Текст книги "Право безумной ночи"

– Десерт?

Он всегда спрашивает, а я всегда отказываюсь, но не сегодня.

– Ага, горячий шоколад с миндалем.

– Диете конец?

– Да ну ее, сколько той жизни, а половой – еще меньше.

Марконов улыбается – он сам никогда не говорит ничего подобного и вообще не позволяет себе на что-то такое даже намекать. Он пьет чай, а я смотрю на него и думаю – нет, он не похож на Клима, но вместе с тем ощущение рядом с ним точно такое же. Надежность, защищенность и тепло. Видимо, я просто слишком долго была одна.

– Люша, что ты задумалась?

– Ничего, Виталик. Спасибо, что вытащил меня сюда, обед замечательный.

– Скорее ужин, но ты права, кухня здесь и впрямь хорошая. Тебе надо больше отдыхать, ты выглядишь замученной.

– На том свете отдохну.

Это наш обычный диалог, но сегодня у него иной смысл. Я собираюсь отдохнуть, очень надолго. Сегодня. Я люблю тебя – и это не вместо Клима, это рядом. Он не будет в обиде – за все годы, что его нет со мной, ни один мужчина не прикоснулся ко мне. Я просто не могла себе этого даже представить… и вот теперь – Марконов.

– Давай на неделе свезу тебя в бассейн, поплаваешь.

– Ага.

Я могу быть с ним долго – я люблю смотреть на него, слушать его, мне нравится, как он читает свои бумаги или говорит по телефону, нравится, когда он выходит из душа после тенниса – обернув бедра полотенцем, идет на кухню, делает себе протеиновый коктейль с авокадо и бананами и пьет его, просматривая биржевые сводки, а я мою чашку блендера и слушаю его недовольное бухтение насчет каких-то неправильных действий непонятно кого. Мы можем целую неделю жить в его квартире, и я не знаю, тяготит ли его мое присутствие, но я, отчаянно скучая по близнецам, тем не менее все время думаю: скоро домой, еще день прошел.

Слава богам, Марконов об этом не знает.

– Ты на работу?

– Нет, отвези меня в «Афину».

Это торговый центр совсем рядом с нужным мне местом. Машину-то я отогнала на стоянку фирмы, чтобы у близнецов не было проблем с шефом, и сейчас мне надо добраться до нужного места, а боль потихоньку возвращается, вливается в спину, и скоро мне будет невозможно ходить, дышать и думать. И к тому времени я должна быть там, где надо, – на шаг в пустоту меня в любом случае хватит.

Марконов выруливает на проспект – Александровск город крупный, но проспект здесь только один.

– Смотри, это Денька!

– Как ты их различаешь? Сейчас остановлюсь.

Денька покупает в ларьке воду. Как я отличаю? Да их невозможно спутать, они очень разные, просто похожи. А люди путают.

– Дениска!

– О, мам, а ты как тут?

– Обедать с Марконовым ездила. Ты кушал?

– Не успел, а потом купил булку, но…

– Вот, денежку возьми, купи покушать. Там дома супчик свежий, я сварила, покушаете.

– Ты как, мам?

– Ничего, блокаду уколола – пока жива.

Я обнимаю его, и он послушно наклоняет ко мне голову – запах его волос, такой родной и знакомый, и сопит он почти так, как в детстве.

– Ну, ты что, мам…

– А ничего. Люблю тебя очень. Ты и Матвею купи покушать, вот, забирай деньги, не голодайте там…

– А ты?

– А мне не надо уже, я пообедала. Бери, сыночек, ничего.

– Мам, ну ты не задерживайся – тебе доктор велел лежать и отдыхать.

– Ничего, сыночек. На том свете отдохну.

– Я пойду, а то Мэтт там…

– Ага, иди.

Мне хочется побыть с ним рядом еще – но у него своя жизнь.

– Ну, ты даешь, мать. – Марконов выруливает на проспект. – Тискаешь взрослого парня прямо на улице.

– Мой ребенок, хочу – и тискаю.

Марконов хмыкнул и умолк.

