пространства ее беспредельны!
Покончено с прошлым.
Свистит петербургский свинец
на белой равнине,
под небом глухим и метельным.
 
 
Российская каторга
будет: земля и судьба —
по общим могилам,
набитым за общее дело…
Но в серых глазах
под покровом высокого лба —
нет, Польска еще не сгинела!
Еще не сгинела!
 
 
Спустя бесконечность
сожженных, расстрелянных лет
ты неистребима —
бессмертья простая основа!
В тяжелом альбоме
темнеет овальный портрет,
где в вырезе губ
сохранилось
последнее Слово.
 

март-июль 1978

Фотография вторая. Бабушка

1900-е годы

Памяти Анны Д-ской

 
Непроницаемо лицо.
Чуть слышен шелест речи польской.
В глазах – дорога мертвецов
От Кракова и до Тобольска.
 
 
Бескровно губы сведены:
– Иисус Мария! Бог рассудит!
Но будут дети спасены.
И будут выведены в люди!
 
 
Она проводит их сама
В ту жизнь, где молча ждут известий:
– Побег. – Тюрьма.
– Побег. – Тюрьма.
И, может быть, расстрел на месте.
 
 
…Пока они все с ней. В живых.
Но век двадцатый начат рано.
На страшный век детей своих
Благослови, святая Анна!
 

декабрь 1977

Фотография третья. Отец

1920-е годы

Посвящается чекистам первого призыва

 
«А сзади, в зареве легенд,
Дурак, герой, интеллигент
Горел во славу темной силы».
Б. Пастернак. «Высокая болезнь»
 
 
Деревянные подмостки.
Гимнастерки, сапоги.
Лица в ряд – бледнее воска:
всюду – тайные враги!
 
 
Взрывы, кражи и пожары!
Хлеб и пули – пополам!
…Комиссары, комиссары
по хохлацким хуторам,
 
 
по местечкам, селам, станам —
с Правдой, бьющейся в груди!
И с охраной при наганах —
слева, справа, позади!
 
 
И во времени том грозном,
под счастливою звездой
он стоит: такой серьезный,
всемогущий, молодой!
 
 
Жизнь не делится на части
И не ведает кривизн:
торжество Советской власти
означает коммунизм!
 
 
И пока еще не скоро —
через горы страшных лет
укрепленные заборы
скроют «зарево легенд».
 
 
Скроют тех, кто пел не с нами
Или просто так не пел,
тех, кто нес чужое знамя,
а уйти не захотел…
 
 
…Засверкает век парадов,
теплой крови чистоган!
Ни прощенья, ни пощады
нашим классовым врагам!
 
 
И спецы, и командармы
догниют в земле сырой.
Но построен будет самый
справедливый в мире строй!
 
 
…В дачный сумрак Подмосковья,
в летний яблоневый дым
черный ворон плюнет кровью:
и на этот раз – за ним.
 
 
На крыльце, сухом от зноя,
встанут трое:
– Поживей!
Он обнимется с женою.
Поцелует сыновей.
 
 
– Руки за спину!
– Ах, сволочи!
Мы же с вами!..
Желчь во рту.
 
 
И шагнет
с веранды – в полночь.
В книги.
В мифы.
В пустоту.
 

декабрь 1977

Фотография четвертая. Мать

1930-е годы

Посвящается

Ленинградской интеллигенции.

«…секретарем редакции была Генриетта Давыдовна, женщина необыкновенной красоты».

И. А. Рахтанов

 
Бесконечна под челкой летящей
Черных радуг старинная власть —
То ли в картах, разлуку хранящих.
То ли свита толпою пропащей
О столетья твои обожглась!
 
 
То ли в гордых, нелепых дуэлях,
Обезумев, считали шаги
В энном веке – твои менестрели,
В девятнадцатом – злые шинели
И в двадцатом – капризы пурги.
 
 
В Петербурге, в Москве, по России
Переметившей смертью дома…
…То ль в глазах твоих – карих и синих
Отражались, тонули, просили
И до срока сходили с ума.
 
 
Был твой смысл и непрост, и некороток:
Принимая и песню, и стон,
Ломкий почерк нежданных находок,
Крупный почерк декретов и сводок,
Жирный почерк сплошных похорон.
 
