Текст книги "Часовой механизм любви"

– Извини, Егор, иногда мы валяем дурака. – Инна, отсмеявшись, взяла конфету из вазочки. – А давайте поедем, покатаемся?

– Плохая идея. – Реутов недовольно нахмурился. – Нечего шататься по улицам, искать на свою задницу приключений. Завтра выходной, вот тогда и покатаемся, а сегодня, если честно, я бы еще поспал. Ин, ты как?

– Тебе спинку помять?

– Нет, бестолковая. Меня не будить. Пойду вздремну чуток, устал я что-то за последние дни. А ты иди, поиграй в другом месте, не в спальне.

Дэн вышел, кивнув Егору, и Патрик, крадучись, последовал за ним. Егор поежился, представив, что кот станет точно так же преследовать по дому и его самого. И хотя у них с Патриком вроде как объявлено перемирие, но кто знает, когда кот решит, что засуха в джунглях прошла и уже можно открыть сезон охоты.

– Не бойся Патрика, ты что! – Инна снова легонько тронула его ладонь. – Он никогда в жизни ни на кого не нападал, кроме птиц во дворе, и то летом. Но тут уж он в своем праве, запретить охотиться я ему не могу, да и не хочу. Должны же быть в его жизни удовольствия. Кстати, об удовольствиях. Посуду я мыть не буду, у меня праздник.

– Ин, я помою. – Федор принялся собирать тарелки. – Развлекайся.

– Тогда я, пожалуй, пойду поиграю. В прямом смысле слова. – Инна поднялась. – Рояль в гостиной зря, что ли, пылится?

– Дэн спать лег.

– Вот дьявол… ладно. Егор, ты играешь в снукер?

– Снукер? Это на бильярде? Нет.

– Самое время научиться, идем. Феденька, спасибо, все было очень вкусно.

То, что здесь есть бильярд, отчего-то не удивило Егора. Дом поражал не столько сдержанной роскошью обстановки, а скорее элегантной целесообразностью. Комната, в которой они оказались, служила одновременно библиотекой и бильярдной. Из высоких окон струился свет, и Патрик уже тут как тут, щурится из-под потолка, насмешливо глядя на людей.

– Хотел бы я знать, какими он нас видит. – Егор пробежал глазами по рядам корешков. – Я, с твоего позволения, поинтересуюсь книгами.

– То есть в снукер ты играть не будешь?

– Я не умею. – Егор достал толстый том Диккенса и раскрыл его. – Я приключения Оливера Твиста могу с любого места читать.

– А для меня такой книгой являются «Похождения бравого солдата Швейка» Гашека, она у меня в спальне живет, люблю почитать перед сном. – Инна села в кресло напротив Егора. – Есть книги, которые… на всю жизнь.

– Да. – Егор вспомнил томик Воннегута на своей прикроватной тумбочке. – Я бы хотел жить где-нибудь на берегу океана, гулять, читать книги, слушать музыку, висеть в Интернете. И чтоб никого вокруг.

– Это скучно. – Инна лениво откинулась на спинку кресла. – Я знаешь, чего хотела бы? Пожить несколько месяцев в одной стране в каком-нибудь городе – ощутить вкус, ритм, завести знакомых, привычки местные, обрасти хозяйством – всякими вазочками там, занавесками. Чтоб был налаженный уклад: завтрак, поход в магазин, прогулка, сад, разговоры с приятелями, вечерние посиделки. А потом переехать в другую страну и тоже осесть на несколько месяцев, окунуться в тамошнюю жизнь. Я бы кочевала по миру, по разным городам, чтобы понять, что и как в разных странах и чем мы отличаемся друг от друга. Я не понимаю нашей прикованности к одному месту, словно запихнули тебя в аквариум, и мир за стеклом большой, а выйти туда – никак, плаваешь по давно надоевшим закоулкам, и даже под корягой все уже знакомо до тошноты. Знаешь, я потому и рыбок не завожу – мне кажется, что это жестоко по отношению к ним. А вот куда я точно поеду, так это в Южную Америку. У меня там полно завлекалок в виде городов, речной фауны и старых развалин.

– А когда поедешь?

– Не знаю. Скоро, наверное. Зависит от некоторых обстоятельств. – Инна поднялась и взяла в руки кусок мела. – Погоняю шары, пожалуй, а ты отдыхай, не буду тебе мешать.

