Текст книги "Прогулки по чужим ночам"

– Когда?

– Два года назад. Я до сих пор не могу с этим смириться! Понимаете, как снег на голову, только что была здоровая, веселая, ездили отдыхать на Комо, а приехали – и через два месяца ее не стало. Отец все сделал, но доктора только руками разводили – поздно. Так мы остались одни, после ее смерти отец просто свалился. Лежал, отвернувшись к стене, никого не хотел видеть, перестал есть, замкнулся в себе. Каждый день ездил на кладбище. Иногда, приехав с работы, я не находил его дома. Но я знал, где искать – ехал на кладбище, а он сидит там, совсем один, темно и холодно, а ему все безразлично. Они были словно одно целое, а тут такая беда! Забираю его с кладбища, а он шепчет: «Ей холодно здесь одной, холодно и страшно, Андрей, мы должны быть рядом…» Вы можете себе представить?! Все закончилось тем, что я положил его в клинику, а сам занялся делами. В клинике он пробыл месяц, а когда вышел оттуда, я его не узнал. Седой, с погасшим взглядом… он вернулся к делам, но не к жизни. Иногда я заставал его за просмотром домашней видеотеки. Он постоянно снимал нас – меня и маму, и в то последнее лето в Италии тоже снимал. Так мы и жили. Я уже стал думать: вот если бы он встретил женщину, которая смогла бы как-то утешить его, вернуть к жизни… А год назад появилась Анна.

– Кто?

– Анна. Они с отцом встретились на каком-то банкете. Я глазам своим не поверил, когда увидел: словно фотография ожила, где мама еще совсем молодая. Собственно, Анна ненамного меня старше, всего на пять лет, но когда отец ее увидел… Он снова стал похож на себя – только все как-то виновато косился в мою сторону, потом решился и сказал: «Ты мой сын, и мой наследник, и самый родной мне человек. И если ты скажешь, что не хочешь, чтобы я встречался с Анной, я все оборву». И что я должен был ответить? Они поженились, Анна переехала в наш дом. Я жил в одном крыле, они с отцом – в другом. Честно говоря, Анна мне не нравилась. Я все думал – зачем ей, молодой женщине, брак с мужчиной, который настолько старше ее? Но отец казался таким счастливым, что я держал свои мысли при себе. Хотя были моменты, когда Анна вела себя странно, но я думал, что просто ревную к ней отца, и сам себя ругал за предвзятость, а где-то с месяц назад отец сказал, что сделал ошибку и подает на развод. Собственно, это все. Анна больше не имеет отношения к этой истории. Дальше все было просто. Мы приехали сюда по делам, остановились в отеле, заказали обед в номер. В дверь постучали, я пошел открывать. Я помню официанта, потом что-то укололо меня в шею – и все, больше я ничего не помню.

– То есть как это – ничего не помнишь? Ты же должен знать, где был целую неделю и кто тебя так обработал.

– Да, это я помню. Подвал в большом доме, какие-то люди требуют, чтоб я подписал что-то, суют в пальцы ручку, но у меня есть один полезный рефлекс: я не подпишу ни одной бумажки, предварительно не прочитав ее. А читать я не мог.

– И это все?! – Вот на что годятся мужчины? Его едва не убили, а он ничего не может вспомнить! – Ты хотя бы их лица помнишь?

– Может быть… Я помню больше их голоса. И еще. У одного постоянно звонил сотовый, да так противно – играл «Интернационал», представляете?

– А дальше что?

– А дальше меня запихнули в багажник и куда-то повезли, потом машина подпрыгнула на ухабе, багажник открылся. И я этим воспользовался, перебросил ноги, потом остальное… упал и покатился.

– И прямо мне под ноги.

– Да. А еще я помню, как обнимал женщину, ее тело было горячее и упругое и пахло так, что я едва не…

– Едва доской не накрылся. Тоже мне, эротические воспоминания. Надо было им кое-что тебе отрезать.

– Нет! Лучше смерть! – воскликнул Андрей.

– Ты прав, дружище. Это… совсем уже, – согласился Рыжий.

– Вот в этом вы все, вам ваш отросток важнее судеб мирового пролетариата.