 
И судьбы своей страшную ношу
Ты со всеми несла наравне.
Там, где нет – ни плохих, ни хороших,
Бог прикончен, и мир перекошен.
 
 
Ты оттуда вернулась – ко мне.
 

февраль-март 1978

Фотография пятая. Друзья дома

Конец 30-х годов

Интербригадовцам, вернувшимся в Россию

Гибли сотни – где и как попало.

Но летели, плыли, рвались в бой,

Чтоб страну под черным покрывалом

Защищать, как первую любовь!

Поднимали пестрый сброд в атаки,

Свято веря в миф о двух мирах.

И вели: беспомощные ЯКи —

Догорать в простреленных горах,

Газиков зеленые скорлупки —

Под Мадридом вспыхивать и тлеть!..

…Но в нелепой этой мясорубке

Вы сумели чудом уцелеть.

Чтобы выпить штоф Московской водки,

Поминая тех, кто воевал,

И мальчишкам подарив пилотки,

Загреметь на Северный Урал.

Даже эхом – не оставшись в доме!

Даже тенью – не тревожа глаз!

Только с фотографии в альбоме

Через сорок лет взглянуть на нас.

ноябрь 1977

Фотография шестая. Бабушка

1940-е годы

Посвящается семьям осужденных

 
Когда огромный мир родного дома
Свернется пачкой спрятанных бумаг
И как шагрень свернется круг знакомых
(Не угадать, кто друг, кто враг),
 
 
Закат зальет вокзалы черно-красным,
Под грязным снегом помертвеют дни —
Всех, канувших во мглу страны безгласной,
В молитвах помяни!
 
 
Помяни их, о матерь Августа,
В Августейшей Молитве Любви!
В сердце пусто, и в храме негусто,
И на каторге дети твои.
 
 
Хороводят железные годы
По каленой-паленой Руси,
Под простые молитвы народа:
«С нами Бог» и «Господь их спаси!»
 
 
Спаси их – на этапах и в бараках,
В дыму каменоломен и болот!
Евреев, русских, немцев и поляков
Создатель – да спасет!
 
 
И вспыхнут дни возвратов и признаний!
Закрутят в пальцах телефонный диск —
Услышишь, не веря,
Теряя сознание:
«Междугородняя!
Новосибирск!
Мы живы!!!..»
 
 
…Очнешься.
Полмира до почты,
И шаг – до кресла.
Земля в глазах.
Качается комната…
 
 
…Жизнь – это то, что
Нельзя о ней рассказать!
 

март 1978

Фотография седьмая. Братья

1950-е годы

Годовщина Победы

Посвящается Р. и В. Д-ским

 
Для того, кто дожил,
домолчал, доходил,
не упал ни в одну из безвестных могил,
не сгорел, не замерз,
не оглох, не ослеп —
рудники Воркуты
и Голодная Степь,
и дорога железная
на Салехард, —
остаются во снах,
в мемуарах, в стихах,
в разговорах по пьянке
за жизнь и судьбу,
да в юродивых лицах,
затертых в толпу!
 
 
Ничего, что салют
не гремит над Москвой
и над Питером тихо —
он дважды Герой!
Над забитой Россией
висит тишина —
 
 
За Победу нам выкатят
бочки вина!
 
 
В распрекрасную жизнь
мы вернулись с тобой:
в дождь на улицах,
в книги,
в работу,
в любовь!
Наши речи несвязны,
желанья просты.
Лихорадкой Победы
обметаны рты!
Мы с тобой рождены
под счастливой звездой!
И морской крещены
ледяною водой!
Мы из тех, кто не выбит,
из тех, кто дополз,
изучив и еврейский,
и русский вопрос…
 
 
Он по лекциям лета
экзаменом сдан.
В Годовщину Победы
мы пьяны вдребадан!
 
 
Будут средства нескорые:
время и труд.
Будут дети, которые
нас не поймут.
 

декабрь 1977

Фотография восьмая. Дочь

1970-е годы

Посвящается нашим детям.

«Какой ты несовременный, папа!»

Г. Д.

 
Родители несовременны,
Как книги их, столы и стены.
Как тень побед, что их вела.
Они мудры и неизменны,
Они до огненной геенны
Погружены навек в дела!
 