Егор старался не смотреть на нее, но когда она наклонилась над столом, прицеливаясь кием, он вдруг понял, что ради соблюдения приличий надо уходить. Как же, отдохнешь тут. Сбивчиво пробормотав невразумительные извинения, Егор взял книгу и вышел из библиотеки, вслед ему прозвучал глухой звук удара.

Егор поднялся по лестнице и открыл дверь в комнату. Он просто полежит в кровати и немного почитает. Давно не читал Диккенса, не было настроения.

Егор закрыл дверь и тут только понял, что ошибся комнатой.

Эта спальня принадлежала женщине. Вернее, молодой девушке – большая кровать под розовым балдахином, розово-голубое покрывало, ниспадающее кружевными оборками к полу, застланному голубым ковром с розовыми цветами. Картины на стенах, несколько постеров с какими-то рок-группами, голубое пианино у стены, полки с книгами и куклами, туалетный столик, встроенный шкаф. Егор открыл его – ряды одежды, полки с туфлями, сумочки. Эта девушка любит приодеться и знает в этом толк.

На столике Егор заметил фотографию. Близоруко щурясь, он взял в руки серебристую рамку.

Это был семейный портрет. Молодая пара – женщина, обнимающая мальчика лет пяти, и мужчина с девочкой лет двух-трех. Егор вгляделся в лица – смеющиеся, счастливые. Глаза у женщины совсем такие, как у Инны, – удлиненные, орехового цвета, ресницы густые и темные. Но на этом сходство заканчивалось. Женщина на фото выглядела тонкой, ранимой и слабой. Шатохина ни тонкой, ни слабой не выглядела, да и не была. Но то, что это родные сестры, отчего-то было понятно. Может, сходство в улыбке, может, в манере держать голову. Егор вспомнил, как Федор говорил ему, что у Инны есть племянница – скорее всего, это именно ее комната, а хозяйки нет дома. Видимо, она студентка и учится в другом городе, обычное дело.

Егор поставил фотографию на место и поспешил выйти – не хватало еще, чтобы кто-то подумал, что он забрел сюда нарочно. Все-таки не сдержался и заглянул в соседнюю комнату. Здесь, видимо, была спальня Федора, его пуловер лежал на стуле, а около стола стоял его портфель, с которым он ходит на работу. Егор огляделся – комната выглядела обжитой, на полках аккуратно выстроились сборники законов и юридические справочники, на столе у окна несколько фотографий в рамках, среди них снимок молодой тонкой девушки, русоволосой, с удлиненными глазами цвета неразбавленного виски – веселой, красивой, позирующей на ветру. Застал ее фотограф в тот момент, когда она придерживала готовую улететь вместе с ветром белую летнюю шляпу с широкими полями и каким-то цветком, а тонкий шарф на ее шее уже почти согласился пуститься в странствия, вот-вот улетит, шляпу девушка придерживает руками и смеется.

– Странно. – Егор открыл шкаф, наполненный одеждой. – А они говорили, что Федор только иногда здесь ночует…

Но Егор понял, что это не так. Шатохина и Ковалев жили в этом доме вдвоем – если только Реутов не жил вместе с ними, и было это довольно необычно.

– Ладно, не мое дело.

Егор никогда не лез в дела, которые непосредственно его не касались. Но ему стало немного обидно, что его весь вечер водили за нос, он не видел в этом никакого практического смысла.

Он решил ни о чем не спрашивать Шатохину, а как-нибудь потом расспросить Федора. Войдя в свою комнату, он лег поверх покрывала и открыл Диккенса. Он любил знакомые книги, именно они заменяли ему друзей. Когда-то в детстве он ходил в детскую библиотеку, иногда на блошиных рынках ему попадались те самые книги из детства, он всегда покупал их и перечитывал, вспоминая свои прежние ощущения от них и сравнивая с нынешними, и удивлялся, насколько поменялось его восприятие.

Он прочитал страницу, но понял, что хочет спать. Тишина дома обволакивала его, и он решил, что просто полежит с закрытыми глазами, ведь глупо же, в самом деле, спать днем! Егор отложил книгу, влез под покрывало и закрыл глаза всего на минуту, но отчего-то Маша Данилова очутилась рядом. И это оказалась не комната, а кабинет, Маша ходила из угла в угол на своих каблучищах, ее красное платье сжимало ее хилое тельце, словно хотело задушить, пышная юбка развевалась. Егор понятия не имел, что ей нужно в его кабинете, ведь она умерла.