– Зря ты, Лизка, так легко к этому относишься. – Рыжий сдержанно улыбается, оценив мою шутку. – Послушай, что у нас вчера было. Под утро привезли на «Скорой» парня двадцати лет от роду. Глаза выпучены, морда синюшная, за причинное место держится и орет: «Не трогайте, гады, не подходите, живым не дамся!» Ну, мы то да се, девочки в приемном покое всего нагляделись, так что не реагируют уже, а я спрашиваю врача «Скорой», в чем, собственно, дело? А она, сучка, стоит и ржет. Говорит, занимался парень глупостями, надел на член стальное колечко. А орган взял и среагировал на раздражитель – он порнографию смотрел в Интернете. Короче, парень и так и сяк, и член не падает, и колечко давит – и больно, и приятно. А потом стало только больно. А чем ты это колечко распилишь? Он и решил, что отрежут святое. Кусок, по крайней мере. Вот и визжал, как дурной. Мы, конечно, сталь распилили, а парня в палату отправили… только вот смех смехом, но как подумаю – а если бы мне так! – мороз по коже…

– Тоже мне, ценность. Не рука, не нога, не голова – просто член, орган отнюдь не первой необходимости для функционирования организма…

– Ты что, не первой необходимости!

Они выкрикнули это громко и хором, а я смеюсь над ними, идиотами. Какие же они предсказуемые! Я их специально провоцирую, а они ведутся, как дети.

– Она нас развела, как лохов. – Рыжий смеется. – Андрюха, Лизка нас просто завела, а теперь сидит и наблюдает за нашими душевными конвульсиями. Мы ей спектакль бесплатный устроили.

– Вот черт, у меня плохо с чувством юмора. – Андрей удивленно смотрит на меня. – Немецкие женщины совсем не такие.

– Лучше?

– Нет, скучные какие-то. А еще они все больны феминизмом и постоянно отстаивают какие-то права, а это выглядит по-идиотски. И они очень прагматичны, ни одна из них не притащила бы домой незнакомца.

– В другой раз и я бы не притащила. Это я дыма надышалась…

– Дыма? – Андрей, не понимая, переспрашивает.

– Вот ты и попалась! – Рыжий стучит кулаком по подлокотнику. – Ты опять?!

– Да что – опять?

– Дорогой друг, а известно ли тебе, как вреден дым от сжигаемых листьев? – Рыжий подозрительно ласков, знаю я эти штучки. Ну кто меня за язык тянул? Наслушаюсь теперь. – Я тебе объясню. За лето листья вбирают в себя все ядовитые вещества из атмосферы, а у нас атмосферу можно топором рубить. И по правилам такие листья надо собирать и утилизировать на полигонах, а наши несознательные граждане жгут сушняк, при этом возвращая в воздух всю гадость, которая накопилась. А то, что содержится в дыме, прежде всего влияет на репродуктивную систему человека, а также вызывает рак. А вот наша умная Лиза ужасно любит запах горелых листьев. Стоит ей увидеть дымок, ее и на цепи не удержишь. Видал такое? И при этом она и сама отлично знает, как вреден дым, но логика и Элиза – вещи несовместимые.

– Рыжий, прекрати.

– Конечно. Ты же у нас рожать не собираешься, да?

– Конечно, нет. Это типа ты собираешься.

Молчание повисло осязаемое и тяжелое, как топор маньяка. Я ударила Рыжего ниже пояса. Но он первый начал! Не надо было говорить мне о детях. Я их не хочу. Я была в детстве ужасно несчастной, все это до сих пор приходит в мучительных снах, так какая из меня мать? Я не знаю, как быть матерью.

– А почему, Лиза? – глаза Андрея заглядывают мне в душу. Щелк! Все, парень, дверца закрылась, никого нет дома. – Почему ты не хочешь иметь детей?

– Потому что я не знаю, как это. Или знаю слишком хорошо, одно из двух.

– Не понимаю…

– Ты многого не понимаешь. Ты же счастливый сукин сын! Твою мать заставляли бросить тебя, а она не бросила. А у нас с Рыжим было иначе, наши матери нас бросили, и мы выросли в интернате. Да, там был директором хороший, честный, святой человек, там были добрые воспитатели, но это – единственный дом, который мы знаем, и отец у нас – один на всех. Твоя мать сделала все, чтобы ты был счастлив: тебя любили, целовали на ночь, о тебе беспокоились и заботились. А мы росли, как сорняки. Какие из нас родители? Никто из нас не стал полноценным человеком, несмотря на все усилия Старика. Мы с Рыжим – вершина его стараний.