 
– О, да! Прожив свои поэмы,
Меняя ритмы, жанры, темы,
И пряча, как грехи, мечты,
Решая страшные дилеммы,
Мы были скованы и немы,
С трудом переходя на «ты».
 
 
А это новое искусство —
Всех красок, выплеснутых густо —
Нам неподвластно, не дано!
С сороковых мы и с тридцатых:
Война нам снится, как солдатам,
Под песни старого кино.
 
 
Но белый ангел фотографий
Худые крылышки расправил,
Приладил звонкую трубу
И чистой нотой утро начал,
В том видя важную задачу.
И возвестил твою судьбу!
 
 
Вестфальские воспоминанья,
И муки польского изгнанья,
И жалость русских мятежей,
И дрожь немого иудейства —
Кровь исторического действа
На нежном кружеве манжет!
 
 
Сквозь полувзрослый плач и вздохи,
Сквозь питерский промозглый ветер,
Сквозь смех в расширенных зрачках —
Звенят монгольские эпохи,
Еврейские тысячелетья
И европейские века.
 

март 1978

День рождения
Моим сверстникам и друзьям
посвящаю

Мы – дети войны

 
Мы – дети войны.
Это – в нас.
Это – с нами.
А песни войны
отпылали, как знамя,
обрывки которого прячем упрямо!
И плачем на фильмах
Из старой программы.
 
 
За тридцать прошедших
и прожитых (с лишком)
тех лет, о которых
и разное помнили или читали,
и разное думали в самом начале —
 
 
за тридцать – вот этих,
почти что нестрашных,
с нависшим в квартирах
молчаньем домашних
(тех старших, вчерашних
бойцов-храбрецов) —
мы взрослыми стали.
И смотрим в лицо:
 
 
тому, что от нас
не зависит ничуть,
тому,
что всему перерезало путь;
на век, на двадцатый,
которого хватит
на всех разорённых
и всех, кто заплатит!
 
 
Мы – внуки банкротов.
Мы – дети солдат.
И наши:
«Что делать?»
И «Кто виноват?».
Навек суждены нам
с той самой войны…
 
 
…Но, может быть, станут
смешны, не нужны
для наших детей?
 

август, 1978г.

И город пуст. И небо чисто

 
И Город пуст.
И небо чисто.
И празднично заснежен сад.
Но – снятся, снятся нам фашисты,
Как сорок лет тому назад!
 
 
И – бой в дыму каменоломен!
И – зарево над бездной крыш!
И взрыв сметает все – огромен!
И – никуда не убежишь!
 
 
Болят простреленные крылья,
Но ты взлетаешь над песком —
В одном отчаянном усилье,
Одним отчаянным рывком!
 
 
Паришь!
Сквозь комнат анфилады,
Над площадями,
Над рекой,
Над разукрашенной громадой
Большого Дома,
И тоской
Тебя охватывает странной.
Бой смолк вдали.
А что потом?
 
 
И воздух свежий и туманный
Глотаешь судорожным ртом.
 
 
И чувствуешь чугун смертельный,
Которым крылья налиты.
И падаешь.
И длишь паденье
Всей грудью – страхом немоты.
 
 
И падаешь…
……………………………….
……………………………….
Проснешься.
Мглисто.
Сон не окончен.
Начат стих.
 
 
Все не досмотрим про фашистов —
Рожденные в сороковых.
 

январь 1980

Вестибюли метро

 
Вестибюли метро – наши храмы разлук,
да вагонной толкучки накат.
Эскалаторов рты за оградами рук
наши вечные тайны хранят.
 
 
Это свет наш янтарный над углем колёс,
нежный мрамор, надёжный гранит…
…Это век наш товарный летит под откос —
обожжён, искорёжен, разбит.
 
 
Вестибюли метро – наши храмы надежд.
Ставьте свечи у белых колонн!
В лабиринт пересадок бросайтесь, как в брешь
в обороне врага!
В дым, в огонь!
 
 
А когда подают предпоследний состав
ранней ночью, без четверти час —
как молитва о счастье легка и проста —
о тебе, обо мне и о нас!
 
 
Вестибюли метро – наши храмы удач,
странных встреч на скрещеньях путей!
И приятель Булата – старинный трубач
нас незримо ведёт в темноте.
 