– Наташа!

Секретарша заглянула в дверь, привычно улыбаясь.

– Кофе, Егор Алексеевич?

– Какой кофе! Наташа, что она здесь делает?

– Ну, как же, Егор Алексеевич. Она тут работает.

Егор смотрит на безмятежное лицо Натальи, но это не Наталья, а его мать. Стоит в дверях и презрительно ухмыляется, и он понимает, что бежать ему от этих двоих некуда.

«Но я же в гостях у Шатохиной!» Осознание этого такое четкое, что кабинет исчезает, и мрак поглощает его, но это не та страшная душная тьма, что приходила к нему по ночам и лишала сна. Это ласковая, мягкая темнота, и где-то в ней слышен голос Инны, тягучий, как мед.

6

– Федь, ты Инку не видел?

Голос Реутова разбудил Егора, он лениво потянулся – давно ему так не спалось. Видимо, именно так спит человек, сбежавший из многолетнего рабства. Последние сутки подействовали на него исцеляюще, он и сам не понимал, почему. Этот странный дом, полный чьих-то судеб, каких-то тайн, люди, живущие так, как, по его мнению, вообще не бывает, а главное – ощущение, что начался отсчет совсем нового времени для него, – все это перевернуло его жизнь и привычное течение мыслей. И он уже второй раз засыпал без снотворного, причем сон валил с ног, чего с ним давно не бывало. Вообще никогда, если вспоминать.

– Егор, ты Инку не видел? – Реутов ввалился в спальню совершенно беззастенчиво. Видимо, в этом доме стучать в дверь не принято.

– Я спал. – Егор встал, поправляя покрывало. – Проснулся от твоего крика.

– Нервный ты какой-то. – Реутов состроил презрительную гримасу. – Куда она могла подеваться? Ведь договаривались же – оставаться дома.

– Позвони ей и узнай.

– Без твоего совета я бы ни за что не догадался. – Реутов исподлобья зыркнул на него. – У нее труба отключена. Вот зараза…

– Мотоцикла в гараже нет. – Федор тоже вошел в комнату, и Егор удивился, как это Патрик не заявился за ними. – Покататься поехала.

Федор с Реутовым переглянулись, как показалось Егору, понимающе. Что-то странное происходит в этом доме. Ему сразу вспомнилась спальня Федора и то, как он и Дэн разгуливали босиком, одетые совсем по-домашнему, и то, как Федор по-хозяйски орудует на кухне, все это говорило о том, что они здесь не в гостях. Правда, совершенно непонятно, зачем они это скрывали, тем более что Реутов спит в спальне Инны, а Федор, похоже, имеет отношение к девушке, в чью спальню Егор недавно забрел.

– Может, вы мне все-таки объясните, что здесь происходит? – спросил он.

– Поехали с нами. – Реутов направился в коридор. – Если она там, где я думаю, то мотоцикл у нее надо отобрать, и Инна этого так не оставит, всю кровь выпьет, а при тебе она бузить постесняется.

Егор молча потянулся за свитером. Он решил, что лучше сейчас просто плыть по течению. Или надо встать в позу, изобразить козу в сарафане и уйти, гордо хлопнув дверью, но делать этого ему не хотелось. Ему нравились эти люди, в чью жизнь он вторгся чисто случайно и пока не стал ее частью, но ему хотелось остаться. Он оделся и присоединился к Федору и Реутову.

На улице было темно и холодно. Дэн оставил гореть фонарь над дверью, и они вошли в гараж. Здесь царил порядок, как на складе у хорошего кладовщика. Никаких грязных тряпок, никакого мусора, все на своих местах, чистота идеальная.

Машина набрала скорость – улицы были пусты, видимо, граждане решили праздновать до упаду. Егор никогда не понимал совместных пьяных посиделок по любому поводу. Даже когда учился в институте, он не слишком любил посещать студенческие тусовки – мать была категорически против, и объясняться с ней всякий раз было тягостно, а главное – бесполезно. Не хотелось ему на это тратить силы и нервы. И как-то жизнь жилась, и был он в ней вечный мальчик, но не любимый, а для битья.