– И вы не искали своих настоящих родителей?

– Я – нет. Когда мне исполнилось шестнадцать, Старик предложил мне… поискать ту, что родила меня. Я отказалась.

– Почему? Может, она хотела с тобой увидеться!

– Если бы хотела, то давно бы нашла. Ведь это она дала мне имя. Но я не желаю ее знать. Я многое могу простить человеку – мы, интернатовцы, всякого повидали, знаем, что иной раз жизнь загоняет человека в угол. Единственное, что я не способна простить, – предательство. А уж худшего предательства, чем бросить на произвол судьбы своего ребенка, я не представляю. Никакое безвыходное положение не оправдывает для меня такой поступок. Так что бог ей судья, пускай живет как знает, мерзавка. Рыжий, ты согласен?

– Я в этом с тобой согласен. Я тоже не захотел искать. Ее не было рядом, когда я был слабым, так зачем она мне теперь, когда я стою на ногах? Тем более что это никак не ее заслуга.

– Простите… я не знал. – Андрей смотрит, как побитый щенок. Бедняга, какой впечатлительный. «Домашние» все такие, вот нас с Рыжим столь быстро не пронять.

– Не за что извиняться. В этой истории нет ничего необычного, и мы не жалуемся. Нам еще повезло, другим хуже, чем нам, – например, Ирке. Как она там?

– Мы отклонились от темы. – Рыжий встает. – Ситуация, на мой взгляд, горячая, ведь Сашку убили из-за того, что он, бедняга, напялил твой костюм. Со спины вы чем-то похожи, Сашка тоже был крупный. То есть киллер ошибся. Он был уверен, что маслины летят тебе в голову, а это значит, что приговор уже вынесен и зачитан.

– И как теперь быть?

– Мы должны разобраться, кто организовал весь спектакль. Я так понимаю, у тебя на данный момент нет ни единой версии по этому поводу?

– Честно говоря, нет.

– То-то. А это значит, что доверять ты можешь только нам двоим.

– Это я и сам понимаю. Но что мы можем сделать? Может, в полицию обратимся?

Рыжий раздраженно пожал плечами, я же едва удержалась, чтобы не плюнуть от злости. Обратиться в полицию, как же! Сразу видно, что парень вырос в законопослушной Европе.

– Исключено. – Я должна ему объяснить. – Как ты думаешь, те, что похитили вас с отцом, просто мелкие воришки? Сам подумай, если они решились на похищение иностранных бизнесменов, значит, у них есть деньги и власть, и вся эта история зачем-то им нужна. Выкупа не потребовали, твоего отца убили. А полиция всегда на стороне того, кто ей платит.

– Но я тоже могу заплатить!

– Твои гипотетические счета здесь ничто по сравнению с налом.

– И что, вся полиция продажна?

– Вся. А потому тебе нужно в Москву, в немецкое посольство. Но тебе не дадут туда попасть, ведь они знают, что ты жив, а ты нужен им мертвым, поэтому надо что-то придумать. Кстати, я точно знаю, кто из местных криминальных авторитетов похитил вас с отцом.

– И кто? – Рыжий смотрит с подозрением. – Лиза!

– Деберц, а в партнерах у него ходит Скальпель.

– Что? Ты хочешь сказать, что это…

– Да. Стасик, собственной персоной.

– Черт!

Хрустальная креманка разлетелась на мелкие осколки – Рыжий в сердцах неудачно махнул рукой. Скоро он будет выпускать пар как психопат Деберц. Наверное, в его жизни мало секса, и я в этом виновата. Хотя – откуда я знаю, чем занимается Рыжий во время долгих ночных дежурств?

– Все хотела спросить, а в чем заключается ваш бизнес?

– О, это старое и новое одновременно. Мы производим осветительные приборы – от бытовых до сложного оборудования киностудий.

– И кто владелец всего этого?

– Формально – акционеры, но половина акций принадлежала нам с отцом, а теперь мне.

– То есть после его смерти ты становишься единственным собственником бизнеса?

– Фактически – да.