Нет, то, что я сделаю, – не из-за него. Не полностью из-за него, это уже просто последняя капля. Я много лет бреду босиком по камням зимой против ветра и просто больше не могу. А главное – больше уже и не надо. Я выполнила все, что должна была сделать, и за много лет не помню ни одного радостного или спокойного дня. Постоянный страх потерять работу, постоянно надо думать, где взять денег, постоянно их недостаточно, постоянно одна – везде, во всем. И Марконов. Нет, он не виноват, что не любит меня – разве можно за такое винить? Это все я сама. Но мне очень больно.

– Все, приехали. Люша, с тобой все в поряде?

– Ага. Езжай, Виталик, спасибо за обед и за то, что подвез.

– Созвонимся.

Да, конечно, созвонимся. Я улыбаюсь этой мысли – а было бы забавно провести телефонную связь оттуда.

– Ты мой самый лучший друг.

– Ты у меня тоже. Люша, все нормально, правда?

– Да все хорошо, Виталик. Это я так чего-то…

Не могу же я тебе сказать, что сейчас выйти из машины и закрыть за собой дверь – самое тяжелое дело. И не только потому, что блокада почти отошла и боль залила мне спину тяжелым раскаленным свинцом. Но еще и потому, что я хочу коснуться твоих волос, провести ладонями по твоим щекам, заросшим светлой щетиной, еще раз увидеть твои иронично прищуренные глаза, я хочу… Да мало ли, чего я хотела в жизни. А ничего не получила, только боль, тяготы и ношу, которая мне уже не по силам.

Я выхожу из машины и иду к аптеке – нужно купить таблеток, чтобы дойти до моста.

В Александровске есть огромный мост, сверху он железнодорожный, нижний ярус для автомобилей, пешеходов и самоубийц. Высотой метров двадцать, внизу плещется река, и если упасть с такой высоты, то умение плавать никого не спасает.

Таблетка действует медленно – но действует, и я осторожно продвигаюсь в сторону моста. Уже темнеет, хоть сейчас начало апреля, неважно – темнеет еще довольно рано. Я задержалась у нотариуса, потом с Марконовым, но мне так было надо, не бросаться же вниз прямо на глазах у сограждан, это дурной тон. Боль тянет меня к земле, и мне очень хочется встать на четвереньки, но это в любом случае неудачная идея. Давай, делай шаг, еще шаг – нечего отлынивать, хватит с тебя этого дерьма. На Капустинском кладбище найдется местечко и для меня, там и отдохну.

Мост возвышается серой громадиной, пешеходные дорожки пусты. Нет, можно было бы, конечно, наесться таблеток и спокойно уснуть, но я не хочу, чтобы дети нашли меня мертвой. Я не хочу, чтобы моя комната ассоциировалась у них с моей смертью, а так Денька или Матвей станут там спать – я сменила постельное белье, все убрала, освободила шкафы. Минимум хлопот, и так им будет удобнее, им давно уже тесно в одной комнате.

Я останавливаюсь посреди моста и прячусь в нишу, достаю свои сотовые и отключаю их. Уже почти совсем стемнело, и это хорошо – мне не будет видна пропасть, в которую я сейчас шагну. Машин мало, основной поток направляется через плотину, что выше по течению, а по мосту водители едут неохотно – узко, часто пробки. И так уж получается, что здесь вечерами пусто. Что ж, граждане, пожалуй, мне пора.

Я подхожу к перилам моста – блин, больно-то как! От спасительной блокады одна лишь боль воспоминаний еще живет в душе моей, ага. Ну, сейчас все закончится. Нужно просто сделать шаг. Я берусь руками за перила и стараюсь поднять ногу, чтобы перелезть – но это не так просто, как я думала, спина болит зверски, и все, что я сейчас могу сделать, – это просто перевесить тело вниз и упасть, и это, похоже, выход. Во всех смыслах. Так, еще раз: документы и письмо у меня в комнате, на видном месте. Все вопросы с погребением тела я решила и оплатила, равно как и внесла плату за обучение близнецов до конца, наперед. Ну, и все, я свои дела здесь, похоже, закончила.

Перила холодные, и вода внизу обещает быть ледяной, но это к лучшему – когда найдут тело, от него должно остаться достаточно, чтобы опознать. И если я нагнусь еще ниже, то…

Пропасть потянула меня, и я, закрыв глаза, нырнула вниз – но чьи-то руки хватают меня и тащат назад, и боль в спине настолько невыносимая, что в глазах разливается тьма, но я из последних сил вырываюсь и лечу вниз. Увидимся, ребята, потом. Всех люблю, всем удачи.