Наконец ему все-таки удалось сбежать. Правда, он до сих пор не слишком верит, что побег удался, найти его можно, конечно. А дальше-то – что? Ну, приедет мать сюда. Даже домой к нему заявится. Ну, и что? Да ничего.

Егор вдруг понял, что больше не сжимается при мысли, что мать придет за ним. Она просто пожилая, неумная и скандальная баба, привыкшая манипулировать всеми вокруг. Но все вокруг понятия не имеют, какова она, а он-то отлично знает! И больше не поддастся, потому что хочет наполнить чем-то стоящим свою жизнь.

– Это больница!

Егор удивленно смотрит на длинное здание с множеством освещенных окон.

– А ты думал, мы в наркопритон едем? – Реутов припарковал машину у забора. – Вот Инкин мотоцикл. Идем.

Они прошли через полутемный вестибюль, далее по коридору, Реутов вызвал лифт. С жутким лязгом и скрежетом кабина опустилась, и они вошли, пол качнулся под ногами – это не новый лифт, как в их офисе, этому монстру лет пятьдесят, не меньше.

Реутов нажал кнопку с номером пять, и кабина, подумав, лязгнула закрывшимися створками с круглыми оконцами и, пыхтя и покачиваясь, поползла вверх. Егору показалось, что лифт сейчас скажет: все, граждане, мне пора на пенсию, а вы как знаете. Но он остановился, снова рывком распахнулись створки, и они вышли в коридор, полутемный от приглушенных лампочек.

Егор совсем уж было решил, что его ждет изощренный больничный кошмар, на которые так горазда отечественная медицина, бессмысленная и беспощадная, но коридор оказался чистым, отремонтированным, двери вдоль стен были вполне современными, как и общий интерьер. Но запах больницы все равно указывал на то, что нельзя перебить никакими ремонтами и интерьерами – тут люди страдают. И это страдание не всегда лечится лекарственными препаратами.

– Что здесь?

– Платное отделение. – Федор кивнул на двери. – Видишь, красота какая кругом, и персонал хороший.

Они шли вслед за Реутовым, пока не остановились рядом со стойкой. Несколько медсестер в розовых пижамах были заняты каждая своим делом. Одна поздоровалась с Реутовым и кивнула Федору, и Егор понял, что их тут знают.

– Здесь? – спросил Дэн.

Вопрос, видимо, касался Шатохиной, медсестра утвердительно кивнула. Реутов двинулся дальше по коридору, пока не оказался у одной из палат. За стеклом была видна кровать, на которой лежала девушка, опутанная трубками, а рядом сидела Инна, держа ее за руку.

Федор вздохнул и замер, Реутов сжал кулаки. На столике стоял огромный букет ярко-оранжевых герберов вместе с листьями папоротника. Шатохина что-то читала вслух, и этот контраст между нею, живой и полной сил, и неподвижным телом на кровати был столь безнадежен и страшен, что Егор вдруг понял: комната в доме, возможно, не дождется свою хозяйку. Потому что неотвратимо обреченные на умирание герберы выглядели более живыми, чем девушка на кровати.

– Это Вера, ее племянница. – Реутов, не отрываясь, смотрел сквозь толстое стекло. – Иди, Федь, к ним. Я здесь подожду.

Федор осторожно приоткрыл дверь и вошел. Он подошел к Шатохиной и дотронулся до ее плеча, она накрыла его пальцы своими, но читать не прекратила. Федор сел рядом и взял в руки ладошку Веры.

– Что… что случилось? – спросил Егор.

– Какая-то сволочь подлила ей наркотик в сок. – Реутов цедил слова сквозь зубы, и ненависть его была такая осязаемая, что, казалось, ее можно резать ножом. – Был корпоратив, вот такой же, как давеча. Тоже женский день отмечали дружным коллективом конченых, отмороженных тварей. И какая-то мразь подлила ей в стакан наркотик. Верочка не пила спиртного совсем, и наркотик подлили в сок. Не знаю, с каким умыслом это было сделано, – глупая шутка или изначально планировалось сделать то, что получилось, но все вот так.