– Значит, единственный человек, кому выгодна смерть твоего отца, – это ты.

– Что ты говоришь! Я же рассказал, что значил для меня папа, как ты можешь такое даже подумать!

– Извини, друг, но все именно так и выглядит. – Рыжий о чем-то размышляет, я вижу. – И либо это так и есть, либо кто-то тебя хорошо подставил, и я пока не уверен, какая версия правильная.

8

Я всегда считала, что когда полиция устанавливает слежку, то делает это незаметно. Но сегодня мне пришлось приложить титанические усилия, чтобы «не заметить» ретивого служаку капитана Остапова, который кружит вокруг меня, как акула, почуявшая добычу. Только сегодня у меня куча дел, и пусть капитан делает что хочет, но мне некогда. Собственно, человек он праздный, что ему. Тем более настоящий преступник может, к примеру, и по морде дать, а так – и человек вроде бы при деле, и, опять же, безопасно.

Сегодня я занимаюсь похоронами. Хорошо, что есть ритуальные конторы, одна из них взяла на себя львиную долю хлопот, и мне не пришлось самой бегать между гробами и траурными венками с ужасными бумажными цветами. Еще и машина, как назло, сломалась!

Жалко ли мне Сашку? Честно говоря, нет. И пускай меня осуждают ханжи, фарисействуя на тему «жалко любого человека», но, наверное, у меня отсутствует какая-то хромосома, отвечающая за любовь к ближнему. Сашка родился ничтожеством, пропил свою ничтожную жизнь и издох, как собака. Сегодня его зароют – и больше никто о нем не вспомнит. Мир ничего не приобрел от его жизни и ничего не потерял с его смертью. Аминь. Если кто-то не согласен, я готова выслушать аргументы.

– Вы совершенно не расстроены, Элиза Игоревна?

Капитан Остапов вынырнул из-за могил, как тень отца Гамлета. Прогулка, похоже, накрылась медным тазом.

– Нет, конечно. Даже создание видимости скорби меня напрягает.

– И вам совсем не жаль его?

– А вам жаль?

– Честно говоря, нет.

– А от меня вы ждете фальшивых слез и актерства? Тогда ваша добродетель будет удовлетворена? Абсурд. Послушайте, капитан, что вам от меня нужно? Чего вы ходите за мной? Или все преступники уже сидят в вашей поганой легавке и пишут явку с повинной? Какого дьявола вы приперлись еще и сюда?

– Собираюсь проводить вас домой.

– О как! В таком случае подождите меня на выходе, часа через два я выйду.

– Не понимаю…

– У меня сегодня выходной – в связи с похоронами. И если я пришла сюда, то буду гулять здесь до упора.

– Здесь? Гулять?!

– Забавно… вы когда-нибудь определяли свой интеллектуальный коэффициент? Наверное, нет, ладно, проехали. Объясняю. Я очень люблю гулять по кладбищу. Ясно? При этом я терпеть не могу людей, мешающих мне.

– Мешающих – что?!

– Гулять. Так что, если у вас нет больше ко мне никаких вопросов, прошу, не надо портить мне прогулку. Просто уйдите.

Он стоит, уставившись на меня, как на мутанта из банки. У него симпатичные голубые глаза на смуглом лице, и выглядит он… вполне. Вот только то, чем он добывает себе хлеб, полностью обесценивает его в моих глазах. Он тоже садист и убийца, как все они.

Я медленно иду между могилами. Не знаю, почему меня так тянет гулять в таких местах. Когда-то, еще в Березани, я забрела на городское кладбище. Было мне тогда лет десять. До этого свою причастность к жизни и смерти я практически не осознавала, но ворота кладбища оказались гостеприимно распахнуты, делать мне было нечего, и я туда зашла. Может, именно с тех пор я начала думать. Меня окружили лица – я шла между рядами могил, вот как сейчас, и рассматривала лица, читала надписи на табличках. Это была другая сторона медали. Я понимала, что все эти люди когда-то были живыми, смеялись и плакали, были детьми, росли, старели… Все они кого-то любили, а кто-то любил их. Но теперь их нет, они только на портретах. Но ведь они жили! И что-то значили для мира, в котором жили, – или не значили ничего, но они были и видели мир, каждый по-своему, но как? Я никогда этого не узнаю, да и никто, если на то пошло. Куда же они подевались все? Куда мы все деваемся, когда приходит наше время?