май 1979

Возвращение к Первой Мещанской

И. В-ой

 
Я к этой улице вернусь
И, курточку стянув потуже,
Ещё на рынке потолкусь,
Ещё попрыгаю по лужам.
 
 
Ещё билет в «Уран» достав,
Куплю «фруктовое» и спички.
Ещё с Крестовского моста
Пересчитаю электрички.
 
 
Ещё увижу за углом
Любви старинную науку.
И красный трёхэтажный дом
Посередине переулка.
 
 
Ещё игрушечный вокзал
Омоет бирюзою площадь…
 
 
…Но я – не там.
Я буду за
Цепочкой лет.
Мудрей и проще.
И обращу лицо к окну,
К рустованным тяжёлым стенам.
И запах булочной вдохну —
Той, карточной, послевоенной.
 
 
Где сплыло детство.
И Любовь —
Ещё не Первая – другая…
 
 
И стыла в трупах за Трубой
В следах от танков
Мостовая.
 

сентябрь 1978

Помнишь

А. К.

 
Помнишь:
с детства и до сих пор —
«Ниоткуда не жди чудес!
Надо честно раскладывать
свой костёр!
А огонь —
упадёт с небес».
 
 
Этой заповеди
спасителен свет,
крепок якорь,
священен крест.
Через десять,
и двадцать,
и тридцать лет
молиться не надоест.
 
 
С нефамильных портретов
глаза – в упор.
(А ведь жизни-то нам —
в обрез!)
«Надо честно раскладывать
свой костёр!
А огонь —
упадёт с небес».
 
 
В небесах же погода —
не дай, Господь!
Мокрый снег,
да холодный дождь.
Не видать огня
во мгле скудного дня.
Но приказано ждать —
и ждёшь!
 
 
Мы послушны привычке
(о чём разговор!) —
до седых волос.
Без словес.
«Надо честно раскладывать
свой костёр!
А огонь —
упадёт с небес».
 
 
И исполнились сроки!
Пламя – в дом!!
Выбил рамы
небесный вихрь!!!
Горсть углей чернеет
вчерашним сном
на сожжённых ладонях моих.
 

август 1980 г.

Антиретро

Воспоминание о двух вечерах

Л. С.

 
Кладите бледную эмаль
на невесомые капризы…
…Неуловимо, как печаль,
звенят старинные сервизы.
 
 
И мебель – нежная тоска
вскользь обозначенного века:
кушетки в тонких завитках
из настоящего ореха,
полуовальный секретер,
храним узорными ключами…
 
 
…Великолепие манер,
шутя усвоенное нами,
велит беседу поддержать
о знаменитых эмигрантах
начала века. Но свежа
ещё история Таланта,
Запроданного столь умно,
столь выгодно и столь бесславно!
Как страж, глубокое окно
чернеет в кружеве платанов.
 
 
И – Господи! – какая ночь!
Как давит голосов бессилье!
 
 
Тщету молитвы приурочь
К обману вымершего стиля.
 

июль 1978

Антиретро II

 
Не будем клясться стариной!
Все эти свечи, залы, шубы,
метель и крылья за спиной,
любви серебряные трубы,
пруды, усадьбы, летний зной —
ленивый сон, сушивший губы, —
в наш век, изменчивый и грубый,
уместятся в строфе одной.
Не будем клясться стариной!
 
 
Не будем плакать о балах,
где предки век свой прогостили,
где отцветали в зеркалах
Людовиков седые стили,
а рядом в двадцати шагах
стрелялись, ссорились, кутили,
играли и с ума сходили,
и прожигали жизнь дотла!
Не будем плакать о балах!
 
 
Мы – не из тех воздушных лет!
Мы – из других времён! Из страшных.
Но стылой крови ржавый след
и флаги на высоких башнях
не мы оставили. О нет!
Всё это – дело тех, вчерашних,
не чтивших очагов домашних,
а знавших только свой обет.
Мы не из тех безумных лет!
 