– То есть это…

– Да, это последствия. Сначала она вела себя, по мнению публики, смешно. Они снимали все на камеру, хохотали и просили исполнить то одно, то другое. Я смотрел все видео, снятые на том корпоративе, – изъяли все телефоны, и я просмотрел. Инка и Федор не видели, я все сделал для этого, но мне-то пришлось. Пьяное оголтелое стадо, жуткие рожи, всеобщий хохот, я… Ладно, неважно. В общем, веселье было в самом разгаре, и дошло до стриптиза, Веру высадили на стол, и когда она разделась, упала. А они – нет чтобы вызвать неотложку, просто оттащили ее в один из кабинетов. А там кто-то из сотрудников ее изнасиловал. Судя по результатам экспертизы, это сделали как минимум двое. Она была девственницей.

– Но как же?..

– Вот так. Когда собравшиеся сотрудницы не смогли привести ее в чувство, неотложка все-таки была вызвана, но яд сделал свое дело, Верочка впала в кому.

– И что, надежды нет?

– Надежда есть всегда. – Реутов отвернулся от стекла. – Врачи говорят, что терапия даст результаты, рано или поздно. Они утверждают, что мозг не поврежден, но Вера не хочет возвращаться. Инка с Федькой приходят сюда и зовут ее, чтобы она вернулась. Читают ей, что-то рассказывают… я не могу на это смотреть. Вера на моих глазах росла, и видеть это я не в силах.

– Значит, Федор…

– Они с Верочкой собирались пожениться, любовь у них, уже пятый год встречаются. Когда все это случилось, Федька переселился к Инке, чтоб поддержать ее и дать понять, что он от своих намерений отказываться не собирается. Вот так и живем теперь.

– Страшная ситуация. – Егор отвернулся, не в силах смотреть на то, что происходит за стеклом. – А те, кто это с ней сделал, с ними что?

– А что им? Выяснить, кто подлил ей вещество в стакан, не представлялось возможным, камер наблюдения там нет, а узнать, кто насиловал – тоже никак, ДНК они не оставили, хитрые. Свидетелей, понятное дело, не было. Толпа перепилась, никто ничего не видел и не слышал.

– И что, так и заглохло дело?

– Ну, отчасти, конечно, заглохло. – Реутову была заметно неприятна эта тема – видимо, тяжело осознавать, что он никак не смог выявить тех, кто сделал такое с племянницей его лучшей подруги. – Нам надо у Инки мотоцикл отобрать, потому что она отсюда шальная выходит.

– Здравствуйте, Денис Петрович.

Молодой врач в голубой пижаме подошел тихо, как индеец.

– Здравствуйте, Василий Олегович. Как наши дела?

– Без изменений пока. Но нужно надеяться, обязательно. А вы?..

– Тоже пока без заметных подвижек, но надежда есть.

Врач кивнул и вошел в палату.

Егор понял, о чем говорили эти двое. Без изменений – как состояние больной, так и расследование, и обоих этот факт печалит и раздражает, но не спрашивать друг друга они не могут.

– Я возьму мотоцикл и поеду домой, вот тебе ключи от машины, привезешь их.

– А ключ от мотоцикла?

– У меня есть. – Реутов снова посмотрел сквозь стекло. – Не могу я… туда.

Он развернулся и быстро пошел по коридору. Егор сжал в кулаке ключи. Все его неприятности и страхи ничто по сравнению с этой трагедией, которая продолжается по сей день.

«Верка стриптиз показывала».

Эта фраза покойной Маши Даниловой вдруг всплыла в голове, и Егор замер от догадки. И Федор, и Шатохина появились в фирме в марте – апреле прошлого года. Девушка, которая лежит здесь, и та, что на потеху публике демонстрировала стриптиз… А потом директор упал с крыши. И Маша Данилова. Но ни Шатохина, ни Федор не могли ее сбросить, потому что упала она, когда они оба были внизу в машине, он сам этому свидетель, как и камеры наблюдения. Видимо, когда директор упал, Шатохина и Федор тоже были далеко от места происшествия. Но девушку, которая показывала стриптиз, а потом уволилась, звали Верой, он это точно запомнил. И что все это значит? Это никак не может быть совпадением. Как и то, что Реутов не сказал ему о том, что речь идет о его коллективе и кто-то из них отравитель и насильник.