Я стала часто приходить на кладбище. Со временем я уже узнавала знакомые лица, и мне иной раз казалось: те, что лежат здесь, рады моим визитам. Я смотрела на них и пыталась представить, какими они были. Некоторых я не замечала, они меня не интересовали, но было несколько могил, к которым я возвращалась постоянно – чудесной красоты женщина, я помню, как ее звали – Сизова Инга Андреевна. Мне было очень жаль ее, как и маленького мальчика в беленькой шапочке. Я все думала: почему их нет, а я есть, и придет время, и меня тоже не станет. Почему-то от этих мыслей мне не становилось страшно, просто грустно немного. Ведь я не увижу, что будет потом, после.

Вот и сейчас я иду по аллее Капустинского кладбища, где похоронена Антоновна и куда я привезла Сашку. Я бреду между могилами, а в душу приходит покой. Собственно, о вечном я уже давно не думаю, пользы от этого никакой нет, но мне здесь спокойно. Я никогда не понимала тех, кто боится кладбищ и покойников, а вот Ирка всегда боялась… Ну, Ирка – это вообще отдельная тема. Господи, как по-дурацки она распорядилась собой! А все ее упрямство: не лезьте в мои дела, это моя жизнь, вас не касается, я сама лучше знаю. Ну что, Ирка, много узнала? Лежишь теперь и выплевываешь куски своих легких.

Я помню, как она приехала к нам, когда получила аттестат. Кто бы мог подумать, что за два года между нами разверзнется такая пропасть. Мы с Рыжим были ориентированы на традиционные способы существования: учеба-работа-пенсия, а вот Ирка… Она ворвалась в жизнь в то время, когда набирал силу дикий капитал и мгновенно поменялись ценности целого поколения. Но мы с Рыжим смогли отделить зерна от плевел, а Ирка – нет, она была слабее.

Она приехала тогда – маленькая, стройная и хорошенькая, как картинка. И считала, что большой город что-то должен ей, а мы с Рыжим жили в общаге, питались кабачковой икрой и донашивали старые вещи. А мимо нас ходили разодетые в пух и прах «домашние», которые считали нас даже не третьим сортом, а так, пылью. Ирка пылью быть не хотела.

– Я не собираюсь гробить свою молодость над учебниками и скелетами!

Мы учились так, что солнца не видели. Это «домашним» можно через пень-колоду, а мы должны были сами о себе заботиться, но Ирку такой сценарий не устраивал.

– Меня приняли танцовщицей в ночной клуб.

Ее заявление повергло нас в шок. В моем воображении возникло что-то совершенно непристойное. Суровое воспитание Старика оказало мне хорошую услугу, а вот Ирка никогда не прислушивалась к его советам, считая его умным, но старомодным человеком. И зря.

– Ирка, ты что? – Рыжий даже покраснел, у него тоже хорошо развито воображение. – Это же… проститутки!

– Ты хоть раз был в таком месте? – Ирка уже уперлась рогом.

– Нет… Этого еще не хватало!

– Вот видишь! А судишь! Я хорошо пою, может, это пригодится, и я стану певицей. Ну какая польза от вашей науки? Выучитесь и пойдете тянуть лямку за копейки. А я так не хочу. Если есть возможность выбиться в люди, я ее не упущу, я хочу всего, сразу – и сейчас, пока я молодая! Когда ж еще жить!

– Ирка, прекрати, это бред, как ты не понимаешь?

Этот разговор стоил нам подруги. Чем больше мы ее убеждали, тем больше она упиралась. У нее в последние месяцы стали появляться дорогие вещи, украшения, и мы с Рыжим не знали, как на это реагировать. А потом она просто исчезла, не оставив даже записки, словно мы были ей посторонними, чужими людьми. И мы с Рыжим перестали говорить о ней так же, как и о Стасе. Пока несколько недель назад Рыжий не встретил ее там, на проспекте. Она заглянула в окно его машины с улыбкой на полинявшем личике и спросила:

– Развлечемся?

И мгновенно отскочила, растерянная и взволнованная. Она узнала Рыжего сразу, а он ее – только тогда, когда она отскочила. Рыжий приехал домой просто больной, долго собирался с духом, чтобы сказать мне. У меня не было причин не верить ему, но я решила, что, возможно, он ошибся, это не может быть наша Ирка!