 
Мы – ниоткуда! Из войны.
Её дорог и бездорожья.
Из предвоенной немоты,
с которой жизнь живём, как можем:
мараем чистые листы,
юродствуем, меняем кожу,
анкеты, города – и всё же
самим себе – всегда верны!
Как те, из светлой старины!
Как те, из тёмного железа!
Мы – теза их и антитеза.
Мы ничего им не должны!
 
 
В их злые песни влюблены,
Мы – дети страха и войны.
 

июль 1978

Художники
Цикл стихов

Начинали до света

 
Начинали до света.
И ночами босыми
Уходили поэты
в долгий путь по России.
 
 
Скоморошьи куплеты —
по дворам и заставам.
Не щадили поэты
мировую державу!
 
 
За былые обеты,
за свободу и славу
поднимали поэты
голубые бокалы!
 
 
От чахотки, наветов,
в тёплой крови шинели —
погибали поэты
на крестах и дуэлях!
 
 
Золотые сонеты
исчезали во мраке.
Возникали поэты
Из «Бродячей собаки».
 
 
И в железные лета
из огня и агоний
выносили поэтов
легконогие кони!
 
 
Но в пурге до рассвета
среди хрипа и храпа
умирали поэты
на колымских этапах…
 
 
…Все подробности-сметы
биографий отбросив,
застывают поэты:
в гипсе!
в мраморе!
в бронзе!
 
 
В медных трубах Истории
синеют на полках.
 
 
И недёшево стоят
благодарным потомкам!
 

октябрь 1978 г.

Поэт и летит, и боится

О. М-му

 
Поэт и летит, и боится,
И Белого Бога зовёт.
И чистого неба страница
Открыта во весь разворот.
 
 
В сугробы упрятано поле,
Ведущее в бездну и мглу.
И алое зарево боли
Пылает на каждом углу.
 
 
И жёлтого снега пригоршни
Швыряет чухонский январь.
И гаснут все спички.
А дальше —
Усмешкой решит Государь
Судьбу.
 

февраль 1979 – февраль 1980

Ещё в концертах Петербург

 
Ещё в концертах Петербург,
И сани вязнут, улицы в снегу.
 
 
Ещё добры коней глаза,
И есть – Воронеж и вокзал.
 
 
Ещё поэт парит, поёт
И зажигает неба свод.
 
 
Ещё он нежен и красив,
И сладко пахнет керосин.
 
 
Ещё друзей живых не счесть,
И многие почтут за честь…
 
 
Ещё он ходит, пьёт и ест,
Но там – на доме – белый крест!
 
 
И телефонные звонки
Рвут перепонки на куски!
 
 
И ночь последняя грядёт
От зарешёченных ворот
 

август 1978

Платок и плащ

«Есть у нас паутинка

Шотландского старого пледа»…

(О. М.)

 
Платок и плащ
изодранный и ветхий.
Платок и плед,
и пальмовая ветвь.
И четверть или треть
необозримо огненного века
уже прошла.
Остались считанные годы
(а может, месяцы, недели, дни…)
Потёртый чемодан
на паперти вокзальной.
И руки на коленях —
два крыла…
 
 
…И пересыльный стынет товарняк
в ста километрах от Владивостока.
Туманные надежды на спасенье
оставлены.
Съедобно всё, что можно
разгрызть зубами!
(Как они болят!)
Как режет уши
крик чужой высокий,
натянутый на нервы проводов!
И лучше
совсем затихнуть,
уползти подальше.
Кровоподтёки молча зализать.
От холода и боли задохнуться.
И прекратить небытие —
безумье жизни!
И бытие бессмертья обрести.
 

январь 1979

Обериуты

«Данька будет генералом!»

(из мемуаров)

 
Ах, в клетчатых немыслимых штанах
выходит Хармс
из-за угла на Невский!
Год двадцать энный
мчится впопыхах!
 
 
Цветут афиши,
ночи тонут в блеске
безумных споров,
свежих рысаков!
Театров стены
рушатся в спектаклях!
 
 
Шар Зингера
кружится над строкой,
(пока его не описал Ираклий).
 
 
Год двадцать энный —
пеной из ноздрей коней,
не укрощённых над Фонтанкой!
Кострами расцветает в январе,
Звонком трамвая
будит спозаранку…
 
 
…Выходит Хармс
на мостик покурить.
Он знает, что не будет генералом.
Он только чиркнет спичкой
над каналом.
Но мир за ним
не сможет повторить.
 