3

– Проклятая идиотка, только и дела мне, что ловить тебя! Едва сам не сверзился вниз!

Это не совсем похоже на приветствие святого Петра, и вообще это место не похоже на рай или ад, к тому же тоннеля тоже не было, и у меня ощущение, что произошло крупное мошенничество и я все еще среди живых, хотя в упор не понимаю, как такое могло случиться.

– Не молчи, давай, говори что-нибудь!

Кто-то отвешивает мне пощечину, и я начинаю думать, что все-таки попала в ад. Боль в спине совершенно адская. Я не могу пошевелиться, но одежда на мне сухая, а сама я жива. Но как?!

Я открываю глаза – я лежу на заднем сиденье внедорожника, а надо мной возвышается громадный мужик, заросший какой-то несусветной бородой, пахнущий непонятно чем – не то рыбой, не то дымом, и ругает меня каким-то совершенно ультрафиолетовым басом.

– Очнулась? Все, выметайся.

Он дергает меня за ноги, боль стреляет мне в голову, и я оказываюсь около машины. Стоять я не могу, а потому просто опускаюсь на землю.

– Делать мне больше нечего, только всяких идиоток с моста вытаскивать.

– Ну и не вытаскивал бы, просила я тебя? Как мне сейчас назад вернуться, ползти, что ли?

Хотя отчего бы и не ползти, целостность моих колготок патологоанатома точно не заинтересует.

– Поднимайся, чего валяешься?

– Иди ты на хрен. Если б я могла подняться, мне с моста прыгать бы не пришлось. Отвали, самаритянин. Ну, что за гнусное местечко – наш мир, умереть спокойно, и то нельзя. Перенаселение, мать твою. Казалось бы – не Китай, но стоит только оказаться в нужном месте в нужное время – и на тебе… Езжай, куда ехал, мне твоя помощь не требуется.

Я осторожно делаю попытку ползти на четвереньках, но проклятый асфальт царапает мне колени. И холодно…

– Эй, ты что?

А ничего. Так, как я сейчас зла, не злы даже все демоны ада.

– Ты думаешь, это легко – стоять там и сделать это? Ни хрена это не легко. Но я стояла, хотя, видит бог, не могу. И у меня все получилось бы, если бы не ты. Я была бы уж там, где не болит спина, где ничего не болит, где никто тебя не пинает только оттого, что в свой почти сороковник я ни хрена не найду новую работу – не берут теток моего возраста на нормально оплачиваемую работу, хоть семи пядей во лбу имей, только уборщицей можно устроиться, и то проблема. Чего ты влез? Езжай, какое твое дело, что я собиралась сделать! Возьми домой бродячего кота, самое отличное благое дело, а меня оставь в покое, тебе что, делать больше нечего было?!

Проклятый асфальт такой колючий, и мои колени уже сбиты в кровь, а до моста еще далеко – он зачем-то отъехал от него, и мне понадобится большой кусок ночи и вся моя кожа на коленках, чтобы доползти до него. Надеюсь, мне это зачтется.

Он поднимает меня с асфальта очень легко, словно я не вешу почти восемьдесят килограммов, и засовывает на заднее сиденье машины.

– Психопатка какая-то… Ладно, сейчас все порешаем.

Каждая трещина в асфальте вспыхивает пучком боли в моем теле. Каждое движение, все, что со мной сейчас делают – несут, везут, переворачивают, – все не дает дышать, и я не знаю, где нахожусь, и не хочу знать, потому что боль пульсирует в теле, и такой боли нет места под солнцем, она спряталась в меня, вся без остатка.

– Огромный отек в районе поясницы, грыжа межпозвоночного диска, воспаление настолько сильное, что оперировать ее опасно. Как она передвигалась, я представить себе не могу. Плюс давление – неизвестно, что за препараты она себе колола, чтобы унять это – на ягодицах видел следы, в районе поясницы тоже, и что она принимала, одному богу ведомо.

– Так спроси.

– Она сейчас ничего не скажет. Представь себе, что тебе в поясницу воткнуты острые ножи – штуки четыре, и кто-то их одновременно поворачивает – это очень приблизительное ощущение по сравнению с тем, что сейчас испытывает эта бедолага. Где ты ее взял? Колени сбиты.