Но это была она. Все такая же маленькая и худая, сзади похожая на подростка, а глаза – мертвые и пустые. Такой я ее увидела после стольких лет неведения. А теперь она в больнице борется со смертью. Или уже не борется… не знаю.

– Лиза, у тебя нездоровая тяга к кладбищам.

Я даже не оглядываюсь. Этот голос я узнаю из тысячи. Когда-то его обладатель был для меня всем, потом он оставил меня и я хотела покончить с собой. Но не покончила, в конце концов поняв: он того не стоит.

Теперь он ничего для меня не значит, он не тот Стас, которого я знала, с кем пекла картошку и хлеб у реки. Это не тот парень, который целовал меня в школьной беседке. Он другой – хищный, опасный и испорченный тип, до такого я бы и щипцами не дотронулась. Как представлю, скольких женщин он за это время поимел, а о гигиене я все знаю, кому и знать, как не мне…

– Чего ты хочешь, Стас?

– Даже не смотришь на меня… Лиза, неужели ты не тосковала по мне?

– Тосковала какое-то время, а потом решила, что оно того не стоит.

– Вот как! Тогда почему до сих пор ты сердишься на меня?

– Разбитое сердце и презрение – разные вещи. Ты мне неинтересен, я знаю тебе цену, потому не считаю, что обязана говорить с тобой вежливо. Что ты от меня хочешь? В смысле – на этот раз?

– Думал, я могу помочь, – он обходит меня и загораживает дорогу. – Лиза, я абсолютно искренне… Может, тебе нужны деньги? Все-таки похороны – удовольствие не из дешевых, а ты…

– Мне твои деньги не нужны. Я не нищенка и зарабатываю достаточно, чтобы похоронить своего соседа – да и всех соседок скопом, если на то пошло, только их поголовье почему-то никак не уменьшается.

– Хорошо сказано! Ну, что тебе дала твоя принципиальность? Живешь в какой-то дыре, бегаешь чистить дерьмо за рыбками, копаешься в чужих зубах, питаешься паршиво, мужика у тебя нет. Что тебе дала твоя честность, а? На работе коллеги тебя терпеть не могут… да, врач ты классный, но неужто это все, чего ты хотела от жизни, Лиза? Да открой же ты глаза и посмотри, как люди живут!

– Ирка уже посмотрела, ага.

– Ирка… Она просто дура, такой всегда была, такой и сдохнет. А ты – другое дело. Лиза-Элиза, неужели тебе, молодой, здоровой и красивой бабе, не грустно одной? Скажешь про Рыжего – не поверю, ничего у вас нет. И с чем ты остаешься?

– Я тебе скажу с чем. Я не прячу глаза от людей. Я никогда копейки чужой не взяла, никого не обманула, не ограбила. А человек, сколько бы ни приобрел, в конечном счете ничего с собой туда не возьмет. Смотри, сколько их тут лежит. Думаю, многие из них при жизни гребли под себя как могли – и что им теперь от этого? Гроб дороже да похороны многолюднее? Так гроб – ты его хоть из золота отлей, а он гроб и есть. Видишь, Стасик, нет смысла дергаться. Может, Кук был прав – стоит просто жить?

– Кук… Много ты знаешь о Куке! Время было другое, а только я тебе скажу: смотри, на входе тебя ждет мент. Ты сейчас выйдешь, и он сделает с тобой все, что захочет – так, как когда-то с Куком. Знаешь, почему его убили? Потому что понимали: он никто и имя его – никак. И ты так же, как и Кук, – никто. И, несмотря на всю твою честность, взять тебя сейчас, запихнуть в камеру и убить – как таракана раздавить, ничего не стоит, никто за это не ответит. Никто и внимания не обратит. А вот меня – нет. Я еще тогда решил для себя, что никто не поступит со мной так, как с Куком.

– И потому ты меня предал.

– Да. Ты знаешь, кем был Татьянин отец. Большой человек при больших деньгах и важной должности. И он помог мне тогда, без него я бы не достиг того, что имею. Сам бы я не смог, не тот был у меня жизненный старт – и я поменял свою программу, вот и все.