Интересно, Сорокин знает? Ведь он тоже, видимо, провел тогда свое расследование. Но спросить у него не получится, у Сорокина сразу возникнет встречный вопрос: а ты-то откуда знаешь, Егор Алексеевич? Ведь доносить на Шатохину и Федора он не будет. Еще позавчера сдал бы их обоих, как стеклотару, и думать бы об этом забыл, но теперь – нет.

«А может, они пригласили меня именно затем, чтоб я их не сдал? – Егор почувствовал, как пол качнулся под ногами. – Нет, они понятия не имели, что я могу узнать. Маша же сболтнула, не думая, пытаясь меня заинтересовать, а я хотел только одного – отделаться от нее. И именно Шатохина помогла мне избавиться от навязчивой бабенки, не могла же она предвидеть, что Данилова станет виснуть на мне, и прочее? Или могла? Паранойя какая-то… Нет, они не могли ничего предвидеть, просто так сложилось. Я ничего не скажу Сорокину, а сам потихоньку просмотрю документы в отделе кадров, если не найду в компьютере, то запрошу несколько дел сотрудников, в том числе и их, предлог я придумаю».

Егор отошел к стене и сделал глубокий вдох, чтобы успокоиться. Нет, присутствие Шатохиной и Федора в его офисе не случайно. Но куда подевались предыдущие юристы? Нужно выяснить и поговорить с ними, надо поднять личные дела сотрудников и узнать… что узнать? Если даже Реутов с его полицейскими полномочиями не выяснил, кто так поступил с Верой. А ведь кто-то на виду у всех подсыпал ей наркотик, выставил на посмешище, а потом изнасиловал. Вряд ли это было случайностью. Такие вещи обычно тщательно планируют. И до сих пор эти люди работают и живут, как ни в чем не бывало, а молодая, красивая девушка лежит неподвижно, и кто знает, вернется ли она в свое тело, а жизнь целой семьи сломана. Но как бы дело ни повернулось, жизнь никогда уже не будет прежней – ни для них, ни для этой девушки. И она никогда больше не сможет беззаботно улыбаться.

Егор решил не говорить Шатохиной и Федору о своей догадке.

Зазвонил сотовый, он, не глядя, принял вызов.

– Егор.

Ну, конечно, как он мог подумать, что мать остановит поставленный в черный список номер, но попытаться-то стоило. Хотя он отлично знает: когда матери что-то нужно, она всегда найдет, как это осуществить. Вот и новый номер себе нашла, суток не прошло. Интересно, как это у нее получается?

– Я стою у двери твоей квартиры, открой.

– Я вообще-то не дома.

– Ну, так немедленно приезжай, мне надо с тобой серьезно поговорить.

В этом она вся – весь мир вращается вокруг ее хотелок. Хочет она, чтоб он все бросил немедленно и бежал на зов, потому что ей надо поговорить. Она уже все решила, и ты хоть тресни, но выполняй.

– Я в гостях у друзей, у меня свои планы на выходные, и я не собираюсь возвращаться домой, по крайней мере, до понедельника.

– Но…

– Мама, если ты хочешь поговорить – говори, я тебя отлично слышу. Просто не понимаю, о чем нам беседовать.

– Егор, уже ночь, ты же не заставишь меня стоять на улице?

– Ты можешь уехать домой. Я не просил тебя приезжать. Мало того: я неоднократно говорил, что не желаю тебя видеть, я не понимаю, что нам с тобой еще обсуждать. Хотя значение имеют только твои желания, как обычно.

– Егор, как ты…

– Ну, да, старая песня – как я смею, я без тебя никто, вы дали мне все, а я… Мама, больше я на это не ведусь. Живите своей жизнью, а я буду жить своей.

– Полина вчера родила.

– Я рад за нее. И ты из-за этого потратила сутки на поиски моего нового адреса? Упорство, достойное лучшего применения.

– Ты должен вернуться.

– Да почему? Вы что там с отцом, совсем связь с реальностью потеряли от ощущения собственного величия? Полина прижила ребенка с тренером по фитнесу, а растить его должен почему-то я, при этом делать вид, что все прекрасно. Нет, мама, я не считаю, что это прекрасно, когда жена рожает ребенка от какого-то левого мужика, убеждая меня, что так и должно быть. Я не настолько светский человек, чтобы подобное положение дел меня устроило, и никогда не стану таким. Вам с отцом стыдно, что друзья скажут на этот счет? А больше вас ничего не смущает в данном раскладе? Мама, мне все равно, что скажут ваши друзья – они ваши, вот вы и разбирайтесь с ними, я-то здесь при чем? А мои друзья меня полностью поддерживают в этом вопросе.