– С моста снял. Еле сумел удержать, отбивалась, как бешеная, потом сознание потеряла.

– Чтоб при таком отеке отбиваться, надо очень хотеть умереть. Кто она?

– Да я-то откуда знаю? Я только вернулся из отпуска, только в город въехал – и на мосту выхватил фарами эту штучку. Еле успел, минута решала. Лень, спроси у нее сам. А лучше посмотри ее сумку, там могут быть документы.

– Ну, ты как всегда. Дай…

Они роются в моей сумочке, что-то упало и покатилось – похоже, косметика рассыпалась, и мне совершенно не нравится, что они роются в моих вещах. Одно дело, если бы я умерла, но совсем другое – когда я еще жива.

– Так, Одинцова Ольга Владимировна, через четыре месяца ей будет сорок лет. Финансовый аналитик, фирма «Оскар». Это случайно не…

– Ну, да. Фирма моего дражайшего папаши. Брат там заправляет вовсю, и эта цыпа – его финансовый аналитик?

– Валерка, ты влип.

– Вы, два болвана, немедленно прекратите рыться в моей сумке.

Боль отступила. Каким-то волшебным образом она ушла, совершенно, и я этому рада – но я все так же далеко от цели, как и час назад. Никогда не думала, что смерть – такое трудное дело. Хотя, с другой стороны, если жизнь – трудная штука, то избавление от нее тоже не сахар, это логично.

– Смотри, ожила.

– После этого коктейля они все оживают. Но ненадолго.

А мне и не надо надолго – ровно на столько, чтобы я смогла снова добраться туда, где я в итоге и собираюсь оказаться.

– Даже не думай.

У него какая-то абсолютно разбойничья борода, а я терпеть не могу, когда у мужика на лице растительность – ну, кроме легкой щетины, как у Марконова по утрам. И голос густой, как… как сливовое варенье. И пахнет он…

– Мне пора. – Я пытаюсь встать. – Я должна идти.

– Ну, да, пора. Лежи и не двигайся.

Это врач – в зеленой пижаме, низенький – или просто рядом с бородатым бандитом выглядит низким, светловолосый, с хвостиком на затылке и серьгой в ухе. Медицина, похоже, сейчас тоже продвинутая – по крайней мере, по части моды.

– Останешься здесь, сейчас переведем тебя в палату, а утром придет Круглов, посмотрит тебя более предметно, вот тогда решим, что с тобой делать.

– Вы не имеете права задерживать меня здесь.

– Однозначно. Да только деваться тебе некуда. Как только я вытащу у тебя из руки вот эту волшебную иголку, через полчаса, а то и раньше, тебя скрутит по-прежнему.

И правда, из руки тянется трубка, соединенная с капельницей. Это я как-то выпустила из виду. Впрочем, полчаса мне хватит.

– Если будешь дергаться, попытка суицида будет занесена в карточку, и утром тебя посетит наш психиатр.

– Твою мать…

– Вот и я об этом. Кому сообщить, что ты здесь?

– Никому.

Они переглядываются и выходят. Сумка моя здесь, и если я сейчас выдерну иголку, то вполне могу успеть… но я не знаю, где я, и денег у меня с собой ни копейки. А, неважно. Выйду и сориентируюсь, но здесь я не останусь ни за что. Они не имеют никакого права меня здесь удерживать, болваны. Поймаю такси, там должны оставаться какие-то деньги.

– Далеко собралась?

Он не собирается отвалить, похоже. Есть такой типаж – школьные активисты, они во все суют свой нос, мешая людям жить и умирать так, как им самим удобно. Эти товарищи считают, что есть два мнения – их и неправильное, и стремятся исправлять мирское зло с упорством маньяков. Меня подобные граждане всегда раздражали, и этот тоже раздражал бы, только на это нет сил.

– Я позвонил твоим сыновьям, они уже едут.

– Сукин ты сын, гореть тебе в аду за это.

– Это почему же?

– Это потому, что им нужно будет сегодняшний вечер пережить еще раз – когда я выйду отсюда и снова буду там, где ты меня взял. Они же дети еще, я ведь постаралась все сделать с минимальными для них неудобствами, и не надо было им звонить, они и знать не должны были, что…

– Ты спятила?

– Иди к черту!

– Не была бы ты сейчас так больна, я бы тебе такую затрещину выдал – голова бы отлетела.