– А когда Танькин отец стал тебе не нужен, ты и ее бросил.

– Я никогда жену не любил. А сейчас думаю, что единственная женщина, которую я любил в своей жизни, – это ты, Лиза-Элиза.

– Боже мой, какой пафос! Только мне теперь все это до лампочки. Так что уходи из моей жизни туда, откуда пришел, и больше не возвращайся. Ты мне неприятен.

Ну, назовите меня злопамятной.

– Лиза, прошу тебя!

Его черные глаза смотрят так призывно… Если бы он сказал мне это несколько лет назад, счастливее меня не было бы на земле человека, а теперь… Все перегорело, я просто усталая и безразличная ко всему развалина, разменявшая четвертый десяток. Что они все от меня хотят? Господи, а еще и зима впереди!

– Иди, Стас. Ты знаешь, что я почувствовала, когда ты сказал, что женишься на Татьяне? Я сначала даже не поняла, о чем ты говоришь. А после ваша свадьба, ее счастливое лицо, ты рядом с ней. А потом я четыре года сидела с ней в одной аудитории, мы даже здоровались, и она имела наглость одалживать у меня конспекты… Ей словно удовольствие доставляло постоянно мелькать у меня перед глазами. Что я чувствовала, ты знаешь? А каково мне было по ночам? Я представляла себе, что в эту самую минуту ты занимаешься с ней любовью и шепчешь ей то, что когда-то говорил мне? Так как мне было, Стасик?

– Но ты… Ты восприняла все очень спокойно.

– Спокойно? А что я должна была делать? Биться в истерике, чтобы меня все жалели, а за глаза злорадствовали? Я должна была еще и этим себя унизить, словно не хватало мне того унижения, которому ты меня подверг своим предательством! Ты не знал меня никогда, не знал, что я чувствую, да тебя это и не интересовало. Но будь уверен: с тех пор я уже ничего не чувствую. Все перегорело, я запретила себе чувствовать. Я теперь не умею ни любить, ни ненавидеть, ни даже презирать, мне все равно. Жизнь зачем-то идет, и я доживу ее как есть.

– Лиза, послушай…

– Я устала, Стас. Ты иди, пожалуйста.

Наши глаза встречаются, и он отступает. Может, хоть сейчас он что-то поймет?

– Лиза… это не твои глаза.

– Теперь – мои.

– Послушай, ты больна. Давай поедем ко мне, ты отдохнешь, придешь в себя, я приглашу хорошего врача, он осмотрит тебя… ты совершенно истощена.

Он говорит это скороговоркой, может быть, боится, что я буду его перебивать, но я просто обхожу его и иду своей дорогой – на выход. Прогулка испорчена. Вот непруха! Приспичило же ему выяснять отношения именно сейчас! Той Лизы давно нет – она исчезла, умерла, от горя или от ветрянки, неважно… неужели это так трудно понять?

– Я жду вас. – Остапов поднимается со скамьи. – Отвезу вас домой, не возражаете? Где ваш приятель, почему не помогает вам?

– Рыжий на дежурстве, а я вполне способна позаботиться о себе, и он это знает, как никто другой.

– Садитесь в машину, женщина не должна быть такой упрямой. У вас хоть иногда бывает хорошее настроение?

– Не понимаю, чего вы от меня хотите?

– Вы никогда не улыбаетесь.

– Иногда я даже смеюсь. Но сегодня мне как-то нехорошо… наверное, из-за погоды.

Я сажусь в салон разбитого белого «Москвича». Этот хлам пора выбросить на свалку, но, как ни странно, он исправно едет. Правда, в салоне воняет бензином, замасленными тряпками и табаком, но расстояние, отделяющее меня от дома, понемногу сокращается. Я почему-то страшно устала и хочу спать. Хорошо, что мне дали на работе два дня отпуска.

– Я собрал на вас досье. – Остапов искоса смотрит на меня. – И там оказалось много интересного. У вас удивительная судьба!

– Я все о себе знаю, капитан.

– Меня зовут Алексей. Давайте оставим пока официоз, это ни к чему.

– Я не собираюсь заводить с вами неофициальные отношения. И не надо пересказывать мою биографию, я в ней ориентируюсь не хуже вас.