– Ты не понимаешь. – Егор неожиданно услышал в голосе матери просящие нотки. – Нам с папой сложно управляться на фирме. Мы хотели поехать отдыхать, а папа не может бросить дело, мы пока не нашли подходящего человека. Мы готовы повысить тебе оклад и заплатить за прошлый период, если ты вернешься.

– Ну, конечно. – Егор ощутил невероятную усталость. Она так ничего и не поняла, хотя он не ожидал, что поймет, просто где-то в глубине души надеялся. – Конечно, я вернусь, когда рак свистнет. Все, езжай домой, я не чувствую себя виноватым. Все, что ты делала и делаешь – твой собственный выбор, ты научила меня уважать твой выбор больше, чем свой собственный, его-то ты меня постаралась вообще лишить, не так ли? Ты выбирала мне одежду, школу, институт, круг общения, сотрудников, жену, даже ребенка ты хотела для меня выбрать. Но этого больше не будет, привыкай. Кстати, с праздником тебя, мама.

Егор никогда и в мыслях не смел произнести все, что сейчас произнес. Но его вдруг словно обуял какой-то невероятный кураж, и он почувствовал, что свободен. Да, мать не отпустит его без боя, но теперь он знает, что у него есть выбор. Глупо винить в своих бедах родителей, ведь этот выбор был всегда.

Хотя, конечно, в детстве… Но детство давно прошло. И сейчас он – взрослый, почти сорокалетний мужик, который собаку съел в своей работе, но ни хрена не понимает в том, что называется жизнью, в отношениях, потому что единственные отношения, которым его учили, – это подчинение безоговорочное. Но он намерен построить что-то другое, он уже начинает строить. И останавливаться не собирается.

Егор спрятал сотовый в карман и посмотрел за стекло. Шатохина разговаривала с врачом, а Федор держал за руку девушку, и было понятно, как больно ему от осознания того, что он не может ее дозваться оттуда, куда она спряталась от мира, поступившего с ней столь ужасно.

Врач вышел из палаты и заспешил по коридору, Шатохина с Федором что-то говорили Вере. Егор ощущал себя словно зритель в театре, только это был не спектакль, у Инны залегли тени под глазами, а взгляд Федора стал измученным и потухшим.

– Едем домой.

Голос Шатохиной был какой-то неживой, и Егор молча пошел за ней и Федором, холодный воздух охватил их, Инна подставила лицо снежинкам.

– Федь, а если мы Патрика к ней привезем?

– Патрика? – Федор вскинул брови. – Ин, врачи – там все-таки больница – не разрешат…

– Разрешат. – Инна вздохнула. – Я Олеговича уломаю, он разрешит. Я читала в Интернете, что к таким больным за границей специально котят приносят, в следующий раз я с Олеговичем перетру вопрос, и притащим Патрика. Мы его в домик посадим, а выпустим уже в палате, никто и знать не будет, вдруг это поможет?

– Что ж, давай хоть Патрика. – Федор вздохнул. – Может, действительно она к нему выйдет скорее, чем к нам.

– Да сто пудов выйдет. Патрик, он такой…

Егор сел за руль, Инна без возражений села на пассажирское сиденье, Федор занял место за ней. Егор вырулил со стоянки, аккуратно проехал мимо припаркованных автомобилей, свет фонаря осветил салон, и Егор увидел, что Инна плачет. Слезы катились из ее глаз, а лицо застыло как маска. И от этого ее беззвучного плача стало еще хуже, очень тяжело видеть, как плачет сильная женщина. И горе у нее такое, что дотерпеть до дома, чтобы где-то спрятаться со своими слезами, она не в состоянии.

– Ин, не надо.

Федор положил ей руку на плечо.

Они давно вместе, горе сплотило их, породнило, они чувствуют друг друга.