– Действуй.

Он яростно смотрит на меня, но мне все равно – я просто хочу собраться с силами, встать и уйти отсюда, и злость мне поможет преодолеть боль.

– Круглов едет сюда, синяк будет смотреться непрезентабельно.

– Да не стесняйся, чего там.

– Дура!

– От такого слышу!

Марконов совсем не такой. Он бы, наверное, тоже ругал меня – но ему, по большому счету, скорее всего, наплевать на меня – живу я или умру, найдет себе другую говорящую игрушку. А этот прицепился, как банный лист. Стоп. А где он взял телефоны детей?

– Ты рылся в моем сотовом?!

– Смешно ты их обозначила: Ребенок-1 и Ребенок-2. По старшинству, что ли?

Матвей старше Дениса на пятнадцать минут. Мы с Климом очень долго думали, как назвать мальчиков, учитывая, что мы ждали девочек, а потому они две недели были у нас просто пронумерованы. Потом Ребенка-1 назвал Клим, второго – я. Денисом зовут одного моего хорошего друга, и мне хотелось, чтобы Ребенок-2 был таким же классным, как его тезка.

– Ну, и чего тебе не хватало в жизни, финансовый аналитик?

– Не твое дело.

Я лихорадочно соображаю, что мне сейчас делать, пока здесь не появились дети, потому что я больше не выдержу войны с ними.

– Конечно, она о нас позаботилась. Даже супа сварила.

– Ага, как всегда. Смотри, Мэтт – вполне жива.

Они всегда производят на неподготовленные умы очень сильное впечатление, мои мальчики. Красивые, очень стильные, очень продвинутые – и абсолютно безжалостные.

– Мать, ты вообще в своем уме? – Матвей иронично щурится. – Что это была за демонстрация невиданной истерики?

– Она решила все сама, за нас тоже – как всегда.

– Да. Похоронную контору даже оплатила. Ты видел это, Дэн?

– А то! И я…

– А ну заткнитесь, сопляки!

А потом произошло нечто, чего я не успела предотвратить. Огромный бородатый мужик как-то очень быстро – я не заметила даже, как успел, – отвесил тяжелые подзатыльники моим детям. Какой-то мудак посмел прикоснуться к моим детям, и Денька даже упал!

Я только и смогла, что рвануться и оттолкнуть его, игла выскочила, перевернулась капельница, я прикрыла своего ребенка, а он сидит на полу и недоумевающе смотрит на ударившего его агрессора. Да я сама никогда не била своих детей, и вдруг – такое!

– Не смей бить моих детей, троглодит! Роди своих, вырасти и лупи, а к моим не смей прикасаться, я тебе сердце вырву, сукин ты сын! Сыночка, ты как?

– Да ничего… Мам, ты ложись, что ты вскочила? Смотри, снова кровь!

Кроме крови, вернулась и боль. Много боли, тупой, тяжелой, не дающей дышать.

– Что здесь происходит?!

Еще один огромный мужик с басовитым голосом, в зеленой пижаме, но без серьги в ухе.

– Почему валяется капельница? Почему больная на полу? Почему здесь посторонние? Кто разрешил волновать больную, почему она до сих пор в этой одежде, почему не обработаны ссадины на коленях?

Он громыхает где-то вверху, а я сжимаю руку Дениски, прижимаюсь к его волосам, целую лоб, и он знакомо пахнет, и его глаза растерянные и испуганные. И заплаканные, хоть он и старался их осушить какое-то время назад.

Меня поднимают, снова подсоединяют к капельнице, что-то колют.

– Переверните ее.

Боль уже не такая сильная, но все равно.

– Утром готовьте на операцию.

– Валентин Семеныч, а отек?

– Мы его не уберем уже, слишком далеко все зашло. Взять анализы, переодеть, и в бокс, и не волновать! Это сыновья? Вы привезли ей одежду? Тогда чего приехали? Марш обратно домой, привезти халат, тапки, рубашку и предметы гигиены. Постельное белье тоже можете захватить. Быстро езжайте, нечего зря здесь стоять.

– Я отвезу. Привет, Семеныч.

– Привет, Валера. Отвези, конечно. Давно вернулся?

– Час назад. И вот – такое.

– Ну, тогда увидимся позже. Надо было сразу меня вызывать.

– Ленька сказал – ты только с дежурства, а случай не экстренный.