– Думаю, что лучше, – он как-то странно смотрит на меня. – А знаете ли вы, что ваш бывший любовник Стас Дорохов – один из местных криминальных авторитетов? Известно ли вам, что он подозревается в…

– Мне это неинтересно, я не имею к нему никакого отношения уже много лет.

– Ладно. Но мы к этому еще вернемся. И я теперь знаю, за что вы так предвзято относитесь ко мне. Я узнал о вашем друге из Березани, выяснил, что с ним случилось.

– Я тоже это знаю.

– Я понимаю ваши чувства и признаю, что такое бывает. В последние годы даже слишком часто, к сожалению… А известно ли вам, что те двое, убившие вашего приятеля, через год умерли? И вот ведь какое совпадение: погибли так же, как и ваш друг! То есть кто-то забил их до смерти, причем в одну ночь. Убийц так и не нашли.

– Я в курсе. И мне их не жаль.

– Еще бы вам не знать… Вас и ваших друзей допрашивали в связи с этими убийствами. И вам бы не удалось избежать наказания, если бы не показания гражданки Петровой. Это вам известно? И ей поверили, потому что у нее не было никаких оснований выгораживать именно вас, Элиза, – в документах интерната зафиксировано, что ваши с ней отношения всегда были откровенно враждебными, долгие годы.

– Зачем вы мне рассказываете все это? Я в курсе.

Танька не выдала нас. Она смотрела мне в глаза – и врала на очной ставке, она ненавидела меня – и вынуждена была врать следователю, и от этого еще больше ненавидела, но она нас не выдала.

– Я хочу разобраться в этой темной истории.

– Я не убивала Сашку и никого не нанимала для этого.

– Я не о том. То, что вы его не убивали, для меня аксиома, вы слишком умны, чтобы совершить такую глупость. Вашего соседа с кем-то перепутали. С кем?

– Я еще раз вам говорю: не знаю.

– А я думаю, знаете. Послушайте, Лиза, вы мне очень симпатичны, и я не хотел бы, чтобы с вами случилась беда. Я надеюсь, что мы сможем стать добрыми друзьями.

– Когда ад замерзнет, да.

– Я вам так неприятен?

– Дело не в вас. Поймите, капитан, простую вещь: я не способна ни на какие отношения. Я не потерплю рядом никого, кто претендует на какие-то мои чувства или эмоции, я просто живу, но если бы мне сейчас сказали, что на завтра назначен конец света и я могу спасти мир, чуть пошевелив пальцем, я бы сжала руки в кулаки.

– Я начинаю понимать…

– Спасибо, что подвезли. Очень мило с вашей стороны, правда. Но вам с вашей внешностью и обхождением совсем нетрудно найти себе полноценную женщину. Советую.

– Это из-за Стаса Дорохова, да?

– Прощайте, капитан. Заболят зубы – обращайтесь.

Я не собираюсь вести с тобой задушевные беседы.

– Лиза, я насчет мебели…

Матвеевна поджидала меня в коридоре. Проклятая кикимора, только тебя мне и не хватает! Я не в том настроении, и больше всего мне сейчас хочется кого-то хорошенько пнуть, зима все ближе, и в мою жизнь снова пытается просочиться Стас. А еще один надоедливый тип в погонах преследует меня, и дома ждет темная лошадка – Андрей… или Андерс, и насчет него у меня есть не очень приятные догадки…

– Лиза, ты слышишь? Отдай мне мебель Антоновны.

– Почему?

– А зачем она тебе? Да и не твоя это мебель.

– Но и не ваша.

– Отдай, слышишь?

А не пошла бы ты… нет, туда тебе сходить уже не светит. Не в этой жизни. Разве что геронтофил какой найдется.

Андрей спит сном праведника, укрывшись пледом. Что мне с тобой делать? Откуда ты только взялся на мою голову? Все-таки добрые дела осложняют жизнь. Собственно, я могу сейчас получить десять тысяч евро, но что-то подсказывает, что не видать мне этих денег как своих ушей. Как ты оказался здесь? Уж слишком запутан твой рассказ, такой провал в памяти могут вызвать некоторые препараты, но вот что странно: я помню, как мыла тебя и не видела никаких следов от инъекций. Сотрясение мозга у тебя легкое, провала памяти вызвать не могло. Что же происходит?