май 1979 г.

Сотворение Мира

С. В-ву

 
Возникающее из небытия,
вечной цепью вьющееся чудо —
никуда, нигде и ниоткуда —
мир мой,
век мой
и душа моя,
возникающая из небытия.
 
 
Всё накрыто к тайным торжествам.
И заря разостлана в полнеба!
В переливах граней – сон и небыль.
В серебре и золоте листва.
Всё накрыто к тайным торжествам.
 
 
В невозможно синей глубине
остывает силуэт развязки:
чьих-то глаз – сверканье в прорезь маски!
чьих-то губ – почти на самом дне
в невозможно синей глубине!
 
 
Бархатом малиновым, ночным,
занавеса край – колеблет зданье.
Радуги бессильно опозданье!
Всё уходит.
Чтобы стать иным.
 
 
И рожденья розовеет дым.
 

февраль 1978—1980

Туда! Скорее! Дайте руку!

 
Туда! Скорее!
Дайте руку!
(Сквозь вонь бензина —
дробь подков!) —
В отшельничество переулка!
в ампирный понт особняков!
В сквозняк оконных переплётов!
За полный разворот перил —
В подъ-езд,
в под-ход,
в подъ-ем,
в под-что-там?)
В подвластье глаз!
Под взмахи крыл
ресниц, распахнутых в подлобья,
под – низкой чёлки – прямоту!
Во тьму прихожей,
в руки – обе
свои руки!
И маяту
приветственных обрядов века
легко отбросив и забыв,
вступаю в непричастье смеха
губам язычества.
Обрыв
дневного дела.
Путь свободен.
Светла улыбка.
Странен ход
к кресту
сквозь контуры полотен,
сквозь запах красок и высот,
с которых – вечно низвергаться
под синеву, под синеву,
где братством снов
и небом братства —
не-отнимаемым – живу!
 

февраль 1979

После «Повести о Сонечке»

М. Цветаевой

 
Начинается зима
Девятнадцатого года:
Тем – сума,
А тем – тюрьма.
Мелко крестимся у входа.
 
 
Начинается мытарств
И потерь бессонный список.
И – в Девятой Книге Царств
Путь предсказанный – не близок!
 
 
Начинается страниц
Глад и хлад —
В фонарных пятнах.
Блеск конца и отблеск лиц
На перронах необъятных.
 
 
Начинается луна —
Над сугробами по пояс.
Власть – страшна,
Вина – важна!
Истекает кровью повесть.
Бал – в дыму.
Горит Восток!
Бьёт двенадцать!
Гибнут кони!
 
 
И хрустальный башмачок
Уцелеет на ладони.
 

январь 1980

А. Вознесенскому

 
Что ритм стиха? —
Безумные синкопы —
и где-то в середине —
дикий всплеск
скопившегося в сдавленном мозгу,
в тюремных стенах
черепной коробки!
 
 
Что звук стиха? —
Обрывки разговора,
услышанного в давке на углу
центральных улиц,
в поезде метро
иль в очереди перед магазином!
 
 
Что боль стиха? —
Столетья зла и крови,
бессилье гипса – перед топором,
стекла – перед булыжником,
бумаги – перед огнём
и слова – перед рёвом
стихии всё сметающей толпы!
 
 
Что век стиха? —
Разбег аэродрома,
бессонница вагонного удушья,
летящий нимб вечерних автострад,
каприз волны,
встающей за кормою!
 
 
Что нерв стиха? —
Предсмертные молитвы
невинно павших,
камни их могил,
иль пригоршни песка во рвах бесслёзных,
кресты на покосившихся церквах,
иль оспа чёрная полос газетных!
 
 
Что мысль стиха? —
О будущем забота,
в котором – Призрак
Войн и Революций
разросся до чудовищных размеров,
как старый африканский бегемот! —
Ночной кошмар
хромого европейца.
 
 
И ритм, и звук,
и боль, и век, и нерв,
и мысль стиха —
царапины на коже
привычных ко всему
детей Земли,
готовящихся к самоистребленью.
 
 
Поэт – за всех
во храме на коленях.
 
 
Услышь его,
Спаситель Всеблагой!
 

февраль 1980