– И кому это хоть когда-то мешало? Не экстренный, как же… Самый что ни на есть экстренный. Да я поспал, Лариса утащила телефон – женщины коварны. Ладно, утро вечера мудренее, пойду в приемный покой, там еще одного счастливчика привезли – после ДТП, и тут уж оперировать надо сейчас…

Он уходит, медсестра стягивает с меня остатки колготок и начинает какие-то манипуляции с моими коленями, а я хочу домой и в душ.

– Я не хочу никакой операции. Я хочу домой.

– Лежите спокойно, больная. – Медсестра осуждающе смотрит на меня. – Вот выздоровеете – и дома будете капризничать.

– На операцию нужно мое согласие, я его не даю.

– Глупости какие.

Она не понимает. Я финансово не потяну никакую операцию, я ничего такого не хочу, и вообще мне это ни к чему, учитывая, что я все равно собиралась умереть в ближайшее время.

– Так, мать, – Матвей садится рядом. – Давай сейчас договоримся: спорить ты не будешь, сделаешь так, как велят, – хотя бы раз в жизни. Об остальном поговорим потом, в частности, о твоем чудовищном поступке. Сейчас не время и не место. Ты сама допрыгалась – не лечилась, колола себе всякую фигню, запустила. Мы, конечно, с себя вины не снимаем, это уже решено, и так, как было, больше не будет. А теперь лежи, отдыхай, а мы скоро приедем. Вы ведь подбросите нас, как обещали?

– Не только подброшу, но и назад привезу – чтоб быстрее. – Бородатый исподлобья смотрит на нас, мы, видимо, представляем собой очень живописную группу. – Как же вы ночью-то сами.

– Так, может, вы пакет с вещами сами привезете, а дети дома останутся? Им завтра рано в институт… А что вы кушали? Вы вообще кушали сегодня нормальную еду или снова сухомятка? Там суп был…

– Ты неисправима. – Матвей фыркнул. – Едем.

– Лежи спокойно, мам, – Денька погладил мою руку. – Ни о чем не беспокойся, все будет хорошо. Мы скоро.

– Вы в своем уме! Немедленно заберите меня домой!

– Видал, Дэн? Нет, ей и правда надо замуж.

– Да где же такого камикадзе взять…

– Похоже, негде, – бородатый вздыхает и кивает близнецам: – Едем, время дорого.

Кушетка, на которой я лежу, неудобная, а мне, как на грех, отчего-то очень хочется спать, и медсестра мешает мне думать, и мне надо в душ, иначе меня просто разорвет.

– Видала бестолочей – бросили меня здесь, а мне надо домой, в ванную…

– Лежи спокойно, в палате есть душ, привезут одежду – попробуем помыться. – Медсестра вздыхает. – Надо же, такие сыновья у тебя взрослые.

– Ага.

– Красивые парни. Тяжко с ними пришлось, без отца-то?

– А что, заметно, что без отца?

– Да не то чтоб заметно, но понятно. Ведь был бы у тебя хоть какой-никакой завалящий муж, разве б позволил он тебе довести болячку до такого состояния?

– Да мужья тоже разные бывают.

– Ну, такая, как ты, разного бы не потерпела. Так, сейчас щипать будет, терпи!

Колени словно огнем загорелись, и я зашипела.

– Ну а что ты хотела? Зато всякая зараза мигом умерла. Лежи, сейчас перестанет так щипать. Давай карточку заполним, потом анализы возьму. Попало из-за тебя мне сегодня от Семеныча – но и поделом, конечно…

– Это такой, с голосом, как из бочки?

– Да. Повезло тебе – если сам Семеныч будет оперировать, встанешь на ноги, тут уж гарантия. К нему ведь на операции в очередь за год записываются, отбою нет от больных. И то сказать – такой врач один, может быть, только и есть, руки золотые, волшебник. Конечно, он не всех оперирует, физически бы не смог всех, но экстренные случаи он берет сразу, если очень сложные, а у тебя как раз такой случай и есть, так что лежи спокойно, теперь ты в надежных руках. Семеныч работает без брака, это все знают.

– Он главврач?