– Я ничего такого…

– Ври больше. – Федор гладит ее плечо. – Ин, вот увидишь, Вера вернется. Пусть не завтра, когда вишни зацветут, тогда и вернется. Как раз весной. Мы ей Патрика будем привозить, он ее вытащит к нам, он и мертвого поднимет, если ему что-то надо, а тут…

Федор осекся и замолчал, Инна погладила его руку на своем плече.

– Ничего, Феденька, родной, мы с тобой сдюжим.

В доме она сбросила шубку и сапожки и пошла в гостиную, Патрик скользнул за ней. Егор и Федор переглянулись.

– Пойду, на ужин что-то соображу. Не ходи к ней, пусть успокоится. – Федор подобрал с пола Инину шубу. – Всегда так: прибежит, одежду расшвыряет…

Из гостиной зазвучал рояль – нежные звуки «Аве Мария» Шуберта словно говорили: просите – и обрящете, и Егор понял, что это она общается с тем, кого признает Творцом.

– Инка неверующая. Но песню эту иногда играет, хотя лучше б что-то другое играла. – Реутов хмуро посмотрел на Егора. – Плакала?

– Да.

– Идем, разговор есть.

Егор пошел за ним в ту комнату, что служила библиотекой и бильярдной. Шатохина заиграла «Пассакалию до минор», и дом наполнился скорбными звуками. Егор вспомнил разговор с матерью, как злорадно сообщила она, что нашла его – она потратила свою жизнь, чтобы находить его и отгрызать от него кусок за куском. И девушку, застрявшую в тюрьме своего тела, сбежавшую туда от ужаса, происходящего в мире. И Шатохину, молча глотающую слезы в темноте. Боже, ты это видишь? Так где же твое милосердие?

– Вот черт…

Реутов устало склонил голову, прислушиваясь к музыке.

– Она… очень хорошо играет.

Глупо, глупо, не надо было этого говорить.

– Она самоучка, знаешь? – Реутов слушает, как затихают звуки мелодии, потом набирают силу новые аккорды, полные скорби. – Она выучилась по самоучителю. Просто раньше играла… ну, разное. А теперь это. Я не знаю, как говорить с ней о Верочке, обсуждаем только, что доктора говорят… А что у Инки внутри творится – музыка за нее скажет, и самое страшное, что не говорит она об этом. Она Веру сама, считай, вырастила, как свою дочь. И вот такое.

– Давно погибла ее сестра?

– Семнадцать лет назад. Мы с Инкой в институте учились, когда стряслась беда. Верочке тогда и пяти лет не было, она своих родителей помнит смутно, Инка ей их заменила, хоть и не хотели поначалу ей опеку давать, но она не отступила, добилась. И вот такое…

– Ужас, нет слов.

– Вот именно. – Реутов тревожно прислушивается к тишине. – Ты, главное, не спрашивай у них с Федькой ничего. Чего можно, я тебе сам расскажу.

– Ты поговорить хотел?

– Ну да, совсем из головы вон. – Реутов поднялся и подошел к окну. – Это по поводу наезда на тебя. Хозяйка арт-кафе «Маленький Париж» – дама очень продвинутая, держит несколько камер наблюдения, которые снимают вход и летнюю площадку перед кафе. Летней площадки сейчас нет, но камеры работают, и обзор улицы очень хороший.

– И что?

– Хозяйка кафе сегодня позвонила в полицию и предложила нам копию записи внешних камер наблюдения. Четко видна машина, нет сомнений – наезд был намеренным. – Реутов посмотрел на Егора в упор. – Инка была права, парень, ты в беде. Кто-то хотел избавиться от тебя одним махом, номера машины заляпаны грязью, но наши компьютерные гении поколдуют над записью, почистят ее – глядишь, что-то вытащим, найдем водителя и спросим, что он имеет против тебя. А пока ходи с оглядкой, а лучше бы тебе пока пожить здесь.

– Как это – пожить?

– А вот так. Шмотки твои перевезем, место для машины в гараже есть, и живи, пока все не выяснится. Целее будешь. А то ведь случись что, на помощь позвать не успеешь, а если успеешь, то не факт, что помощь не опоздает. У меня работы навалом, я тебя охранять не смогу, а завтра тебе кто-нибудь позвонит и под каким-нибудь предлогом выманит из дома, и ты не почуешь опасности. Если решают убрать человека, но хотят подстроить несчастный случай, то, как правило, вне дома стараются все обставить. Так что давай, Казаков, решайся.