– Нет, когда ему этим заниматься – с такой нагрузкой-то, страждущих полное отделение, и плановых, и ургентных, некогда ему. Еще и других обучает, к нему в интернатуру попасть чтоб, люди взятки предлагают, чтоб ты знала, да только он себе сам учеников выбирает. Он заведующий хирургическим отделением, и для пациентов лучшего врача не надо, но к персоналу совершенно безжалостен, как видишь. Сейчас надо тебя на каталку переместить, но сама-то не сможешь, а одна я тебя не перетащу, подождем твоих. Давай пока с карточкой управимся, пока суд да дело. Фамилия, имя, отчество, год рождения?

– Паспорт в сумке, возьми да перепиши.

Я не хочу разговаривать. Я думаю о том, что скажет Марконов, узнав, что я здесь. И что он скажет, если узнает, как я здесь оказалась. Ведь если бы я умерла, мне было бы все равно, что скажут друзья и знакомые, но теперь-то всяко нет.

– Мам, мы тут вот…

Денька берет меня за руку, я тяну его к себе, и он подставляет мне макушку для поцелуя.

– Давайте переместим ее на каталку, ребята, – надо в палату перевезти.

Они втроем поднимают меня с кушетки и кладут на каталку.

– Вот и ладно, – медсестра кивает. – Так, забираем бумаги, анализы я у тебя в палате возьму. Давайте-ка, ребята, перевезем ее в палату, там я ее переодену, а вы шмотки домой заберете.

– Мам, ты голодная? – Матвей обеспокоенно смотрит на меня. – Мы ничего не привезли, а ты…

– Ничего, сынка, я же обедала. Вы там супчик поешьте, я днем сварила.

– Перед тем как уйти с моста прыгать? – Матвей хмурится. – Вот в этом вся ты. Главное, чтоб мы были в шапочках и ели суп.

Я не могу сейчас с ним препираться. Я вообще не хочу ни с кем разговаривать. Мысль о том, что у меня не получилось то, что я задумывала – и не от того, что я струсила, а из-за какого-то кретина, который решил, что он Бэтмен, – злит меня невероятно.

– Мэтт, мы же договорились… – Денис толкает брата в бок. – Хватит.

– Да, договорились, – Матвей вздыхает. – Но старые привычки умирают трудно. Не побоюсь данного глагола в этом контексте. Мам, ты как?

– Ничего. Идите оба домой и…

– И поешьте супа, ага. Если поедим, тебя это обрадует?

– Успокоит – уж всяко.

Меня ввозят в палату, мальчишки резво застилают кровать принесенным постельным бельем и сгружают меня с каталки.

– Уходите отсюда все! – Медсестре, видимо, надоела наша перепалка. – Завтра придете. Вези их домой, Валера. Каталку-то в приемный покой отвезите, чтобы мне не ходить сто раз. Забирай пацанов, нечего им тут.

– Да уж не брошу, – бородатый вздохнул. – Все, свидание закончено, надели шапочки – и в машину, дома вас ждет суп!

Матвей погладил меня по щеке, Денька чмокнул в нос, и они исчезли, бородатый тоже был таков, его шаги и громыхание неуклюжей каталки затихают в коридоре, а я просто не знаю, что и думать. Я давно уже не помню такого, чтоб мои дети, будучи вместе, выказывали ко мне хоть какую-то нежность или вообще добрые чувства.

– Хорошие парни, – медсестра вздохнула. – Давай-ка, Оля, попробуем раздеться – примешь душ, и в постель. Поставлю тебе капельницу и катетер, попробуем немного уменьшить отек.

– Я сама.

– Сама ты сейчас даже на толчок не сходишь. Меня Вика зовут, завтра придет смена – тут Людка будет. Так ты что же, с моста хотела прыгнуть?

– Я не готова это ни с кем обсуждать.

– Ишь ты… Ну, как знаешь, а только выговориться иногда надо, если в себе все держать, до инфаркта – один шаг, это я тебе как медик говорю. Чаще всего инфарктники – именно такие вот стойкие оловянные солдатики, как ты. Это хорошо еще, что Валера тебя успел ухватить да сюда привез, а то осиротели бы пацаны.

– Они уже большие, я им не нужна.

– Дура ты. Подожди, не дергайся, я сама стяну с тебя юбку, тебе сейчас не надо двигаться. Так вот я тебе говорю – дура ты, как есть, дура! Сколько им, по двадцать лет? Да за ними еще глаз да глаз нужен, и на ноги ставить их еще несколько лет. Пацаны – они такие, чуть мать отвернулась, так и вляпались в дерьмо. Им опора нужна, ну а что языкастые – это ничего, дело поправимое, со временем пройдет. Давай-ка, опирайся на меня – дойдешь ли?

– Дойду…

Боль, задавленная препаратами, объявила сиесту. Я смогла вымыться, даже волосы помыла – и почувствовала себя человеком, облачившись в любимую рубашку и мягкий халат. Поесть бы чего…

– Вот, видишь – сразу дело веселее! А не выхвати тебя Валера, болталась бы сейчас на дне реки, рыбам на радость, водяному на потеху.

Похоже, бородача здесь знают все, и накоротке. Но я специально не стану спрашивать о нем, принципиально. Мне до него нет дела.

– Есть тебе не надо, завтра утром операция. Давай, возьму у тебя кровь на анализ.

– Я вот думаю – может, операция – это как-то чересчур?

– Всяко лучше, чем с моста вниз головой. Что ты теряешь?

– Я ведь могу и выжить.

– Тьфу на тебя, дура! Уж прости за прямоту, но когда баба твоих лет решает прыгнуть с моста, это надо лечить медикаментозно. Что, несчастная любовь накрыла?

– Я не буду это обсуждать.

– Да уж понятно, куда мне… Давай, работай кулачком, надо кровь взять.

Она меня утомила своей возней. Ее слишком много – вообще вокруг меня вдруг стало как-то слишком много людей, и их злокачественный интерес к моей персоне меня угнетает.

– Выживешь, Семеныч сделает операцию, и будешь как новая, и мысли дурные уйдут. Ведь забыла уже, поди, как жить, когда ничего не болит?

Пожалуй что и забыла. Я пытаюсь вспомнить, когда спина начала болеть совсем уж невыносимо… нет, она и раньше давала о себе знать, близнецы еще маленькие были, и я тогда сильно испугалась – работаю-то я одна, на что жить? Походила на иглоукалывание, попила лекарств, и боль ушла – так, иногда простреливало поясницу, но уколы глушили боль, и лежать было некогда. А полгода назад боль вернулась – но не прострелом, а расплавленной лавой, которую гасили только очень сильные лекарства, и с каждым разом их требовалось все больше, и перерыв между ними становился все меньше. А потом появился Марконов…

Я не знаю, когда поняла, что люблю его. Может, сразу, как только увидела. Он приехал к нам на фирму, привез документы, и шеф вызвал меня, чтобы я все свела в единую систему и просчитала, а Марконов сидел у шефа в кабинете – такой немного скучающий, немолодой, с коротко стриженными русыми волосами, и его глубоко посаженные голубые глаза смотрели немного иронично – он скучал, потому что знал, какие выводы я сделаю. И я, мельком взглянув на него, забрала документы и ушла к себе, и цифры принялись за свое, а я загнала их в стойло, и построила в таблицы, и оказалось, что не зря Марконов был так спокоен, никакого подвоха эти цифры не таили. И… не знаю. Мне хотелось, чтобы он приехал еще, и я сама не понимала, и до сих пор не понимаю, что я в нем нашла – но какая-то искра между нами тогда все же проскочила, потому что он приехал, чтобы позвать меня пообедать. И я чувствовала себя по-дурацки в дорогом ресторане, где Марконова все знали, где сидели шикарно одетые дамы в бриллиантах, а Марконов в джинсах, и я в своем сером костюме… в общем, как-то так. Не знаю я, как мне это все вынести. И не хочу знать, а значит, надо уходить прямо сейчас.

– Ну, и куда ты собралась?

Это какая-то другая медсестра, очень старая, в странном белом халате почти до пят. Похоже, здешний персонал, напуганный громогласным Семенычем, решил доконать меня своей заботой.

– Вы не имеете права меня здесь удерживать. Так что мне пора по своим делам, спасибо за лекарства.

– Ну, конечно.

Она закрывает дверь и подходит ко мне вплотную. Ее глаза рассматривают меня, как какую-то диковинную зверушку, и мне становится неуютно под ее взглядом. Она берет меня за руку, считает пульс, ее лицо, покрытое морщинами, делает ее совсем древней, а глаза насмешливо рассматривают меня без всякого стеснения. Но рука ее теплая, и пахнет от нее какими-то травами.